Милдред, колеса, пылесос, санитары, книги

Планчик

1.Жечь было наслаждением…» (река) 2

2.Знакомство с Клариссой. 2

3.Монолог Монтега (Река) 6

4.Милдред, колеса, пылесос, санитары, книги. 6

5.Вторая сцена с Клариссой. 12

6.Пожар, убийство женщины.. 14

7.Река: «призраки». 17

8.Фабер, 2 сцены: знакомство в парке, передача наушника. 17

9.Дом, дамы, стихи. 27

10.Река: «призраки» (Фабер, Фабер-Битти) 31

11.Возвращение на станцию и вызов к дому Монтэга, уход Милдред, убийство Битти и Ко 35

12.Побег. 37

13.Река (настоящее время): «Жечь было наслаждением…», монолог Монтэга. 37

14.Костер. 38

15.Война -> знакомство с Милдред (воспоминание) 41

16.Старики о будущем. 43

17.Финальная цитата из Экклезиаста. 43

ЗЕЛЕНЫЕ – мои пометкиJ

Проблема№1. С Клариссой 3 куска есть, а не два, как по плану. Вырезать или всавить куда-то третий?

Проблема№2. В доп.документе последний кусок Монтэг-Милдред не задействован, а там миленько.

Градус по Фаренгейту

Рэй Дуглас Брэдбери

451° по Фаренгейту — температура, при которой воспламеняется и горит бумага.

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперёк.

Хуан Рамон Хименес

1.Жечь было наслаждением…» (река)

Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижёра, исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451, низко надвинут на лоб, глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том, что должно сейчас произойти: он нажимает воспламенитель — и огонь жадно бросается на дом, окрашивая вечернее небо в багрово-жёлто-чёрные тона. Он шагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, — сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом, они взлетают в огненном вихре, и чёрный от копоти ветер уносит их прочь.

Жёсткая улыбка застыла на лице МОНТЭГа

БИТТИ/ФАБЕР

МОНТЭГ. Тут, по соседству, жила девушка, — медленно проговорил он. — Её уже нет. Кажется, она умерла. Я даже хорошенько не помню её лица. Но она была не такая. Как… как это могло случиться?

БИТТИ улыбнулся.

БИТТИ. Время от времени случается — то там, то тут. Это КЛАРИССА Маклеллан, да? Её семья нам известна. Мы держим их под надзором. Наследственность и среда — это, я вам скажу, любопытная штука. Не так-то просто избавиться от всех чудаков, за несколько лет этого не сделаешь. Домашняя среда может свести на нет многое из того, что пытается привить школа. Вот почему мы всё время снижали возраст для поступления в детские сады. Теперь выхватываем ребятишек чуть не из колыбели. К нам уже поступали сигналы о Маклелланах, ещё когда они жили в Чикаго, но сигналы все оказались ложными. Книг у них мы не нашли. У дядюшки репутация неважная, необщителен. А что касается девушки, то это была бомба замедленного действия. Семья влияла на её подсознание, в этом я убедился, просмотрев её школьную характеристику. Её интересовало не то, как делается что-нибудь, а для чего и почему. А подобная любознательность опасна. Начни только спрашивать почему да зачем, и если вовремя не остановиться, то конец может быть очень печальный. Для бедняжки лучше, что она умерла.

МОНТЭГ. Да, она умерла.

БИТТИ. К счастью, такие, как она, встречаются редко. Мы умеем вовремя подавлять подобные тенденции. В самом раннем возрасте.

Знакомство с Клариссой

У поворота МОНТЭГ замедляет шаги, почти останавливается, и улавливает слабый шорох. Кто-то очень тихо стоит и ждет.

МОНТЭГ. * простое приветствие* Вы, очевидно, наша новая соседка?

КЛАРИССА. А вы, должно быть…пожарник? (Голос её замер)

МОНТЭГ. Как вы странно это сказали.

КЛАРИССА. Я… я догадалась бы даже с закрытыми глазами. (тихо)

МОНТЭГ. Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется. (засмеялся) Дочиста его ни за что не отмоешь.

КЛАРИССА. Да. Не отмоешь. (в голосе её прозвучал страх)

МОНТЭГ. Запах керосина. А для меня он всё равно, что духи.

КЛАРИССА. Неужели правда?

МОНТЭГ. Конечно. Почему бы и нет?

Она подумала, прежде чем ответить.

КЛАРИССА. Не знаю. (оглянулась назад на дома) Можно, я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан.

МОНТЭГ. Кларисса… А меня — Гай Монтэг. Ну что ж, идёмте. А что вы тут делаете одна и так поздно? Сколько вам лет?

КЛАРИССА. Ну вот, мне семнадцать лет, и я помешанная. Мой дядя утверждает, что одно неизбежно сопутствует другому. Он говорит: если спросят, сколько тебе лет, отвечай, что тебе семнадцать и что ты сумасшедшая. Хорошо гулять ночью, правда? Я люблю смотреть на вещи, вдыхать их запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролёт и встречаю восход солнца.

КЛАРИССА. Знаете, я совсем вас не боюсь.

МОНТЭГ. А почему вы должны меня бояться?

КЛАРИССА. Многие боятся вас. Я хочу сказать, боятся пожарников. Но ведь вы, в конце концов, такой же человек…

КЛАРИССА. Можно спросить вас?.. Вы давно работаете пожарником?

