Вл. И. Немировичу-Данченко 8 глава

Теперь, господи благослови, за дело.

Насколько хватит у меня умения и терпения, я бы хотел на будущее время повести дело с Вами так:

а) Я должен заботиться только об одном -- чтобы Вы творили в правильном самочувствии, т. е. чтобы Вы в роли чувствовали себя, свою природу такою, какая она есть, а не такой, какой ее выломали жизнь и актерство (себя "в капоте").

б) Я должен следить, чтобы выбираемые Вами задачи соответствовали общему замыслу автора и режиссера.

в) Чтобы эти задачи были действительно задачами, настоящей целью стремления, а не простым поводом, канвой для представления. Т. е. я должен сидеть и говорить Вам: верю или не верю.

В остальном -- полная свобода и самостоятельность, т. е. такая же, какая у Вас была в Праге. Помогите мне в этом, так как я очень нетерпелив и хочу добиться сейчас того, что может вырасти только через неделю. Напоминайте мне, когда я начну слишком наседать со своими требованиями и насиловать творческую природу.

Как же Вам подходить к роли. Начнем с Туанет. Сквозное действие роли: "осмеять, дискредитировать медицину в глазах Аргана", конечно, для того, чтобы спасти Анжелику.

Вот и постарайтесь не принципиально, а на деле поверить этой цели. Что значит принципиально и на деле?

Принципиально -- умом, холодно, без увлечения, для того чтобы сказать: да, это так, и успокоиться.

На деле -- поверить и почувствовать себя в этом положении. Сказать себе: вот это действительно случилось. Сидоров, Иванов, брат, муж, не все ли равно кто, не все ли равно для чего, стал маньяком болезни, или учености, или религии -- не все ли равно, каким маньяком. Что бы я сделала вот сейчас, в данном состоянии, на Lago Maggiore или в Москве, не все ли равно где. Вот он подходит и просит меня уступить ему место. А если б это место нужно было, подобно Аргану, для его маньячества, что бы я сделала, или какую бы пользу я извлекла для того, чтобы дискредитировать докторов и посадить его, дурака, в лужу? Вот Вы и придирайтесь к каждому событию, которое встречается в Вашей теперешней действительной жизни, и объясняйте его в направлении сквозного действия с помощью наивности и фантазии, которая внутри Вас, никому не видна, и потому нечего ее стыдиться. От такой игры Вы привыкнете верить сквозному действию, Вы привыкнете с этой точки зрения встречать события и окружающие Вас факты.

Во-первых, Вам будет легче с тем же чувством правды и веры встретить факты самой пьесы, т. е. пережить их, а с другой стороны, эти упражнения раздразнят, оживят в Вашей душе настоящие жизненные задачи, к данному случаю относящиеся, или приспособления, наиболее пригодные для данных задач или положения.

Когда Вы поверите сквозному действию -- внимательно проверьте, нет ли наигрывания, подчеркивания, обманывает ли это настоящего собеседника, близко, когда смотришь друг другу в глаза. Потом проверяйте постоянно, можете ли Вы это все проделывать не в том немного приподнятом состоянии подогретого возбуждения и энергии, которое дает Вам в жизни деланность, а в том спокойствии и простоте, какой Вы бываете дома со своими, когда нет никаких зрителей и слушателей: т. е. проделывайте все это в том состоянии, которое мы называем "в капоте". Не понимайте только это слово в смысле лени и апатии. Боже сохрани!!! В таком состоянии гораздо лучше и энергичнее делаешь задачу, но только без прикрас и подрисовки, без напора, без подчеркивания, а ровно столько, сколько нужно для того, чтобы делать (а не представляться делающей для себя или других) задачу.

Когда Вы и к этому себя приучили, тогда вспомните, что главная душевная характерность Туанет в том, что она каждую вещь делает с шутовством, с радостью. Все ей доставляет удовольствие. Теперь скажите себе: ведь и я бываю в таком состоянии. А что, если б я была в этом состоянии и вокруг происходило бы то же, что сейчас вокруг меня происходит на этом Lago Maggiore? Как бы я действовала? Пробуйте встречать для упражнения сотни таких задач, которые встречаются или могут встретиться в жизни и настоящей действительности. Когда привыкнете, тогда -- упражняйтесь, чтобы связать это состояние шутовства и веселья Туанет (которое есть зерно роли) с сквозным действием, которое равняется -- препятствовать медицинской мании Аргана.

Совершенно независимо от этого. Пока отнюдь не связывая со всем предыдущим, -- напротив, старательно отделяя только что описанные упражнения от тех, которые я сейчас опишу.

Начните искать внешний образ Туанет, т. е. француженку, кухарку, деревенскую девицу, как она ходит, говорит, бегает, смеется, сидит. Какой у нее голос, костюм, как она убирает комнаты, моет горшки и прочее.

Пока отдельно от сквозного действия и зерна чувства, а только для того, чтобы приучать свои мышцы к походке и движениям, которые им придется выполнять со временем механически.

Как связывать первую часть, духовную, со второй, физической, -- поговорим при свидании.

Да, забыл прибавить к первой части, психологической: вот хороший прием, чтоб заставить себя поверить сквозному действию или, в частности, задачам. Вспомните аналогичные положения в жизни, когда Вам приходилось, так или иначе, ухаживать за скучным господином или госпожой, проводить его.

Скажите себе: ведь могло бы быть, чтобы этот человек был здесь, в этой комнате, в которой Вы читаете это письмо, что он, допустим, приставал бы ко мне, -- что бы я тогда сделала? А если бы он погнался за мной -- что бы я сделала? А если бы мне надо было ругаться с ним, чтобы защитить мужа, брата или сестру? Ищите и другие аналогичные случаи из жизни, т. е. схожие с положением роли в пьесе. Переносите их на себя, и на сквозное действие, и зерно роли. Вот пока и все.

Боже! Как это просто в действительности (непременно помните и знайте, что это ужасно просто на самом деле -- то, что Вы, в разное время и по разным случаям, тысячи раз делали в жизни). И боже -- как это все сложно выходит на бумаге в описании.

Ну, рука больше не работает. Пишу целые дни.

Я должен Владимиру Александровичу письмо -- даже несколько, за его мнение о записках, за его описание пьесы Шоу. Если не удастся написать, пусть он простит меня. Очень уж дорожу каждой минутой, чтобы выполнить заданную себе работу по запискам.

Ну-с, до скорого свидания. Целую Вашу ручку. Жму руку мужу.

Относительно Шоу -- очень интересуюсь, всячески буду помогать, но сейчас не пишу, так как надо было говорить о другом. Да, в Мирандолине думайте об одном. Какой, Вам присущей, женственностью Вы могли бы укротить такого субъекта, как Кавалер ³. Женственность и женская сила в самом широком смысле, но только естественная, искренняя, а не деланная -- напряженная.

Сердечно любящий Вас

К. Алексеев

Из письма к М. П. Лилиной

1913 --27/VIII

27 августа 1913

Москва

Дорогая, милая моя Маруся!

Не писал тебе вчера и третьего дня, так как, по расчету, письмо не дошло бы до 30 августа, предполагаемого дня твоего отъезда. Вчера получил телеграмму, а сегодня вечером -- пишу. Ехал я хорошо. Все время читал "Бесов" ¹. Прочел если не все, то главное. Немного занялся и записками. Теперь они выскочили из головы, и я стал лучше спать. Меня встретили Стахович и Иван. На извозчике [Стахович] рассказал в общих чертах все новости и сплетни. Москвин болен и не хочет лечиться. Театр выдает дивиденд -- 60 000, несмотря на панаму (ужасные расходы по декорациям). Репетиции еще не начинались, а идут беседы. Экзамены начнутся 30-го, и я председательствую.

...Дома застал все в порядке. Володя принужден уехать в Орел. Как теперь быть с Игоречком? У нас Добужинский с бородой. Бенуа обедает, а по вечерам -- втроем (Бенуа, я и Гзовская) планируем "Трактирщицу". Студия -- в полном разгроме. Помещение хорошее². Настроение бодрое. Начали репетиции двух пьес: "Калики перехожие" (Волькенштейн) -- режиссер Болеславский и "Сверчок на печи" Диккенса -- режиссер Сушкевич. Скоро начнут еще две: "Шоколадный солдатик" Шоу (Болеславский) и оперетка (Оффенбаха или другую) -- Вахтангов ³.

...Сейчас ко мне приходила Вера Викторовна Иванова -- помнишь нашу ученицу, на которую я возлагал такие надежды? Поступает в студию. Леонидов тоже играет в студии...

Завтра большое общее собрание от 10 до 6 ч. в Т-ве "Владимир Алексеев". Послезавтра длинный экзамен, 30-го общее собрание в театре. Вот все новости.

...Обнимаю, волнуюсь о бабушке, боюсь, что тебе много хлопот. Люблю, целую тебя и детей.

Твой Костя

Из письма к М. П. Лилиной

1913--31/VIII

Москва

31 августа 1913

Милая и дорогая.

Что у тебя за мысли. Неужели ты думаешь, что я способен мучить тебя молчанием. Телеграмма опоздала, вероятно, по небрежности наших театральных сторожей. Я ее сдал около 2 ч. дня.

...Относительно роли и Немировича -- ничего не знаю. Ты просила ничего не говорить с ним, и я ничего и не говорил, ничего не знаю, что делается в "Бесах". Думаю, что Немирович хочет, чтоб ты играла¹. Относительно "Горя от ума" ничего не говорят. Я буду всячески избегать этой постановки, так как без тебя, без Качалова ставить опасно².

...У нас все по-старому. Студия строится, помещение роскошное, оживление и полная вера в дело. Начали репетировать две пьесы: "Калики перехожие", "Сверчок на печи" Диккенса. Леонидов ставит "Отелло" (в студии). Я буду играть "Гувернера" для фонда³. Готовится еще "Шоколадный солдатик" Шоу. Что делается в театре -- не знаю. Там все подчистили, был капитальный ремонт.

Я работаю с Бенуа над "Трактирщицей" и над пантомимой. С будущей недели репетиции. Как бы выяснить, можешь ли, будешь ли ты играть актрису ⁴. Если ты играешь в "Бесах" -- тогда происходит совпадение, так как пьесы репетируют одновременно и постановки (ввиду болезни Москвина и Германовой) делаются спешно. На этот вопрос телеграфируй свое мнение, как поступить (м. б., и тут дублершу ввести). Вчера был экзамен сотрудниц. Удивительно убогий материал. Приняли двух женщин (Валя Алексеева и Ребикова, племянница композитора). Мужчин приняли порядочно, но все средние.

Обнимаю, люблю нежно, скучаю, томлюсь в одиночестве... Благословляю. Детей крепко обнимаю.

Твой Костя

452*. К. К. Алексеевой

8 октября 1913

Москва

Дорогая моя девочка Кирюля,

сегодня в 1 час дня была генеральная репетиция "Сорочинской ярмарки" в Свободном театре. Я, мама, Бенуа поехали туда. Впечатление великолепное. Санин молодец. Опера и музыка Мусоргского -- чудесные. Молодежь выучена очень хорошо. И несмотря на конкуренцию -- на душе было весело и отрадно. Театр превосходный. Занавес Сомова из лоскутьев -- прекрасный¹. Успех большой и освежающий. Опять веришь в театр и в его силу. Обедал Сулер. Делились впечатлениями. "Бесы" идут медленно. Генеральной репетиции еще не было.

Поклон дружеский Марии Ивановне, Александру Георгиевичу и Москвиным.

453*. К. К. Алексеевой

10 октября 1913

Москва

Дорогая и бесценная Кирюля,

два дня не писал -- запутался. Третьего дня была длинная репетиция, потом обед в "Эрмитаже". Давал Стахович. Были Машенька Ливен, Игорь, двое Нелидовых, Маруся и я, Качалов. Оттуда я с Гзовской поехали к Незлобину на "Сердце не камень", смотреть декорации Кустодиева¹. Очень хороши. Играют отвратительно. Вчера была фабрика с очень длинным и бурным заседанием, вечером -- репетиция. Сегодня днем репетиция "Трактирщицы" (кажется, может пойти хорошо). Чудные декорации Бенуа. Вечером вводил Дурасову в Митиль и Чехова в Кота ². Тепло.

Скучаем о тебе. Нежно целуем.

Твой папа

454*. В. Я. Брюсову

17 октября 1913

Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!

Спешу поблагодарить Вас за присылку Вашей пьесы, которую я прочту с большим вниманием и интересом. Ваша надпись, свидетельствующая о добрых чувствах ко мне, меня искренно растрогала, хотя и знаю, что не заслужил оказанной мне чести¹.

С глубоким почтением и сердечной преданностью Ваш неизменный и восторженный почитатель

К. Алексеев (Станиславский)

1913--17--Х. Москва

455*. Из письма к Л. Я. Гуревич

Середина октября 1913

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Спешу известить Вас, что Ваши выписки Мольера я сейчас получил¹. Как интересно! Я бесконечно благодарен и вместе с тем сконфужен Вашей добротой. Спасибо, спасибо.

...Я забыл статью в "Дневнике писателя" Достоевского. Письма Шуберт ² куплю, если не найду -- напишу. Записки Щепкина дополненные, конечно, куплю. Все, что касается Щепкина, мне сейчас очень нужно, так как я подробно разбираю его словесные заветы. Если услышите что-либо интересное по этой части, -- напишите. Буду бесконечно благодарен.

Ждем в студию Вас и милого Петра Михайловича³. Помещение -- чудесное, работают усердно:

1. "Калики перехожие" Волькенштейна,

2. Диккенса -- "Сверчок на печи",

3. доканчивают "Праздник примирения" Гауптмана.

4. "Шоколадный солдатик" Шоу,

5. "Отелло" (с Леонидовым) ⁴,

6. пьеса Уайльда,

7. "Шемякин суд" (для детей),

8. "Нора" Ибсена.

Видите, какая работа! Теперь студия признана, и все ею интересуются. Настроение в театре такое дружное, какого давно уже не было. Все приведены к одному знаменателю.

Целую Вашу ручку и всем кланяюсь.

Яков Яковлевич прислал мне свою пьесу⁵. Поблагодарите его. Как прочту -- напишу. Но беда в том, что прочесть удастся после открытия сезона, каковое очень опаздывает; театр несет поэтому огромные убытки, и мы все волнуемся и сильно работаем.

Сердечно преданный

К. Алексеев

456*. К. К. Алексеевой

24--26 октября 1913

Москва

Дорогая и нежно любимая моя девочка,

я совсем отбился от рук и бог знает сколько времени не пишу тебе. Причина -- начало запоздавшего сезона. Пришлось репетировать во всех углах. На мою долю выпала самая ужасная работа -- репетировать старые пьесы, вводить дублеров на место заболевших и потихоньку помогать тем ставрогинцам¹, до которых не успевает дотянуть руки Немирович. За это время произошло много. Даже не упомнишь всего. Писал ли я тебе, что Свободный театр открылся "Сорочинской ярмаркой"? Несмотря на много дефектов, там было немало хорошего и было очень приятно. Потом была и "Прекрасная Елена"² в постановке Марджанова. Это такой ужас, о котором вспомнить страшно. Это кошмар, дом умалишенных. Безвкусица, пестрота, богатство ослепительных декораций Симова, занавес Сомова, рыночные остроты, вроде: Елена Лебединовна (прекрасная Елена родилась от лебедя). Наконец, наступило время генеральных репетиций "Ставрогина" и сопряженных с ними волнений.

Спектакль вышел важным, значительным, не для большой публики, а скорее для знатоков. Играют хорошо. Декорации Добужинского, многие -- хороши, но разговоры умных людей о том, что Добужинский тяжел, а роман -- не пьеса и проч. Спектакль не имел шумного успеха, но слушали хорошо, рецензии хорошие³.

Сегодня, т. е. сейчас, сдал еще один экзамен. Гзовская играла Туанету. Очень хорошо, весело, с брио, имела успех, и это очень приятно мне. Да, забыл сказать, что в "Ставрогине" первым номером прошла мама⁴. Она всем очень нравится.

Что сказать о твоем пребывании на Кавказе. Мое мнение -- если тебе приятно, нечего делать в Москве (а это уж на твою личную ответственность -- в будущем), я бы ничего не имел против, но беда в том, что как быть с Васильевыми?.. ⁵

Опять меня оторвали, и письмо пролежало два дня. Кончаю сегодня. За это время от тебя я получил твое милое письмо, из которого узнал, что Васильевы берут с тебя деньги хотя бы за еду. Спасибо им. Это развязывает руки. Мое мнение -- оставайся, раз что тебе приятно в Кисловодске. Душевно радуюсь тому, что ты рисуешь и поешь (счастлив, если в одном из этих искусств ты найдешь свое призвание). Нежно обнимаю и благословляю. В следующем письме опишу впечатление "Ставрогина".

Скучаем, часто думаем о тебе, любим.

Сердечно твой

папа

457*. Г. Н. Федотовой

7 ноября 1913

Дорогая, многоуважаемая и нежно любимая

Гликерия Николаевна!

Вчера, на юбилее Щепкина Михаила Семеновича, я думал увидеть Вас, почтительно поцеловать Вам ручку и поздравить Вас с знаменательным для Малого театра днем¹. Но меня ждало большое разочарование. Вы не приехали. Думал после юбилея проехать к Вам, но побоялся и не смог. Мне остается написать это письмо, хотя и с большим опозданием, чтобы сказать Вам, что я часто думаю о Вас, люблю Вас нежно и храню самую искреннюю благодарность к Вам за все прекрасные впечатления, которые живут во мне о Ваших сценических созданиях, и также и за все то добро, которое Вы постоянно оказывали мне и нашему театру.

Низко кланяюсь Вам от себя, жены и детей, целую Вашу ручку и остаюсь неизменно и сердечно преданным

К. С. Алексеев

1913 --7 --X --Москва

Поздравляю с прошедшим юбилеем незабвенного Михаила Семеновича. Спасибо за чудесные записки².

К. Алексеев

458*. Театру Народного Дома гр. Паниной в Петербурге

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

22 ноября 1913

Москва

Московский Художественный театр шлет к десятилетию Вашего прекрасного художественно-воспитательного дела сердечный привет и искренние пожелания сил для дальнейших работ.

Немирович-Данченко,

Станиславский

459*. А. Н. Бенуа

Ноябрь 1913

Москва

Как быть -- опасная репетиция для О. В. Гзовской. Попала на свой самый едкий штамп?

XI 1913

460*. A. H. Бенуа

10/I -- 1914 г.

10 января 1914

Москва

Дорогой Александр Николаевич!

Простите мою слабость и верьте, что я отлично понимаю, что во всей этой истории -- виноват я¹.

Я удивляюсь Вашему терпению, и в качестве режиссера давным-давно наскандалил в 10 раз сильнее, а вы скромно заявили, что больше не в силах. Верьте, понимаю -- стыжусь за себя. Не пойму, что со мной делается. Простите.

Ваш К. Алексеев

461*. Л. Я. Гуревич

Февраль (между 3-м и 24-м) 1914

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Целый месяц ежедневно хочу написать Вам много и обстоятельно, но если прежде бывали свободные минуты, то теперь и их не находишь. Труднее же всего освободить свою голову от набитых в ней дум и забот, чтоб отдаться жизненным, а не театральным чувствам и делам. Сегодня, во второй картине "Хозяйки гостиницы", в которой я не участвую, нашлось это время для написания нескольких страниц. Пользуюсь этим для того, чтоб узнать: чем мы провинились и почему от Вас нет никаких вестей?

Знаю, что и Вы, как всегда, очень заняты. Напишите же открытое письмо, хотя бы только о здоровье. Как сердце?

Что сказать о себе? Похвастаться не могу.

В прошлом году, после трех лет занятий, ушла Коонен. Теперь, после четырех лет работы, уходит Гзовская¹. Не пойму, почему от меня ученицы разбегаются. Во мне ли есть какой-то недостаток, или так и полагается, чтоб все, или большинство, доходили до врат искусства и, дойдя до самой сути, изменяли ему?

Работа становится все труднее и невозможнее. Опять нарождаются два театра, расколовшиеся из Свободного², и оба с помощью денежного соблазна сманивают тот недозревший материал, который начинает подавать надежды, а после ухода не оправдает их. Через год, испорченные, они опять начнут стучаться в двери театра. Подумайте -- Коонен, которую сманили на жалованье в 6000,-- теперь, после провала театра, остается на сто руб. в месяц. Это ужасно, что делают с бедной молодежью!

Картина кончается, и я прекращаю писание и жду коротеньких известий.

Целую Ваши ручки и шлю приветы дочке, сестре и братьям

от душевно преданного К. Алексеева

1914. Понедельник февраля?

М. П. Лилиной

7 июня 1914

Одесса

Дорогая Маруся!

Настроение кислое от реакции. Лежу на берегу моря, тепло, жарко. Много сплю. Сегодня приехала Любовь Яковлевна и привезла замечательный материал. Читаю его¹. По вечерам грозы. Море покойное, вероятно, ждет моего отъезда.

Обнимаю тебя, бабушку, детей.

Твой Костя

463*. Л. А. Сулержицкому

11 июля 1914

Мариенбад

Дорогой Лев Антонович!

Только что отправил Вам письмо, как получил от Вас пьесу "Зеленое кольцо"¹. Спасибо. Жму руку.

Завтра уезжают в Италию Эфросы и Санины, а мы остаемся с В. И. Качаловым и Гуревич.

Мои работы с Гуревич подвигаются. Мы выкопали необыкновенный материал.

Обнимаю Вас, детей, Ольге Ивановне целую ручку.

Благодарный К. Алексеев

464*. Вл. И. Немировичу-Данченко

15 июля 1914

Мариенбад

Дорогой Владимир Иванович!

Пишу от имени всех, а не телеграфирую, так как телеграммы не доходят, а письма -- доходят.

Поздравляем Вас от всего сердца, любим, желаем всего самого лучшего. Екатерине Николаевне шлем низкие поклоны, поздравляем с именинником и шлем самые прекрасные пожелания.

Мы здесь живем очень тревожно по случаю войны. Надо бы ехать е Россию, но там, кроме Каретного ряда, решительно деваться некуда, и боимся сесть на мель.

Жена смотрит на все очень легкомысленно, а я, напротив, мрачно, и не могу унять свою разыгравшуюся фантазию и потому не сплю по ночам...

Наша колония здесь очень уменьшилась. Остались Качалов В. И., Гуревич и мы с женой. Где-то встретимся! Дети у Сулера на Княжей Горе, около Канева в Киевской губернии, а бабушка -- на Кавказе.

Напишите Бенуа обещанное письмо. Он очень обижается, что никто его даже не уведомил о перемене первого спектакля ("Коварство") на Мережковского и не прислали ему пьесы для прочтения¹. Я виноват, тоже не написал. Он поэтому пишет кислые слова и боится за режиссуру "Коварства", которого никак почувствовать не может.

Обнимаю Вас крепко за себя, жену, Качалова и Гуревич.

К. Алексеев

465*. Из письма к Л. А. Сулержицкому

15 июля 1914

Мариенбад

Дорогой и милый Лев Антонович!

Как бы я хотел сейчас быть с Вами, около детей ¹и в России. Здесь отвратительно. Погода -- 4--10 градусов. Седьмой день дожди, так что пришлось прекратить лечение. Маруся перелечилась, и у нее, должно быть, временное малокровие, сильные головные боли... Кажется, бежать скорее, но если бежать домой -- в Россию, то нет билетов по направлению к границе, так как здесь мобилизуют войска. С другой стороны, говорят, что забастовщики останавливают поезда и что теперь не проедешь и надо переждать; что войны никакой не будет; что Россия не может воевать. Во всяком случае, отсюда надо уезжать -- до такой степени здесь стало скверно русским. Долгое время даже не было газет, так что мы даже не ориентируемся, что у Вас происходит. Фантазия разыгрывается вовсю, и потому на душе -- скверно.

Сидим и ждем известий от своей компании, так как в такие минуты надо съехаться и решать сообща. Санины (он, жена и сестра), двое Эфросов, Нина и Дима Качаловы уехали на юг не то Франции, не то Италии и там решают, где утвердиться для отдыха после лечения. Жена, Качалов, Гуревич и я кончаем лечение и ждем от них известий. Как только мы разыщем их, тотчас списываемся и съезжаемся. Будем телеграфировать о каждой новой остановке. Кроме того, выписываю денег сюда и жду их присылки, так как боюсь, что у многих из нашей компании деньги на выходе.

От Киры было письмо, обстоятельное, спасибо ей и Вам за Ваше -- тоже обстоятельное.

...Фантазия, перебирая все возможности, все время витает вокруг Вас. Как вам поступать в случае войны или революции? Ничего отсюда понять нельзя, но казалось бы, что лучше всего пока сидеть на месте и не двигаться. Даже если б была революция, все-таки в деревне, пожалуй, лучше, чем в Москве. В случае войны? -- вот тут я начинаю теряться. Во всяком случае, условимся. Если б мы потерялись, где нам найтись? Три места: 1) Художественный театр, 2) Каретный ряд и 3) контора Т-ва "Владимир Алексеев". Вот где мы будем узнавать друг о друге и одновременно в три места и будем посылать письма.

Я знаю, Вы улыбнетесь моей предусмотрительности, а дети будут смеяться. Но... они тоже смеялись, когда я в своей обостренной фантазии предполагал то, что случилось теперь, благодаря тому, что мы все разъехались.

Еще забота -- бабушка на Кавказе. Как быть с нею в случае...?!!!

Благодаря той же предусмотрительности я прилагаю письмо к Василию Петровичу Телепневу в Москву Т-во "Владимир Алексеев" (Ильинка, против Купеческого банка, дом Северного страхового общества). В нем я пишу, чтоб он по приказу Киры или Игоря выслал сколько нужно из моих денег.

При сложившихся обстоятельствах надо иметь кое-что про запас. В случае каких-либо недоразумений обращаться можно за советом: Владимир Сергеевич Алексеев, Александр Иванович Шамшин, Николай Васильевич Егоров (Т-во "Вл. Алексеев"), Стахович, Немирович-Данченко. Адрес Стаховича: Елец. Пальна. Адрес Немировича: Екатеринославской губернии, почтовая станция Больше-Янисоль, имение "Нескучное", Немировичу-Данченко.

Если не удастся проехать сушей, придется ехать морем. В случае всеевропейской войны -- думается, легче будет проехать югом, чем северными морями.

Внутри себя -- я не верю тому, что все, что я пишу, осуществится, так что не очень смейтесь надо мной.

Боюсь сыграть и дурака, поверив первым слухам, бросив все и прискакав сейчас же в Москву, в Каретный ряд, чтоб там и засесть, так как деваться некуда. Даже на Кавказе не сыщешь теперь такой квартиры, которая дала бы возможность отдохнуть и питаться, не говоря уже о подмосковных. Если после такого сезона, после щелочения, которое на этот раз, при холодах, нас так обмалокровило, просидеть в Москве, вместо того чтоб прожариться на солнце на юге,-- пожалуй, и не вытянешь сезона до конца.

Пока обнимаю Вас нежно и любовно, и люблю, и обязан больше, чем когда-нибудь. Вы поймете, что в том настроении, в котором мы сейчас находимся, наши благодарность, надежда и вера в Вас удесятеряются. Низко кланяюсь и Ольге Ивановне за ее гостеприимство и заботы, которые теперь особенно дороги. Нежно обнимаю Кирюлю с Игорьком. В случае серьезного поворота жизни -- вот случай показать и мужество и самостоятельность, которой они справедливо добиваются. Как только выяснится положение -- телеграфирую. И если дело повернется в благоприятную сторону, сейчас же телеграфирую детям о выезде за границу.

Нежно обнимаю еще раз детей своих и Ваших, Вас, целую ручку Ольге Ивановне и Вахтангова -- обнимаю.

Ваш душой К. Алексеев

Почему я пишу Вам, а не детям -- понятно. Но кроме того, может быть, Вы не захотите и показывать им моего письма, чтоб не ронять хорошего настроения.

Может быть, ничего серьезного и нет, и все преувеличено моим обостренным воображением. Обнимаю.

Autriche, Marienbad. Hôtel "Casino" Alexêeff.

15 июля / 28июля 1914

Всякое мое слово не принимайте как какое-нибудь определенное указание. Я издали могу очень ошибаться. Вам виднее, что делать, на месте. Вам и книги в руки.

А вернее всего, что все это -- нервы. Не скрою, они в плохом состоянии, и я очень волнуюсь. Примите это во внимание, читая письмо.

466*. Вл. И. Немировичу-Данченко

8/VIII 914

Берн

8 августа 1914

Дорогой и милый Владимир Иванович!

Только что приехали в Берн после немецкого пленения и всевозможных романтических и мелодраматических приключений, которые следует изобразить на экране синематографа.

Л. Я. Гуревич так стремится к своим, что решилась рискнуть жизнью и пролететь через Италию и море в Россию. Ее двоюродный брат -- философ Ильин -- обещал ей устроить билет. Но мы не можем попасть на пароход, во-первых, потому что надо задолго записывать билеты, а требование огромное, а во-вторых, потому, что нет денег, хотя у всей собравшейся здесь русской колонии аккредитивов хоть отбавляй. Ничего не платят по аккредитивам и, мало того, не меняют никаких денег, даже французских франков (по 100 ф. каждому лицу меняют). И у нас и у вас создается положение отчаянное. Посольство хоть и отправляет русскую бедноту, но нам советует ждать, пока владычество на море не перейдет совсем в руки Англии и пока не выяснится, как теперь враги будут относиться к Италии, которая не вошла в тройственный союз. Чего доброго, на Адриатике начнут палить в итальянские корабли. Все другие пути безусловно отрезаны, и надолго.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: