Южно-Сахалинск — Чита (Время в полете: 2,5 часа)

Южно-Сахалинск — город из серии «Уважаемые пассажиры, мы приземляемся, пожалуйста, пристегните ремни и переведите часы на пятнадцать лет назад».

Первое, что меня поразило в аэропорту: огромное количество белых голов. В основном, конечно, крашеных, но были и настоящие. После Узбекистана блондины казались редким природным извращением, вроде сиамских близнецов.

Разумеется, вы догадываетесь, что именно я сделал, едва сойдя с трапа самолета. Ну да, все верно: купил батарейки для плейера и поймал волну местного радио. В том месте, откуда я прилетел, батарейки не продавались, а о таком чуде, как FM-радиостанции с европейской музыкой, там не слышали даже искушенные меломаны.

После этого я купил МЧСовцам водки и поехал в гости. На столе стояли красная рыба и красная икра, а у мужчин за столом были красные рожи. Они пили алкоголь и орали о своем:

— Винтокрылая машина — красивая машина! Я — парень, преданный малой авиации! Малой, понимаешь?

Это были крепкие мужчины с громкими голосами, которые обычно бывают у глухих… с вонючими пахитосками в нагрудных карманах рубашек… с плоскими животами, жесткими рыжими усами и прижатыми к голове ушами… когда такие мужчины ходят в баню, видно, что у них коричневые шеи и коричневые кисти рук, а остальное тело не просто белое, а почти синее… это были мужчины, способные выпить за ночь несколько литров водки, но не способные с утра об этом вспомнить… это были отличные люди.

Дом — это когда ты приезжаешь и звонишь друзьям: «Ура! Я вернулся!» Но в Петербурге мне совсем некому позвонить… с таким же успехом я могу набрать произвольно выбранный номер в этом городе.

Раз мне некому сообщить, что я вернулся, значит, можно считать, будто я совсем и не уезжал… разумно?

С утра один из МЧСовцев на стареньком «Москвиче» отвез меня в аэропорт купить билет, а потом все повторилось опять.

Утром третьего дня я заметил, что жена хозяина посматривает на меня косо. Когда хозяин проснулся, выпил пива и почистил зубы, я сказал, что спасибо, но я, наверное, пойду.

— У тебя самолет когда?

— В пять утра.

— Ну и куда ты в такую рань?

— Погуляю. Полюбуюсь красотами.

— На море поедешь?

— Здесь есть море?

— Ты чего! Охотское море! Тихий океан! Горбуша на нерест идет! Такая рыбалка!

Я расспросил, как доехать от его дома до Охотского моря. Это оказалось несложно. Хозяин дома долго пожимал мне руку и даже выскочил в тапочках проводить на улицу, а там наклонился к моему уху и занял немного денег на алкоголь.

Сам город представлял собой двенадцать улиц, зажатых между четырьмя холмами, которые здесь следовало называть сопками.

Я вышел на центральный проспект. Там имелся ларек с пивом «Балтика». Возле него стоял мужчина, а вокруг мужчины бегал ребенок лет пяти и просил, чтобы папа купил ему конфет, но папе было не до того: он пил пиво со своей старшей дочерью.

Вокзал был грязен и пуст. Чем ближе к нему, тем больше пьяных сахалинских мужчин лежало на асфальте.

Особенностью местной железной дороги было то, что рельсы были проложены не в два параллельных ряда, а только в один. Паровозик отправлялся в путь, доезжал до конечной станции и по тем же самым рельсам ехал назад.

В вагоне, помимо меня, ехал лишь один пассажир. Разумеется, смертельно пьяный. Он громко, на два голоса, разговаривал сам с собой. Других желающих пообщаться не нашлось.

Я понемногу начал вспоминать, какая она, Россия.

Смешно: когда мне было шестнадцать лет… ну, от силы семнадцать, я составил план, программу, в соответствии с которой собирался прожить жизнь. Каждому возрасту там соответствовала определенная денежная сумма.

Дословно, разумеется, не помню, но были там пункты вроде: «К 21 году кончить ВУЗ и купить автомобиль… к 23-м жениться и переехать в четырехкомнатную квартиру».

Квартира, в которой я живу, все еще не очень большая. Автомобиля у меня нет и, наверное, никогда не будет. Зато я женился. Что было, то было. Все вообще произошло очень похоже… но все равно совсем не так.

Впервые в жизни какие-то деньги появились у меня год назад. То есть плавного накопления до этого не то что не было, а был бред собачий, и вообще, хорошо, что я не помер с голоду.

Все изменилось после выхода романа, подписанного моей фамилией. Очень быстро модная московская газета начала приторговывать футболками с моим изображением… в книжных магазинах появились плакаты с моим изображением… в глянцевых журналах публиковались рассказы обо мне, сопровождаемые моим изображением… даже в мюзик-шопах продавался CD, включив который, можно было послушать мой голос, а на вкладыше которого виднелось мое изображение.

Издатели выстраивались в очередь… совали купюры в замочную скважину моей запертой двери, просили взять и опять красиво помереть… по просьбе читателей…

Мне не хотелось больше умирать. Хотелось жить. Но я не знал, с чего начать.

Именно издатели подсадили меня на деньги… зависимость оказалась похлеще, чем от героина. Ты берешь в руки первую купюрку… как шприц… ты думаешь, что сильный парень, справишься… но ты проиграл уже в эту минуту.

Ты решаешь немного заработать… просто чтобы не думать о деньгах… и мир радостно дает тебе заработать, но ни о чем, кроме денег, думать ты больше не можешь.

Издательский бизнес — сволочное занятие. Когда-нибудь я расскажу вам обо всех его секретах, но не сегодня, идет?

За первые три месяца карьеры писателя я заработал не меньше $7000. С одной стороны — скромненько. Московские редактора зарабатывают и побольше. С другой стороны — в год должно было получиться около $28 000. Правда, лафа кончилась гораздо быстрее, чем через год.

Тем не менее, я успел купить себе жалюзи на окно в кухне, умную, как говорящий попугай, стиральную машину, дорогой стульчак на унитаз, моющий пылесос «Rowenta», машинку, чтобы брить голову, телевизор с самой большой диагональю, какой только бывает, коляску новорожденному сыну, компьютер и удобный стул, чтобы сидеть за компьютером, целую кучу модной одежды, индийских курительных палочек, лосьонов для бритья, мебели, ароматизированной туалетной бумаги, корма для аквариумной черепахи…

Еще я купил себе навороченный телефонный аппарат с автоответчиком. Мне нравилось с ним баловаться. Сперва я замогильным голосом записал на нем такой текст: «Если вы срочно не повесите трубку, то в ухо вам вонзится отравленная стрела. До выстрела осталось три секунды… две…»

Потом мне показалось, что это не смешно, и вместо предыдущего текста я записал такой: «Подумайте, на хрена вы звоните мне? Позвоните лучше родителям».

Трубку я не брал принципиально. Просто лежал и слушал реакцию тех, кому было не лень набрать мой номер.

Прежде ничего этого у меня не было. Не было даже дома, куда все это добро можно было бы сложить. Потом дом появился, и первое, о чем я подумал: а не сжечь ли мне его на хер, как думаете?

Жизнь напоминала дешевое порно. Тот же поток мутных физиологических жидкостей. То же полное отсутствие внятного сюжета.

Заработать денег. Купить новые ботинки «Доктор Мартенс». Сидя перед экраном с MTV, дождаться пока ботинки порвутся. Заработать денег на новые. Сидя перед экраном…

Протрезветь не удавалось неделями. Ну и, конечно, девушки…

Скоро я умру. Тоже стану мутной физиологической жидкостью. Донашивать «Доктора» и досматривать модные клипы станет кто-то еще… кто-то следующий.

Года четыре назад я, помню, сидел в небольшом баре. Бар располагался на центральной площади городка в северной Франции.

Вокруг орали и махали руками похожие на носатых кавказцев смешные люди — французы. Я сидел спиной ко входу. Тишина повисла резко. Отвесив челюсти, французы круглыми глазами смотрели мне за спину.

Я оглянулся. В дверях стоял мужчина в косухе, узких рваных джинсах и остроносых сапогах.

Хищный профиль. Седые волосы до плеч. Серебряные перстни на узловатых пальцах. Образцово-показательный персонаж movie про ужасы на Среднем Западе.

Французы не сомневались, что сейчас персонаж начнет приставать к женщинам и тырить пирожные. А я вот не испугался. Я не был знаком с мужчиной, но много раз видел его портреты.

Мужчина был не ангелом ада, но вестником рая. Его звали Ги Жильбер — «священник в косухе». Знаменитый на весь мир отец Ги евангелизировал парижских рокеров, портовых шлюх и наркоманов.

Священник купил себе кофе. Я извинился и попросил разрешения к нему подсесть. Мы поболтали.

Я спрашивал отца Ги, сложно ли ему работать с подобной публикой? Он отвечал, что сейчас ничего… сейчас полегче… а вот сначала… слева у него не осталось ни одного несломанного ребра… зато многие из его первых клиентов сегодня завязали с героином и проституцией… живут в нормальных семьях.

С тех пор я не встречал отца Ги ни разу. Но часто вспоминал о том, как давным-давно разговаривал с ним в маленьком баре в маленьком французском городке.

Можно ли ходить в косухе и быть хорошим человеком? Вернее, так: можно ли ходить в косухе, узких рваных джинсах и рок-н-ролльных тишотках и при этом являться самым настоящим святым?

Что есть грех? Что — любовь? Как мне жить в этом странном мире? Я имею в виду: что мне делать, чтобы ПРАВИЛЬНО прожить жизнь в этом странном мире?

Я вспоминал носившего косуху священника, и мне казалось, что я знаю верный ответ.

Поселок, в котором я вылез из поезда, уступами спускался с сопок. Деревьев на сопках не было, а было то, что осталось от последнего пожара: скелеты деревьев… серые сталактиты… кариесные зубы земли.

Сам поселок, как компьютерная игра, состоял из нескольких уровней. Последний располагался почти у Тихого океана, однако между ним и прибоем сумела уместиться еще безымянная речка. В самом глубоком месте — приблизительно по щиколотку. Туда и шла на нерест горбуша.

Местная рыбалка меня поразила. Рыбаки стояли вдоль берега. На них были пиратские ботфорты до самого паха.

Из воды торчали черные горбы лососей. В руках рыбаки держали спиннинги. Длинная леска заканчивалась крючком, изготовленным из трех скрученных вместе гвоздей.

Рыболовы почти без замаха выбрасывали крючок вперед, цепляли рыбин за спины, подтягивали к берегу, выдавливали икру в чумазые гнутые ведра, а пустых, как допитая бутылка, горбуш бросали под ноги. Пляж был усыпан вонючими рыбьими трупами.

Я снял кеды, закатал брюки и походил по реке. Горбуши глядели на меня желтыми глазами. В реке не хватало воды, чтобы скрыть рыб целиком.

Потом я сел на песок и выкурил сигарету. Рыбаки вытащили из воды еще полкило красной икры, но на этом утомились, подцепили свои ведра и убрели в поселок. По песку рядом со мной пробежал крошечный крабик.

За моей спиной лежал океан. Из песка торчали камешки и обсосанные волнами осколки японских пивных бутылок. Океан был тих.

Разумеется, мне хотелось все это сфотографировать. Приезжая в незнакомые края, люди давно не смотрят вокруг, кроме как в объектив.

Ерунда, что срок хранения фотоснимков составляет десять лет, а видеокассет — пятнадцать и уже ваши дети будут не в состоянии рассмотреть ни единой картинки из семейного архива. Зато, щелкнув камерой, вы можете считать себя собственником вселенной.

Я потихоньку пошел к станции. Поднялся по деревянной лестнице на более высокий уровень поселка, прогулялся по паре пустынных улиц. Дома, в которых жили русские, были просто домами. Те, где жили корейцы, поражали воображение. В них, например, поверх крыш были набросаны связки вонючих, как аптека, длинных зеленых водорослей.

В поселковом магазине можно было приобрести подсолнечное масло, сахарный песок, шоколадку «Сникерс» и шестнадцать сортов водки.

Неподалеку от железнодорожных касс на яшиках были разложены корейские холодные закуски. Рядом сидела продавщица: закутанная корейская бабушка. Между тем, как выглядела она, и тем, как выглядели ее товары, было много общего.

Старушка была очень молчаливая. Я спрашивал, можно ли попробовать вот это, и она кивала головой. А вот это? Новый кивок.

Не заплатив ни копейки, я довольно плотно пообедал корейской сырой рыбой, свиной кожей и капустой, замаринованной в соку местных древесных жуков… языка я не чувствовал после этого ровно двое суток.

Отойдя от старушки, я подумал, что на самом деле, с тех пор как опасность навсегда остаться в песках Центральной Азии отступила, мне постоянно хочется есть. Не есть, чтобы выжить… а так, пожевать от нефиг делать.

На железнодорожной станции несколько сахалинских мужчин играли в домино. Один сидел на неудобном белом табурете. Только присмотревшись, я сообразил, что это не табурет, а позвонок какого-то гигантского животного. Может быть, конечно, и динозавра, но скорее, все-таки, кита.

Один из мужчин поинтересовался, не за икрой ли я приехал.

— Нет.

— За крабами, что ли?

— Нет. Просто так. Посмотреть.

— А чего здесь смотреть? Ты сам откуда? Икры точно не нужно?

— Нет.

— Корейцы заебали. Видел корейцев?

— Видел.

— Мало их японцы топили.

— Вы не любите корейцев?

— Ты, что ли, любишь?

— Они съели вашу собаку?

— На катере во-он там в море отойти, там под водой баржу видно. Перед тем, как тут все бросить, японцы ими несколько барж нагрузили… и, это… с криками «Банзай!». Там все дно до сих пор белое.

— От чего?

— От черепов корейских.

— Все дно?

— Все дно.

Мы помолчали.

— А собаки у меня нет. Я — рыбак, понимаешь? Зачем мне собака?

Вчера в южно-сахалинском аэропорту я сказал девушке в кассе, что хочу долететь до Петербурга. Она ответила, что напрямую с Сахалина это невозможно, слишком большое расстояние, придется где-нибудь пересаживаться.

— Знаете, я в этих краях первый раз. Посоветуйте, где мне лучше пересесть?

— Лучше всего в Хабаровске. От нас берете билет до Хабаровска, а там есть рейсы и до Москвы, и до Петербурга. Но это немного дорого.

— Немного?

— Я бы на вашем месте взяла билет до Читы. Самолет вылетает завтра ночью. А там из Красноярска или Новосибирска — прямо куда вам нужно.

Ни одно из перечисленных географических названий ни о чем мне не говорило. Я просто заплатил за билет и сходил выкурить еще одну сигарету.

Зал аэропорта был пуст и пылен. Два газетных киоска, прилавок с пивом, чипсами, называемыми «Зяки-Зяки», и сахалинской рыбой в красивых банках. Жесткие ободранные кресла. Самой свежей газете, которую можно было здесь купить, уже исполнилась неделька от роду.

Рядом со мной сидела нетолстая женщина. Она вязала коричневый носок. Говорила, что это помогает убить время. Сел, начал вязать и не заметил, как время кончилось.

Женщина транзитом ехала домой аж с Камчатки. Говорила, что там до сих пор лежит снег.

— Хочешь, книжку дам?

— Зачем?

— Почитаешь. Хорошая книжка.

— Как называется?

— Не знаю. Но книжка — что надо. В голове не застревает.

— В смысле?

— Просто убить время. Очень легкая книжка.

Я отказался. Женщина не поняла почему.

Она еще несколько раз пыталась со мной заговорить. Переживала, что раньше все пассажиры общались, болтали, убивали время, а теперь все молчат.

— Точно читать не будешь?

— У меня сложные отношения со временем. Когда-нибудь я вам расскажу.

— Да?

— Да. Я не хочу, чтобы мое время было убито. Пусть оно просто пройдет, понимаете?

— Как это?

— Вы ведь не убиваете вымирающих животных?

— Нет.

— Жизнь — это и есть время… определенное количество времени… кажется, что его много… а потом проснешься, и вокруг лишь трупы зарезанных часов, а никакой жизни уже не осталось.

— Куда тебе столько времени?

— Не знаю. Сколько-нибудь часов можно продать. Поменять на деньги. И вообще…

— Часто продаешь?

— Я бы продавал часто, да мало кто покупает. Так что обычно я дарю. Вернее, пытаюсь дарить.

— Знаешь что?

— Что?

— Странный ты парень, вот что.

В аэропорту предстояло сидеть до пяти часов утра. Сперва я пытался заснуть. Это было невозможно. Потом я начал считать, сколько времени сейчас в Петербурге. Потом я понял, что времени как раз столько, чтобы позвонить жене.

Переговорный пункт уже закрылся. Я спросил у женщины в «Информации», сколько будет стоить, если я позвоню с ее телефона в Петербург. Названная цифра меня устроила. Не устроило то, что, выдав мне телефонный аппарат, женщина по пояс высунулась из окошечка и внимательно слушала, о чем я разговаривал.

Я пытался встать к ней боком, отодвинуться как можно дальше. Но у аппарата был короткий провод.

Там, куда я звонил, стояли белые ночи. Трубку жена взяла почти сразу.

— Привет. Это я.

— Я не пропал.

— Так вышло. Пойми, просто так вышло.

— Нет… Нет… Я не оправдываюсь. Нет… Нет…

— С Сахалина. Это остров, около Японии… Я тоже не знаю, как меня сюда занесло…

— Нет, до этого я неделю был не на Сахалине. Расскажу, когда приеду… Скоро… Я приеду уже скоро…

— Мне наплевать, кто звонил… Тем более мне наплевать на голландцев.

— На тебя — нет. На тебя — не наплевать. — Я поэтому и звоню.

— НО ВСЕ ВЕДЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ ТАК!

— Прости. Честно — прости. Я скоро буду.

— Помнишь вечер, когда я уезжал? Тебе не хотелось готовить, на ужин у нас была всего одна куриная нога, а нас было двое, и ты сказала, что не голодна, чтобы отдать ее мне… помнишь?…

— Да ни к чему. Просто вспомнилось.

— Я тоже тебя люблю. Сильно.

Я положил трубку и заплатил за разговор. Через полтора часа женщина в синей форме проверила у пассажиров билеты, велела подождать, а потом пешком отвела в самолет.

На поле стояли всего три самолета. В крошечный «Ил-18» нужно было взбираться по приставной железной лестнице. В нескольких метрах от самолета начинались заросли желтой травы.

Разбег перед взлетом был короткий и сильный, как удар в нос, вдребезги разносящий очки.

Уши закладывало, но стюардесса принесла мне минеральной воды. В проходе между креслами бегали сразу три собачки: пудель и две дворняги. Хозяева дремали в креслах.

Потом я заснул.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: