Интервью с писателем Виктором Пелевиным

Артур Асмарян: Виктор, почему так мало Ваших фотографий? Кто Ваш любимый писатель, поэт, художник, композитор? Спасибо.

Виктор Пелевин: Моих фотографий очень много. Любимых писателей, художников и т. д. у меня нет. Мне иногда нравится текст, который я читаю, или музыка, которую я слышу, и все.

Денис Зайцев: Что можно спросить у человека, который известен тем что не дает интервью? А почему сейчас согласились пойти на контакт? И еще, как думаете будут ли ваши произведения изучать через некоторое время в школе? На мой взгляд вы этого вполне заслуживаете.

Виктор Пелевин: Я никогда не брал на себя обязательств давать или не давать интервью. Я делаю то, что мне хочется. Кроме того, контакт — это сильно сказано. Если вы посмотрите на страницу, то увидите, что контакта нет даже между буквами, которыми мы обмениваемся. Что касается школьной программы, то спасибо большое за вашу оценку, но я не создаю «произведений», которые надо «изучать». В школьную программу включают главным образом то, что ни один нормальный ребенок не будет читать сам, на то она и программа. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы мои книги читали в школе. Но я предпочел бы, чтобы это делали под партой, а не под плеткой.

Любовь Лукьянова«: Не хотите написать детскую книгу?

Виктор Пелевин: В определенном смысле все мои книги детские.

Андрей Муравьев: Какое из ваших произведений заслуживает экранизации, на ваш взгляд? Ну кроме «Generation П» разумеется.

Виктор Пелевин: Мне кажется, интересный фильм мог бы получиться из «Желтой стрелы». Кончаловский говорил, что представляет, как создать визуальное пространство такого мира-поезда, но это сложно и дорого. Роман про графа Т. тоже вполне кинематографичен. Но я никогда не старался специально написать текст, который легко отснять на пленку. Дело в том, что у литературы намного более широкие возможности, чем у кино, потому что фильм по своей природе — это иллюзия событий, происходящих с плотными материальными объектами в физическом пространстве. А у текста таких ограничений нет.

Андрей Егоршев: Виктор Олегович, если Вам приходится общаться с «сильными мира сего», что вы от них чаще слышите: слова благодарности, дескать, спасибо за подсказку, это хорошая рекомендация к действию, или же некие упреки (ну что ж ты нам малину портишь, только освоили новый метод, а ты его разоблачил)? Спасибо Вам. С нетерпением жду выхода каждого нового произведения.

Виктор Пелевин: Сильные мира сего как правило общаются со мной во время глубокого сна, о котором они потом ничего не помнят. Но мне не хотелось бы слишком углубляться здесь в эту тему.

Алексей Юсфин: Интересно, читаете ли Вы блоги про себя?

Виктор Пелевин: В последнее время практически перестал из-за атаки сетевых сумасшедших. За что им большое спасибо, поскольку эгосерфинг хуже онанизма.

Валерий Калныш: Благодаря чему рождается у вас сюжет? Насколько сильно на вас влияет окружающая действительность и психотропные препараты. Вы вообще, наркотики употребляете? Что думает про Украину?

Виктор Пелевин: Я не знаю, как и благодаря чему это происходит. Действительность на меня, конечно, влияет, а наркотики нет, потому что я их не люблю. Это как прыгать в колодец, чтобы насладиться невесомостью — рано или поздно наступает минута, когда самые интересные переживания кажутся не стоящими, так сказать, процентов по кредиту. С наркотиками эти проценты очень большие, даже если кажется, что их совсем нет. Человек просто не всегда понимает, как и чем он платит. Украину я очень люблю, у меня оттуда отец. Украинский был для него вторым родным языком — но я его совсем не знаю. Еще мне безумно нравятся украинские девушки, для знакомства с которыми у меня есть специальный почтовый ящик odichanie@yandex.ru. В принципе, девушка может прислать туда фотографии и резюме, даже если она не с Украины. Конфиденциальность гарантирую.

Татьяна Мурзина: В одном из интервью, Вы сказали про Платонова: «Такого писателя не могло быть в 19 веке. Платонов, если можно так сказать, лингвистический хибакуся. Это был бы самый правильный термин, если сравнить октябрьскую революцию с ядерной атакой». Как бы охарактеризовали себя, а возможно это уже кто-то сделал и вам показалось, что это точно про вас?

Виктор Пелевин: Дорогая Татьяна, я этого «себя» не смог обнаружить за много лет бессмысленной и беспощадной медитативной практики, а вы хотите, чтобы я его охарактеризовал. Или согласился с кем-то, кто описал то, чего я никогда не видел. Это как «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».

Татьяна Мурзина: Вы говорили, что литературные семинары в России нужно запретить. Почему?

Виктор Пелевин: Главным образом из уважения к писательницам-женщинам (это не тавтология, потому что бывают писательницы-мужчины). Слово «семинар» вызывает ассоциации, связанные с мужской репродуктивной системой, поэтому оно неизбежно проецирует фаллическую гендерную энергетику на культурный план, укрепляя позиции патриархального сексизма. Такие же претензии у меня, кстати, и к Пен-центру. Мне кажется, надо шире вводить в литературный обиход такие символы, как лукошко и точилка.

Сергей Антонов: Виктор Олегович, какая Ваша любимая улица в Берлине?

Виктор Пелевин: Grunewald. А если это не улица, а лес, тем хуже для улиц. В Берлине я стараюсь проводить все свободное время в треугольнике между Чертовым Озером, центром радиошпионажа и избушкой лесника. У меня там есть очень интересные ночные знакомства.

Анастасия Малявко: Заглядываете ли Вы иногда в «Сноб»? И какие вообще журналы читаете?

Виктор Пелевин: Заглядываю вот прямо сейчас, дорогая Анастасия. А вообще я читаю журналы главным образом в приемной у зубного врача. Мне нравится, когда они похожи на гадательные книги и содержат разрозненную концентрированную информацию в расчете на пятнадцать-двадцать минут читательского времени.

Дмитрий Лисицин: Виктор Олегович, вы давно стали неотъемлемым персонажем российского литературно-художественного дискурса. Как бы вы отнеслись, если бы вы сами появились в романе другого писателя в качестве персонажа, или в качестве героя, намекающего на вас? Подали бы в суд? Не обратили бы внимания?

Виктор Пелевин: Я про это даже не узнал бы. У меня для этого есть самые широкие возможности.

Дмитрий Гороховский: Виктор, как Вы относитесь к аудиокнигам, особенно к изданию Ваших книг в аудио? Все Ваши книги пишутся сугубо от мужского имени, что вполне нормально, но есть «А хули» и я не знаю, на вскидку, современного автора, столь тонко пишущего от женского имени. Есть ли у Вас планы в эту сторону?

Виктор Пелевин: Аудиокниги — это нормально. Главное, чтобы голос был без дефектов, и чтец не был чрезмерно яркой творческой личностью, склонной к принудительной синергии. Если выполняется это условие, то происходит просто переключение с визуального канала восприятия на слуховой. А насчет А Хули — да, это было очень интересно для меня, и со временем я хочу попробовать написать что-нибудь еще от лица женщины

— Виктор Олегович, очень важный для меня вопрос, как научиться не думать?
— Какое Ваше любимое место в Таиланде?
— Как Вы думаете, Юрий Шевчук (музыкант) на самом деле м…к, или ловко притворяется?
— Почему Вы до сих пор не позвонили Тёме по поводу сайта http://pelevin.ru/?
— Какого ваше мнение по поводу инициативы группы авторов под псевдонимом «ВП СССР» по изменению орфографии русского языка в сторону большей осмысленности. На примере предлогов: източник вместо источник; безсмысленно вместо бессмысленно; подъиграть вместо подыграть; предъистория вместо предыстория и т.д.
— Нравится ли Вам современный русский язык и как Вы относитесь к существующим тенденциям по отношении к его изменению.
— Как Вы считаете, летали ли американцы на Луну?
— Какая музыка Вам нравится (жанры, коллективы, отдельные произведения)?
— Какие книга Вы нашли для себя интересными за последнее время?
— Как Вы относитесь к Сталину?
— По Вашему мнению, современный Китай это нежизнеспособный урод или данный этап необходим стране для построения собственной модели общества в 21 веке?
— Вы никогда не задумывались, какова может быть потенциальная продолжительность жизни человека, достижимая при помощи современных технологий и накопленного тысячелетиями опыта проживания (или прожигания) этой самой жизни (включая то, о чем нам не говорят)?
— Как вы относитесь к современной философии (Жижек, Агамбен, etc.)?
— Импонирует Ваша изоляция от медийных тусовок, не импонирует изоляция от преданных читателей. Возможен ли форум с Вашим участием, например, с нечастыми заметками о внутренних и внешних жизнях? Т.е. планируете ли иметь сетевой журнал/блог?
— Не хотите ли попробовать выпустить что-то под сетевой гонорар? Схема может быть следующей. Пишете новый рассказ по контракту с каким-то платным сайтом. Сайт объявляет подписку и собирает средства. Набирается контрактная сумма (о которой знаете только Вы с сайтом), сайт публикует рассказ в закрытом или, проще, сразу в открытом доступе. Не набирается требуемая сумма — уходите искать обычного издателя, сайт возвращает деньги подписчикам.
— Назовите, пожалуйста, 5 книг по философии, которые необходимо прочесть амбициозной до кровавых соплей провинциалке и каждому человеку вообще.
— Герои Ваших книг совершают побег из разного рода тюрьм, включая собственный разум или фантазию создателя (особенно рад за цыплят и сарай). Но что с ними происходит потом? Это слишком грустно или настолько прекрасно, что уже не описать человеческим языком? Или же рассказчик в благодарность за смелость освобождает их из тюрьмы собственного сценария?
— Если будет создан искусственный интеллект по образу и подобию человеческого, только с великими способностями к самообучению, синтезу, логике, что он начнет делать?
— Вадим Демчог, ответственный за «Фрэнки Шоу» и мультсериал Mr. Freeman, сказал как-то в интервью: «Пелевин довел меня до двери с синими ключами и пропустил вперед себя». Насколько я могу понять, вы разбудили Демчога, а он разбудит остальных. Верите ли вообще Вы в терапевтическая роль Вашего искусства и хотите ли сделать людей свободнее и счастливее?
— Перечитывает ли Пелевин Пелевина? Если да, то что бы он хотел пере- или до-писать?
— Конструкции Пелевина, подчас уничижительные по отношению к современному обществу и власти, никто не смог разрушить. А если идеологические конструкты не разрушены, значит они более сильные со всеми вытекающими из этого процессами. Осознаете ли вы, что являетесь одной из доминант в современном идеологическом поле в России?
— Медитирует ли писатель в смысле религиозной практики.
— Может ли Виктор Олегович поделиться чем-то, что его особенно рассмешило в последнее время (кроме вопросов конечно).
— Есть ли цели у Вашего писательства, кроме очевидных: удовольствия от самого процесса и получения дохода от цирковой эквилибристики со словами и понятиями? Вы умеете изящно и интересно постебаться над привычными устоями — над советским, христианским, масс-культурным, взглядами на мироустройство и т.д. — но ничего не оставляете взамен разоблаченного, кроме самого метода угрюмого и безжалостного анализа этого казавшегося привычным «устоя». Угрюмость получается органичной и закономерной, но в общем ожидаемой, ибо «во многом знании многая печаль». Надо ли копаться в несовершенствах бытия с этим Вашим особым циничным изыском и изысканным цинизмом? Человеческие миры несовершенны, и легче брюзжать о несовершенстве, чем пробовать исправлять его каким-то пусть и несовершенным, но созиданием? В этом смысле, многое в Вашем творчестве выглядит лицемерным — пользоваться мироустройством для того, чтобы выражать свое от него неудовольствие. Вы пока не нашли созидательных целей или не искали их? Можно ли отнести Ваше творчество к явной/скрытой пропаганде буддизма или, допустим, сатанизма? Надо ли относить его к очередному развитию нигилизма или это у Вас удачно найденный чистый рафинированный «размышлизм» и о будущих последствиях возможной «пелевинизации» народных масс Вы не думали?

Виктор Пелевин: Поскольку все эти вопросы имеют примерно один и тот же смысл, мне кажется правильным дать уважаемым участникам коммьюнити один общий ответ. Предлагаю вам сорок три секунды моего внутреннего безмолвия и прохлады.

Ольга Агаркова: Виктор Олегович, Вы — единственная надежда… Скажите, как сделать так, чтобы нас всех отпустило, пожалуйста. Бывает ли Вам скучен Виктор Пелевин? И если да, то что Вы с ним тогда делаете?

Виктор Пелевин: Спасибо, Ольга, очень приятно слышать это от девушки с таким очаровательным юзерпиком. Мне кажется, что нас на самом деле ничто не держит. Просто наше эго постоянно стремится выжать из мозга еще одну капельку допамина, манипулируя засаленной колодой привычных состояний ума, и не дает нам перенести внимание на что-нибудь новое, хотя теоретически мы знаем, что давно пора это сделать. Это такое смешное ежедневное недоразумение, из которого со временем складывается трагедия жизненного промаха. Теперь о техническом аспекте. Сделать так, чтобы жопа нас отпустила, нельзя, потому что она даже не знает, что мы в ней. И объяснить ей это очень сложно — здесь не поможет даже молитва. Зато вполне реально понемногу отпустить ее самому. Для этого, если коротко, нужно вести трезвый образ жизни и внимательно наблюдать за тем, что происходит в нашем сознании. Что касается Виктора Пелевина, то я его ни разу не встречал.

Юрий Образ: Виктор Олегович! Как выглядит расписание Вашего обычного «производственного» дня? Эрнест Хэмингуэй, например, работал стоя босиком за бюро с 06 утра и до 11.00. ежедневно. То есть, до той временной точки, с наступлением которой в бывшей Империи (СССР) начиналась торговля «огненной водой», о чём он, скорее всего, ничего не знал. Это т.н. самодисциплина, которая случайно совпала с питьевым режимом, установленным ЦК КПСС для гегемона. Но он — Нобелевский лауреат. А О’Генри напротив,следовал другому рецепту — бутылка виски и апельсин на письменном столе и, когда всё это кончилось, — рассказа готов. Вы — судя по Вашим тёмным очкам, не монах. Какова Ваша производственная технология??? До, после или в промежутках? Или Вы — аскет? Хотелось бы искренности. Она Вам не повредит. Не сможет повредить!!!

Виктор Пелевин: Юрий, вы же умный человек и должны понимать, что после такого вступления мне станет не по себе. Тем не менее, постараюсь ответить вам честно. Как только в моей жизни появляется что-то похожее на расписание, я переезжаю на новое место. Поэтому можно считать моим распорядком привычку к постоянным переездам. В каждом таком переезде присутствует элемент страдания, связанный с очередным поворотом колеса становления, о котором так пронзительно и точно спел Макаревич. Но одновременно присутствует и радость. Что касается моментов «до» и «после», о которых вы говорите, то они являются умозрительной абстракцией и не могут служить фундаментом ни для одного реального действия. С другой стороны, любое жизненное состояние является по своей природе промежуточным. Так что не ждите искренности. Искренность есть правдивость, сопровождаемая высечением эмоциональных искр. Правду я еще могу вам сказать. Но искры любой нормальный аскет тратит на стихи и девочек.

Збышек Стоцкий: 1.Сколько раз Вы любили? 2.Сколько у Вас было женщин?

Виктор Пелевин: Я стараюсь любить все живое, поэтому подсчитать количество здесь довольно сложно — любовь это качество. Что касается женщин, которым я служил, то я помню только примерное число девственниц. Но называть его полагаю нескромным и неприличным.

Алексей Евсеев: …и 3. Сколько было тех, что Вам отказали?

Виктор Пелевин: Ах, милый Алексей. Вам мало вывешивать мои тексты в интернете, лишая меня скудного литературного заработка. Вы еще хотите убедиться в том, что у меня проблемы с личной жизнью. Вы, наверное, пишете прозу. Я угадал? У вас, несомненно, есть все необходимые для настоящего писателя данные.

Екатерина Зекавица: Во всех Ваших произведениях, без исключения, безупречный, не оставляющий вопросов конец. А ведь часто даже у очень сильных писателей окончание произведения оказывается слабым местом. Как Вы этого достигаете? Можно ли этому научиться?

Виктор Пелевин: Екатерина, меня как раз часто не удовлетворяют финалы моих романов. Мне кажется, что вы в своей доброте склонны переносить скромные достоинства самого автора на его несовершенные книги. А научиться можно чему угодно.

Лера Грант: Как часто вы заходите в комьюнитиhttp://community.livejournal.com/ru_pelevin/?

Виктор Пелевин: Не часто, но бывает.

Алиса Релина: Что из написанного вами вам самому нравится больше всего? Чьим мнением дорожите? Кто ваше ближайшее окружение? За что вы себя ругаете?

Виктор Пелевин: Я редко думаю об уже написанных текстах, и практически никогда их не перечитываю. Иногда меня веселит какой-нибудь абзац, который я вижу в интернете — бывает так, что я его не помню. Он может быть из любой книги. Дорожу я, разумеется, мнением читателя, особенно того, центр которого везде, а граница нигде. А ругать себя я избегаю, потому что с каждым годом мне все труднее раздваиваться на жаре.

«Если бог умер, это был не бог»: блиц-интервью с Виктором Пелевиным по телефону

ЗАПИСАННЫМ МОНОТОННЫМ ГОЛОСОМ (после неоднократных попыток дозвониться ранее): «Вы говорите с автоответчиком. После сигнала оставьте свое сообщение».

СС. (отчаявшись дозвониться): Здрастье, Вам из Липецка звонили.

НЕИЗВЕСТНЫЙ: Ну-ну.

СС. (ошарашено): ?!

ВП.: Говорите, я дома, просто автоответчик сначала трубку берет.

СС.: Так как вы нигде ничего о Вас не сообщалось, (несмотря на обилие публикаций), я хотел бы узнать что-нибудь «из первых уст».

ВП.: Я не даю никаких интервью. Можете написать, что у автора никаких сведений об авторе нет.

СС.: ?!

ВП.: Я очень долго шел к этому. Я такой же, как и все вокруг.

СС.: Ладно, давайте о публикациях. Выйдет ли когда-нибудь Ваша книга?

ВП.: Уже выходит в «Тексте». Название ? «Синий фонарь». В сборник вошли многие ранее не публиковавшиеся рассказы. Книга лежит уже давно.

СС.: А что не печатают? Расхватают ведь.

ВП.: Пленки типографской нет на обложку. Кстати, для очистки совести, спрошу: у вас там в Липецке нет там пленки?

СС.: Нет. У нас одна типография, и та специализируется на бесшвейных изданиях, газеты там, брошюрки. Но я поспрашиваю, мало ли.

ВП.: Да нету, это дефицит страшный.

СС.: А что еще будет по журналам?

ВП.: В мартовском «Знамени» будет повесть «Омон Ра», про смертника, которого запустили в нашем «Луноходе». Недавно вышел второй номер альманаха «SOS». Там есть рассказ «Принц Госплана», очень мне нравится.

СС.: Ну, новые журналы к нам не попадают.

ВП.: Как раз этот «SOS» оптовик куда-то вывез, его скорее в Москве не будет.

СС.: Тогда уж точно до нас не дойдет. А что Вы сами читаете, какие книги?

ВП.: Есть такой хороший анекдот: «Приходит чукча на экзамен по литературе. Его спрашивают: «Вы Пушкина читали?» «Нет». «А Набокова читали?» «Нет». «А Толкиена?» «Не читал». «Что же вы тогда вообще читали?» «Чукча не читатель, чукча писатель»».

СС.: Интересный анекдот. И все же, есть определенная зависимость между тем, что человек читает, и тем, что он пишет.

ВП.: Сейчас все читают роман «Парфюмер» Патрика Зюскинда, в восьмом номере «Иностранной литературы» за прошлый год — Франция XVIII века, убийца-парфюмер. Отлично написано, в кайф.

СС.: В Омске есть КЛФ <Клуб любителей фантастики> «Алькор», который занимается составлением рекомендательных списков нф-литературы. Все три рассказа, опубликованные Вами в 1990-м году, вошли в этот список.

ВП.: А из «Знание-Сила» вошло что-нибудь?

СС.: Это будет известно только в этом году. Система опросов очень длительна, пока эксперты из разных из разных городов решат, что включать, а что не стоит.

ВП.: Там такие письма в «Знание-Сила» присылали, что автор хочет извратить великую идею, и что юмор у него черный. Я вообще-то писал рассказ о вреде наркомании, а Ленин там просто был силой зла.

СС.: Упоминание Ленина — желание пнуть мертвого бога?

ВП.: Если бог умер, то это был не бог. В «Коммерсанте» недавно было написано: «Владимир Ульянов, 1870 года рождения, судимый, автор ряда статей». И все.

СС.: Судя по рассказам «Откровение Крегера», «Хрустальный мир», «Луноход», Вы интересовались метафизикой, астральными материями и их влиянием на социум?

ВП.: Ну, мы-то с вами знаем, что никакого астрала нет. Нет даже колбасы.

СС.: В «Правителе» есть рояль, на котором как правитель играет, так страна и живет. Брежнев, например, играет «Собачий вальс». Хрущев играл «Полет шмеля», и в тот день был сбит самолет Пауэрса. А что играют сейчас?

ВП.: Ничего. Рояль разбили и сожгли, а играют на шарманке.

СС. (с ехидным удовлетворением): Вот и получилось небольшое интервью.

ВП.: Интересно, что люди все же что-то читают и им это нужно.

Виктор Пелевин

Вопрос: Хотя вы начинали свою писательскую карьеру в 80-е,уже в эпоху гласности, сами Вы «продукт» эпохи Брежнева, и многие из ваших историй воспроизводят затхлую атмосферу того времени. Как она отразилась на Вас лично?

Ответ: Я не знаю. Я был обычный мальчик, единственный ребенок, жил в Москве со своими родителями, мой отец был военным, а мать экономист. Я бы не сказал, что мое творчество как-то особенно связано с воспоминаниями детства. Хотя вот мне нравилось кататься на велосипеде и это отразилось в «Омон Ра». Герой едет на велосипеде вдоль шоссе, а через мгновение он осознает, что крутит педали внутри Лунохода. Я всегда катался на велосипеде, катался, что бы подышать свежим воздухом.

Чудовище социализма влияло на меня так же как и на всех остальных. Когда мне было 16 лет, я поступил в МЭИ (студенты освобождались от армии, служить в которой было все равно что провести два года в тюрьме) и там я вступил в комсомол. В те дни выбор был небогатый: либо ты вступаешь в комсомол, либо становишься врагом народа и тебя исключают. Поэтому все вступали, при этом все врали насчет своей преданности комсомолу. Если вы задавали неудобные вопросы, то вас исключали. Так что я прошел через все это. Я хорошо учился, по крайней мере в первый год. После этого я перестал ходить на лекции и брал конспекты у девушек или просто полагался на удачу. Но все равно все чувствовали это давление почти физически.

В.: Значит, вы жили в страхе перед властями?

О.: Нет, это скорее было отвращение, а не страх. Вы чувствовали отвращение ко всему вокруг.

Разница в те дни была в том, вы могли выстроить вокруг себя барьер. Все мы знали, что государство это зло. Зло было сосредоточено по другую сторону барьера. Теперь зло рассеяно всюду и невозможно найти его источник. Или, например, сказать, кто положительный герой и кто злодей. Так что жизнь тогда была проще. Проще было отчасти потому, что я был моложе, а еще потому, что достаточно легко можно было стать выше стандартного уровня — стандартный уровень был не очень высок. Государство контролировало все стороны и говорило, что надо делать и это делало жизнь легче. Труднее было стать полностью ответственным за свою собственную жизнь. Даже просто смотря в окно, вы чувствуете себя неловко, если у вас нет гарантированной работы и цели в жизни.

В.: Так что, вы чувствуете определенную ностальгию по тому времени?

О.: Нет, мне не нравится жить при коммунизме. Конечно, лучше жить при Аденауре, чем при Гитлере. Может быть, какие-то бабушки ностальгируют по старым временам, но это просто ностальгия по молодости.

В.: После того как вы закончили технический институт, Вы поступили в Литературный. Почерпнули ли там что-то, как писатель?

О.: Нет. Мечтой каждого студента в институте было только наладить знакомства. Теперь мне не нужны эти знакомства и даже как-то странно думать об этом. Но дело было все-таки в этом. Я начал работать как журналист и мы с друзьями создали издательство «Миф». Мы опубликовали несколько книг, в том числе антологию современной литературы, но я ушел оттуда в прошлом году.

В те дни вы должны были всеми способами зарабатывать валюту. Поэтому я работал на иностранные журналы и переводил для иностранных корреспондентов, несколько раз готовил передачи для радио «Свобода». И еще я перевел некоторые оккультные книги на русский.

В.: Вы, очевидно, знаток оккультных дел и мистики.

О.: Да, я много читал. Но я не практик! Колдун пытается влиять на других людей. Я же пытаются влиять на себя …

Знаменитый вы писатель или нет, продали вы тысячу экземпляров книги или нет, в любом случае тогда в России писатели не могли заработать денег. Например, было продано 100 тысяч экземпляров моих рассказов «Синий фонарь». Если сумеете продать столько на Западе, то это будет большой успех, но в России вам никто эти денег не заплатит. Остается только надеяться, что ваши книги переведут, так что вы сможете заработать твердую валюту. Особо много денег не требуется, хотя Москва очень дорогой город. За квартиру здесь просят как на Манхэттене.

Сейчас в России сформировалась такая элита, имеющая валюту, тогда как все остальные пытаются просто не опуститься и выжить. Это все влияет на настроение молодежи. Пацаны теперь гораздо более материалистичны, чем обычно, их цель теперь состоит только в том, чтобы делать деньги. У нас было не так, мы выросли в другой стране. Я чувствую сейчас, как будто я медленно эмигрирую вместе со всем моим соотечественникам, постепенно оставляя прошлое позади. У нас даже теперь есть новый язык, новый сленг — люди, например, называют доллары «баксами».

Но это не значит, что мы сейчас живем уже на Западе. Все гораздо более жестче и более жестоко. Ради занятия бизнесом вы должны иметь связи в криминальном мире — и все общество стало более криминальным. Дело в том, что здесь никогда не было настоящего социалистического общества, как в какой-нибудь Швеции, например. В России нет традиции добрых отношений. Люди здесь намного более жестоки, чем, скажем, сейчас в Америке. Америка прошла через этот период «пионеров» два века назад.

В.: Ваше творчество, как представляется, имеет мало общего с творчеством «неофициальных» писателей более старшего поколения. Вы контактировали с кем-то из бывшего «подполья»? Знакомы вы с их работами?

О.: Нет, я никогда не вращался ни в одном из этих литературных кругов. Никогда не вставал вопрос о моем вступлении в «подполье», поскольку, когда я начал публиковаться в конце восьмидесятых годов, то уже наступила перестройка и я никогда не имел никаких проблем с цензурой. Да и в целом у меня не так много знакомых в литературной среде. Либо я не понимаю эту среду, либо, может быть, я ее понимаю слишком хорошо. Там полно интриг и борьбы. Как я думаю, литература должна быть убежищем, кельей. Наверное, такой взгляд не годится, что бы сделать карьеру, но я так чувствую.

Я не могу сказать, что я много читал современной русской литературы. И конечно я не могу назвать кого-то, кто на меня особенно повлиял. В свое время мне понравился «Пушкинский дом» Битова, этакий любовный роман с русской литературой 19 века, но я вряд ли захочу перечитать его снова сейчас. Мне нравитсяИскандер, его ранние работы, вышедшие в советское время, потому что в них есть настоящая теплота. И, конечно, писатели, жившие раньше, Булгаков, например, я был глубоко тронут «Мастером и Маргаритой»

Но мне совершенно не интересно читать большинство молодых писателей. Мы живем в одном и том же мире, но видим его по-разному. Я не люблю постмодернизм, это как питаться мясом погибшей культуры. Писатели, похожие на Сорокина, мне безразличны. Он всегда использует один и тот же прием. И прочтя один его рассказ, остальные вы можете не читать. Кто-то, конечно, должен был убить социалистический реализм, но теперь он мертв, и вы не может уже продолжаться кормиться этим. И в определенном смысле настоящий социалистический реализм намного более интересе, чем пародии на него. Эти книги так забавно читать сейчас.

Кто еще? Мне нравятся те вещи, что я читал у Зуфара Гареева. У него есть покой, какое-то затишье и я чувствовал себя счастливым, читая его. Писатель должен быть своеобразным передатчиком, соединяющим наше время с вечностью. Это как раз то, что Гареев делает.
Но я думаю, что на меня больше повлияли иностранные писатели. Олдос Хаксли, мне очень нравятся его эссе, и Герман Гессе, особенно «Степной волк», и Карлос Кастанеда … и всякие такие «темные» люди, оккультные писатели.

В.: Сейчас гораздо проще получить доступ к публикации, чем в годы существования прежней «альтернативной» или «подпольной» литературой. Кроме того, Вы прирожденный рассказчик. Вы не думали писать в более популярном стиле?

О.: Нет, конечно нет, но мне нравится, что я популярен и что обычным людям нравится читать меня. Знаете, достаточно сложно конкурировать с «мейнстримом», с такими известными именами, как Владимир Маканин, который печатается в крупных московских журналах, получать премии и все тому подобное. Не то чтобы я думаю о себя как о его сопернике, но ведь достаточно трудно попасть в «Новый мир» или «Знамя», так что происходящее меня радует. Но, знаете, еще труднее конкурировать с той макулатурой, что сегодня печатается сотнями и тысячами названий. Так что я еще более рад тому, что я в состоянии конкурировать вот с этими «макулатурщиками».

Но когда я пишу, я не думаю о читателе, пока я нахожусь в процессе, меня действительно не волнует, кто будет меня читать, я просто блокирую это, книга это целиком мое личное дело. На самом деле я совершенно ненавижу писательство, за исключением тех нескольких мгновений, когда вы испытываете нечто особенное, то, что очень трудно передать, что-то, что гораздо лучше любых наркотиков. Я думаю, что если Вы вознамерились быть популярным писателем и писать один бестселлер за другим, пытаясь ориентироваться на вкусы публики, то вы не сможете ощутить волшебство этих мгновений.

Для меня вообще удивительно, что мои книги читают в России. Не то, чтобы я недооценивал себя, но это как будто ты живешь в пещере и у тебя есть своя собственная религия, которую никто в мире больше не исповедует, и там сам первосвященник этой религии …

В.: Так Вы пишете заповеди?

О.: Ну, не совсем так, но вот вы проводите службы, придумываете ритуалы. Это то, что составляет суть писательства. Это не имеет ничего общего с тем, что критики пишут о нас. Критики достаточно благосклонны ко мне, но это не отменяет того факта, что большинство из них невероятные тупицы, подлецы и змеи.

В писательстве мне нравится его уединенность и то, что для него ничего не требуется. Это не похоже на съемки фильма, когда вам нужны люди, софиты, камеры, мешки денег. Как только вам нужны деньги и люди, то вы не свободны, а здесь, в литературы, вы абсолютно свободны. Вы почти Господь, вы можете создать что-то из ничего, вы можете создать законченную другую реальность и трансформировать ее во что хотите. Есть несколько правил, которых надо придерживаться, но если вы их знаете, то все становится просто здорово … Это своего рода фокус, я думаю, что любой может так сделать, если действительно захочет.

Так что я люблю этот процесс создания нового, но я должен признаться, что я действительно не интересуюсь литературой как таковой. Когда я читаю чужую художественную книгу, я часто не могу удержаться от мысли «это сделано так-то», а затем я спрашиваю себя, зачем мне это читать. Я вижу фокус, я вижу, как это сделано и я уже не могу погрузиться в это. Вы не можете по-настоящему уважать то, что придумал другой человек.

Я думаю, что в целом существует тенденция отхода от чисто художественной литературы; документальный жанр становится все более популярным. Что я в основном наблюдаю сегодня в художественной литературе, так это «переливающуюся посредственность», по прекрасному выражению Сирилла Коннолли. В то время как документальная книга, даже не самая выдающиеся, по крайней мере содержит некоторую информацию о мире, в ней есть что-то истинное. Сама идея о том, что она основана на правдивой истории, придает вес каждому ее предложению, все мысли кажутся более ценными.

Так что фокус состоит в том, чтобы сделать выдуманную история настоящей, чтобы фантастика казалось документальной, и если мне удастся это сделать в один прекрасный день, то я буду счастливым человеком. Настоящая литература обладает этим качеством — быть «настоящей», не будучи такой. Чтобы добиться этого, она должна оказывать на читателя определенное давление, и тогда происходит это чудо. Все в жизни имеет смысл, когда вы чувствуете присутствие этого чуда.

Так что для меня писательство, это как наугад копать яму в поле, не зная, найду ли я там это сокровище или нет, случится это чудо или нет.

В.: Чувствует ли вы на себе это «давление писать правду»?

О.: Может быть. Вы знаете, один писатель из Армении как-то сказал мне, что существуют, в основном, два типа писателей: тех, кто пишет о себе и тех, кто пишет о других людях. Я принадлежу к тем, которые пишут о себе. Я знаю, что я используя содержимое моей собственной души, и что если вы поступаете так, то вы должны быть честным. Это как раз то, в чем была ошибка всей литературы социалистического реализма — она не была честна.

В моих книгах я не создаю персонажей. Я знаю, что я могу писать только о различных аспектах себя самого. Каждый человек содержит Вселенную. Это не метафора, это действительно так, и в то же время человек сам содержится в этой Вселенная. Я совершенно уверен, что я могу рассказать о вас все, просто написав о себе, и вы могли бы рассказать все обо мне, просто взглянув на себя. Что заставляет людей отличаться, так это точка, на которую они смотрят и если Вы в состоянии перевести ваш взгляд на другую точку, то это означает, что вы можете создать новые персонажи и сделать их реальными.

Но для меня дело не только в этом. Существуют определенные правила творчества и основное говорит, что то, о чем вы пишете должно быть интересно читать.

В.: Но вы только что сказали, что вы не думаете о читателях, когда пишете.

О.: Вы не можете повлиять на то, интересно вы пишите или нет. Это просто неотъемлемое качество вашего письма. У него есть много общего с честностью. Если вы пишете честно, если вы пишете так, что бы какой-то вашей части было по-настоящему интересно и захватывающе, то это обязательно будет интересно кому-то еще. Но изначально писать «интересно» не должно быть вашей целью.

В.: Вы начали свою карьеру писателя с жанра рассказов и с тех пор превратились в новеллиста или даже романиста. Есть ли у вас предпочтительный жанр? Знаете ли вы заранее масштаб работы?

О.: Писатель нацелен на некоторую заложенную природой дистанцию. Мне нравится писать рассказы, двадцать пять страниц, максимум тридцать. Роман для меня это своего рода ожерелье, которое состоит из различных историй, нанизанных вместе. Я просто начинаю скучать, знаете, я не могу себе представить, как люди пишут романы из 800 страниц с описанием жизни одного человека. Чем меня привлекает литература, так это ее энергетикой, и один рассказ может содержать столько же энергии, сколько целый роман.

В.: Вы говорили о фокусе превращения нереального в реальное. Но вы сами изначально ставите себя в трудную ситуацию, когда начинаете с явно нереальных ситуаций, либо когда люди и вещи в вашей истории должны испытать сверхъестественные преобразования, либо когда вы описываете мире, который регулируется законами, отличными от наших.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: