Мухтарбек Кантемиров и конный театр «Каскадер»

Т.Н. Свичкарь М. И. Мерникова

Самарское отделение Литфонда
2009

УДК
ББК
С

Свичкарь Т.Н., Мерникова М.И.
С Мухтарбек Кантемиров и конный театр «Каскадер»
- Самара: Самар. отд-ние Литфонда, 2009. – 162 с.
ISBN

Это первая книга о легенде цирка, киноартисте, знакомом зрителям по фильмам «Не бойся, я с тобой», «В двух шагах от «Рая», «Сказание о храбром Хочбаре» и многим другим, художественном руководителе первого в мире конного театра «Каскадер», почетном члене мексиканского клуба наездников «Чаррос Педригаль», знаменитом метателе ножей – Мухтарбеке Кантемирове.

УДК
ББК

Авторы выражают сердечную благодарность:
директору конного театра «Каскадер» Анатолию Васильевичу Клименко,
депутату Думы городского округа Тольятти
Александру Алексеевичу Дружинину,
фотохудожнику Андрею Васильевичу Наронскому,
коллективу типографии «Инсома-пресс», благодаря которым эта книга увидела свет.

ISBN
© Свичкарь Т.Н., Мерникова М.И.

Мухтарбек Кантемиров

ПРЕДИСЛОВИЕ

Лев Дуров, народный артист СССР:
— Мы с Мухтарбеком знакомы много-много лет. Он удивительный человек! Я обращал внимание, что когда он появляется в какой-нибудь незнакомой компании, моментально все в него влюбляются: в нем есть какая-то магия, невероятная доброта, открытость, бескорыстие. Я знаю, что он очень сильный, и физически, и духом. Но ни разу не видел, чтобы он не то что до кого-то дотронулся, а даже просто голос повысил.
Я, шутя, называл его «Христос» — человек, которого можно очень сильно обидеть, а он тебе не ответит тем же. А однажды на съемках видел просто невероятную вещь. Мы снимались на колхозной конюшне, где стояли самые настоящие клячи, одры, у которых брюхо по земле волочится. Но когда Мухтарбек зашел в конюшню, они сразу стали стройненькими-стройненькими! А сказал-то всего два-три слова. Какое-то он воздействие имеет на лошадей. И на людей.
Да, он во многом играет героя, но Мухтарбек и сам очень мужественный человек. И потом, он же не все это показывает зрителю — он просто постеснялся бы все показать. Удивительный человек. И редкий. Недостатки? Не знаю за ним такого. Ни жесткости, ни жадности, ни злости, даже, когда она необходима. У меня дома везде сплошной Мухтарбек Кантемиров: все стены в его подарках и в нем самом. Иной раз засомневаюсь — кто здесь хозяин? Так что он святой!

Анатолий Клименко, директор Конного театра «Каскадер»:
— Мухтарбек для меня, прежде всего, старший товарищ, друг — невероятно талантливый, чистый, любящий свое дело. О том, что представляет Мухтарбек в конном и цирковом мире, даже и говорить не нужно — это просто живая легенда: многое из того, что он когда-то сделал, не только не превзойдено, но и вряд ли когда-либо будет повторено.… Ну, а если говорить громкими словами, то лучше всех сказал один из координаторов трюковой работы на Международном фестивале каскадеров «Прометей»: «Вы думаете, что Кантемиров — это ваше достояние? Нет, Кантемиров — достояние всего человечества…

Четыре дня в гостях у Мухтарбека Кантемирова

Благородное сердце твое,
Словно герб отошедших времен,
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.
Н. Гумилев.

День первый
* * *
И вот я стою на развилке дорог. У ног – большущая сумка, не сумка, а крокодил. «Крокодайл». Так в «Ускоренной помощи» негр, искавший русскую невесту – назвал медсестру Раису, его из-за кордона заманившую.
-Что-о? Этот русский крокодайл?!…
У нас с сумкой позади долгий путь. В котором знакомые видели одно – авантюру. Поэтому всю дорогу, начиная с раскаленного жигулевского перрона, я придумывала оправдания. Объяснения.
-Понимаете, Мухтарбек Алибекович, это не просто так получилось – услышала об интересном человеке и села в поезд.
Нет, это было бы подло по отношению к памяти Осипова. Он так и говорил: «Когда я слышу об интересном человеке - я иду и беру билет на поезд».
Анатолий Павлович Осипов – журналист из Самары, киновед, человек настолько же душевно глубокий, насколько - неприспособленный к жизни. Ненадолго переживший сына, студента-медика, убитого – забитого насмерть – пьяной компанией. Анатолий Павлович, когда вы приезжали – какое богатство вы всегда привозили с собой! Как передать ночь, когда мы сидели и слушали записи гитариста Орехова, а ночь перед тем вы сидели у него в гостинице, и тихо крутились катушки магнитофона, и была уже та степень доверия между вами, когда он играл – как себе. Для души, не для зала…
Ах, Анатолий Павлович…
Но что же все-таки сказать в неведомом Новогорске, куда мы с «крокодайлом» вот-вот нагрянем?
-Мухтарбек Алибекович, поверьте, я не престарелая фанатка, которая перед тем, как надеть белые тапочки, примчалась броситься ниц перед кумиром…
Не фанатка, потому что четверть века назад, единственный фильм посмотрев, не влюбилась – а склонилась. Перед такой духовной вершиной – и этого воля режиссера, желавшего показать - просто героя, скрыть не могла – перед которой и можно было - только склониться.
Но - поклон, а что дальше?
Таких сюда много едет. Познакомиться, выразить восхищение, поучиться ножи метать - еще один его талант, еще одна вершина – правда, иного свойства. Едут на лошадях здешних покататься.
А тут…
-Правда, я не очень понял твою цель, - накануне сказал Кантемиров по телефону, - Но приезжай – поговорим.
Так какая цель?
Должна быть в природе книга о нем – большая книга. И если закрыть глаза, ее можно увидеть: переплет, конские головы – ибо нельзя о нем книгу, сразу же, на обложке, не дав – лошадей.
И название, золотом - «Мухтарбек Кантемиров».
Где не галопом по Европам, где можно благоговейно присматриваться к каждой дороге, по которой вела его жизнь. И к тому, как он шел…
Если бы нам хоть немного его душевной осанки, его внутренней прямоты.
Но с какой радости человек должен вот так, с порога открывать тебе душу и делиться сокровенными воспоминаниями?
Сходу, сердца не прикладывая, можно отвечать лишь на одни и те же - из года в год, вопросы журналистов: «Что значит ваша фамилия?» « Как вы пошли по цирковой стезе?» И рекордные по своей бездумности – о самых ярких впечатлениях, и дальнейших творческих планах.
Но как передать ощущения крошечного человека, впервые папой взброшенного на спину лошади – широкую, необъятную? Когда неведомая еще, но уже ясно - сколь могучая - сила начинает свое размеренное движение – и конь идет, неся на спине ребенка.
Захочется ли делиться этой памятью? И можно ли объяснить все это человеку, не шедшему с тобой тем же путем плечом к плечу?
Но может он разрешит сберечь в памяти - и на бумаге – хоть немного, хоть несколько дней своей жизни?
И я достаю телефон:
-Мухтарбек Алибекович, приехала, стою на развилке дорог…Куда дальше?
* * *
- А вы конкретно в конный театр - к кому? К Кантемирову? - солдат при входе в учебную часть МЧС не строг и документов не спрашивает, - Ну идите вон туда, можно прямо по траве, напрямик…
С этого начинался не один рассказ о Новогорске.
…«Пройдя еще метров двести, мы вышли на дорожку, ведущую к длинному ангару. Около входа в здание расхаживал высокий мужчина, а рядом вились несколько собак. Заметив нас, он приподнял вверх руки и радостно крикнул:
– Ну наконец-то добрались!
По-отечески обняв нас, Мухтарбек Алибекович пригласил нас в дом»…
И вот все это видишь своими глазами. Всё так. Среди зелени травы и берез, у входа в дом, высокий человек в светлом, гостя встречать вышедший. У ног его – собаки, среди которых, конечно и Асанна, и Махур…
Короткое приветствие и… «крокодайла» он сразу отбирает, не смотря на смущенное:
-Это же неприподъемное! Давайте хотя бы на двоих…
На двоих не удается. И с этой минуты, и до отъезда – так уютно для души будет чувствовать – дух подлинной воспитанности – культуры, что живет здесь.
Неизменное радостное – потому что приятно друг друга видеть - «Доброе утро», и «спокойной ночи» - при прощании. Ожидание за столом, пока не сядет старший – только тогда можно есть. Всегда заминка у двери – чтобы гость прошел первым…
У нас – так и хочется сказать «внизу», «в миру» - это уже такая редкость… Не в каждой семье дети знают, что именно так - должно. Что из этого рождаются традиции, семья.
Затем происходит то, о чем опять же писали многие. Кантемиров ведет знакомиться не только с живущими здесь людьми, но и со всеми вообще: с конями, козами… Даже с местами.
Как о само собой разумеющемся, прихватывая со стола кусок лепешки:
-Сперва пойдем к лошадкам на конюшню.
Кони заочно – тоже знакомы. И первый, к кому мы подходим – Лурик, на котором Кантемиров - столько ездил! Столько совместных выступлений, съемок… Дружба – старая, как сам Лурье.
И сразу Мухтарбек замечает, что нет у одного из коней воды, берет ведро.
-А ты покорми их пока.
Сам в лошадях души не чающий, но в любви гостя к ним не уверенный, он чувств своих не навязывает. Мы просто должны познакомиться, представиться друг другу. Та же вежливость.
Лепешка маленькая. Коней много.
-Прости мой хороший, что чуть-чуть…
За решетками денников возвышаются лошадиные головы. В темных глазах - древнее выражение того лукавства, о каком говорят - «себе на уме». И в то же время чувствуешь этот ум – несомненный, и желание понравиться, и выманить – что там у тебя в руке? А может – в кармане? Тянутся морды к кормушке, ложатся на край ее так, чтобы удобнее было захватить кусочек. Тяжелые замшевые губы почти нежно касаются ладони.
Когда-то давно, в деревне, приходилось ездить на лошадях, которые были - такими спокойными, от тяжелой однообразной крестьянской работы слегка отупевшими. Тут каждая лошадь – личность. И понравишься ли ты этой личности?
Тихое ржание вопрошает – нет ли еще?
Мухтарбек возвращается.
-Пойдем теперь на пруд, собак купать?
День жаркий, и на маленький, зеленью заросший пруд собаки смотрят с вожделением. Ждут малейшего повода броситься в воду. Они оглядываются на хозяина – может, пора палку швырнуть?
Палка летит - и вся стая, сперва с азартом, потом разочарованно вздымает брызги. Кому же удастся отобрать добычу у Асанны? У Аси с хозяином понимание без слов, она бросок предчувствовала за несколько секунд - и сразу метнулась в воду.
Мы сидим на нагретой солнцем скамейке.
-Ну, расскажи что-нибудь…, - говорит Мухтарбек.
Наверное, так нельзя… Время, эти минуты общения слишком драгоценны, и нельзя их тратить. Молчать. И столичные журналисты не растерялись бы и вопросы бы сыпались – один за другим.
Но как услышать человека?
Как понять, что действительно интересно – ему?
Перед тобою будто колодец, на дне которого - драгоценные камни. Воспоминания. Случайным вопросом – как движением – зачерпнешь, достанешь, залюбуешься – и сбережешь… Нет – так и будут лежать на дне, скрытые молчаливым покоем хрустальной воды.
… В доме мы собираемся за столом. Пить чай выходят директор театра Анатолий Клименко, и - в гости заехавший - похожий на татарского хана - постановщик трюков Александр Гизгизов, тоже старинный друг, в разговоре попросту – Гиз.
Они вспоминают премьеру «Легенды о Золотом Руне» - первый спектакль театра. Премьере - как и «Каскадеру» - на днях исполняется двадцать лет. И не саму даже «Легенду» вспоминают, а то, как жили тогда в Абхазии:
-Помнишь, как мы корову вытаскивали?
-Нам кричат: «Ребята, ребята, корова тонет…» Я пробрался с лассо… еле вытянул – у Мухтарбека это как сейчас перед глазами.
Счастье коровы! Кто еще мог бы ее – по-мексикански, у кого хватило бы умения и силы, и желания спасти – живое?
-А потом вижу – со мной не разговаривают, чуть ли не обижены. Но корова ведь жива! Мне объяснили: «Что ты наделал! Когда корова гибнет, местным разрешают… есть мясо»….
Клименко приходит на память еще один случай. Там – лассо, здесь – топоры:
-Когда мы в Германию ездили, девять вагонов у нас было: шесть с лошадьми и три с реквизитом. В Польше стояли, в Бресте…. Приехали в Тирасполь, начало мая, жара - невыносимая. А лошади как всегда крушат все, грудью выламывают доски, мы постоянно заняты починкой…Гвозди и топоры у нас самое ценное, весь рынок, бывает, перелопачиваешь, ищешь подходящие гвозди… Словом – ни минуты покоя.
В конце концов, переоборудовали все, что надо, погрузили – и поехали. Во Франкфурт на Майне. И у каждого – ведь мы давно в пути – мечта – горячего поесть.
Наконец узнали, что стоянка будет шесть часов. Добыли кастрюлю. Большая кастрюля – на всех – ценнейшая в дороге вещь. Еле-еле ее у матушки выпросили, головой за нее отвечаем.
Развели костер, варим. Хорошо так ... Раздетые у костра возимся, жарко…. А загранпаспорт мой остался в тренировочном костюме, в вагоне.
И вот, всё только начало закипать - как наш поезд вдруг тронулся. Представляете?
Мы в пятидесяти метрах от вагона. А поезд поехал – да сразу с такой скоростью…
Срываем с огня кастрюлю с закипающим - как без кастрюли? Нельзя – матушка убьет. Кое-как, за ручки, чтобы не обжечься… Я хватаю топоры - два топора, ценность нашу, и бежим стометровку.
А из вагона – глядит на нас - каскадер наш.
-Русик, - кричу, - брось спортивный костюм!
Хоть вид - думаю - поприличнее будет. Ведь теперь как-то самим добираться придется. И паспорт, паспорт же там!
А он стоит, смотрит ошалелыми глазами и уезжает…
-Брось костюм, сволочь!
Он потом говорил – только помнить надо, что он каскадер - и не из слабых. Ведущий каскадер.
-Знаешь, Васильич, мне стыдно,- Клименко передает приглушенный голос виноватого, - но я так испугался! Мы едем, а директор…мы остаемся без директора. В чужой стране!
-Надо же, ты никогда об этом не рассказывал, - Мухтарбек слушает - увлеченно.
-И вот, - продолжает Клименко, - Я с двумя топорами посреди Европы. В трусах и бейсболке. Иду семь километров, по столбикам. Вдруг дорога резко поворачивает в сторону, и там – станция дорожного смотрителя, рабочие. Я приветственно взмахиваю бейсболкой.
-Хайль! – говорю.
Вроде как обычное дело.
Тут же немка вешает белье. Спокойная такая фрау. А я…
-А ты – «Руссо туристо, облико морале…», - подсказывает Гиз.
-Ну да. И я говорю, уже все языки мешая – испанский, английский….Пытаюсь объяснить, что случилось. Она снимает еще влажный джинсовый комбинезон мужа и протягивает мне. Молча, спокойно.
Прохожу еще пятьсот метров и … Стоит наш поезд, стоит родимый. Пошутил машинист, увидев, что мы так увлеченно варить начали.
Я сразу, в первую очередь - в костюм за паспортом… Советские же времена. Беру его – это чувство представить надо – вот он…
И тогда уже машинисту от всей души
-Ах ты, фашист!!!
-А он?
-Он залепетал вроде того, что он «не есть фашист, он есть Ганс».
-Приедем, - говорю, - К стенке поставлю!
Но за два дня переезда забылось.
-Только, - продолжает он с усмешкой, - с лошадьми дорога бок о бок – это что-то. Зайдешь потом в отель пятизвездочный, а дух от тебя…И женщина, ухоженная такая, удивленно тонкие бровки приподнимает:
-О-о….
-Я тоже такой был, - говорит Гиз, - когда из трюма вышел. Везли нас морем. Кидало до самого Босфора, а сверху ехали тигры Шевченко. Три дня длился переезд, их укачало… И они – все, что могли…Я когда вылез наверх, дух – о-о…
И продолжает, веселея:
-Зато потом я оттянулся. «Все, - говорю своим ребятам, - Я за вас отпахал. Теперь – вы». А там уже хорошая погода пошла. Они в трюме, а я - да на палубе, да за бильярдом…
И сбивается разговор с прошлого, на все, что друзьям интересно:
-Юра Мерденов брата моего приезжал хоронить. Ребята у него разбежались.
-А Марик звонил?
-Ко мне один чудик приходил: хочет сделать конное шоу в Австралии. У нас набрать людей, а там лошадей.
Мухтарбек рассказывает про лечение, которое проходит:
-Массажист – зверь. «Вам, - говорю – на Лубянке работать. В отделе дознания».
Где-то в промежутке между чаем и дальнейшим течением дня, глядя на сцепленные руки, наконец, объясняю - зачем приехала. Мечтаю написать книгу. Давно.
И ясное понимание, что не ему это нужно, а мне. Но раз мне так хочется – он готов этот подарок сделать. Отвечать на вопросы, показывать фильмы. И через некоторое время, так же щедро – отзывается на уверения мои, что написанное - сразу пришлю:
-Можешь не присылать. Я тебе верю.
А потом все тут так привыкнут к моей тетрадке, что станут брать ее в свидетели.
Когда Наташа – ученица и правая рука, будет привешивать к лампе мушиные ленты, Мухтарбек начнет сердиться, что вешает их – короткими, не размотала до конца:
-Да размотай же! На это место еще двадцать мух налипнет! Танечка, запиши, как меня тут третируют – не слушают…
И Наташа в ответ:
-Да-да, запишите, Танечка, что Кантемиров оказался – тиран и деспот!
Тут примут – или не примут - человека, а тетрадка или диктофон – дело десятое.
* * *
-Мухтарбек Алибекович, а что Вы будете сейчас делать?
-Мне – кнут доплести надо. Пойдешь смотреть?
Работает он в самой просторной комнате, которая здесь называется – спортзал. Стены ее украшены картинами, среди которых – пейзажи на бересте.
-А это моя половина, Людочка – делает. Она удивительно чувствует фактуру вещи, природу - правда? Зимними пейзажами я всегда любуюсь. Вот это мой любимый. И этот…
Не только фактуру. Не только пушисты сосны и грубы корявые стволы. Но цвет… Цвет зимнего морозного неба передан удивительно точно. Леденящий холод предвечерья в этом розовом – ощутим.
Мухтарбек прицепляет к поясу кнут, который предстоит плести. И становится похож на пленника времен гражданской войны. Так в фильмах показывают: ведут их за лошадью, привязав веревкой. Он ищет, как лучше встать, чтобы удобнее было больной ноге.
-Это можно делать – только стоя? Но Вам тяжело…
Улыбка тихая, мягкая:
-Это моя работа. Праздник скоро сделают в мою честь. И я буду кнут как главный приз вручать. А вообще он где-то 10-12 тысяч стоит…, - после паузы, - Работы много. Из Франции сейчас седла для джигитовки заказали. У них там никто делать не умеет…
-Мухтарбек Алибекович, уже столько статей о Вас начиналось с фразы, что Вы сели на лошадь как только научились ходить…
-Когда нас с братьями сажали на коней? Только-только папа почувствует, что сын готов. Ходить, конечно, я начал уже хорошо. Но закон ведь профсоюзный есть – нельзя ребенку в цирке выступать, пока ему одиннадцать лет не исполнится. Нельзя подходить к ремеслу. Но в одиннадцать лет ребенок уже боится. А в шесть-семь – нет страха. Папа рядом – значит нечего бояться.
И только потом понимаешь – какая суровая школа – цирк, какой это суровый кусок хлеба. Нагрузка – кости трещат. Ведь не сделал еще никто подобного – когда я с двух прыжков запрыгиваю на лошадь - и потом, стоя, с саблями беру два барьера… В книгу рекордов Гиннеса могу быть занесен, - с усмешкой, -. Только кому это надо…
-А лошади – это Ваша первая память? Они всегда были рядом?
-Всегда. И видел я их только добрыми - так их у нас воспитывали. Знал, что от них никакого зла быть не может, тем более ребенку. К маленьким они относились очень хорошо. И собаки…они тоже детей любят. Они лают и бросаются оградить, если ребенок идет купаться. Чуют, что в воде есть для него опасность. Наши предки в бой ходили с ними – морщится с выражением страдания, - Жестоко было, и страшно. Когда прикрепляли к ним сосуды с горящей жидкостью, и они - впереди кавалерии…стена пылающих собак… Они погибали все.
И он говорит об аланах.
-Я могу показать …
Это родная ему история, как будто история семьи. Просто очень дальние предки. Аттила, готы… Как даже свои расступались, когда они первыми шли в атаку.. И в имени Жанны Д Арк – знакомое звучание.
-В наших венах течет аланская кровь.
Он по-прежнему плетет стоя, стараясь не опираться на покалеченную ногу. Прицепленный к поясу, кнут висит в воздухе. Запах детского крема, который Мухтарбек набирает на пальцы – крем в деле этом необходим. И быстро сплетаются полоски – белые, серые – в объемную - женщина столь аккуратно не выплетет – косу, в кнут…
-Но пальцы… Это ведь все надо – затянуть? Они не устают?
-Привыкли пальцы… - помолчав, - Наоборот, успокаивает нервы эта работа.
А вот то– он указывает на коробку – в которой и роскошь работы – и строгая простота отделки. - Для олигарха одного делаю. Тут будут нож охотничий, нагайка и кнут.
…И станет олигарх показывать вещь «от Кантемирова», но невдомек будет ему, что когда тяжело на душе – к оплетенной рукоятке можно прижаться щекой – и заструится от нее добрая сила.
-А это мой экспандер. Хорошо, когда делаю так… и так… - и легкие движения рук, экспандер натягивающих. Стремительное, и молодое, прекрасное в движении тело.
После мы вернемся в комнату, опять к столу, к чайным чашкам, но разговор пойдет такой, что мы забудем о них.
-Когда папа женился, и создал труппу, и родился сын, в двадцатые годы… Многие благородные осетины были к тому времени уничтожены. Папа собрал несколько человек – кого мог, и увез за границу. Вывез цвет осетинской молодежи, чтобы спасти. Десять человек…один в один.
А сейчас смотришь на лица осетин – иные. Нет тех лиц – интеллигентных, одухотворенных…, - с горечью и силой, – Вот благо – большевизм!
-Меня, - продолжает он, - в позапрошлом году в Осетию приглашали:
-Приезжай, атмосфера напряженная, мы делаем «прямой эфир».
Ведущая - Света Абаева, умница, которая говорила, что «в этого человека», ( в меня то есть), с детства была влюблена».
-Я могу говорить что хочу? - спрашиваю у нее.
Кивает.
И идет вопрос – уже для всех.
-Что сегодня творится в Осетии - наркотики, молодежь теряет уважение к своей нации, к старшим… Мухтарбек, как вы считаете, в чем причина этого?
И я – по наитию:
-Осетию посетили три больших несчастья. Татаро-монгольское иго, Беслан – и большевизм. Я читал Микояна. Он писал, что в 1913 году на Кавказе самая могучая интеллигенция была у осетин.
Мне старики потом говорили:
-Молодец, Мухтарбек, что ты все это сказал.
И помню, как в одной передаче я обратился к новому президенту:
-Учти ошибки своего предшественника и будь на коне.
Смеется:
-Не включили это в передачу. Зря говорил.
* * *
-Какие лица были у детей до революции! А сейчас… Люди даже визуально вырождаются… нарушение генетики.
Он снимает фотографию с полки.
-Как ты думаешь, сколько им лет?
На снимке два старика в кавказской одежде. То есть в нашем, русском понятии старика - и то не совсем. Одному лет шестьдесят, другому хорошо, если за семьдесят. Но, помня, что это Кавказ, и люди там выглядят много моложе своих лет, осторожно предполагаю:
-Семьдесят? Восемьдесят?
Мухтарбеку весело:
-Вот это, слева – мой папа – ему девяносто. А это его дядя – ему … (пауза, потому что предстоит сказать – небывалое) …ему сто пятнадцать лет. Он всю жизнь прожил высоко в горах.
Он пришел к нам, когда мы работали во Владикавказе. Город тогда еще назывался - Орджоникидзе. Мы стоим навытяжку перед ним, а он ругает папу.:
-Тебе не стыдно, племянник? Я старше тебя, и я спустился к тебе с гор, а ты не мог приехать на родину.
И медленно, задумчиво:
-Да, там в чистоте живут. Там воздух особый… Он сам собой мумифицирует тела. Их можно оставлять в городе мертвых.
Еще древние так называли кладбища – «город мертвых» И «город живых» строили так, чтобы ветер оттуда летел к тем, кто …нет, не умер. Ушел из жизни. Просто ушел - в вечность.
И, раз Кавказ вспомнился:
-Когда снимали фильм «Возвращение Странника», мы были там, где двадцать метров оставалось до туннеля, в котором укрылась группа Бодрова. Семь человек там погибли наших. И три лошади.
В этом разговоре впервые возникает тема вещего сна. Потом он будет говорить об этом снова и снова.
-У меня очень часто сбываются сны, - говорит он, - Еще мама спрашивала в детстве:
-Мишенька, тебе ничего не снилось?
Она про эти вещие сны - знала.
И за три дня перед тем, как спустился сель, мне снилось…
Мы с цирком приехали в Осетию. Я вышел в город… Совершенно реальный, цветной сон. Иду, разглядываю всё, и уже ищу своих. Но никто не знает, не может мне указать – где цирк.
Спрашиваю опять и опять:
-Вы цирк не видели?
Мне отвечают:
-А вы видите - море внизу? Спуститесь – он там.
Я спускаюсь: и вот, из-под ног - огромная волна воды, а под ней - люди, все в костюмах. Если бы мне не надо было бежать, искать наших – я бы поплыл с ними.
И стоит цирк, а у входа в него – старший брат Ирбек с белой лошадью и мой ученик Петр, тоже покойный.
Ирбек спрашивает:
-Почему ты опоздал, Мишка?
-Не волнуйся, - говорю, - Я сейчас быстро переоденусь и могу уже выступать.
Понимаешь? Стояли покойники. Они ждали меня и не могли дождаться.
А до этого, в конце августа, мне звонил Юлик Гусман:
-Я везу в Осетию фильм «Next». Давай возьмем «Не бойся, я с тобой» - и поедем вместе.
Еще и Олег, племянник, уговаривал – поехали на халяву?
И в те дни, когда мы должны были быть там - сошел сель.
Я бы погиб тогда.
Ведь я точно, совершенно точно, поехал бы к своим ученикам. Был бы с ними, это не могло быть иначе.
И Гусман чуть не погиб. Он в тот день сидел на дне рождения у кого-то из членов местного правительства. И его соседке за столом позвонили, сказали: на фестиваль ехали актеры и попали в катастрофу.
Она спрашивает:
-Юлий Соломонович, наверное, надо поехать к ним?
-Конечно, - говорит он, - Это же наши люди.
Они поехали, а сель сошел и уничтожил то место, где они сидели.
А потом объявили, что погиб Бодров, и (совсем тихо)… артисты конного театра.
-Мне часто снятся сны.
Недавно приходили врачи из МЧС:
-Вы же хромаете. Давайте повезем вас к врачу.
Хирург посмотрел и говорит:
-Определенно, тут когда-то была травма.
Сделали рентген, и он - задумчиво:
-Наверное, все же был перелом. Пойдем к профессору.
А за три дня до этого мне снился Ирбек. Он бил лошадь. Невиданное дело, зачем? Я отошел – как я могу вмешиваться? Иду в дом и встречаю маму.
-Мишенька, - говорит она, - Ты принес желчь? Тебе скоро понадобится много желчи.
Прошло три дня, и. профессор сказал:
-Тут нехороший перелом был. Две кости легли друг на друга, и на них нарос хрящ. Если делать по уму – хрящ этот можно раздробить. А вам, молодой человек, (с усмешкой - «Это мне»), нужно купить желчь, и каждый вечер греть ногу.
-Мистического много в жизни. Наш Эмир… Чудесный конь. «Звезда» в Большом театре. Ходил под Дон Кихотом. И на шестой этаж легко всходил по лестнице. Когда Хасанбек умер – ему не смогли привезти к изголовью белую лошадь, как у нас принято… Тогда умер Эмир. Хасанбек будто забрал его с собой. Конь ушел с ним.
Когда я ездил к брату в последний раз – я знал, что он умрет, я чувствовал…
Он… мы никогда не нежничали. Но он лежал с закрытыми глазами, и когда ему сказали: «Миша приехал»…
-Мишенька, - проговорил он. Впервые так нежно, и я почувствовал, как у меня перехватило горло, – Мишенька – это наша гордость. Береги нашу честь.
Для нас это всю жизнь было бесконечно важно. И что я мог сказать, кроме:
-Не бойся… я сберегу
-Вы прожили детство в том маленьком доме, на тихой улице Владикавказа, что показывают в фильме?
-Я ведь родился в Воронеже. Ирбек где-то под Ярославлем, и только Хасанбек во Владикавказе. Когда началась война – мы вернулись в Осетию. Сперва мы жили в одном доме, том, что сняли в фильме. Потом папа дешево купил другой. Тогда это была окраина Владикавказа – и дома стояли как крепости. Защита от ингушей. А сейчас там почти центр.
Папе много лошадей не оставили. Одну лошадь всего, чтобы мы кормились.
Когда отец с Ирбеком ездили в лес за дровами на единственной нашей лошади… Это было страшно. Ингуши… Они ведь могли убить и ребенка и старика. Для них святого нет. У них на гербе – волк. Волк – представляешь? Эта нация не подлежит цивилизации.
А у нас, с аланских еще времен – барс.
Хасанбеку было неполных семнадцать, и он ушел добровольцем.
Мама распродавала вещи – этим нас кормила. Она плакала постоянно. Помню это как сейчас. По радио суровые голоса поют: «Вставай, страна огромная», и мама плачет.
Вернется ли Хасанбек? Это тогда было главное.
А однажды она вышла из спальни с просветленным лицом и сказала:
-Отец, все обойдется. Мне привиделся старец в белом одеянии – святой Николай, и на тарелке у него – три большие ягоды, клубника:
-Мария, – не плачь, - сказал он, - Все будет хорошо.
Три ягоды - три сына. Она поверила, что Бог сбережет нас всех.
Хасанбек рвался на фронт. Он учился в Краснодарском пулеметно-минометном училище и мечтал о боях.
Помню фамилию – капитан Пожар. Он писал родителям: «Остановите его. Я хочу его сохранить». И родители слали письма: «Толенька, не рвись…»
Годы спустя, когда мы работали в цирке – Пожар пришел нас смотреть. Он сказал:
-Все-таки я его сберег.
И Толик его обнял.
А после… переезды один на другой похожи. Взрослым часто бывало не до нас. Видимо, детей и вправду Бог хранил. В цирке у меня друг был – Сережа Лавров. Его родители музыкальные эксцентрики. Побежали мы раз на пруд. То он тонет – я его вытащу, то я тону – он меня тянет. После он стал музыкантом хорошим.
Когда я подрос – братья уже работали.
-А школа?
-В школу я пошел во Владикавказе. Что-то уже умел – мама со мной занималась. И папа. Два языка знал - это было привычно. В семье говорили по-осетински…
Что я…Когда мы были в Германии – жили на квартире у одного знаменитого профессора. Он просил папу оставить ему Хасанбека. Предлагал любые деньги.
-Это умница, - говорил он, - Он здесь станет великим человеком.
Брат и вправду был умница. До войны он успел закончить только девять классов, но на одни пятерки. А после – два института: физкультуры - и ГИТИС заочно.
Но что мог сказать отец? Только:
-Осетины своих детей не продают.
В последние годы я звонил Хасанбеку, и не мог слышать его голос:
-Мишенька, маленький, я так ждал твоего звонка.
Он же всегда был суровый, он держал нас в руках. Когда в Сибирь приезжали: в Кемерово, Свердловск, там в школах ребята - (ищет слово) – ну, бандиты… И тут я – как на проверку их кулакам – циркач, интеллигент.
Он научил меня боксу. Не плакать - стоять за себя.
-Чего? Да у тебя слезы? Давай лучше, я покажу тебе…
Потом, когда сняли «Не бойся, я с тобой» - я же там дерусь, а бокс - это была значительная часть его жизни – он сиял.
-Ты так хорошо сыграл, Мишенька.
А когда показали «В двух шагах от рая», горестно спрашивал:
-Ну зачем тебя там убивают?
Вообще, я не должен был там умирать. Предполагалось, что мы двое придем живыми. Но шел 83-й год, я снимался в «Петре Великом».
И вдруг звонит Тимур Золоев, режиссер:
-Знаешь, мы задумали хорошую картину…
-На лошадях? - спрашиваю.
-Нет.
-Тогда, - говорю, - мне там делать нечего.
-Ну хочешь – я возьму для тебя лошадь? Согласись только! Там забрасывают группу разведки, все погибают, и лишь ты с другом возвращаешься.
А я мог выделить на съемки только две недели. Значит, надо было сделать так, чтобы меня «убили». Это было непросто, в те годы – в верхах согласовать, изменить сценарий. Но это сделали.
В это время у меня как раз родился внук. На заработанные деньги я купил двух баранов и устроил праздник. Улетал уже за свой счет.
Меня убивали в трех фильмах – «Русь изначальная», «В двух шагах от рая» и «Марш-бросок».
-Так что я, - смеется, - трижды убитый. Мне друзья говорили:
-Значит, жить долго будешь.
Маме святой предсказал, что нам – жить.
И, возвращаясь к детству:
-Брат вернулся в сорок седьмом. Тогда у нас уже две лошади было. Папа сделал манеж и учил мальчишек, и приглядывался к ним – может, наездники будущие?
А потом начались поездки.
В 1946-м году мой первый город – Тула. Тульский цирк был очень низкий. Надо было, выезжая, наклонить голову, а я забыл… Там балка – и я об нее, со всего маху… Шрам вот он, до сих пор – первый шрам… Заметно? – чуть касаясь рукой лба.
Пришел в себя – мама плачет, вытирает мне кровь.
-Мишенька, вставай, надо работать…
Как ей было это говорить – 12 летнему мальчику, только что открывшему глаза, только что у нее на руках ожившему?
-И пошло – Харьков, Москва… Дальше уже не помню… Хасанбек вернулся к нам, когда мы были в Ульяновске. Писал до того: «Скоро я вернусь, ждите». И пришел прямо в цирк.
Когда обо мне снимали фильм и спрашивали: «Самые яркие моменты…»
(Любимый вопрос прессы, смысл которого – дайте зрителям такое, чтобы ах)
Что мне было сказать? Только:
-Самое яркое – это живые родители. Мама, папа…
-Папа вас учил…
-Папа нам показывал – мы быстро схватывали. Мы так старались, чтобы папа нас похвалил! Он приходит домой, и самая большая радость слышать: «Миша делает успехи».
* * *
Потом мы смотрим фильмы – один за другим.
То, как выступала труппа «Али-бек» - надо видеть. Казалось – они коней касаются едва, манеж – лишь секундная опора, чтобы спрыгнуть - и вновь взлететь.
Как делали пирамиду…
--Это я, - поясняет Мухтарбек, - Смотри, шесть человек меня топчут - здоровый был…
Но главное не это:
-Когда мы работали в Стамбуле – зал был битком набит. Мы выезжали аланской ездой. Подо мной тогда был Алмаз, красивый конь. Я выехал, сделал свечку, и приветствовал соотечественников, которые сидели в зале:
-Пусть тысячу лет живет наша любимая Осетия! – крикнул я в зал.
И все встали. До сих пор, как вспомню - мурашки по коже.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: