КВАЗИВОСПОМИНАНИЯ ДРУГОГО «Я»

— Не скажешь ли ты, что происходит? — спросил меня Нестор, когда мы собрались вместе в тот вечер. — куда вы вдвоем ездили вчера?

Я забыл рекомендацию ла Горды не говорить о происшедшем с нами и стал им рассказывать, что мы поехали сначала в близлежащий городок и обнаружили там заинтересовавший нас дом. Всех их, казалось, охватила внезапная дрожь. Они встрепенулись, посмотрели друг на друга, а затем на Горду, как бы ожидая, что она расскажет им дальше об этом.

— Что это был за дом? — спросил Нестор.

Прежде чем я начал говорить, Горда прервала меня. Она начала рассказывать торопливо и почти неразборчиво. Мне было ясно, что она импровизирует. Она употребляла слова и даже фразы на языке масатек. Она бросала на меня украдкой взгляды, которые передавали молчаливую просьбу ничего не говорить об этом.

— Как насчет твоих сновидений, нагваль? — спросила она с облегчением, как человек, который выпутался из трудного положения. — нам бы хотелось всем знать обо всем том, что ты делаешь. Я думаю, очень важно, чтобы ты рассказал нам об этом.

Она наклонилась ко мне и осторожно, как только могла, прошептала мне на ухо, что из-за того, что произошло с нами в оасаке, я должен рассказать им о своем сновидении.

— Почему это должно быть важным для вас? — спросил я громко.

— Я думаю, что мы очень близки к концу, — сказала Горда бесстрастно. — все, что ты сейчас скажешь или сделаешь, представляет для нас сейчас величайшую важность.

Я рассказал им содержание того, что считал своим настоящим сновидением. Дон Хуан рассказывал мне, что нет смысла обращать особое внимание на наши попытки. Он дал мне эмпирическое правило. Если я вижу одно и то же три раза, то я должен уделить особое внимание этому; в остальных случаях попытки неофита будут простой ступенью в построении третьего внимания.

Однажды во сне я увидел, что проснулся, и выскочил из постели, тут же обнаружив самого себя, спящего в кровати. Я наблюдал себя спящего и имел достаточно самоконтроля, чтобы вспомнить, что я нахожусь в сновидении. Тогда я последовал указаниям дона Хуана, которые состояли в том, чтобы избегать внезапных встрясок и удивлений и воспринимать все спокойно. Сновидящий, говорил дон Хуан, должен быть погружен в бесстрастное экспериментирование.

Вместо того, чтобы рассматривать свое спящее тело, сновидящий выходит из комнаты. Я внезапно оказался, непонятно, каким образом, снаружи комнаты. И у меня было такое впечатление, что я оказался там мгновенно. Когда я остановился, то холл и лестница показались мне громадными. Если что и испугало меня той ночью, так это размеры этих сооружений, которые в реальной жизни были вполне нормальными. Холл был около 15 метров длиной, а лестница — 16 ступенек.

Я не мог себе представить, как преодолеть те огромные расстояния, которые воспринимал. Я находился в неподвижности, а затем что-то заставило меня двигаться. Однако я не шел, я не чувствовал своих шагов. Совершенно неожиданно я оказался держащимся за перила. Я мог видеть кисти и предплечья рук, но не чувствовал их. Я удерживался при помощи какой-то силы, которая была никак не связана с моей мускулатурой, насколько я ее знаю. То же самое произошло, когда я попытался спуститься с лестницы. Я не знал, как ходить. Я не мог сделать ни шага, будто мои ноги были склеены вместе. Наклоняясь вперед, я мог видеть мои ноги, но не мог двинуть их ни вперед, ни вбок, ни поднять их к груди.

Казалось, я прирос к верхней ступеньке. Я чувствовал себя чем-то вроде тех пластмассовых кукол, которые могут наклоняться в любом направлении до тех пор, пока не примут горизонтального положения лишь для того, чтобы вес тяжелых оснований поднял их вертикально <"ванька-встанька">.

Я предпринимал огромные усилия, чтобы идти и шлепал со ступеньки на ступеньку, как полунадутый мяч. Мне потребовалось невероятно большое внимание, чтобы добраться до первого этажа. Я никак не могу иначе это описать. Определенное внимание потребовалось, чтобы сохранить свое поле зрения, чтобы не дать ему распасться на мимолетные картины обычного сна.

Когда я наконец добрался до входной двери, я не мог ее открыть. Я пытался отчаянно, но безуспешно. Затем я вспомнил, что выбрался из своей комнаты, выскользнув из нее, как если бы дверь была открыта. От меня потребовалось только вспомнить то чувство выскальзывания, и внезапно я был уже на улице. Было тепло. Особая свинцово-серая темнота не позволяла мне воспринимать никаких цветов. Весь мой интерес был тотчас притянут к широкому полю яркого света. Передо мной на уровне глаз я скорее вычислил, чем воспринял, что это был уличный фонарь, поскольку я помню, что такой фонарь находился сразу на углу, в шести метрах над землей. Тут я понял, что не могу привести свое восприятие в соответствующий порядок, чтобы можно было правильно судить, где есть верх, где низ, где здесь, где там. Все казалось необычным. У меня не было никакого механизма, как в обычной жизни, чтобы построить свое восприятие.

Все находилось на переднем плане, а у меня не было желания заниматься необходимой процедурой настройки восприятия.

Ошеломленный, я находился на улице, пока у меня не появилось ощущение, что я левитирую.

Я удерживался за металлический столб, на котором висели фонарь и уличный знак на углу. Сильный ветер поднимал меня вверх. Я скользнул вверх по столбу, пока не смог ясно разобрать название улицы: Аштон.

Несколько месяцев спустя, когда я снова оказался в сновидении, у меня уже был репертуар того, что мне надо было делать, глядя на свое спящее тело. В ходе своих регулярных сновидений я узнал, что в этих сновидениях значение имеет волевое усилие, а сама реальность тел значения не имеет. Я выскользнул из комнаты без колебаний, поскольку мне не нужно было открывать дверей, ни ходить, для того, чтобы двигаться. Именно память тормозит сновидящего. Холл и лестница уже не были такими большими, какими они показались мне в первый раз. Я проскользнул с большой легкостью и оказался на улице. Где пожелал себе передвинуться на три квартала дальше. Я воспринимал фонари, как очень беспокойное зрелище. Если я фокусировал на них свое внимание, они разливались неизмеримыми озерами света. Остальные элементы этого сновидения контролировать было легко. Дома были необыкновенно большими, но очертания были знакомы. Я колебался, что делать дальше. А затем, совершенно случайно, я понял, что если я не смотрю пристально на предметы, а только взглядываю на них, как мы это делаем в повседневной жизни, то могу приводить в порядок свое восприятие: другими словами, если я буквально следовал советам дона Хуана и принимал свое сновидение, как само собой разумеющееся, то я мог пользоваться способами восприятия, присущими повседневной жизни. Через несколько секунд окружающее стало контролируемым, хотя и не полностью знакомым.

В следующий раз, когда у меня было подобное сновидение, я отправился в любимую кофейню на углу. Причина, по которой я ее выбрал, была в том, что я обычно ранним утром шел туда пить кофе. В своем сновидении я увидел официантку, работавшую в ночную смену. Я увидел несколько человек, которые ели за стойкой, а в самом углу стойки я увидел любопытное лицо человека, которого я видел каждый день бродящим по университетскому городку. Он был единственным, кто действительно взглянул на меня. В ту же секунду, как я вошел, он, казалось, почувствовал это. Он повернулся и уставился на меня.

Несколько дней спустя я рано утром, в бодрствующем состоянии, в том же кафе встретил того же самого человека. Он бросил на меня взгляд и, казалось, узнал меня. Он очень испугался и стремглав убежал, не дав мне возможности заговорить с ним.

Когда я еще один раз пришел в то кафе, ход моих сновидений изменился. Пока я наблюдал за этим через улицу, вид стал совершенно иным.

Я больше не видел знакомых домов. Вместо этого я видел первобытную картину. Был ясный день, и я смотрел на заросшую долину. Болотистые, темно-зеленые, похожие на тростник растения покрывали все. Рядом со мной находился уступ скалы двух-трех метров высотой. Громадный саблезубый тигр сидел на нем. Я окаменел от ужаса. Мы долгое время пристально смотрели друг на друга.

Размеры зверя были поразительными, однако он не выглядел гротескным или непропорциональным. У него была великолепная голова, большие глаза цвета темного меда, массивные лапы, громадная грудная клетка.

Больше всего на меня произвела впечатление окраска его шкуры. Она была равномерно-коричневая, почти шоколадная. Цвет меха напоминал поджаренные кофейные зерна, только мех еще блестел; шерсть была странно длинной, но гладкой и чистой. Она не была похожа на мех пумы, волка или белого медведя. Мех выглядел похожим на что-то, никогда мной не виденное.

Начиная с этого времени, для меня стало обычным видеть этого тигра. Временами эта местность была затянута облаками или накрапывал дождь. Иногда я видел в долине дождь крупный, проливной. Временами же долина была залита солнцем. Довольно часто я видел в долине и других саблезубых тигров. Я мог слышать их своеобразный взвизгивающий рев — крайне отвратительный звук для меня.

Тигр ни разу не тронул меня. Мы смотрели друг на друга с расстояния 2-3 метров. Тем не менее я мог понять, чего он хочет. Он показывал мне особый способ дыхания. Я уже дошел в своих сновидениях до такой точки, что мог настолько хорошо имитировать дыхание тигра, что я начинал чувствовать, что сам превращаюсь в тигра. Я рассказал своим ученикам, что ощутимым результатом таких сновидений было то, что мое тело сразу стало более мускулистым.

Выслушав мой отчет, Нестор поразился, насколько их сновидения отличались от моих. У них были определенные задачи сновидения. Его задачей было находить лекарства от болезней человеческого тела. Задачей Бениньо было предсказать, предвидеть и найти решение всего, что касалось человека. Задачей Паблито было учиться строить.

Нестор сказал, что именно эти задачи были причиной того, что он занимался лекарственными растениями. Бениньо имел священные книги. Паблито был плотником. Он добавил, что до сих пор они только касались поверхности сновидения и ни о чем существенном они пока говорить не могут.

— Ты можешь думать, что мы много сделали, — продолжал он, — но это не так. Хенаро и нагваль все сделали для нас и этих четырех женщин. Самостоятельно мы еще ничего не сделали. Похоже на то, что нагваль учил тебя иначе, чем нас, — сказал Бениньо очень медленно и значительно. — ты, должно быть, был тигром и определенно опять в него превратишься. Именно это произошло с нагвалем. Он был вороной и еще в этой жизни опять превратился в нее.

— Проблема в том, что такой род тигра не существует больше, — сказал Нестор. — мы никогда не слышали, что бывает в таких случаях, — он повел головой, как бы приглашая всех присутствующих присоединиться к нему.

— Я знаю, что происходит, — сказала Горда. — я помню, что нагваль Хуан Матус называл это сновидением призрака. Он сказал, что никто из нас не совершал еще сновидения призрака, потому что в нас нет разрушения и насилия. Он сам никогда его не совершал. И он сказал, что тот, кто его делает, отмечен судьбой иметь помощников среди призраков и Олли.

— Что это значит, Горда? — спросил я.

— Это значит, что ты не такой, как мы, — ответила она бесстрастно.

Горда казалась очень возбужденной. Она поднялась и четыре или пять раз прошлась по комнате, прежде чем села около меня.

В разговоре наступил перерыв. Жозефина бормотала что-то невразумительное. Она тоже казалось очень нервной. Горда пыталась успокоить ее, обняв за плечи и поглаживая ее по спине.

— У Жозефины есть кое-что для тебя об Элихио, — сказала мне Горда.

Все посмотрели на Жозефину без слов, но вопрошающе.

— Несмотря на тот факт, что Элихио исчез с лица земли, — продолжала Горда, — он все еще один из нас, и Жозефина все время разговаривает с ним.

Все посмотрели друг на друга и сразу стали очень внимательны, затем все посмотрели на меня.

Они встречаются в сновидениях, — сказала Горда выразительно.

Жозефина глубоко вздохнула. Она казалась воплощением нервозности. Ее тело непроизвольно тряслось. Паблито лег на нее и стал энергично дышать диафрагмой, заставляя ее дышать в унисон с ним.

— Что он делает? — спросил я Горду.

— Что он делает? Разве ты не видишь? — резко ответила она.

Я прошептал, что понимаю, что он пытается ее расслабить, но его процедура для меня нова. Она сказала, что Паблито передает Жозефине свою энергию, поместив среднюю часть своего тела, где у мужчины ее избыток, напротив матки Жозефины, где женщины хранят свою энергию.

Жозефина села и улыбнулась мне. Она выглядела совершенно расслабившейся.

— Я действительно все время встречаю Элихио, — сказала она. — он ждет меня каждый день.

— Как получилось, что ты никогда об этом не говорила? — спросил Паблито недовольным тоном.

— Она говорила мне, — прервала ее Горда, а затем вошла в длинные объяснения того, как много для всех нас означает доступность Элихио. Она добавила, что ожидала от меня знака, чтобы передать слова Элихио.

— Не ходи вокруг да около, женщина! — закричал Паблито. — скажи нам его слова.

— Они не для тебя! — крикнула ему Горда.

— Для кого же они тогда? — спросил Паблито.

— Они для нагваля, — крикнула Горда, указывая на меня.

Горда извинилась за то, что повысила голос. Она сказала, что все, что Элихио говорил, было сложным, загадочным, и она не может в этом разобраться.

— Я просто слушала его. Это все, что я могла сделать, слушать его, — продолжала она.

— Ты хочешь сказать, что тоже встречала Элихио? — тоном, в котором было максимум злости и ожидания, спросил Паблито.

— Да, — ответила Горда почти шепотом. — я не могла об этом говорить, потому что должна была ждать его.

Она указала на меня, а затем резко толкнула меня обеими руками. Я моментально потерял равновесие и шлепнулся на бок.

— Что это такое?

— Что ты с ним делаешь? — спросил Паблито тоном очень сердитым.

— Это что, было проявлением индейской любви? — я повернулся к Горде. Она сделала губами знак, чтобы я успокоился.

— Элихио сказал, что ты — нагваль, но ты не для нас, — сказала мне Жозефина.

В комнате настала мертвая тишина. Я не знал, как воспринимать заявление Жозефины, и ждал, пока заговорит кто-нибудь другой.

— Ты чувствуешь облегчение? — уколола меня Горда.

Я сказал им всем, что у меня вообще нет никакого мнения по выбору того или иного пути. Они выглядели, как рассерженные дети.

У Горды был вид хозяйки церемонии, которая была очень недовольна. Нестор поднялся и посмотрел на Горду. Он сказал ей что-то на языке масатек. Это прозвучало как команда или просьба.

— Расскажи нам все, что ты знаешь, — продолжал он по-испански. — ты не имеешь права играть с нами и держать при себе нечто столь важное.

Горда запротестовала. Она сказала, что удалила все, что знала, по просьбе Элихио. Кивком головы Жозефина подтвердила ее слова.

— Он говорил все это тебе или Жозефине? — спросил Паблито.

— Мы были все вместе, — сказала Горда едва слышным шепотом.

— Ты хочешь сказать, что вы с Жозефиной были вместе в сновидении? — у Паблито перехватило дыхание.

Удивление в его голосе, казалось, соответствовало тому потрясению, которое, казалось, прокатилось по всем остальным.

— Что же в точности сказал Элихио вам двоим? — спросил Нестор, когда прошел шок.

— Он сказал, что я должна пытаться помочь нагвалю вспомнить его левую сторону, — сказала Горда.

— Ты понимаешь, о чем она говорит? — спросил меня Нестор.

Было бы невероятным, если бы я понимал. Я сказал, чтобы они обратились за ответом к самим себе. Но никто из них не высказал никаких предположений.

— Он говорил Жозефине и другие вещи, которые она не может вспомнить, — сказала Горда. — поэтому мы действительно в трудном положении. Элихио сказал, что ты определенно нагваль и что ты должен нам помочь. Но что ты не для нас. Только вспомнив свою левую сторону, ты сможешь взять нас туда, куда мы должны идти.

Нестор заговорил с Жозефиной отеческим голосом, побуждая ее вспомнить, что сказал Элихио, не настаивая на том, чтобы я вспомнил что, что, вероятно, было каким-то кодом, поскольку никто из нас не видел в этом никакого смысла.

Жозефина моргала и гримасничала, как если бы на нее давил тяжелый груз — она и выглядела в действительности тряпичной куклой, которую расплющили. Я с тревогой наблюдал за ней.

— Не могу, — сказала наконец она. — когда он со мной разговаривает, я знаю, что он говорит, но сейчас я не могу сказать, что это было.

Ты не помнишь каких-нибудь слов? — спросил Нестор. — каких-нибудь отдельных слов?

Она высунула язык, потрясая головой с боку на бок, взвизгивая одновременно.

— Нет, не могу, — сказала она через секунду.

— Какого рода сновидениями ты занимаешься? — спросил я.

— Только теми, которые я знаю, — бросила она.

— Я рассказывал тебе, как делал их я, — сказал я. — теперь расскажи мне о своих.

— Я открываю глаза и вижу стену. Она, как стена тумана; там меня ждет Элихио. Он проводит меня через нее и показывает мне разные вещи. Я не знаю, что мы делаем, но мы что-то делаем вместе, и потом я возвращаюсь и забываю то, что видела.

— Как оказалось, что ты пошла с Гордой? — спросил я.

— Элихио сказал, чтобы я привела ее, — сказала она. — мы вдвоем подождали Горду, и, когда она вошла в свое сновидение, мы схватили и протолкнули сквозь стену ее. Мы сделали это дважды.

— Как вы схватили ее? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Жозефина. — но я подожду тебя, и тогда ты узнаешь.

— Ты можешь схватить любого? — спросил я.

— Конечно, — ответила она, улыбаясь. — но я не делаю этого потому, что это не нужно. Я схватила Горду потому, что Элихио говорил мне, что он хочет ей что-то сказать, потому что она умнее меня.

— Тогда Элихио говорил тебе то же самое, Горда, — сказал Нестор с твердостью, какая была мне не знакома.

Горда сделала необычный жест, опуская голову, приоткрывая углы рта, пожимая плечами и подняв руки над головой.

— Жозефина рассказала тебе, что происходило, — сказала она. — я не могу вспомнить, Элихио говорит на другой скорости. Он говорит, но мое тело не понимает его. Нет. Мое тело не сможет вспомнить, вот в чем дело. Я лишь знаю: он сказал, что нагваль, который здесь, вспомнит и возьмет нас туда, куда нужно идти. Он не мог сказать мне больше, потому что времени было мало. Он сказал, что кто-то, но я не помню, кто, ждет именно меня.

— Это все, что он сказал? — наседал Нестор.

— Когда я увидела его вторично, он сказал, что все мы должны будем вспомнить свою левую сторону, рано или поздно, если мы хотим попасть туда, куда нам надо идти. Но вот он должен вспомнить первым. — она указала на меня и опять толкнула так же, как прежде. Сила ее толчка заставила меня покатиться по полу, как мяч.

— Зачем ты это делаешь, Горда? — спросил я, несколько недовольный.

— Я пытаюсь помочь тебе вспомнить, — сказала она. — нагваль Хуан Матус говорил мне, что тебя надо время от времени толкать, чтобы ты встряхнулся.

Совершенно внезапно Горда обняла меня:

— Помоги нам, нагваль, — просила она. — если ты этого не сделаешь, нам лучше умереть.

Я был близок к слезам. Не столько из-за......, сколько потому, что что-то боролось во мне, внутри. Это было что-то такое, что все время прорывалось наружу с тех пор, как мы посетили город. Мольба Горды разрывала сердце. У меня опять начался приступ того, что походило на гипервентиляцию. Холодный пот залил меня. Затем мне стало плохо с животом. С безграничной нежностью Горда ухаживала за мной.

Верная своей тактике ожидания, Горда не хотела обсуждать наше совместное видение в оасаке. Целыми днями она оставалась замкнутой и решительно незаинтересованной. Она не собиралась обсуждать даже то, что мне стало плохо. Так же поступали и остальные женщины.

Дон Хуан обычно подчеркивал необходимость дождаться самого подходящего времени для того, чтобы избавиться от чего-либо, что мы держим, и я понял механику действия Горды, хотя был недоволен ее упорством в выжидании. Это не соответствовало нашим интересам. Я не мог находиться здесь слишком долго, поэтому я потребовал, чтобы мы все собрались вместе и поделились тем, кто что знает. Она была непреклонна.

— Мы должны ждать, — сказала она. — мы должны дать шанс нашим телам добраться до решения. Наша задача — это задача вспомнить не умом, а телом. Все понимают это.

Она испытующе посмотрела на меня. Она, казалось, высматривала намек, который показал бы ей, что я точно понял задачу. Я признал, что я полностью озадачен, потому что я был чужим. Я был один, в то время как они поддерживали друг друга.

— Это молчание воинов, — сказала она, смеясь, а затем добавила примирительным тоном: — это молчание не означает, что мы не можем разговаривать о чем-нибудь другом.

— Может быть, вернемся назад к нашему разговору о потере человеческой формы? — спросил я.

В ее взгляде было недовольство. Я многословно объяснил, что должен понимать значение всего, в особенности когда участвуют незнакомые концепции.

— Что в точности ты хочешь узнать? — спросила она.

— Что угодно, что ты захочешь рассказать мне, — сказал я.

— Нагваль говорил мне, что потеря человеческой формы приносит свободу, — сказала она.

— Я верю этому, но не ощущаю этой свободы пока что.

Последовала минута молчания. Она, очевидно, следила за моей реакцией.

— Что это за свобода, Горда? — спросил я.

— Свобода вспомнить свое «я», — сказала она. — нагваль сказал, что потеря человеческой формы подобна спирали. Она дает свободу вспоминать, а это, в свою очередь, делает тебя еще более свободным.

— Почему ты еще не чувствуешь этой свободы? — спросил я.

Она щелкнула языком и пожала плечами. Казалось, она была в затруднении или не желала продолжать наш разговор.

— Я связана с тобой, — сказала она. — до тех пор, пока ты не потеряешь человеческую форму, чтобы вспомнить, я не смогу узнать, что означает эта свобода. Но, может быть, ты не сможешь потерять человеческую форму до тех пор, пока не вспомнишь. Во всяком случае, нам не следует об этом разговаривать. Почему ты не пойдешь и не поговоришь с Хенарос?

Это прозвучало так, как будто мать посылает ребенка погулять. Я совсем не обиделся. Если бы так сказал кто-нибудь другой, то я легко мог бы принять это за враждебность или жалость.

Мне нравилось быть с ней. В этом была разница.

Я нашел Паблито, Нестора и Бениньо в доме Хенаро, занятых странной игрой. Паблито болтался в полутора метрах над землей, заключенный во что-то вроде кожаного корсета или сбруи, прикрепленной к его груди и запястьям. Корсет напоминал толстый кожаный жилет.

Посмотрев пристальней, я заметил, что Паблито в действительности стоит на толстых петлях, которые свисали с его жилета подобно стременам. Он был подвешен в центре комнаты на двух веревках, переброшенных через толстую круглую потолочную перекладину, которая поддерживала крышу. Каждая веревка была прикреплена к самому корсету над плечами Паблито при помощи металлического кольца.

Нестор и Бениньо держали каждый по веревке. Натягивая веревку, они держали Паблито в воздухе, стоя лицом друг к другу. Паблито изо всех сил держался за два тонких шеста, которые были установлены на полу и удобно входили в его стиснутые ладони.

Нестор был слева от Паблито, а Бениньо справа.

Игра походила на трехстороннее перетягивание каната, на отчаянную битву между тем, кто тянул, и тем, кто подвешен.

Когда я вошел в комнату, было слышно только тяжелое дыхание Нестора и Бениньо. Мышцы на их руках и шеях вздулись от напряжения.

Паблито следил за ними обоими, взглядывая на каждого из них попеременно мгновенным взглядом.

Все трое настолько ушли в свою игру, что даже не заметили моего присутствия, а если и заметили, то не могли прервать свою концентрацию, чтобы приветствовать меня.

В течение десяти-пятнадцати минут Нестор и Бениньо пристально смотрели друг на друга в полном молчании. Затем Нестор притворился, будто кусает свою веревку. Бениньо на это не попался, а Паблито поверил. Он усилил свою хватку левой рукой и зацепился ногами за шесты для того, чтобы усилить свое положение. Бениньо воспользовался этим моментом, сделал могучий рывок как раз в тот момент, когда Паблито ослабил хватку.

Рывок Бениньо застал Паблито и Нестора врасплох. Бениньо всем своим весом повис на веревке. Нестор был перетянут. Паблито отчаянно пытался уравновесить себя. Это было бесполезно. Бениньо выиграл игру.

Паблито выбрался из корсета и подошел ко мне. Я спросил его об их необычной игре. Ему, казалось, не хотелось рассказывать. Нестор и Бениньо примкнули к нам после того, как сняли свои приспособления. Нестор сказал, что их игра изобретена Паблито, который нашел эту конструкцию в своих сновидениях, а затем построил ее, как игру. Сначала это было устройство, чтобы напрягать мышцы двоих в одно и то же время. Кто-нибудь один, по очереди, бывал подвешенным, а затем сновидение Бениньо дало им возможность переделать игру так, чтобы все трое напрягали мышцы. Они также обостряли быстроту реакции зрения, оставаясь в состоянии бдительности иногда целыми часами.

— Теперь Бениньо думает, что это помогает нашим телам вспоминать, — продолжал Нестор. — Горда, например, чертовски здорово играет в эту игру. Она выигрывает всегда, в каком бы положении она ни находилась. Бениньо думает, что это потому, что ее тело вспоминает.

Я спросил, есть ли у них правило молчания. Они рассмеялись. Паблито сказал, что Горда больше всего хочет походить на нагваля Хуана Матуса, она намеренно подражает ему, вплоть до самых нелепых деталей.

— Вы не будете против, если мы поговорим о том, что произошло прошлой ночью? — спросил я в замешательстве, поскольку Горда была столь решительно против этого.

— Нам все равно, — сказал Паблито. — ты — нагваль.

— Бениньо тут вспомнил кое-что действительно таинственное, — сказал Нестор, не смотря на меня.

— Сам-то я думаю, что это был просто запутанный сон, но Нестор думает иначе.

Я с нетерпением ждал и кивком головы попросил их продолжать.

— Прошлой ночью он вспомнил, как ты учил его искать следы следы на мягкой почве, — сказал Нестор.

— Должно быть, это был сон, — сказал я. Я хотел рассмеяться над этим абсурдом, но они все трое смотрели на меня умоляющими глазами.

— Чепуха, — сказал я.

— В любом случае я лучше скажу тебе, что у меня тоже были похожие воспоминания, — сказал Нестор.

— Ты водил меня в какие-то скалы и показывал, как надо прятаться. У меня это не было сном. Я бодрствовал. Я шел с Бениньо за растениями и внезапно вспомнил, как ты учил меня. Поэтому я и спрятался так, как ты мне показывал, и напугал Бениньо до полусмерти.

— Я учил тебя?! — вскричал я. — как это может быть? Когда? — я начал нервничать. Казалось, они не шутили.

— Когда? В том-то и дело, — сказал Нестор. — мы не можем сказать, когда. Но Бениньо и я знаем, что это был ты.

Я чувствовал себя глубоко придавленным. Дышать было трудно. Я боялся, что мне опять станет плохо. Я решился тут же рассказать о нашем с Гордой совместном видении.

Рассказывая об этом, я расслабился. В конце рассказа я уже опять взял контроль над собой.

— Нагваль Хуан Матус оставил нас чуть приоткрытыми, — сказал Нестор. — все мы видим немножко. Мы видим дыры в людях, у которых были дети, а также время от времени мы видим небольшое сияние в людях. Поскольку ты не видишь совсем, похоже на то, что нагваль оставил тебя совсем закрытым для того, чтобы ты сам открылся изнутри. Теперь ты помог Горде, и она не то видит внутри, не то выезжает на тебе.

Я сказал, что то, что случилось, могло быть случайным.

Паблито решил, что нам следует пойти на любимую скалу Хенаро и посидеть там, сблизив головы вместе. Двое остальных нашли эту идею блестящей. Я не возражал. Хотя мы сидели очень долго, ничего не произошло. Тем не менее, они неплохо отдохнули.

Пока мы были на скале, я рассказал им о тех двух людях, которые, по мнению Горды были доном Хуаном и доном Хенаро. Они соскочили с камня и буквально потащили меня в дом Горды. Нестор был возбужден больше всех. Он был почти невменяем. Единственное, чего я смог от них добиться, так это то, что все они ожидали этого знака.

Горда ожидала нас у двери. Она знала, что я все рассказал.

— Я просто хотела дать своему телу время, прежде чем мы успеем что-то рассказать. Я должна быть совершенно уверена, и теперь я знаю, что это так. Это были нагваль и Хенаро.

— Что находится в тех хижинах? — спросил Нестор.

— Они не вошли в них, — сказала Горда. — они ушли в сторону открытых полей, в сторону востока, в направлении нашего города.

Она, казалось, склонна была успокаивать их. Она просила их остаться, но они не захотели. Они извинились и вышли. Я был уверен, что они неловко себя чувствовали в ее присутствии. Она выглядела очень сердитой. Я наслаждался взрывами ее эмоций, и это было совершенно несвойственно моим обычным реакциям. Я всегда чувствовал себя взвинченным в присутствии кого-либо, кто был взволнован. Горда была загадочным исключением.

В начале того вечера мы все собрались в комнате Горды. Все они были задумчивы. Они сидели в молчании, глядя в пол. Горда попыталась начать разговор. Она сказала, что не бездельничала и, сложив два плюс два, получила некий ответ.

— Вопрос не в том, чтобы сложить два плюс два, — сказал Нестор. — задача состоит в том, чтобы заставить тело вспоминать.

Похоже было, что они говорили между собой, судя по тем кивкам согласия, которые Нестор получил от остальных. Это поставило меня и Горду в положение посторонних.

— Лидия тоже помнит кое-что, — продолжал Нестор. — она считала это своей глупостью, но, услышав о том, что вспомнил я, она рассказала нам, что вот этот нагваль возил ее к лекарю и оставил ее там, чтобы она вылечила глаза.

Мы с Гордой повернулись к лидии. Она опустила голову как бы в раздражении и что-то бормотала. Похоже, что воспоминание было слишком болезненным для нее. Она сказала, что, когда дон Хуан впервые нашел ее, ее глаза были поражены инфекцией, что она не могла видеть. Кто-то отвез ее на машине очень далеко к лекарю, который и вылечил ее. Она всегда была убеждена, что это сделал дон Хуан, но услышав мой голос, она поняла, что это именно я возил ее туда. Несоответствие таких воспоминаний бросало ее в дрожь уже с первого дня, как она меня встретила.

— Мои уши не лгут мне, — добавила Лидия после долгого молчания. — именно ты вез меня туда.

— Невозможно! Невозможно! — закричал я.

Мое тело начало неконтролируемо трястись. У меня появилось чувство раздвоенности. Вероятно то, что я называю своим рассудком, не могло больше контролировать меня всего и заняло место зрителя. Какая-то часть меня наблюдала за тем, что другая часть меня тряслась.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: