Сделай Сам Свою Работу на 5

Чувствование влечения и отвращения





История этого вопроса (1). - Мнение Аристотеля (2). - Декарта (3). - Спинозы (4 - 5). - Локка, Рида и Смита (6 7). - Гербарта и Бенеке (8). - Бэна (9). - Гегелисты (10). - Чувство влечения к предмету не есть следствие опыта (11 - 13). - Его безразличие (14). - От чего зависит степень этого чувства (15 - 16). - Чувство отвращения (17 - 19)

1. Ни одним сердечным чувством не занимались люди столько, сколько любовью. Вся так называемая изящная литература преимущественно посвящена всевозможным проявлениям этого чувства. Философы и психологи видели ясно, сколько важных явлений индивидуальной и общественной жизни человека зиждется на чувстве любви, но, несмотря на это, оно осталось едва ли не самым неопределенным из всех сердечных чувствований.

2. Аристотель в своей "Риторике" говорит: "Любить - значит желать другому того, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо"*. В этом высоком определении любви мы видим, с одной стороны, что здесь чувство смешано с желанием, тогда как очевидно, что чувство любви побуждает нас желать блага любимому существу, а не желание блага пробуждает в нас чувство любви, с другой стороны, под это определение не подойдут вовсе те явления любви, в которых человек не думает о счастье любимого предмета, а только об обладании им. Наконец, мы заметим, что Аристотель сам противоречит своему определению, выставляя несколько ниже доброжелательство как особый вид чувствований и определяя это чувство так, что совершенно смешивает его с чувством любви, так как и доброжелательным он называет того, кто расположен сделать другому какое-нибудь благо, не руководясь при этом никакими личными расчетами, а именно только желанием сделать что-нибудь хорошее тому, к кому он расположен**.



______________________

* Rhetorika. В. II. Сар. IV. § 2.

** Ibid. Cap. VII. § 2.

______________________

3. Декарт, придерживаясь своей странной системы "животных газов", говорит, что "любовь есть душевное движение, вызываемое движением газов, побуждающих душу соединяться добровольно с предметами, которые кажутся душе приятными, тогда как ненависть есть душевное движение, которое побуждает душу желать отделения от предметов, представляющихся ей вредными"*. Правда, Декарт при этом прибавляет, что он упоминает здесь о "газах" именно для того, чтоб отличить любовь и ненависть, зависящие от тела, "от суждений, также побуждающих душу к добровольному соединению с предметами, которые она считает хорошими, и к удалению от тех, которые она считает дурными". При этом Декарт намекает, что и самая любовь, возбужденная суждениями, отличается от любви, возбуждаемой "животными газами". Другими словами, Декарт хочет отличить органическое чувство любви от душевного, но чувство любви, чем бы оно ни возбуждалось, всегда в душе одно и то же. Кроме того, хотя любовь и выражается в желании соединиться с любимым предметом, но само по себе чувство любви еще не есть желание. Наконец, мы знаем возможность такой высокой любви, когда человек добровольно удаляется от любимого предмета, только чтобы доставить ему счастье. Аристотель, следовательно, определяет любовь слишком высоко, а Декарт - слишком низко. Оба же они, определяя любовь желанием, определяли последствия чувства любви, а не самое это чувство.



______________________

* Descartes. Passions de 1'ame. Art. 79.

______________________

4. Выделение самого чувства любви мы могли бы ожидать найти у Спинозы, но, увлеченный своею теориею, выводящею все чувствования из радости и печали, Спиноза определяет любовь "как чувство радости, сопровождаемое идеею ее внешней причины"*. Неточность этого определения кидается в глаза сама собою. Чувство любви не всегда сопровождается чувством радости, а иногда и чувством горя, но от этой перемены сопровождающих ее чувств любовь не перестает быть любовью, следовательно, она есть чувство отдельное, не зависящее от радости и печали. Кроме того, определив любовь, как определяет ее Спиноза, мы не отличим ее от того радостного чувства, которое испытывает иногда человек при виде гибели и страданий ненавистного ему предмета.



______________________

* Spinosa. Eth. P. III. Append. § 5.

______________________

5. Спиноза вооружается против определения любви, данного Декартом "как желания соединиться с любимым предметом", говоря, что это только одно из свойств любви, а не ее сущность. Но кто же может определить сущность любви? Это так же невозможно, как определить сущность зеленого или красного цвета. Вопросы, что такое любовь или что такое гнев, - такие же безответные вопросы, как и что такое сладость, или что такое свет, или что такое холод. "Любовь, - говорит совершенно справедливо Бэн, - есть один из тех последних психологических фактов (an ultimate fact), которого условия и характер мы можем изучать и определять, но которого мы не можем уже разложить"*. Доходя до таких последних психологических фактов, точно так же, как и доходя до последних, уже далее неразлагаемых фактов природы, человеку остается только указывать на них, но определять их сущности он не может, ибо определение сущности есть не более как анализ или разложение понятия определяемого предмета.

______________________

* Bain. The Emotion. P. 208.

______________________

6. Напрасно мы искали бы более точной характеристики любви у других психологов, следующих за Спинозою. Так, обратившись к Локку, мы найдем, что он выводит любовь из удовольствий, доставляемых человеку тем или другим предметом. "Если кто-нибудь, - говорит Локк, - обратится к мысли, которую он имеет о том удовольствии, какое может доставить присутствующий или отсутствующий предмет, он имеет идею, называемую нами любовью"*. Но, прежде всего, любовь вовсе не есть идея, а чувство, которое может соединяться с самыми различными идеями. Потом Локк требует уже самонаблюдения, чтобы могло появиться чувство любви, требует обращения человека на собственную свою мысль. Но это противоречит самому простому наблюдению: мы замечаем в себе чувство любви прежде, чем подумаем об отношении нашем к предмету.

______________________

* Lock. Of Human Understand. В. II. Ch. XX. § 4.

______________________

7. Рид как бы не признает отдельности чувства любви и помещает ее вообще в число добрых чувств (benevolent affections), а самые эти добрые чувства он причисляет к стремлениям, которые творец вложил в человека, чтобы сохранить его индивидуальное, общественное и родовое существование. "Добрые же чувства" Рид отличает от прочих стремлений только тем, что они относятся "к лицам, а не к вещам". Но такое определение любви, как могущей только относиться к человеку, противоречит фактам, ибо человек может любить вещи, природу, искусство, божество; противоречит, наконец, и общенародному употреблению слова "любовь", где говорится о сребролюбии, сластолюбии, властолюбии и т.д.

Рид думает, что все "добрые чувства", к которым принадлежит и любовь, имеют между собою нечто общее, и находит это общее в том, что все они "всегда приятны". Замечая же, что любовь не всегда сопровождается удовольствием, Рид называет это случаем. "Родительская любовь, - говорит он, - есть приятное чувство, но она делает то, что несчастье или дурное поведение дитяти наносит тяжелые раны душе. Сострадание есть приятное чувство, но несчастье, которого мы не можем облегчить, может нас мучить. Любовь к женщине - приятное чувство, но, не встречаемое взаимностью, оно заставляет нас страдать"*. Но если мы признаем, что любовь может сопровождаться страданиями, то мы уже не имеем никакого права говорить, что чувство любви всегда приятно. Если же мы отбросим и этот общий признак всех "добрых чувствований", перечисляемых Ридом, то между ними не остается ничего общего, т. е. именно не остается того, что мы называем любовью вообще. Рид, очевидно, смешал чувство любви, с одной стороны, с сочувствием, которое может порождать любовь, но само по себе еще не есть любовь**, а с другой - с тем стремлением, которое заставляет нас искать уважения и любви нам подобных, и вообще смешал стремление с чувством, так что ему осталось только излагать различные проявления любви, что он и сделал, не пытаясь уже отыскать общее в этих различных проявлениях или саму любовь. Шотландский моралист Смит также выводит любовь из сочувствия, которое, как мы уже знаем, имеет совершенно другие основания. Он также называет любовь приятным чувством, ненависть - неприятным***, но так же, как и Рид, не имел для этого достаточных оснований.

______________________

* Read. V. П. Р. 559.

** См. выше, гл. XV.

*** Smith. The Theory of Moral Sentiments. P. I. Sect. I. Ch. 2. P. 12.

______________________

8. У Гербарта и его последователей, по особенному отношению гербартовской теории к чувствованиям, которое мы указали выше, напрасно было бы искать характеристики любви. Каждое чувство любви есть у них особенный продукт взаимодействия представлений или, как у Бенеке, различных отношений между впечатлением и первичными силами. Для Бенеке от взаимного привлечения однородных представлений, существующих в двух лицах, образуется дружба, а от взаимного влечения представлений, добавляющих друг друга, образуется любовь. "Если мы, - говорит он в своем "Учении о нравственности", - сравним склонности, которые теснее связывают людей, то кидается в глаза, что главное основание этих склонностей есть: в любви - отношение взаимного высшего возбуждения и пополнения, а в дружбе - отношение единогласия и слияния"*. Конечно, от согласия во мнениях может родиться чувство любви, но самое это согласие не есть еще любовь. Справедливо и то, что в любви между лицами двух различных полов большое значение играет добавление недостатков одного пола достоинствами другого, но если это добавление возбуждает чувство любви, то, без сомнения, не само по себе, а потому, что мы по природе своей стремимся к такому пополнению и расширению. Словом, из всякого соотношения представлений между собою, или "первичных сил" с возбуждениями (Reize), выйдет только соотношение, которое можно понять умом, но не порождающее чувствований, которые порождаются уже оттого, что одно отношение нам нравится, а другое нет, что зависит от наших стремлений, а не самих отношений.

______________________

* Crundlinien der Sitlenlehre, von Benecke. B. II. S. 267.

______________________

9. Бэн, желая вывести чувство любви, увлекся слишком далеко общим направлением своей психологии, что и помешало ему отделить чувство любви от чувственности, основывающейся на ощущении органических состояний тела. Желая же вывести все проявления любви из чувственных побуждений, Бэн вдается в такие парадоксы, которые невольно кидаются в глаза, как мы это видели в отношении объяснения, данного им любви материнской*. Бэн говорит, что ощущения, склоняющие нас к "нежному чувству (tender emotion), прежде всего все мягкого и нежного свойства, таковы мягкие прикосновения, приятные звуки, тихие движения, умеренное тепло, кроткое, солнечное сияние"**. Но ясно, что, принимая любовь даже и в таком узком, чувственном значении, Бэн взглянул на нее глазами мужчины, а не женщины. Как же он объяснит то явление, что женщине нравится сила, мужество и смелость, а вовсе не слабость, трусость или женственность? Попытки же вывести из тех же "нежных ощущений" такие чувства, каковы уважение, благоговение, благодарность, показывают только, до чего писатель может увлекаться предвзятою теориею. Кроме того, большой недостаток Бэна в том, что он не отделяет простых явлений любви от сложных, в которых принимает участие не одна любовь.

______________________

* См. выше, гл. VII, п. 6 и 7.

** Bain. The Emotion. P. 94.

______________________

10. Гегель, усвоивший из Спинозы понятие стремлений, проводит его так же далеко, как и Спиноза, дальше фактов и наблюдений, и признает существование какого-то общего разумного стремления, которое не подтверждается фактами да и непонятно для рассудка, потому что стремление ко всему есть понятие, скрывающее в самом себе непримиримое противоречие, а в этом только общем стремлении Гегель и находит оправдание или разумность частных*. Но Гегель и психологи его школы Розенкранц и Эрдман в этом случае оказываются последовательнее Спинозы и выводят влечение к предмету прямо из стремления. Влечение к предмету есть для них стремление, которое из своей общности, через посредство привлекательности предмета переходит на единичный предмет, как, например, в том случае, когда голодный видит какое-нибудь определенное кушанье или жаждущий какой-нибудь определенный напиток**. Следовательно, влечение в этом случае будет индивидуализированное стремление - стремление, сосредоточившееся на одном внешнем предмете. Но "так как практическое чувство может быть возбуждено приятно или неприятно, смотря по соответствию или несоответствию объективности данному стремлению, то и влечение может быть или положительное, или отрицательное"***. Мы не знаем, можно ли сказать по-немецки die negative Begirde; но по-русски отрицательное влечение - бессмыслица, и мы прямо должны сказать - влечение и отвращение. Но это положительное влечение гегелисты относят прямо к воле, тогда как они должны были бы заметить, что оно сказывается в душе чувством влечения, которое само по себе не есть еще воля, и вот это-то чувство влечения, не отделенное гегелистами от самого влечения, действительно есть чувство любви в своем зародыше.

______________________

* Gegel's Werke "Die Phil, des Geistes". Abth. II. § 473.

** Psvchologie, von Rosenkranz, 1863. S. 425. To же у Erdmann'a: Psych. Briefe" 1863. XVII Brief.

*** Ibid. S. 426.

______________________

11. Чувство влечения к предмету мы признаем тем общим признаком, который одинаково находится во всех родах любви, начиная от самого чувственного и доходя до самого высокого. Где есть любовь, там есть непременно влечение к предмету. Влечение это выходит из прирожденного стремления, обособленного каким-нибудь индивидуальным предметом, и само по себе есть проявление рождающегося желания, следовательно, один из моментов образования склонностей, наклонностей, страстей и вообще воли. Но чувствование этого влечения есть именно то чувствование, из которого развиваются представлениями и сочетаниями представлений самые разнообразные психические состояния, которые мы безразлично называем любовью: любовь к детям, к женщине, к другу, к природе, к искусству, сластолюбие, сребролюбие, властолюбие и т. д.

12. Следовательно, любовь, или чувство влечения, есть специфическое чувство (sui generis), которое всякий из нас испытывает, но которое так же невозможно определить, как нельзя определить и никакое душевное чувство, как нельзя определить и ни одного из наших первичных ощущений. Определить его нельзя потому, что оно составляет простое, не разлагающееся душевное явление, но можно отделить его от других чувствований и назначить ему то место, которое оно занимает в душевной жизни. Любовь, или в первой своей форме чувство влечения, пробуждается в душе всякий раз, как мы встречаем предмет, соответствующий тому или другому врожденному нам стремлению. Мы не будем разбирать вопроса, почему человек узнает, что представляющийся ему предмет соответствует его стремлению. Этот вопрос, как мы думаем, неразрешим. Если признать, что предмет, входя в область наших ощущений зрения, слуха, обоняния или вкуса, уже начинает удовлетворять существующему в нас стремлению и тем самым дает нам знать о своем соответствии стремлению, то тогда следовало бы признать, что ощущение предмета, соответствующего нашим стремлениям, уже ослабляет эти стремления, удовлетворяя им. Факты же говорят наоборот, что близость предмета, соответствующего стремлению, возбуждает самое стремление. Вот почему Эрдман говорит, что опыт есть мать желаний, а неопытность есть мать влечений (des Gelustens)*, но не объясняет нам этого действительного факта.

______________________

* Ibid. S. 353.

______________________

13. Во всяком случае мы не можем принять той мысли, что любовь, или влечение, есть только следствие опытов удовольствия или неудовольствия, так как самое удовольствие или неудовольствие есть уже следствие не одних качеств предмета, возбуждающих в нас это чувство, но и качеств врожденных нам стремлений, которые именно и делают одни предметы приятными, а другие - неприятными. Мы не потому только любим предмет, что он доставляет нам удовольствие, но потому он и доставляет нам удовольствие, что мы его любим. Каким бы путем мы ни узнали, что предмет соответствует нашему стремлению, - путем ли случайного опыта или путем руководящего нас инстинкта, но во всяком случае нас связывает с предметом самое влечение к нему, а не то удовольствие, которое возбуждает в нас этот предмет.

14. Само по себе чувство влечения к предмету ни приятно, ни неприятно: удовольствие и неудовольствие выходят уже из удовлетворения или неудовлетворения стремлений. Вид предмета, к которому я чувствую сильное влечение и который мне недоступен, может мучить меня. Что может быть мучительнее, как вид и запах любимого блюда для человека голодного? Если же вид этот заставляет нас то улыбаться, то досадовать, то радует нас, то мучит, то это зависит не от самого влечения, а от других чувствований и представлений. Получая надежду овладеть тем, что мне нравится, я чувствую радость, и наоборот, но самое влечение тем не менее остается неизменным, какие бы другие чувствования и представления его ни сопровождали.

15. Гегелисты весьма остроумно отделяют влечение от склонности тем, что в первом человек увлекается предметом, находящимся в области его настоящих ощущений, а в склонности увлекается уже и представлением предмета, вышедшего из области его ощущений. Если же мы примем, что как чувство, называемое влечением, так и чувство, называемое склонностью, принадлежат одинаково к области любви, обозначая только различные ступени этого чувства, то поймем, почему развитие чувствований зависит уже от свойства представлений любимого предмета, тогда как самая сила, напряженность чувства зависят главным образом от напряженности стремления, удовлетворяемого предметом. Человек, страстно любящий искусство, может тем не менее отдать самую дорогую для него картину за кусок хлеба, предложенный ему в то время, когда его мучит страшный голод. Должны ли мы заключить из этого, что он любит хлеб более, чем картину, или что эти два чувства совершенно равны? Ни того, ни другого, если мы только умеем отличать напряженность чувства от его глубины и обширности*. Аристотель говорит, что любовь преимущественно укореняется через зрение, и в этом отношении совершенно справедлив, потому что следы зрительных ощущений, как мы это уже видели, сохраняются в нашей памяти гораздо прочнее всех других, а потому и могут составлять гораздо более обширные сочетания, чем следы ощущений низших чувств. Вот почему влечение, вкоренившееся зрением, гораздо легче переходит в чувство склонности или любовь в настоящем значении этого слова. Обширные и разнообразные представления любимого предмета дают постоянство и продолжительность чувству влечения, которое иначе сейчас же прекращается, как только стремление удовлетворено.

______________________

* См. выше, гл. XI.

______________________

16. Иные предметы удовлетворяют только одному нашему стремлению, другие же по самой обширности своей могут удовлетворять множеству стремлений: телесных, душевных и духовных. Блюдо, которое имеет приятный запах, не неприятно нам и тогда, когда мы наелись его досыта, блюдо же, имеющее отвратительный запах, мы приказываем убрать со стола, как только поели; такое же блюдо, которое и красиво, и вкусно, и хорошо пахнет, еще долее может поддерживать в нас чувство влечения к себе. Если же предмет такого рода, что удовлетворяет множеству самых разнообразных стремлений наших: и телесных, и душевных, и духовных (эстетических и нравственных), то понятно само собою, что наша склонность к нему может вызвать в душе постоянное, беспрерывное и неизмеримо обширное чувство любви уже по тому самому, что дает душе нашей разнообразную и обширную деятельность, т. е. удовлетворяет душевному стремлению к жизни, которое не уменьшается от удовлетворения, а еще развивается.

17. Что касается до чувства отвращения, то оно есть противоположность чувству влечения. Розенкранц полагает, что оно начинается именно от того обмана, который испытывает человек, когда, удовлетворяя своему стремлению, находит, что предмет, выбранный им, напротив, противоречит этому стремлению*. Но это несправедливо: мы не получим отвращение к камню, хотя бы и приняли его сначала за хлеб. Чувство отвращения еще загадочнее, чем чувство любви, но тем не менее в первобытности его убеждают нас многие факты. В водобоязни получается неодолимое отвращение к жидкостям, многие врожденные идиосинкразии также обличают отдельность чувства отвращения и доказывают, что отвращение, как и влечение, есть следствие не одного опыта. Какой опыт мог внушить больному отвращение к воде, когда, напротив, она столько раз доставляла ему удовольствие?

______________________

* Psychologie, von Rosenkranz. S. 427.

______________________

18. Отвращение следует отличать от гнева. Мы даже не можем гневаться на того, кого презираем, а презрение и есть именно то душевное состояние, которое образуется главным образом из слияния чувства отвращения с представлениями. Ненависть, которую обыкновенно противополагают чувству любви, есть чувство сложное: в образовании его принимают участие и отвращение, и гнев, и страх, и чувство неудовольствия, а потому ненависть не следует прямо противополагать любви.

19. Отвращение к предмету часто появляется тогда, когда он, удовлетворив нашему стремлению, не перестает еще входить в область наших ощущений и, так сказать, насильно удовлетворяет стремлению, которого уже нет. Так, мы можем получить положительное отвращение к такому блюду, которого наелись до тошноты, и замечательно, что это отвращение остается, когда тошнота проходит, так что мы не можем есть этого блюда даже во время сильного аппетита. Это относится далеко не к одним вкусовым ощущениям, и если, например, мы станем насильно занимать ребенка тем, что даже ему понравилось сначала, то можем возбудить в нем отвращение к предмету. Этого не понимают многие педагоги, которые, чувствуя сильную любовь к какому-нибудь предмету, толкуют о нем детям до пресыщения. Такие педагоги не соразмеряют обширности, разнообразия и сложности тех комбинаций, которые данный предмет оставил в их душе, с теми сравнительно бедными следами, которые оставил он в душе ребенка, или, другими словами, не соразмеряют своего обширного интереса к предмету с малым интересом, возбужденным в ребенке тем же предметом*. Вот также одна из причин, почему воспитателями детей должны быть педагоги, а не специальные ученые: должны быть такие воспитатели и наставники, для которых самое душевное развитие воспитанника является специальным предметом, а не какая-нибудь отдельная наука. Профессора или учителя, до страсти любящие свой предмет, т.е. когда, по определению, которое Гегель дал страсти, субъективность человека вся погружается в особенное направление воли**, такие профессора и учителя способны скорее внушить ребенку отвращение к предмету, чем любовь.

______________________

* Педагогическая антропология. Ч. I. Гл. XX.

** Die Philosophie des Geistes, von Hegel. Abth. 2. § 474.

______________________

 

ГЛАВА XXI. Виды душевно-сердечных чувствований:

Гнев и доброта

История вопроса (1) - Мнение Аристотеля (2 - 3). - Декарта (4). - Спинозы (5). - Локка, Рида, Броуна и Бэна (6 - 7). - Наш вывод (8 - 15). - Безразличность чувства гнева в нравственном отношении (16 - 17). - Чувство доброты и нежности (18 - 23)

1. Гнев выдается как-то рельефнее любви, так как вообще он порывистее и самое воплощение его энергичнее, но тем не менее и в отношении гнева мы встречаем ту же шаткость в наблюдениях, как и в отношении любви. Главный недостаток наблюдения здесь тот же самый: обыкновенно смешивают простое элементарное чувство гнева с чувственными состояниями души, в образовании которых принимают участие разнообразные чувства, самые разнообразные представления и даже чисто человеческие понятия, не свойственные животным, у которых, однако же, ясно обнаруживается тот же самый гнев, какой мы замечаем и в себе.

2. Аристотель определяет гнев как "стремление к тому, что кажется нам возмездием за что-нибудь, в чем мы видим незаслуженное оскорбление со стороны лица, не имеющего на то права, и нанесенное нам самим или кому-нибудь из близких"*, и прибавляет еще к этому сложному определению гнева, что гнев сопровождается чувством неудовольствия. Очевидно, Аристотель смешал гнев с местью, таким сложным чувственным состоянием души, в котором мы необходимо должны признать уже сознание своей личности и сознание своего права. Вот на каком основании и Бэн, тоже смешавший чувство гнева с чувственным состоянием мести, не признает, что гнев есть у детей, так как у них не могло еще образоваться сознание прав своей личности** и, таким образом, противоречит факту, что гнев обнаруживается в детях чрезвычайно рано, а по типичности своего выражения никак не может быть смешан с чувством боли, как этого хочет Бэн. Каждая мать и каждая опытная няня легко отличат в ребенке крик гнева от крика боли. Вот почему также Бэн отвергает существование гнева и у животных, что заставляет его объяснять, например, драку петухов "экзальтированным желанием власти"***. К такому очевидному противоречию фактам придет и каждый, кто смешает гнев с местью.

______________________

* Rhetorika. B. II. Cap. II. § 1.

** Bain. The Emotion. P. 165.

*** Ibid. P. 170.

______________________

3. Впрочем, мы обязаны заметить, что Аристотель, излагая различные условия, при которых в человеке возбуждается гнев, приходит очень часто к элементарному чувству гнева, но удаляется от него по какой-то необъяснимой странности. Так, в одном месте он говорит, что "мы впадаем в гнев всякий раз, когда что-нибудь стоит на пути наших желаний", и вот почему, продолжает он, "люди в состоянии страдания, бедности, сильных телесных стремлений, голода и жажды, одним словом, во всех состояниях, когда они чего-нибудь желают, не получая удовлетворения, склонны к взрывам гнева, ибо во всех этих отдельных случаях дорога гнева уже проложена преобладающею страстью"*. Здесь ясно, что чувство гнева не есть еще чувство мести, а прямо какое-то выражение неудовлетворенного стремления, и выражение, относящееся именно ко всему, что мешает удовлетворить нашему стремлению. Точно так же противоречит Аристотель сам себе, когда, выставив в своем определении, что гнев всегда сопровождается неудовольствием, в следующем же параграфе говорит, что во всяком случае гнев должен сопровождаться известным чувством удовольствия, которое порождается из надежды отомстить**. Но если одно и то же чувство может сопровождаться, конечно, порознь такими двумя прямыми антагонистами, каковы удовольствие и неудовольствие, как это и действительно показывают факты, то не вправе ли мы заключить, что гнев есть чувство совершенно самостоятельное (sui generis), которое может сопровождаться другими чувствами, но может и не сопровождаться ими? Вот почему мы отвергаем все те мнения психологов, у которых чувство гнева называется то приятным, то неприятным***

______________________

* Rhetorika. B. II. Cap. II. § 10.

** Ibid. § 2.

*** Так, Броун называет гнев чувством неприятным (Brown. P. 417); Бэн - приятным (The Emotion. P. 165); Рид - всегда неприятным (Read. V. II. Р. 570) и т. д.

______________________

4. Декарт смешивает гнев с ненавистью, а ненависть противополагает любви*. Мы же видели, что антагонист любви есть отвращение, а не гнев, и к этой мысли отчасти пришел сам Декарт, но не воспользовался ею** Он видел, что любви противополагается отвращение (L horreur), но не видел, что ненависть (la haine) есть уже сложное чувственное состояние души, в образовании которого принимает участие как отвращение, так и гнев (la colere). Вот почему Декарт говорит о двух видах ненависти, из которых "одна относится к вещам дурным (mauvaises), а другая к вещам отвратительным (laides)", и эту последнюю ненависть называет отвращением. Но разве мы не можем получить отвращение к вещам дурным, хотя и красивым? Змея очень красивое животное, но многие чувствуют к ней неодолимое отвращение. Говорят обыкновенно, что тут отвращение внушается холодом кожи, но мы часто любим ощущение холода, особенно в кушаньях. Точно так же нам нравятся змеиные извивы, которыми мы украшаем и свои платья, и свои жилища. Даже вся фигура змеи - одна из любимых художниками форм. Следовательно, здесь отвращение зависит уже не от красивых форм. Чувство отвращения часто возбуждается в нас к тем предметам, которые долго возбуждали в нас страх или гнев и которые, перестав возбуждать эти чувства, стали возбуждать отвращение. В чувственном же состоянии ненависти соединяются и гнев, и отвращение, и страх, и прямое чувство неудовольствия; вот почему чувство ненависти так же разнообразно у людей, как и чувство любви, и побуждает их к самым различным поступкам. Следовательно, мы видим, что Декарт, не отличая гнева от ненависти, вовсе пропустил определение гнева.

______________________

* Les passions. Art. 79.

** Ibid. Art. 85.

______________________

5. Спиноза в этом отношении был наблюдательнее Декарта; он уже замечает как особенные чувства ненависть, отвращение и гнев, смешанные Декартом. Но так как и Спиноза все же не видит в ненависти сложного душевного состояния, а в гневе и отвращении элементарных чувств, то и не может ясным образом разделить этих трех душевных явлений. Так, он определяет ненависть "как печаль с идеею ее внешней причины"*. Но в таком случае чем же отличается ненависть от печали о потере друга? Отвращение Спиноза определяет "как печаль, сопровождаемую идеею предмета, который есть для нас случайная причина печали"**, т. е., как объясняет это Спиноза в другом месте, "отвращение возникает в нас к таким предметам, которые собственно для нас безразличны, но на которые по случайности мы переносим идею печали и получаем к этим предметам, в сущности для нас безразличным, антипатию или отвращение"***. Заметка совершенно верная, и мы действительно получаем, например, отвращение к тому месту, где мы вынесли сильную печаль или оскорбление, но тем не менее чувство отвращения не будет ни чувством печали, ни чувством оскорбления. Кроме того, невозможно отвергать врожденных отвращений или антипатий, которые хотя и необъяснимы, но тем не менее существуют. "Гнев же, - по мнению Спинозы, - есть желание сделать зло тому, что мы ненавидим"****, а "месть есть желание, возбуждаемое взаимною ненавистью, сделать зло тому, кто нам причинил какой-нибудь ущерб"*****. Здесь мы видим опять, что гнев смешан с ненавистью и чувство смешано с желанием, возникающим из чувства, но не условливающим его. Мы чувствуем гнев прежде, чем подумаем сделать зло тому, кто нас рассердил. Правда, боль оскорбления, чувство гнева и желание мести сливаются иногда в одно мгновение, но часто можно их очень легко различить: иногда мы долго чувствуем жало оскорбления, прежде чем у нас возникло чувство гнева, и долго сердимся, прежде чем нам придет на мысль отомстить за оскорбление. Мы видим, следовательно, что Спиноза, увлеченный своею теориею происхождения всех чувств из радости и печали, не мог отличить гнева от мести и отвращения, хотя и заметил отдельное существование этих психических явлений.

______________________

* Spinosa. Eth. P. III. Append. 7.

** Ibid. § 9.

*** Ibid. Prop. 15.

**** Ibid. Append. § 36.

***** Ibid. § 37.

______________________

6. Локк называет гнев "расстройством души, получившей оскорбление, сопровождаемым целью мести"*, и этим показывает, как не глубок его анализ чувствований и чувственных состояний. Гораздо более глубокий анализ гнева находим мы у Рида, хотя и ему также не удалось отличить первичное чувство гнева от ненависти, мести и отвращения. Рид, руководимый заметкою епископа Бутлера, говорит, что "должно различать внезапное неудовольствие, которое есть слепое побуждение (impulse), возникающее из нашего организма, от того негодования, которое обдумано. Первое возбуждается какого бы ни было рода столкновением (the hurt), а второе может быть возбуждено только настоящим или воображаемым оскорблением"**. Рид замечает при этом, что только человек может отличить оскорбление от всякой неприятности, нанесенной нам. Первый род гнева Рид называет животным гневом и говорит, что он даже свойствен мыши, которая начинает кусаться, когда не может убежать. Этот животный гнев Рид причисляет к благодетельным инстинктам природы. Но его затрудняет то явление, что как животные, так даже и люди часто обращают свой гнев на вещи бездушные, которые не способны быть наказанными, и думает, что это вовсе не свойственно людям, если же и замечается в детях, то только потому, что они принимают неодушевленные предметы за одушевленные, и что если то же самое делают иногда и взрослые люди, то только по привычке, оставшейся с детства***. "Человек же, - говорит далее Рид, - может выносить от другого человека сильные страдания, вовсе не сопровождаемые идеей оскорбления, а, напротив, самыми дружескими намерениями, как, например, при операциях. Всякий видит, что сердиться за такие страдания свойственно животному, но не человеку"****. Однако же операторы знают, как часто невольный гнев пробуждается при операциях у самых разумных людей, и не сам ли Рид указывает на пример, приводимый Локком, одного больного, который был излечен от сумасшествия тяжелою и болезненною операциею? Этот человек понимал все благодеяния, которые ему сделали, но в то же время не мог видеть своего благодетеля. "В этом случае, - говорит Рид, - мы видим ясно действие обоих принципов: животного и разумного". Мы же прибавим, что мы видим в этом случае именно то первичное чувство гнева, для проявления которого вовсе не нужно идеи оскорбления и идеи права и которое возникает без всякой идеи и свойственно как человеку, так и животному.

______________________

* Lock. Of Human Understand. B. II. Ch. XX. § 12.

** Read. V. II. P. 568.

*** Ibid. P. 569.

**** Ibid. P. 570.

______________________

7. Что касается до Бэна, то, не признавая гнева элементарным чувством, он "хотел разложить его на другие, более элементарные"*, но эта попытка вполне не удалась ему. Он, например, производит гнев из страдания, но тут же должен признать, что степень гнева вовсе не пропорциональна страданию и что, тогда как сильный удар утишает чувство гнева, мелкие страдания могут довести гнев до бешенства. Броун замечает то же самое явление и хочет объяснить его из нравственных принципов человека**, но объясняет неудачно, тем более что то же самое мы замечаем и у животных. Желая провести свою теорию гнева как сложного психического явления, соединенного с идеей личности и права, Бэн, как мы уже видели, вынужден сильно противоречить фактам и отрицать существование гнева у животных и у детей*** и потому должен объяснять явные явления гнева у животных самыми странными поводами, которые во всяком случае труднее приписать животным, чем приписать им прямо чувство гнева. Кроме того, Бэн смешивает отвращение с гневом и гнев с ненавистью****, словом, повторяет все ошибки своих предшественников, прибавляя к ним еще новые.

______________________

* Bain. The Emotion. P. 207.

** Brown. P. 422.

*** Bain. The Emotion. P. 164, 170.

**** Ibid. P. 175.

______________________

8. Из разбора вышеприведенных мнений мы видим всю необходимость отличить элементарное чувство гнева, во-первых, от такого же элементарного чувства отвращения, а во-вторых, от ненависти и мести как таких сложных душевных состояний, в образовании которых не один уже гнев принимает участие. Признав же гнев за элементарное чувство, мы уже не будем пытаться разлагать его, а, приняв за первичный психический факт, известный каждому, постараемся выставить только то общее условие, при котором гнев обнаруживается.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.