Сделай Сам Свою Работу на 5

А дед Щукарь в бомжи пошел бы





Сочинение на тему «Какими были бы герои русской классики сегодня!»

Начнем, друзья, с Онегина-

повесы.

Я думаю, что вместо

почтовых

Менял бы, как перчатки,

«мерседесы»

Крутой наследник всех

своих родных.

И если б Ленский,

стихотворец нищий,

Ему бы хоть немножко

помешал,—

Онегину б хватило баксов

тыщи,

Чтоб киллер тихо Ленского

убрал.

Вот было б хорошо Трике-

французу!

Он здесь бы начал

продавать «рено»,

Он бы в Москве и пил, и ел

от пуза,

По вечерам играя в казино.

Базарову жилось бы тяжко

с нами,

Врачу ведь на зарплату

не прожить.

Лишь торговать

больничными листами

Да бизнесменов с бодуна

лечить.

Раскольников бы лазил

по квартирам

С «Макаровым» заместо

топора,

А может, стал бы страшным

рэкетиром,

Чтобы в «комках» трухали

фраера.

Давно бы монастырь

покинул Мцыри,—

Зачем ему стреляющий

Кавказ?—

И, выучив, что дважды два —

четыре,

Банкиром бы заделался

у нас.

Уволен был бы слесарь

Павел Власов,

Под сокращенье мигом

бы попал.

Перебиваясь хлебушком

да квасом,

Он мать бы, лишь ругаясь,

поминал.

Давыдову давно бы



пригрозили:

Пора, мол, землю фермерам

раздать,

А дед Щукарь пошел бы

по России

С другими стариками

бомжевать...

Над классикой я проливаю

слезы —

Она от нас уходит

в никуда.

У нас теперь не пишут

больше прозы,

А со стихами — попросту

беда.

 

 

Письмо ветерана президенту Ельцину

 

50 лет назад Курская дуга распрямилась и от­бросила немцев на Запад. Мы помним эти дни. А тем, кто не помнит, поэт Иван Савельев адресует свои стихи.

 

Господин президент,

я — тобою разверстая рана,

Ты меня не жалей —

добивай поскорей ветерана,

Я сегодня мечтаю —

вы всею командой по­верьте! —

О прекрасном, спаситель­ном миге —

о завтрашней смерти.

Добровольный уход мой —

и тут улыбаться не надо —

Вклад в реформы твои —

и не будет надежнее вкла­да.

Я, конечно, не тот,

кем в военное был лихо­летье,—

Но закрою дыру —

и не будет прорехи в бюд­жете.

Я — огромная сила.

Нас сорок почти миллио­нов.

Ты «спасибо» скажи нам —

уходим без шума, без сто­нов.

Что мы значим теперь,



коль Союз наш о рынок разбился…

Ты окопов не нюхал —

ты поздно, к несчастью, ро­дился.

Ты не можешь понять,

что такое военное брат­ство —

Ты иначе живешь

и иное ты ценишь богатство.

Мы — уже мертвецы,

мы с живыми мосты не на­водим,

Веселись, президент,

мы уходим, уходим, ухо­дим...

Нас не жалуй гробами —

они не имеют значенья,—

Наши кости сгодятся

на тощих полей удобренье.

Ты шагаешь по трупам.

Ты цели достигнешь, упор­ный.

Господин президент,

это памятник твой рукотвор­ный!

 

 

Юрий Кириллов

В будущее — с надеждой

Прожитое уносится в были —

Новый год

Начинает отсчет.

Да, в прошедшем

Непросто мы жили,

Только за сердце

Грусть нас берет,

Потому что мы жили —

Не тлели!

Потому что трудились не зря...

Ах, как быстро

Летели недели

Января,

Сентября,

Декабря!

Были радости дня,

Дни утраты —

От нагрузок

Взрывались сердца...

Жаль, такую жестокую плату

Не дают

Наперед

Подлецам!

...Старый год —

Старый друг,

Мы простились,

Но уже столько новых забот!

Мы устали работать вполсилы —

Начинаем с надеждою год!

 

 

Владимир Гревцев

* * *

Я хотел бы услышать Ленина —

Коренастого волгаря,

Что задиристо и уверенно

Подается вперед, говоря.

 

В тёмном времени, в томном Питере,

Где рябит от жандармских рож,

Я хотел бы слова его впитывать —

Так, как степи глотают дождь.

 

Я хотел бы, явившись к Ленину

В виде лапотного ходока,

Вдруг понять: мироеды — временны,

А Коммуния — на века!

 

В красных ротах на Красной площади

Встать, касаясь плечом плеча,



И ловить горячую, плотную

Речь летящую Ильича.

 

Я хотел бы увидеть Ленина —

Не сквозь годы, не вдалеке,

Вне спокойствия мавзолейного,

С кепкой, стиснутой в кулаке!

 

И, прорвавшись сквозь поколения,

Я хотел бы сильней всего

Оказаться на месте Ленина —

Когда пуля летит в него!

 

Защитник

Чтобы совесть не била, как током,

В миг, когда открываешь огонь,

Назови человека — подонком,

Назови человека — врагом.

 

По мишеням, живым и открытым,

Выплюнь пули оскаленным ртом.

Назови человека — бандитом,

Красной сволочью, русским скотом.

 

Не взбунтуются сердце и разум,

Как затвор, подчинится язык...

Ведь не зря в тебя вместе с приказом,

Вместе с водкой — вогнали ярлык.

 

Он нужней снаряженья любого,

Он тебя защищает, спецназ,

От людского горячего слова,

От огня человеческих глаз.

 

Чтоб уверенно, неутомимо

Вить, стрелять и шагать по крови,

Соплеменника, согражданина —

Быдлом, швалью, толпой назови,

 

Вырежь клейма, как сталь ножевая,

На живой человечьей судьбе...

Нет, я смерти тебе не желаю!

Мой палач, я желаю тебе,

 

Чтоб отныне слова ты иные

Ни понять и ни вспомнить не смог:

«Бог. Страдание. Нежность. Россия.

Брат. Любимая. Мама. Сынок...»

 

Расул Гамзатов

***

Дороже крови человеку

Вино — за ним вот очередь

стоит.

И каждый день

безжалостного века

Людская льется кровь,

а век молчит.

 

***

Как много пишут,

страна больная,

Тебе рецептов политиканы!

В земных аптеках нигде,

родная,

Лекарств нет этих —

есть соль на раны.

 

***

Чтоб жизнь ругать,

причин у нас немало.

Рвать волосы — не путь,

чтоб устоять.

А нужно ли,

земля чтоб процветала,

Ее людскою кровью,

орошать!

***

Я долго о Кремле рассказ

свой затянул,

А старый хлебороб,

рукой махнув, сказал:

«Где лучший есть кунак,

превыше всех аул!»

...Хороших кунаков в Кремле

я не встречал.

 

***

Годами говорили нам:

родная

Страна в полете к звездам

непрестанном.

Сейчас ее за старый лифт считаю,

Который на ремонте

постоянном.

 

***

— Ты почему молчишь,

когда годами

Тебя чернят клеветников

слова!

— Чем долго драться —

думаю — с котами,

Гораздо лучше стать мне

жертвой льва.

 

***

Сорок ласковых названий

для верблюда

Ходят по устам

в Арабских Эмиратах.

Говорят зато друг другу

наши люди

Восемьдесят слов,

грубейших и противных.

 

***

Аварскую речь понимает

вдалеке

Лишь Бог. И я иссохшими

устами

Рассказывал ему на этом

языке

Все о тебе, Цаде

и Дагестане.

 

***

Вечерний час. А небо

с морем рдеют,

Враждующих народов

слыша гул.

Обычно люди с возрастом

умнеют —

Откуда ж этот глупости

разгул!

 

 

Перевел с аварского Арбен КАРДАШ.

Цада — родной аул Расула

 


Когда-то на него глаза таращил,

С почтеньем "чудом света" называл.

Теперь я вижу: это чертов ящик,

Что гонит ложь на нас за валом вал.

Он пуст внутри. Но сладкой жизни запах

Влечет его, как муху вязкий мед.

Экран мурлычет: "Нам поможет Запад.

Молитесь на него — он нас поймет".

Отзывчивый на жирные подачки,

Долдонит, как назойливый холуй:

"Нет в мире ничего важнее жвачки.

Пусть все летит в тартарары. Ты — жуй!"

Ребята гибнут на чеченских склонах,

Стыд за Державу душу нам прожег.

А бес с утра кривляется, как клоун,

Мол, отгадай мелодию, дружок.

Все сбереженья обратились в пыль.

Но черт свое: "Три буквы называешь —

Отхватываешь вмиг автомобиль".

Все ближе пропасть. Гуще толпы нищих,

Нужда клюкой стучится в каждый дом.

А ящик-краснобай с ухмылкой свищет:

"Спад позади. Вовсю идет подъем".

Кураж его становится неистов,

Когда мелькнет гвоздикой красный флаг.

Визжит мордатый: "Бойтесь коммунистов!

А вдруг у них за пазухой Гулаг?"

Вралю не надо выборов открытых:

Еще "не тех" затеют выбирать.

Он выбор сделал. Он — за стаю сытых,

Готовых всю Россию распродать.

Но зреет гнев сограждан настоящих.

Совсем не за горами Судный день.

...Товарищ! Отключи свой телеящик

И опусти за Правду бюллетень!

Иглпк ГРМРНПЙ


 

Я хочу говорить

На простом языке ромашек,

Незабудок,

Лесных колокольчиков наших

И тюльпанов,

Что в дальнем краю расщепли,

Чтоб меня понимали

Все дети Земли.

Разве я многого хочу?

Звездный

Л мечтаю раскинуть

Па нашей планете,

Чтоб его рисовали

Все дети

Па свете.

 

Разве я многого хочу?

Я хотел бы все танки

Превратит ъ

В самокаты и сапки,

А грозные пушки —

В цветные хлопушки,

Чтоб дети Земли

Хороводы вели.

Разве я многого хочу?

О. ДРИЗ.

 

 

Эдуард Асадов

Забота,

тепло,

внимание

Что же такое —

счастье?

Одни говорят: 'Это

страсти:

Карты, вино,

увлеченья —

все острые ощущения".

Другие верят, что

счастье —

В окладе большом и

власти,

В глазах секретарш

плененных

И трепете подчиненных.

Третьи считают, что

счастье —

Это большое участье:

Забота, тепло,

внимание

И общность

переживания.

По мнению четвертых,

зто —

С милой сидеть до

рассвета,

Однажды в любви

признаться

И больше не

расставаться.

Еще есть такое мнение.

Что счастье — зто

горение:

Поиск, мечта, работа

И дерзкие крылья

взлета.

А счастье, по-моему,

просто

Бывает разного роста:

От кочки и до

Казбека, —

В зависимости от

человека.

1966.

 

 

Станислав ЗОЛОТЦЕВ.

 

 

Владимир КОСТРОВ

Московский дворик

Сварим суп... пора делить приварок...

...Весь заросший, черный, словно морж.

На скамейке возле иномарок,

Холодея, помирает, бомж.

Над скамейкою стоит ужасный

Липкий запах грязи и мочи.

И взывать к кому-нибудь напрасно:

Потеряли жалость москвичи.

Телевизор учит выть по-волчьи —

Дикторы бесстрастны и ловки.

Диво ли, что злость в крови клокочет,

Отрастают когти и клыки?

Бомж хрипит от наркоты иль спьяну —

Холодна последняя кровать.

Неужель я оборотнем стану,

Чтобы слабых гнать и глотки рвать,

И считать, что только в силе право,

Думать: что хочу, то ворочу.

Господа! Не надо строить храмы

И держать плакучую свечу.

Сварим суп. Пора делить приварок.

Падает, как свежий саван, снег.

Дворик спит. А возле иномарок

Умирает русский человек.

 

 

Лев ОШАНИН

Ксипе/гшш Царёва

 

Господа депутаты,

господин президент,

Вы творите реформы,

тасуете судьбы правительств!

Тяжко дышит Россия

и ждет перемен...

Я прошу: на мгновение

остановитесь.

Незаконченной речи

давайте слова

перебросим

Недалёко—

в Отрадное, улица Пестеля, восемь.

Там, в тридцатой квартире, от высших материй

вдали, Катерина Царёва, ткачиха с Трехгорки,

Подоглохла, но взгляд

ничего еще, зоркий —

Королевскую пенсию ей

-за ноябрь принесли.

Не десятки, не сотни, три тысячи, вот они —

рядом!
И гадает Иванна, слюня
, карандаш...

За квартиру, за свет, да картошки

в запасец бы надо...

А за масло, за сахар,—

ой, люди, полтыщи

отдашь!

Где там масло и сахар,

откуда селедка и мясо?

Издевается тысяча, словно

смеется над ней...

Понимает Царёва, что эта великая касса —

Суп и тридцать батонов на тридцать старушечьих

дней.

Сорок лет на Трехгорке вот так же, бывало,

считала.

Каждый день за порог

и опять на порог...

И хватало на все,

пусть не жирно, но все же

хватало.

А на праздник —

и рюмочка горькой, и сладкий пирог...

Сорок лет на

Трехгорке — весь мир перед ситчиком ахал.

Вспомни Доску почета в нарядном сплетении лент...

Господа депутаты,

господин президент,

Кто добавит старушке

Царёвой на сахар?

 

Игорь СЕМЕНОВ

Проморгали.

 

Черный ветер над Родиной свищет,

Пепелищ и развалин не счесть.

А вокруг стая сирых и нищих,

Промотавших отцовскую честь.

Зажирели, мечтать перестали,

Распознать не смогли воронье...

Промотали, как есть проморгали

Вековое наследство свое.

Отличил бы всеведущий Кони,

Видя нашу продажную власть,

Золоченого вора в законе

От министра, хапнувшего всласть?

Словно в души подсыпали яду,

Чтобы стыд позабыли и срам.

...Отчебучили мы клоунаду

На потеху чужим господам.

 

Ошалелый заморский правитель

Тер глаза, потрясенно взирал,

Слыша пьяную речь:

"Все берите,

Не нужны нам Кавказ и Урал.

Володейте, не пикнем, не тронем

Никаких, даже малых табу,

Лишь бы нам с кумовьями на троне

Жировать на народном горбу.

В одночасье порушим ракеты,

Раз теперь мы до гробу друзья".

...Ах, Главком сорок пятого, где ты?

Как нам жить, если жить так нельзя?

Знать, Всевышний нас тычет и тычет

За доверчивость, глупость и бред.

...Черный ветер над Родиной свищет.

Кто ответит, придет ли рассвет?

 

Юрий Гайсенок

В ДРЕЗДЕНЕ

На одной из колонн при входе в Дрезденскую гале­рею начертано: «Музей про­верен. Мин нет. Проверял Ханутин».

 

Я возвращаюсь к той

минуте,

К той светлой, памятной

весне.

Российский человек

Ханутин

Свой пишет приговор

войне.

 

Разбитый Дрезден,

прокопчённый,

Качает древняя река…

Ханутин пишет на колонне.

Не на год пишет, на века.

 

Обычное: «Музей

проверен»,

С простой добавкою: «Мин

нет».

Не думая, что в том музее

Повесят и его портрет.

 

… И на сапёров

запылённых

Как на богов, что мир

спасли,

Глядит Сикстинская

мадонна

Глазами женщин всей

Земли.

 

Юрий Кузнецов

***

Тень от тучи родину нашарила.

Матушка!

Темно в твоих глазах,

Во все небо молния ударила.

Родина! Ведь это наш зигзаг.

 

Вся страна горит

подножным пламенем,

И глазами хлопает народ.

Матерь Божья,

хоть под красным знаменем

Выноси святых огнем вперед!

 

Полыхает наша фанаберия,

И все звезды в небе говорят:

Вот горит великое безверие,

Но его святые не горят!

 

Жизнь напустит

холода и голода,

Обобьет наш голос и бока.

Не удержит

ни серпа, ни молота

Наша угорелая рука.

 

Мы сойдемся

на святом пожарище —

Угли покаяния сбирать.

А друзья и бывшие товарищи

Будут наши угли воровать.

 

Забор

Покосился забор и упал,

Все заборы в России упали.

Голос свыше по пьянке сказал,

Что границы прозрачными стали.

 

Это верно: я вижу простор,

Где гуляет волна за волною,

Потому что упал мой забор

Прямо в море — и вместе со мною.

 

Оглянуться назад не успел

На поля и могилы родные.

На два голоса с ветром запел:

— Ой вы, кони мои вороные!

 

Позабыл я про радость труда,

Но свободно дышу на просторе.

И уносит меня в никуда

На родном деревянном заборе.

 

Олег Шестинский

***

Демократическое большинство

сегодня не ссылает никого.

Зачем ссылать? Страна и так, как ссылка!

Жизнь отдана на откуп торгаша,

и тешится озябшая душа,

как при вождях: буханка да бутылка…

 

***

Ну, ладно, — дорожают соль, крупа…

А тут подорожали и гроба!..

И нищие, теряясь от потери,

хоронят близких в драных простынях…

Не снилось это даже в жутких снах,

а было лишь при море и холере.

 

Николай МЕЛЬНИКОВ

Песни Николая Мельникова, молодого, но уже хорошо известного и любимого многими поэта, исполнялись на фестивале. Лауреат премии "Соловьи, соловьи" он, как и Фатьянов, тоже родом из глубины России — из маленькой брянской деревни.

Три его стихотворения-песни мы дарим нашим читателям.

 

 

Поставьте памятник деревне

на Красной площади, в Москве,

там будут старые деревья,

и будут яблоки в траве.

И покосившаяся хата

с крыльцом, рассыпавшимся

в прах, и мать убитого солдата

с позорной пенсией в руках.

И два горшка на частоколе,

и пядь невспаханной земли,

как символ брошенного поля,

давно лежащего в пыли.

И пусть поет в тоске и боли

непротрезвевший гармонист

о непонятной «русской доле»

под тихий плач и ветра свист.

Пусть рядом робко встанут

дети, что в деревнях еще растут, —

наследство их на белом свете

 

все тот же черный рабский

труд.

Присядут бабы на скамейку,

и все в них будет как всегда —

и сапоги, и телогрейки,

и взгляд потухший... в никуда.

Поставьте памятник деревне,

чтоб показать, хотя бы раз,

то, как покорно, как безгневно

деревня ждет свой смертный час.

Ломали кости, рвали жилы,

но ни протестов, ни'борьбы,

одно лишь «Господи, помилуй!»

и вера в праведность судьбы...

Поставьте ж памятник

N деревне!

На Красной площади, в Москве!

Там будут старые деревья,

и будут яблоки в траве.

 

Поле Куликово

Высока ковыль-трава поля Куликова,

будто нам для вечных снов выстелен ковер,

покидая отчий дом, мы давали слово —

лучше встретить смерть в бою, чем нести позор!

 

Скоро поле тишины станет полем брани,

скоро ночь уйдет долой, унося туман,

скоро копья зазвенят в чужеземном стане,

и взовьется в синеву знамя у славян!

 

Исчерпалось до конца русское терпенье,

встанем, братья, в полный рост

на земле родной, —

не впервой нам принимать ратное крещенье

и из пепла воскресать тоже не впервой.

 

Наша слабость — наша рознь —

в прошлом остается,

путь раздоров и обид мы прошли сполна...

Упаси нас впредь, Господь, меж собой бороться,

коли Родина одна нам навек дана.

 

Пусть поможет острый меч да скакун крылатый,

не скорбите ни о чем в этот светлый час!

С нами Бог! За нами Русь! Наше дело свято,

кто останется в живых, тот помянет нас!

1992 г.

 

Песня Победы

Добивают Россию предатели,

а она все жива, непокорная,

на последнем своем издыхании

уповая на помощь Господнюю,

но спасенье придет — обязательно!

Канет в Лету эпоха позорная,

канет в Лету эпоха страдания,

истерзавшая душу народную!

 

Который день, который год страна моя во мгле,

как будто бедный мой народ не на своей земле,

без объявления войны нас ловко взяли в плен,

но Бог велик, и скоро мы поднимемся с колен!

 

Поглумились над нашею славою —

все распродано, все в разорении,

слово «русский» теперь — запрещенное,

и «Отечество» — слово запретное,—

чтоб не быть нам Великой державою,

чтобы жить нам в грязи и в презрении...

Поднимайся же, племя крещеное,

и скажи свое слово ответное!

 

Который день, который год страна моя во мгле,

как будто бедный мой народ не на своей земле,

без объявления войны нас ловко взяли в плен,

но Бог велик, и скоро мы поднимемся с колен!

 

Смут великих мы видели множество

и стояли над бездной глубокою,

но единством и верой Христовою

находили дорогу спасения...

И тогда — трепетали ничтожества,

кто — бежал в заграницу далекую,

кто — вставал под секиру суровую,

а иные... просили прощения...

 

Который день, который год страна моя во мгле,

как будто бедный мой народ не на своей земле,

без объявления войны нас ловко взяли в плен,

но Бог велик, и скоро мы поднимемся с колен!

1994 г.

 

 

Николай ДОРИЗО

Забастовка писателей?

Бастуют писатели.

Писатели наши бастуют.

Уже третий месяц

Лежат перед ними

пустые листы.

Поэты,

прозаики,

молча они протестуют

Против бесправной

своей нищеты.

 

При этом

бастуют не те,

кто бездарны.

Бастует,

быть может,

великий талант,

Что Отечеству необходим.

Давайте представим,

что с ними

Некрасов и Блок

солидарны.

Что Шолохов

присоединяется

к ним:

Роман «Тихий Дон»

не написан.

Молчат в знак протеста

Державин,

Есенин,

Молчит Лев Толстой.

Решил бастовать

Достоевский.

И вместо

«Онегина»

пачка бумаги пустой.

Бастуют писатели

теми словами,

Что ими не сказаны.

Слышат в ответ:

— Вы не шахтеры.

Бастуйте,

черт с вами!

Сегодня

никто не заметит,

бастуете вы

или нет.

 

Вот, скажем,

шоферы автобусов.

Эти схватили

Своей забастовкой

за горло

народ.

Хотят,

чтобы тысяч пятнадцать

им в месяц платили,

Иначе

в столице

весь транспорт

замрет.

 

Без вас,

без писателей,

мы проживем!

Нынче время иному

богатству...

Неужто,

сограждане,

нам не понять,

Что гибель

от скверны духовной

грозит государству.

Где может

вот так безнадежно

поэт

бастовать?

 

 

Борис Гунько

***

И вновь Христос ошибся в людях,

и вновь распят.

И вновь все тот же жребий будет

для тех, кто свят.

И снова стыд объявлен хламом,

и честь не в счет.

И вновь кричат менялы в храмах:

«На хоз-рас-чет!»

 

И вновь Ученье вне закона,

оболган Бог.

И человечность в шею гонят

мешок и рок.

И выше всех приобретений

в ходу старье:

ветхозаветный шелест денег

и вопль «Мое!»

 

И вновь главенствует Хо-зя-ин!

Не Друг, не Брат!

И бескорыстье освистали.

Ликует враг.

 

И снова льется кровь народов

моей страны.

И снова правят бал уроды.

Пир Сатаны.

 

И вновь: на бедных и богатых

раздел судьбы.

И значит вновь возьмут когда-то
топор рабы.

 

Эдуард АСАДОВ

Перекройка

Сдвинув вместе

для удобства парты,

Две «учебно-творческие

музы»

Разложили красочную карту

Вывшего Советского Союза.

 

Молодость к новаторству

стремится.

И, рождая новые привычки,

Полная идей географичка

Режет карту

с бойкой ученицей.

 

Все летит со скоростью

предельной,

Жить, как встарь, —

сегодня не резон!

Каждую республику

отдельно

С шуточками

клеят на картон.

 

Гордую, великую державу,

Что крепчала

сотни лет подряд,

беспощадно ножницы кроят.

И — прощай, величие

и слава!

 

От былых дискуссий

и мытарств

Не осталось даже и

подобья:

Будет в школе новое

пособье

«Карты иностранных

государств».

 

И, свершая жутковатый

«труд»,

Со времен Хмельницкого

впервые

Ножницы напористо стригут

И бегут, безжалостно бегут

Между Украиной и Россией.

 

Из-за тучи вырвался закат,

Стала ярко-розовою

стенка.

А со стенки классики

глядят:

Гоголь, Пушкин, Чехов и

Шевченко.

 

Луч исчез и появился вновь.

Стал багрянцем

наливаться свет.

Показалось вдруг,

что это кровь

Капнула из карты

на паркет...

 

Где-то глухо громыхают

грозы,

Ветер зябко шелестит

в ветвях.

И блестят у классиков

в глазах

Тихо навернувшиеся слезы...

17 февраля 1992 г.

 

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.