МОНТЭГ. С тех пор как мне исполнилось двадцать. Вот уже десять лет.

КЛАРИССА. А вы когда-нибудь читаете книги, которые сжигаете?

МОНТЭГ (рассмеялся). Это карается законом.

КЛАРИССА. Да-а… Конечно.

МОНТЭГ. Это неплохая работа. В понедельник жечь книги Эдны Миллей, в среду — Уитмена, в пятницу — Фолкнера. Сжигать в пепел, затем сжечь даже пепел. Таков наш профессиональный девиз.

КЛАРИССА. Правда ли, что когда-то, давно, пожарники тушили пожары, а не разжигали их?

МОНТЭГ. Нет. Дома всегда были несгораемыми. Поверьте моему слову.

КЛАРИССА. Странно. Я слыхала, что было время, когда дома загорались сами собой, от какой-нибудь неосторожности. И тогда пожарные были нужны, чтобы тушить огонь.

МОНТЭГ рассмеялся.

КЛАРИССА. Почему вы смеётесь?

МОНТЭГ. Не знаю. А что?

КЛАРИССА. Вы смеётесь, хотя я не сказала ничего смешного. И вы на всё отвечаете сразу. Вы совсем не задумываетесь над тем, что я спросила.

МОНТЭГ остановился

МОНТЭГ. А вы и правда очень странная. У вас как будто совсем нет уважения к собеседнику!

КЛАРИССА. Я не хотела вас обидеть. Должно быть, я просто чересчур люблю приглядываться к людям.

МОНТЭГ. А это вам разве ничего не говорит? (хлопает пальцами по цифре 451 на рукаве своей чёрной куртки)

КЛАРИССА. Говорит. Скажите, вы когда-нибудь обращали внимание, как вон там, по бульварам, мчатся ракетные автомобили?

МОНТЭГ. Меняете тему разговора?

КЛАРИССА. Мне иногда кажется, что те, кто на них ездит, просто не знают, что такое трава или цветы. Они ведь никогда их не видят иначе, как на большой скорости. Покажите им зелёное пятно, и они скажут: ага, это трава! Покажите розовое — они скажут: а, это розарий! Белые пятна — дома, коричневые — коровы. Однажды мой дядя попробовал проехаться по шоссе со скоростью не более сорока миль в час. Его арестовали и посадили на два дня в тюрьму. Смешно, правда? И грустно.

МОНТЭГ. Вы слишком много думаете.

КЛАРИССА. Я редко смотрю телевизионные передачи, и не бываю на автомобильных гонках, и не хожу в парки развлечений. Вот у меня и остаётся время для всяких сумасбродных мыслей. Вы видели на шоссе за городом рекламные щиты? Сейчас они длиною в двести футов. А знаете ли вы, что когда-то они были длиною всего в двадцать футов? Но теперь автомобили несутся по дорогам с такой скоростью, что рекламы пришлось удлинить, а то бы никто их и прочитать не смог.

МОНТЭГ. Нет, я этого не знал! (коротко рассмеялся)

КЛАРИССА. А я ещё кое-что знаю, чего вы, наверно, не знаете. По утрам на траве лежит роса.

МОНТЭГ пытается вспомнить, не может и чувствует раздражение.

КЛАРИССА. А если посмотреть туда, то можно увидеть человечка на луне.

Дальше они идут молча, она — задумавшись, он — досадуя и чувствуя неловкость

Они подходят к её дому. Все окна ярко освещены.

МОНТЭГ. Что здесь происходит?

КЛАРИССА. Да ничего. Просто мама, отец и дядя сидят вместе и разговаривают. Сейчас это редкость, всё равно как ходить пешком. Говорила я вам, что дядю ещё раз арестовали? Да, за то, что он шёл пешком. О, мы очень странные люди.

МОНТЭГ. Но о чём же вы разговариваете?

КЛАРИССА (засмеялась). Спокойной ночи! (направилась к дому, но вдруг остановилась, опять подошла к нему и с удивлением и любопытством вгляделась в его лицо)

КЛАРИССА. Вы счастливы?

МОНТЭГ. Что?!

*Но девушки перед ним уже не было — она бежала прочь*

МОНТЭГ. Счастлив ли я? Что за вздор! Конечно, я счастлив. Как же иначе? А она что думает — что я несчастлив? (вентиляционная решётка) *Какая странная ночь, и какая странная встреча! Такого с ним ещё не случалось. Разве только тогда в парке, год назад, когда он встретился со стариком и они разговорились…*

МОНОЛОГ МОНТЭГА (Здесь или дальше?). В чём дело?

Как похоже её лицо на зеркало. Просто невероятно! Многих ли ты ещё знаешь, кто мог бы так отражать твой собственный свет? Люди больше похожи на… на факелы, которые полыхают во всю мочь, пока их не потушат. Но как редко на лице другого человека можно увидеть отражение твоего собственного лица, твоих сокровенных трепетных мыслей! «Да ведь, право же, она как будто знала наперёд, что я приду, как будто нарочно поджидала меня там, на улице, в такой поздний час…»

Девушка идет по тротуару. Увидев МОНТЭГа, она улыбается.

КЛАРИССА. Здравствуйте.

МОНТЭГ. Что это вы делаете? Ещё что-то придумали?

КЛАРИССА. Ну да, я же сумасшедшая. Как приятно, когда дождь падает тебе на лицо! Я люблю гулять под дождём.

МОНТЭГ. Мне бы не понравилось.

КЛАРИССА. А может, и понравилось бы, если бы попробовали.

МОНТЭГ. Я никогда не пробовал.

КЛАРИССА (облизнула губы). Дождик даже на вкус приятен.

МОНТЭГ. Всегда вам хочется что-то пробовать. Хоть раз, да попробовать.

КЛАРИССА. А бывает, что и не раз (взглянула на то, что прятала в руке).

МОНТЭГ. Что там у вас?

КЛАРИССА. Одуванчик. Последний, наверно. Вот уж не думала, что найду одуванчик так поздно осенью. Теперь нужно его взять и потереть под подбородком. Слышали когда-нибудь об этом? Смотрите! (Смеясь, она проводит цветком у себя под подбородком)

МОНТЭГ. Зачем?

КЛАРИССА. Если останется след — значит, я влюблена. Ну как? Ну?

МОНТЭГ. Жёлтый стал.

КЛАРИССА. Чудесно! А теперь проверим на вас.

МОНТЭГ. У меня ничего не выйдет.

КЛАРИССА. Посмотрим. (сует одуванчик ему под подбородок). Стойте смирно!

МОНТЭГ. Ну как?

КЛАРИССА. Какая жалость! Вы ни в кого не влюблены!

МОНТЭГ. Нет, влюблён.

КЛАРИССА. Но этого не видно.

МОНТЭГ. Я влюблён, очень влюблён. Я влюблён.

КЛАРИССА. Не смотрите так! Пожалуйста, не надо!

МОНТЭГ. Это ваш одуванчик виноват. Вся пыльца сошла вам на подбородок. А мне ничего не осталось.

КЛАРИССА. Ну вот, я вас расстроила? Я вижу, что расстроила. Простите, я, право, не хотела…(трогает его за локоть)

МОНТЭГ. Нет-нет. Я ничего.

КЛАРИССА. Мне нужно идти. Скажите, что вы меня прощаете. Я не хочу, чтобы вы на меня сердились.

МОНТЭГ. Я не сержусь. Так, чуточку огорчился.

КЛАРИССА. Я иду к своему психиатру. Меня заставляют ходить к нему. Ну я и придумываю для него всякую всячину. Не знаю, что он обо мне думает, но он говорит, что я настоящая луковица. Приходится облупливать слой за слоем.

МОНТЭГ. Я тоже склонён думать, что вам нужен психиатр.

КЛАРИССА. Неправда. Вы этого не думаете.

МОНТЭГ. Верно. Я этого не думаю.

КЛАРИССА. Психиатр хочет знать, почему я люблю бродить по лесу, смотреть на птиц, ловить бабочек. Я когда-нибудь покажу вам свою коллекцию.

МОНТЭГ. Хорошо. Покажите.

КЛАРИССА. Они то и дело спрашивают, чем это я всё время занята. Я им говорю, что иногда просто сижу и думаю. Но не говорю, о чём. Пусть поломают голову. А иногда я им говорю, что люблю, откинув назад голову, вот так, ловить на язык капли дождя. Они на вкус, как вино. Вы когда-нибудь пробовали?

МОНТЭГ. Нет, я…

КЛАРИССА. Вы меня простили? Да?

МОНТЭГ. Да. Да, простил. Сам не знаю почему. Вы какая-то особенная, на вас обижаешься и вместе с тем вас легко простить. Вы говорите, вам семнадцать лет?

КЛАРИССА. Да, будет через месяц.

МОНТЭГ. Странно. Очень странно. Моей жене — тридцать, но иногда мне кажется, что вы гораздо старше её. Не понимаю, отчего у меня такое чувство.

КЛАРИССА. Вы тоже какой-то особенный, мистер МОНТЭГ. Временами я даже забываю, что вы пожарник. Можно опять рассердить вас?

МОНТЭГ. Ладно, давайте.

КЛАРИССА. Как это началось? Как вы попали туда? Как выбрали эту работу и почему именно эту? Вы не похожи на других пожарных. Я видала некоторых — я знаю. Когда я говорю, вы смотрите на меня. Когда я вчера заговорила о луне, вы взглянули на небо. Те, другие, никогда бы этого не сделали. Те просто ушли бы и не стали меня слушать. А то и пригрозили бы мне. У людей теперь нет времени друг для друга. А вы так хорошо отнеслись ко мне. Это редкость. Поэтому мне странно, что вы пожарник. Как-то не подходит к вам.

МОНТЭГ. Вам пора. Не опоздайте к своему психиатру.

Она убегает. Он долго стоит неподвижно. Сделав несколько медленных шагов, запрокидывает голову и, подставив лицо дождю, на мгновение открывает рот…

Монолог Монтега (Река)

БИТТИ/ФАБЕР

И каждый день, выходя из дому, он знал, что КЛАРИССА где-то здесь, рядом. Один раз он видел, как она трясла ореховое дерево, в другой раз он видел её сидящей на лужайке — она вязала синий свитер, три или четыре раза он находил на крыльце своего дома букетик осенних цветов, горсть каштанов в маленьком кулёчке, пучок осенних листьев, аккуратно приколотый к листу белой бумаги и прикреплённый кнопкой к входной двери. И каждый вечер КЛАРИССА провожала его до угла. Один день был дождливый, другой ясный, потом очень ветреный, а потом опять тихий и тёплый, а после был день жаркий и душный, как будто вернулось лето, и лицо Клариссы покрылось лёгким загаром.

Милдред, колеса, пылесос, санитары, книги

МОНТЭГ открыл дверь спальни, прислушался.

Чуть слышный комариный звон, жужжание электрической осы.

Мрак. Темнота. Нет, он не счастлив. Он не счастлив! Он сказал это самому себе. Он признал это. Он носил своё счастье, как маску, но девушка отняла её и убежала через лужайку, и уже нельзя постучаться к ней в дверь и попросить, чтобы она вернула ему маску.

Его жена лежит кровати, не укрытая и холодная, с застывшими глазами, устремлёнными в потолок, в ушах у неё вставлены миниатюрные «Ракушки».

МОНТЭГ ощупью направляется к своей постели.

Его нога натыкается на предмет, лежащий на полу, который с глухим стуком отлетает в темноту. Вынимает зажигалку.

*Предмет, который МОНТЭГ задел ногой, маленький хрустальный флакончик, в котором ещё утром было тридцать снотворных таблеток. Теперь он лежит открытый и пустой.*

*Над домом пронеслись ракетные бомбардировщики - один за другим, сотрясая воздух оглушительным рёвом. Дом сотрясался. Огонёк зажигалки погас.*

Рука рванулась к телефону.

МОНТЭГ. Больницу неотложной помощи.

(стоит в темноте возле телефона, дрожа всем телом, беззвучно шевеля губами)

САНИТАР№1 стоял и курил, наблюдая за работой машины.

САНИТАР№2. Приходится очищать их сразу двумя способами. Желудок — это ещё не всё, надо очистить кровь. Оставьте эту дрянь в крови, кровь, как молотком, ударит в мозг — этак тысячи две ударов, и готово! Мозг сдаётся, просто перестаёт работать.

МОНТЭГ. Замолчите!

САНИТАР№2. Я только хотел объяснить.

МОНТЭГ. Вы что, уже кончили?

(Санитары бережно укладывали в ящики свои машины)

САНИТАР№1. Да, кончили. (стоят и курят) Это стоит пятьдесят долларов.

МОНТЭГ. Почему вы мне не скажете, будет ли она здорова?

САНИТАР№2. Конечно, будет. Вся дрянь теперь вот здесь, в ящиках. Она больше ей не опасна. Я же говорил вам — выкачивается старая кровь, вливается новая, и всё в порядке.

МОНТЭГ. Но ведь вы — не врачи! Почему не прислали врача?

САНИТАР№1. Врача-а! У нас бывает по девять-десять таких вызовов в ночь. За последние годы они так участились, пришлось сконструировать специальную машину. Нового в ней, правда, только оптическая линза, остальное давно известно. Врач тут не нужен. Двое техников, и через полчаса всё кончено. Однако надо идти, только что получили по радио новый вызов. В десяти кварталах отсюда ещё кто-то проглотил всю коробочку со снотворным. Если опять понадобимся, звоните. А ей теперь нужен только покой. Мы ввели ей тонизирующее средство. Проснётся очень голодная. Пока!

МОНТЭГ тяжело опустился на стул и вгляделся в лежащую перед ним женщину. Её лицо спокойно, глаза закрыты, протянув руку, он ощутил на ладони теплоту её дыхания.

МОНТЭГ. МИЛДРЕД.

«Нас слишком много. Нас миллиарды, и это слишком много. Никто не знает друг друга. Приходят чужие и насильничают над тобой. Чужие вырывают у тебя сердце, высасывают кровь. Боже мой, кто были эти люди? Я их в жизни никогда не видел».

Чужая кровь взамен собственной…

Да, если бы можно было заменить также и плоть её, и мозг, и память! Если бы можно было самую душу её отдать в чистку, чтобы её там разобрали на части, вывернули карманы, отпарили, разгладили, а утром принесли обратно… Если бы можно!..

Он встет, поднимает шторы и, широко распахивает окна.

МОНТЭГ слышал голоса беседующих людей из дома, где жила КЛАРИССА

«Впустите меня. Я не скажу ни слова. Я буду молчать. Я только хочу послушать, о чём вы говорите». Но он не двинулся с места.

ДЯДЯ. В конце концов, мы живём в век, когда люди уже не представляют ценности. Человек в наше время — как бумажная салфетка: в неё сморкаются, комкают, выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают, бросают… Люди не имеют своего лица. Как можно болеть за футбольную команду своего города, когда не знаешь ни программы матчей, ни имён игроков? Ну-ка, скажи, например, в какого цвета фуфайках они выйдут на поле?

МОНТЭГ подходит к МИЛДРЕД, укутывает её одеялом и ложится в свою постель.

Дождь. Гроза. Смех дяди. Раскаты грома.

МОНТЭГ. Ничего больше не знаю, ничего не понимаю. (кладет в рот снотворную таблетку)

Утро. Постель МИЛДРЕД пуста. МОНТЭГ торопливо встает, бежит по коридору. В дверях кухни он остановился.

Ломтики поджаренного хлеба выскакивают из серебряного тостера.

МИЛДРЕД смотрит, как подрумяненные ломтики ложатся на тарелку. Уши её плотно заткнуты гудящими электронными пчёлами. Подняв голову и увидев МОНТЭГа, она кивает ему.

МОНТЕГ. Как ты себя чувствуешь? (садится)

МИЛДРЕД. Не понимаю, почему мне так хочется есть.

МОНТЭГ. Ты…

МИЛДРЕД. Ужас, как проголодалась!

МОНТЭГ. Вчера вечером…

МИЛДРЕД. Я плохо спала. Отвратительно себя чувствую. Господи, до чего хочется есть! Не могу понять почему…

МОНТЭГ. Вчера вечером…

МИЛДРЕД. Что было вчера вечером?

МОНТЭГ. Ты разве ничего не помнишь?

МИЛДРЕД. А что такое? У нас были гости? Мы кутили? Я сегодня словно с похмелья. Боже, до чего хочется есть! А кто у нас был?

МОНТЭГ. Несколько человек.

МИЛДРЕД. Я так и думала. Боли в желудке, но голодна ужасно. Надеюсь, я не натворила вчера каких-нибудь глупостей?

МОНТЭГ. Нет. (тихо)

МИЛДРЕД. Ты тоже неважно выглядишь.

Идет дождь, всё кругом потемнело. Он стоит в передней и прикрепляет к куртке значок. Долго смотрит на вентиляционную решётку. Его жена, читающая сценарий в телевизорной комнате, поднимает голову и смотрита на него.

МИЛДРЕД. Смотрите-ка! Он думает!

МОНТЭГ. Да. Мне надо поговорить с тобой. Вчера ты проглотила все таблетки снотворного, все, сколько их было во флаконе.

МИЛДРЕД. Ну да? (удивленно) Не может быть!

МОНТЭГ. Флакон лежал на полу пустой.

МИЛДРЕД. Да не могла я этого сделать. Зачем бы мне?

МОНТЭГ. Может быть, ты приняла две таблетки, а потом забыла и приняла ещё две, и опять забыла и приняла ещё, а после, уже одурманенная, стала глотать одну за другой, пока не проглотила все тридцать или сорок — всё, что было в флаконе.

МИЛДРЕД. Чепуха! Зачем бы я стала делать такие глупости?

МОНТЭГ. Не знаю.

МИЛДРЕД. Не стала бы я это делать. Ни за что на свете.

МОНТЭГ. Хорошо, пусть будет по-твоему.

МИЛДРЕД. Как сказала леди. (углубилась в чтение сценария)

МОНТЭГ. Что сегодня в дневной программе?

МИЛДРЕД (не поднимая головы). Пьеса. Начинается через десять минут с переходом на все четыре стены. Мне прислали роль сегодня утром. Я им предложила кое-что, это должно иметь успех у зрителя. Пьесу пишут, опуская одну роль. Совершенно новая идея! Эту недостающую роль хозяйки дома исполняю я. Когда наступает момент произнести недостающую реплику, все смотрят на меня. И я произношу эту реплику. Например, мужчина говорит: «Что ты скажешь на это, Элен?» — и смотрит на меня. А я сижу вот здесь, как бы в центре сцены, видишь? Я отвечаю… я отвечаю… — она стала водить пальцем по строчкам рукописи. — Ага, вот: «По-моему, это просто великолепно!» Затем они продолжают без меня, пока мужчина не скажет: «Ты согласна с этим, Элен?» Тогда я отвечаю: «Ну, конечно, согласна». Правда, как интересно, Гай?

Он стоит и молча смотрит на неё.

МИЛДРЕД. Право же, очень интересно.

МОНТЭГ. А о чём говорится в пьесе?

МИЛДРЕД. Я же тебе сказала. Там три действующих лица — Боб, Рут и Элен.

МОНТЭГ. А!

МИЛДРЕД. Это очень интересно. И будет ещё интереснее, когда у нас будет четвёртая телевизорная стена. Как ты думаешь, долго нам ещё надо копить, чтобы вместо простой стены сделать телевизорную? Это стоит всего две тысячи долларов.

МОНТЭГ. Треть моего годового заработка.

МИЛДРЕД. Всего две тысячи долларов. Не мешало бы хоть изредка и обо мне подумать. Если бы мы поставили четвёртую стену, эта комната была уже не только наша. В ней жили бы разные необыкновенные, занятые люди. Можно на чём-нибудь другом сэкономить.

МОНТЭГ. Мы и так уж на многом экономим, с тех пор как уплатили за третью стену. Если помнишь, её поставили всего два месяца назад.

МИЛДРЕД. Только два месяца? Ну, до свидания, милый.

МОНТЭГ. До свидания. А какой конец в этой пьесе? Счастливый?

МИЛДРЕД. Я ещё не дочитала до конца.

Он подходит, смотрит последнюю страницу, кивает головой, складывает сценарий, возвращает его жене и выходит на улицу.

ПРЕДЛАГАЮ СЛЕДУЮЩИЙ КУСОК ОБЪЕДИНИТЬ С ПРЕДЫДУЩИМ, КАК БУДТО ВСЕ ПРОИСХОДИТ В ТО ЖЕ УТРО

МОНТЭГ отвернулся от окна и взглянул на жену, она сидела в гостиной и разговаривала с диктором, а тот, в свою очередь, обращался к ней. «Миссис МОНТЭГ», — говорил диктор, — и ещё какие-то слова. — «Миссис МОНТЭГ» — и ещё что-то. Специальный прибор, обошедшийся им в сто долларов, в нужный момент автоматически произносил имя его жены. Обращаясь к своей аудитории, диктор делал паузу и в каждом доме в этот момент прибор произносил имя хозяев, а другое специальное приспособление соответственно изменяло на телевизионном экране движение губ и мускулов лица диктора. Диктор был другом дома, близким и хорошим знакомым…

«Миссис МОНТЭГ, а теперь взгляните сюда». МИЛДРЕД повернула голову, хотя было совершенно очевидно, что она не слушает.

МОНТЭГ. Стоит сегодня не пойти на работу — и уже можно не ходить и завтра, можно не ходить совсем.

МИЛДРЕД. Но ты ведь пойдёшь сегодня?

МОНТЭГ. Я ещё не решил. Пока у меня только одно желание — это ужасное чувство! — хочется всё ломать и разрушать.

МИЛДРЕД. Возьми автомобиль. Поезжай, проветрись.

МОНТЭГ. Нет, спасибо.

МИЛДРЕД. Ключи от машины на ночном столике. Когда у меня бывает такое состояние, я всегда сажусь в машину и еду куда глаза глядят, — только побыстрей. Доведёшь до девяноста пяти миль в час — и великолепно помогает. Иногда всю ночь катаюсь, возвращаюсь домой под утро, а ты не знаешь ничего. За городом хорошо. Иной раз под колёса кролик попадёт, а то и собака. Возьми машину.

МОНТЭГ. Нет, сегодня не надо. Я не хочу, чтобы это чувство рассеивалось. О чёрт, что-то кипит во мне! Не понимаю, что это такое. Я так ужасно несчастлив, я так зол, сам не знаю почему. Мне кажется, я пухну, я разбухаю. Как будто я слишком многое держал в себе… Но что, я не знаю. Я, может быть, даже начну читать книги.

МИЛДРЕД. Но ведь тебя посадят в тюрьму.

МИЛДРЕД посмотрела на МОНТЭГа так, словно между ними была стеклянная стена. МОНТЭГ начал одеваться, беспокойно бродя по комнате.

МОНТЭГ. Ну и пусть. Может, так и надо, посадить меня, пока я ещё кого-нибудь не покалечил. Ты слышала БИТТИ? Слышала, что он говорит? У него на всё есть ответ. И он прав. Быть счастливым — это очень важно. Веселье — это всё. А я слушал его и твердил про себя: нет, я несчастлив, я несчастлив.

МИЛДРЕД. А я счастлива. И горжусь этим!

МОНТЭГ. Я должен что-то сделать. Не знаю что. Но что-то очень важное.

МИЛДРЕД. Мне надоело слушать эту чепуху.

МИЛДРЕД и снова повернулась к диктору. МОНТЭГ тронул регулятор на стене, и диктор умолк.

МОНТЭГ. Милли! Это ведь и твой дом тоже, не только мой. И, чтобы быть честным, я должен тебе рассказать. Давно надо было это сделать, но я даже самому себе боялся признаться. Я покажу тебе то, что я целый год тут прятал. Целый год собирал, по одной, тайком. Сам не знаю, зачем я это делал, но вот, одним словом, сделал, а тебе так и не сказал…

МОНТЭГ взял стул с прямой спинкой, не спеша отнёс его в переднюю, поставил у стены возле входной двери, взобрался на него. С минуту постоял неподвижно, как статуя на пьедестале, а МИЛДРЕД стояла рядом, глядя на него снизу вверх, и ждала. Затем он отодвинул вентиляционную решётку в стене, глубоко засунул руку в вентиляционную трубу, нащупал и отодвинул ещё одну решётку и достал книгу. Не глядя, бросил её на пол. Снова засунул руку, вытащил ещё две книги и тоже бросил на пол. Он вынимал книги одну за другой и бросал их на пол: маленькие, большие, в жёлтых, красных, зелёных переплётах. Когда он вытащил последнюю, у ног МИЛДРЕД лежало не менее двадцати книг.

МОНТЭГ. Прости меня. Я сделал это не подумав. А теперь похоже, что мы с тобой оба запутались в эту историю.

МИЛДРЕД отшатнулась, словно увидела перед собой стаю мышей, выскочивших из-под пола. МОНТЭГ слышал её прерывистое дыхание, видел её побледневшее лицо, застывшие широко открытые глаза. Она повторяла его имя — ещё и ещё раз, — затем с жалобным стоном метнулась к книгам, схватила одну и бросилась в кухню к печке для сжигания мусора. МОНТЭГ схватил её. Она завизжала и, царапаясь, стала вырываться.

МОНТЭГ. Нет, Милли, нет! Подожди! Перестань, прошу тебя. Ты ничего не знаешь… Да перестань же!..

МОНТЭГ ударил её по лицу и, схватив за плечи, встряхнул. Губы её снова произнесли его имя, и она заплакала.

МОНТЭГ. Милли! Выслушай меня. Одну секунду! Умоляю! Теперь уж ничего не поделаешь. Нельзя их сейчас жечь. Я хочу сперва заглянуть в них, понимаешь, заглянуть хоть разок. И если брандмейстер прав, мы вместе сожжём их. Даю тебе слово, мы вместе их сожжём! Ты должна помочь мне, Милли!

МОНТЭГ заглянул ей в лицо. Взял её за подбородок. Вглядываясь в её лицо, он искал в нём себя, искал ответ на вопрос, что ему делать.

МИЛДРЕД. Хочешь не хочешь, а мы всё равно уже запутались. Я ни о чём не просил тебя все эти годы, но теперь я прошу, я умоляю. Мы должны наконец разобраться, почему всё так получилось — ты и эти пилюли и безумные поездки в автомобиле по ночам, я и моя работа. Мы катимся в пропасть, Милли! Но я не хочу, чёрт возьми! Нам будет нелегко, мы даже не знаем, с чего начать, но попробуем как-нибудь разобраться, обдумать всё это, помочь друг другу. Мне так нужна твоя помощь, Милли, именно сейчас! Мне даже трудно передать тебе, как нужна! Если ты хоть капельку меня любишь, то потерпишь день, два. Вот всё, о чём я тебя прошу, — и на том всё кончится! Я обещаю, я клянусь тебе! И если есть хоть что-нибудь толковое в этих книгах, хоть крупица разума среди хаоса, может быть, мы сможем передать её другим.

МИЛДРЕД больше не сопротивлялась, и он отпустил её. Она отшатнулась к стене, обессиленно прислонилась к ней, потом тяжело сползла на пол. Она молча сидела на полу, глядя на разбросанные книги. Нога её коснулась одной из них, и она поспешно отдёрнула ногу.

МОНТЭГ. Эта женщина вчера… Ты не была там, Милли, ты не видела её лица. И КЛАРИССА… Ты никогда не говорила с ней. А я говорил. Такие люди, как БИТТИ, боятся её. Не понимаю! Почему они боятся Клариссы и таких, как КЛАРИССА? Но вчера на дежурстве я начал сравнивать её с пожарниками на станции и вдруг понял, что ненавижу их, ненавижу самого себя. Я подумал, что, может быть, лучше всего было бы сжечь самих пожарных.

МИЛДРЕД. Гай!

Рупор у входной двери тихо забормотал: «Миссис МОНТЭГ, миссис МОНТЭГ, к вам пришли, к вам пришли». Тишина. Они испуганно смотрели на входную дверь, на книги, валявшиеся на полу.

МИЛДРЕД. БИТТИ!

МОНТЭГ. Не может быть. Это не он.

МИЛДРЕД. Он вернулся!

Снова мягкий голос из рупора: «… к вам пришли».

МОНТЭГ. Не надо открывать.

МОНТЭГ прислонился к стене, затем медленно опустился на корточки и стал растерянно перебирать книги, хватая то одну, то другую, сам не понимая, что делает. Он весь дрожал, и больше всего ему хотелось снова запрятать их в вентилятор. Но он знал, что встретиться ещё раз с брандмейстером БИТТИ он не в силах. Он сидел на корточках, потом просто сел на пол, и тут уже более настойчиво прозвучал голос рупора у двери. МОНТЭГ поднял с полу маленький томик.

МОНТЭГ. С чего мы начнём? Думаю, надо начать с начала…

МИЛДРЕД. Он войдёт и сожжёт нас вместе с книгами.

Рупор у двери наконец умолк. Тишина. МОНТЭГ чувствовал чьё-то присутствие за дверью: кто-то стоял, ждал, прислушивался. Затем послышались шаги. Они удалялись. По дорожке.

МОНТЭГ. Посмотрим, что тут написано. «Установлено, что за всё это время не меньше одиннадцати тысяч человек пошли на казнь, лишь бы не подчиняться повелению разбивать яйца с острого конца».

МИЛДРЕД. Что это значит? В этом же нет никакого смысла! Брандмейстер был прав!

МОНТЭГ. Нет, подожди. Начнём опять. Начнём с самого начала.

Вторая сцена с Клариссой

МОНТЭГ. Почему мне кажется, будто я уже очень давно вас знаю?

КЛАРИССА. Потому что вы мне нравитесь, и мне ничего от вас не надо. А ещё потому, что мы понимаем друг друга.

МОНТЭГ. С вами я чувствую себя старым-престарым, как будто гожусь вам в отцы.

КЛАРИССА. Да? А скажите, почему у вас у самого нет дочки, такой вот, как я, раз вы так любите детей?

МОНТЭГ. Не знаю.

КЛАРИССА. Вы шутите!

МОНТЭГ. Я хотел сказать… Видите ли, моя жена… Ну, одним словом, она не хотела иметь детей.

КЛАРИССА. (Улыбка сошла с лица девушки) Простите. Я ведь, правда, подумала, что вы смеётесь надо мной. Я просто дурочка.

МОНТЭГ. Нет-нет! Очень хорошо, что вы спросили. Меня так давно никто об этом не спрашивал. Никому до тебя нет дела… Очень хорошо, что вы спросили.

КЛАРИССА. Ну, давайте поговорим о чём-нибудь другом. Знаете, чем пахнут палые листья? Корицей! Вот понюхайте.

МОНТЭГ. А ведь верно… Очень напоминает корицу.

КЛАРИССА. Как вы всегда удивляетесь!

МОНТЭГ. Это потому, что раньше я никогда не замечал… Не хватало времени…

КЛАРИССА. А вы посмотрели на рекламные щиты? Помните, я вам говорила?

МОНТЭГ. Посмотрел. (невольно рассмеялся)

КЛАРИССА. Вы теперь уже гораздо лучше смеётесь.

МОНТЭГ. Да?

КЛАРИССА. Да. Более непринуждённо.

МОНТЭГ. Почему вы не в школе? Целыми днями бродите одна, вместо того чтобы учиться?

КЛАРИССА. Ну, в школе по мне не скучают. Видите ли, они говорят, что я необщительна. Будто бы я плохо схожусь с людьми. Странно. Потому что на самом деле я очень общительна. Всё зависит от того, что понимать под общением. По-моему, общаться с людьми — значит болтать вот как мы с вами. (Она подбрасывает на ладони несколько каштанов, которые нашла под деревом в саду) Или разговаривать о том, как удивительно устроен мир. Я люблю бывать с людьми. Но собрать всех в кучу и не давать никому слова сказать — какое же это общение? Урок по телевизору, урок баскетбола, бейсбола или бега, потом урок истории — что-то переписываем, или урок рисования — что-то перерисовываем, потом опять спорт. Знаете, мы в школе никогда не задаём вопросов. По крайней мере большинство. Сидим и молчим, а нас бомбардируют ответами — трах, трах, трах, — а потом ещё сидим часа четыре и смотрим учебный фильм. Где же тут общение? Сотня воронок, и в них по желобам льют воду только для того, чтобы она вылилась с другого конца. Да ещё уверяют, будто это вино. К концу дня мы так устаём, что только и можем либо завалиться спать, либо пойти в парк развлечений — задевать гуляющих или бить стёкла в специальном павильоне для битья стёкол, или большим стальным мячом сшибать автомашины в тире для крушений. Или сесть в автомобиль и мчаться по улицам — есть, знаете, такая игра: кто ближе всех проскочит мимо фонарного столба или мимо другой машины. Да, они, должно быть, правы, я, наверно, такая и есть, как они говорят. У меня нет друзей. И это будто бы доказывает, что я ненормальная. Но все мои сверстники либо кричат и прыгают как сумасшедшие, либо колотят друг друга. Вы заметили, как теперь люди беспощадны друг к другу?

МОНТЭГ. Вы рассуждаете, как старушка.

КЛАРИССА. Иногда я и чувствую себя древней старухой. Я боюсь своих сверстников. Они убивают друг друга. Неужели всегда так было? Дядя говорит, что нет. Только в этом году шесть моих сверстников были застрелены. Десять погибли в автомобильных катастрофах. Я их боюсь, и они не любят меня за это. Дядя говорит, что его дед помнил ещё то время, когда дети не убивали друг друга. Но это было очень давно, тогда всё было иначе. Дядя говорит, тогда люди считали, что у каждого должно быть чувство ответственности. Кстати, у меня оно есть. Это потому, что давно, когда я ещё была маленькой, мне вовремя задали хорошую трёпку. Я сама делаю все покупки по хозяйству, сама убираю дом.

Но больше всего я всё-таки люблю наблюдать за людьми. Иногда я целый день езжу в метро, смотрю на людей, прислушиваюсь к их разговорам. Мне хочется знать, кто они, чего хотят, куда едут. Иногда я даже бываю в парках развлечений или катаюсь в ракетных автомобилях, когда они в полночь мчатся по окраинам города. Полиция не обращает внимания, лишь бы они были застрахованы. Есть у тебя в кармане страховая квитанция на десять тысяч долларов, ну, значит, всё в порядке и все счастливы и довольны. Иногда я подслушиваю разговоры в метро. Или у фонтанчиков с содовой водой. И знаете что?

МОНТЭГ. Что?

КЛАРИССА. Люди ни о чём не говорят.

МОНТЭГ. Ну как это может быть!

КЛАРИССА. Да-да. Ни о чём. Сыплют названиями — марки автомобилей, моды, плавательные бассейны и ко всему прибавляют: «Как шикарно!» Все они твердят одно и то же. Как трещотки. А ведь в кафе включают ящики анекдотов и слушают всё те же старые остроты или включают музыкальную стену и смотрят, как по ней бегут цветные узоры, но ведь всё это совершенно беспредметно, так — переливы красок. А картинные галереи? Вы когда-нибудь заглядывали в картинные галереи? Там тоже всё беспредметно. Теперь другого не бывает. А когда-то, так говорит дядя, всё было иначе. Когда-то картины рассказывали о чём-то, даже показывали людей.

МОНТЭГ. Дядя говорит то, дядя говорит это. Ваш дядя, должно быть, замечательный человек.

КЛАРИССА. Конечно, замечательный. Ну, мне пора. До свидания, мистер МОНТЭГ.

МОНТЭГ. До свидания.

КЛАРИССА. До свидания…

ХЗ КУДА, НО В ОДИН ИЗ РЕЧНЫХ МОНОЛОГОВ. МОЖЕТ ДАЖЕ ЕЩЕ ОДИН КАК РАЗ В ЭТОМ МЕСТЕ И СДЕЛАТЬ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: