ПОЧЕМУ У ЛИСЫ ХВОСТ ЧЕРНЫЙ 28 глава

Или бабочка, однажды появившаяся из кокона в Кито, через несколько лет могла бы буквально разрушить Куско.

Современная теория хаоса зависит от математического моделирования в выявлении тех теоретических идей, которые «И цзин» отображает интуитивно: что в более высоком порядке различимой структуры участвует буквально Несметное множество взаимодействующих явлений. Этот порядок существует обособленно от предсказуемости или предопределенности, скорее как танец, чем уравнение, но в еще большей мере как признак интеллекта, чем написание произвольного идиотизма.

Одно из наиболее убедительных открытий теории хаоса заключается в том, что традиционное научное представление о- том, что «разные системы ведут себя по-разному», похоже, более не содержит истину. Теория хаоса создает такой мир, в котором для решения непреодолимых трудностей, с которыми сталкиваются экологи при моделировании неустойчивости популяций насекомых, предлагается прочесть статью «о химическом хаосе в сложном лабораторном эксперименте». Иными словами, очевидная произвольность поведения природы, проявляется ли она в биологических или химических системах — то есть в системах, действующих на совершенно разных уровнях, — выступает составной частью моделей универсального характера. Это — древняя идея.

«Первые теоретики хаоса, то есть ученые, которые положили начало данной дисциплине, обладали некоторой общей восприимчивостью. Они умели разбираться в моделях, особенно в таких моделях, которые выступали на разных уровнях в одно и то же время». [Курсив мой.]

Жрецы-астрономы Анд также искали модели между разными уровнями. Подобно современным теоретикам хаоса, андские жрецы-астрономы наблюдали за «системным поведением» небес ради постижения смысла модели, то есть выявляли значение «дыр» во времени, когда, говоря языком теории хаоса, целые системы переходят из одного состояния равновесия в другое посредством хаоса.

Возможно, было бы большой ошибкой как преувеличивать, так и недооценивать это сравнение.

С одной стороны, человеческое восприятие непреодолимой непредсказуемости в мире столь же мало утолялось научным методом, как и астрологическим предсказанием. Никто не может говорить о будущем. С другой стороны, как древние представления о шкале, так и современные понятия хаоса интуитивно обнаруживают функционирование такой формы интеллекта, которая посредством своих парадоксальным образом непредсказуемых «системно-мыслительных» способностей предполагает возможность правомерного вмешательства науки. В прошлом такое стремление существовало под многими названиями, в том числе Дхармой и Дао.

Перед тем как обратиться к краткому рассмотрению того, что это может означать для нашей нынешней эпохи, настало время доказать последнее положение относительно древних представлений о шкале, выражавшихся в астрономической космологии. В Андах, где «лестница» к сверхъестественным мирам восходила по шкале из пяти нот, один элемент, как и в западной гамме из семи нот, весьма примечателен. Это — выдающаяся роль, отводимая в обеих системах Млечному Пути во взаимодействиях между этим миром и следующим.

Плоскость эклиптики, приблизительно соответствующая экватору солнца, пересекает плоскость нашей галактики в двух местах: в области, отмеченной Скорпионом и Стрельцом, и в области, отмечаемой Близнецами и Тельцом. Обе эти области соответственно отмечают также направление центра нашей галактики и ее ближайший (к нам) внешний край. Быть может, является просто совпадением то, что в андской космологии (как и древней космологии во всем мире) усопшие «возвращаются» через мост в Скорпионе, центр галактики, в то время как бессмертные, подобно буддистам, выходящим из «круга кармы», «покидают» этот «круговорот» смертей через самый короткий маршрут — вне Близнецов — к самому высокому небу, находящемуся за пределами нашей галактики. Это «убеждение» можно было бы объяснить как результат ассоциации Близнецов с «престижным» северным направлением и предназначением этого места знати для «переправы через великую реку».

Что, однако не так-то просто объяснить, так это четкое предназначение нашей галактике, Млечному Пути, в космологиях всего мира «соответствующей» (для западной научной точки зрения) позиции в космической шкале. Ля, являющаяся Via Lactea, или Млечным Путем, — это последняя остановка перед си, все видимое пространство вселенной. Во время «переправы через большую реку» позади остается наша солнечная система и сама наша галактика и достигается «другая сторона» си, область всех звезд, или родовых уак, — предпоследнее по высоте небо, а последнее, самое высокое небо — это до, местонахождение высшего божества без какой-либо формы и субстанции. Причина того, что постоянное присутствие этого древнего понятия — помещение Млечного Пути в его точную, с научной точки зрения, позицию в космической шкале между солнцем (индивидуальными звездами) и всеми звездами в совокупности — не так-то просто объяснить, — заключается в том, что, как и по отношению к западной научной традиции, составной элемент космической шкалы, известной как «галактика» (от греческого слова, обозначающего «молоко»), был обнаружен и введен в научный словарь только в 1924 году[132]. У более поздних греков, кому мы считаем себя обязанными «основанием» западного научного метода, соображение по поводу вопроса

о природе полосы галактики было выдвинуто в утверждении Аристотеля, согласно которому Млечный Путь представлял собой концентрацию болотного газа.

8 сентября 1940 года, когда битва за небо над Англией вступала в свою решающую стадию, маленькая собачка по кличке Робот исчезла в дыре на земле на станции слежения у французской деревни Монтиньяк-сюр-Везер. Хозяин собачки, молодой ученик механика, с тремя своими друзьями спас собаку и в расширении щели открыл вертикальную шахту в коренной породе. Они проползли двадцать футов по полу пещеры и простым фонариком посветили на окрашенные стенки и потолки, которые пребывали во тьме в течение приблизительно семнадцати тысяч лет. Этот луч света в нашем столетии возродил для будущего Пещеру Ласко и дал надежду на то, что главный вопрос нашего беспокойного времени — «В чем состоит наша человеческая природа?» — мы сможем получить какие-то ответы.

Является ли это «открытие пути» к нашему общему наследию предков, совершенное маленькой собачкой по кличке Робот — таким же образом, как и египетский бог Анубис с головой шакала или Лис в Андах — жизненным случаем, подражающим мифу, — этим вопросом вряд ли будет задаваться современная наука. Ибо по-прежнему предметом веры[133]в научный позитивизм остается положение о том, что сознание возникает из материи и является побочным продуктом неисчислимых связующих искр, преобразованным Богородицей Естественным Отбором в стратегию выживания. Именно при таком мифе и в этом мире слово миф стало синонимом искаженного представления, а мудрость понимается как сведение в кодекс материальных законов. Это мировоззрение опасно в период кризиса, потому что оно подсказывает обыкновенным людям, что наши собственные внутренние ресурсы, наше сознание суть не более, чем зал зеркал. Если такие теоретики, как Джеймс Лавлок, правы, доказывая существование больших полей интеллекта, частью которого является и человеческое сознание, тогда научный, детерминизм питает — хотя и неосознанно — не что иное, как дезинформацию и опасную сдачу позиции: что в конце концов, поскольку сознание является результатом случайных событий в материи, то само сознание не обладает существенным значением, и мы одиноки во вселенной. Это означает приглашение к Великой Спячке.

По этой причине вопрос о том, представляет ли наше общее мифологическое наследие человеческое восприятие или человеческое проектирование, имеет не просто антикварный интерес. Потому что этот вопрос непосредственно вторгается в существо проблемы: Кто мы и для чего мы здесь? Но именно этот вопрос наука не только не ставит, но также всячески доказывает, что в нем отсутствует внутренний смысл. Нет никаких мостов, никаких взаимных обязательств, нет ничего по ту сторону. Вселенная — это клоака тепла.

В этом электрическом поле между мифом и наукой современное человечество борется, чтобы выковать свою душу. Наука пытается подчинить силы мрака свету разума. Каким бы героическим ни было это стремление, быть может, самая главная опасность, подстерегающая науку на. каждом шагу, состоит в ошибочном принятии границ знания за границы ответственности. В то время как жизнь в этом столетии разбирается в своей структуре, силы тьмы в действительности совсем близко. Мифология же, с другой стороны, используя язык природы, пытается установить диалог осознанием, чтобы задать Великие Вопросы о сущности и о величине человеческой ответственности. Риск мифологии заключается в том, что, подобно Гилгамешу, мы можем бороться с прошлым сколько угодно, но только возвращаться будем с пустыми руками.

Однако мифология сохраняется, потому что она не просто повествует о сотворении мира, но и сама являет собой творческий потенциал, ту энергию ртути, которая в тигле человеческого опыта была переплавлена в удивительный корабль, пущенный в обширное море времени. «Вначале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог». В Ведах материальный мир — это воплощение Брахмана, кристаллизация чистого сознания в форму. С не меньшим благоговением, но с большей смелостью индейцы кечуа стали бы утверждать, что именно великий бог Виракоча создал солнце, луну, звезды, людей, растения и животных, а также законы человеческого взаимодействия и почитания, под чем они просто подразумевали, что понимание таких вопросов исходило свыше, а не снизу.

Поскольку современная научная культура определяет наше представление о природе сознания, то она определяет также и наше представление о прошлом. Хорошо ли, плохо ли, но наука стала синонимом пределов познания. Ее великая сила состоит в принципе верификации, экспериментальном моделировании. Ее великая слабость заключена в ограниченности средств измерения. Что не может быть измерено, не может пока еще и быть познано. Следовательно, за пределами досягаемости в Век Науки находятся способы познания, которые невозможно выразить количественно, — «ноумены», «Тайны Золотого Цветка», «мудрость души», а следовательно, также и история их поисков, чем и являются мифы. Этим занимаются сегодня вытесненные на обочину основного культурного потока сравнительная религия и парапсихология.

Точно так же тяжелые времена переживает и историческая наука. В настоящее время динамика человеческой природы во все возрастающей мере понимается как проблема, которой должны заниматься биологи, как продукт генов и изменения химии крови. В мире, где природа человека определяется биологически, для истории нет места. Если прошлое представляет собой не более, чем последовательные взрывы генетических импульсов, тогда архивные материалы имеют ценность лишь для социальных инженеров. Тогда героизм — это всего лишь тестостерон, и так далее. Так думать не следует хотя бы уже потому, что это ведет к мысли, что и настоящее окажется «повестью, рассказанной идиотом…»

Мы наделили историю такими функциями, которые сводят ее к хронике «поведений» и воплощаются в сентенции, типа: «Люди в прошлом ни в чем от нас не отличались, за исключением того, что мы теперь знаем больше, чем они знали тогда; и поэтому мы должны быть немного знакомы с историей, чтобы не повторять ошибок прошлого». Это звучит подобно наставлениям, которые произносят родители перед тем, как зачерпнуть ложкой порцию касторки.

Если мы хотим, чтобы у истории было будущее, ей надо помочь реанимировать современное познание человеческой природы. За исключением психологии, этой проблемой не занимается ни одна из светских дисциплин. История — это пересказ. Генетический детерминизм или любая другая интерпретация, наложенная на человеческую природу современным позитивизмом, способствует загниванию истории. Здесь не будет второго акта, то есть такой сцены, в которой герой. сталкивается с противоречием и в итоге вступает на поприще великих дел. Ведь помимо того, история, как убедительно показывает исследование Маршака, посвященное передвижничеству в ледниковый период, есть как раз то, что додумывалось создавать человечество с момента своего возникновения около сорока тысяч лет тому назад. На протяжении всего ледникового периода человеческая деятельность — пещерная живопись, счетные палочки, торжественные похороны и все остальное — были сосредоточены на области «составления преданий о смысле».

Предания всегда повествуют о существенных выборах, совершаемых перед лицом неопределенности, — о выборах хороших, о выборах плохих, о выборах отвергнутых. То, что делает выбор и возможным, и существенным, — это присутствие опасности[134]. Именно к этому аспекту жизни и обращается предание, подтверждая тем самым существование свободы воли и реальность выбора решения. В этом смысле мифология выражает представление о нашей человеческой природе и о характере мира, которое никак не соответствует подходу детерминистской науки. Когда пако сообщает весть крестьянину, то крестьянин волен запустить в него еще одним початком священной кукурузы. Вместо этого крестьянин решает прислушаться и тогда, отреагировав на реальную угрозу жизни, спасается от потопа.

Предания, исследованные в настоящей книге, выявляют моменты максимальной опасности, — моменты, в которых результаты оказывались значительными, но в которых и неопределенность результата была высока. Их своеобразные виды на будущее состоят в том, чтобы представить «одновременные образцы» событий, происходящих на различных уровнях. Они суть повествования о выборах, стоящих перед людьми, о выборах, совершаемых с сознанием образцов, встречающихся одновременно в разных сферах. Они суть повествования именно потому, что показывают, как осуществляется выбор перед лицом опасности. В этом смысле можно утверждать, что технический язык мифологии представляет собой язык, разработанный для того, чтобы изучать опасности в развитии человеческой истории. Сказанное — это всего лишь многословный способ выражения того, о чем мифология говорит кратко: каждый из миров разрушается и создается новый. Говоря языком современной науки, астрономический уровень мифологии связан с тем, как целые системы на всех уровнях переходят из одного состояния равновесия в другое посредством хаоса.

Представление о Сотворении с вплетенной в его ткань опасностью — это весьма древнее представление, значения которого были поняты, но утрачены, и, возможно, будут осознаны заново. Говоря словами «Ригведы» (приблизительно 2000 год до н. э.):

Кто поистине знает и кто может поведать, Откуда возникло и куда направляется это творение? Боги явились после этого сотворения мира, кто же Тогда знает, когда он впервые возник? Он, Первоисточник этого мироздания, создавал ли Он Все это или не создавал, Он, кто глядит на все С самого высокого Неба, Он единственный знает, Но даже и Он может не знать.

Хотя предания всех народов мира показывают тесную связь человечества с опасностью, идея о Боге с засученными рукавами, о Боге, который неустанно трудится во имя спасения вселенной, одолеваемой неопределенностью, — это идея, которая, выражаясь языком истории, не обладала большой выносливостью. Понимание космической природы опасности — это знание, которое

«исчезает время от времени, потому что в человеке есть нечто, что ужасно влекло его к опасности и в то же время внушало страх перед нею. Нас довели до того, что мы ищем способы отрицать реальность опасности и за пределами судьбы стремимся к чем-то такому, что от судьбы свободно. Человек всегда был склонен проецировать на свое понимание Бога представление о пребывании вне опасности, о высшей силе, которой не может угрожать рок и неопределенность, которые мы видим в этом мире».

Инки весьма близко подошли к осознанию последствий космической неопределенности. Богом, на которого они проецировали свое восприятие опасности, являлось Солнце. Различные хронисты отмечали, что инки рассматривали Солнце как Бога за работой. Рассказывали, что легендарный Инка Рокка смеялся над представлением, будто Инка, подобно Солнцу, отдыхает в блеске роскоши. Он, как говорили, отвечал, что Солнце никогда не отдыхало от своих трудов. Подобные чувства выражал и Инка Пачакути. Но в конечном счете инки сделали ставку на погоню за химерой управления, «лоббируя» перед творцом в пользу освобождения от законов его собственного творения.

Влечение/отрицание, пережитое человечеством в предвидении опасности, заключено в самих корнях западной традиции. В греческой мифологии Прометей был наказан за кражу «огня» у богов. Эта странная формулировка — в которой обретение человечеством первородного творческого начала, известного также как «огонь», вызвало гнев у богов — является отражением глубоко противоречивого отношения западного человека к способностям собственного восприятия. Для него именно в Прометее — пра марта, или пожаре/осях небесной сферы — представлено приобщение человека к творческому пониманию через созерцание небес. Знамение в небесах предвещало опасность. Вопрос для человека всегда состоял в том, как правильно жить по отношению к этому знанию.

Аналогичным образом в основе мифологии юдо-христианского мышления история об Адаме и Еве Кануне покоится на том же страшном испытании человеческой природы. Как и в мифологии американских аборигенов в эпоху, предшествующую земледелию, Адам и Ева обитают в саду, питаясь плодами деревьев. Им запрещается только одна вещь — вкусить плод древа знания о добре и зле, что они, конечно же, вскоре и делают. Результат? Они выдворяются из Рая, состояния блаженной невинности, и отправляются жить тяжким земледельческим трудом.

Хотя еврейские первоисточники о Происхождении четко не определяют этот плод любопытства, в западной традиции-он всегда считался яблоком. Почему именно яблоком? Это один из тех вопросов, которые я много лет назад отложил в ящик для «вопросов, не имеющих ответов», до тех пор, пока я, в точности как это сделал мой отец и, быть может, делали все отцы со времен Адама, не показал моему сыну «звезду» в яблоке. Если вместо того, чтобы разрезать яблоко по его полюсам, то есть от хвостика до нижней части, вы разрежете его по «экватору», то обнаружите пятиконечную звезду. Помните?

Вот он, тот же «первородный грех», как и у Прометея. Яблоко является универсальным[135]западным символом для всех звезд в небе. Пять концов звезды отображают в символической форме то, что в традиции западной алхимии именовалось «квинтэссенцией», способность проникать взглядом в истинный смысл вещей. (Смотри главу 2, примечание 21.)

В этих удивительных историях о Прометее и об Адаме и Еве их «первородный грех» является бессмысленным, если не понимать его в качестве потенциального греха. Эти истории суть выражение почти невыносимой ностальгии по безвозвратно канувшем в Лету золотом веке, когда мы были едины с природой. Эта возможность была навсегда утрачена, когда началось Время, когда человечество поняло космические масштабы опасности, выраженные прецессией, а вместе с этим вкусило плод от древа знания о добре и зле. Такой плод должен был иметь двойственный характер; он полностью зависел от того, что каждый стремился с ним сделать. Неудивительно, что боги разгневались. Со времен Рая и Прометея первородный грех, который человечество отныне должно было совершать снова и снова, означал стремление занять активную позицию по отношению к Балетмейстеру, стремление «устанавливать» закон судьбы. «Первородный грех» возник не потому, что посредством непослушания мы обретаем свойственный нам творческий характер, но потому, что мы — и в этом состоит непреходящий урок последних шести тысяч лет человеческой истории — испытываем непреодолимую тягу к дурному использованию наших способностей, — способностей, которые расцвели в Раю, когда было положено начало времени. По крайней мере об этом говорит нам послание мифологий[136].

Если и есть урок предостережения в трагедии инков, то он заключается в признании иллюзии управления. Если вы хотите рассмешить Бога, сообщите Ему о ваших планах. То, что подразумевают миф или научное признание универсальной непредсказуемости, состоит в том, что для оказания реального воздействия на мир вовсе не следует пускаться в крупномасштабные предприятия. Опасность поджидает нас не с этой стороны; она действует через ощутимую зависимость от первоначальной сущности. Ничто не предопределено заранее, так что все имеет важное значение. Как в добром сказании, судьба подтверждает существование и значение свободы воли.

Иллюзия управления, смешение уровней и возможность катастрофического ущерба — все это хорошо знакомые приметы нашего собственного времени. Одной из областей, в которых эти признаки изобилуют, является западная медицина. Язык современного медицинского обслуживания — «борьба» с болезнью, «объявление войны» СПИДу, «уничтожение» бактерий, поиск «волшебного снадобья» — говорит не о благополучии, а о битве за обуздание болезни. В то же время медицинские страховые компании не будут оплачивать такие дополнительные способы лечения, как гомеопатия, которые стремятся, скорее, укреплять иммунную систему, чем «бороться» с болезнью. Гомеопатию нельзя «проконтролировать» с научной точки зрения, потому что никто, кроме нее самой, не знает, как она функционирует. Не случайно, что такие медицинские методы требуют активного участия «пациента».

Теперь хорошо известно, что многие новые опасные напряжения организмов, которые считались давно уже «уничтоженными», фактически были созданы (вызваны в видоизмененном виде) беспорядочным употреблением наркотиков, разработанных как раз для их «уничтожения». В этом смысле западная медицина укрепила иммунные системы скорее у патогенов, чем у людей. В последние годы, несмотря на недостаточное финансирование программ медицинского страхования, многие люди предпочли искать выход из этого тупика, обратившись к альтернативному медицинскому обслуживанию. Возрастающая опасность со стороны патогенов в ухудшающейся окружающей среде не столько способствует «борьбе» с болезнями, сколько делает их заложниками «практически здоровых». Не исключено, что видимость разобщенности действий, предпринимаемых отдельными людьми и в малом масштабе, в конечном счете окажется обманчивой, и эти действия станут наиболее значительным развитием медицины конца двадцатого столетия. Возможно, действительно правда, что если съедать по яблоку в день — разрезанное по экватору, — то не будет надобности ходить по врачам.

VII

В наше время, величайшим мужеством является способность действовать так, как будто если бы наша жизнь стала иной. Мифология стремится поведать нам о самой удивительной способности человечества открывать дверь в мудрость космоса: если мы постучимся в нее, она сама откроется. Она делает это, в конечном счете оставляя нас наедине с универ-, сальным мифом древних, с мудростью наших предков, посвященных в таинства древнего сокровища. Каким бы знанием ни обладали древние люди, ныне утраченным и ныне же обретаемым заново в последовательной смене миров восхождения человечества к свету, вполне возможно, что конкретный характер этого знания является менее важным, чем существование самой мифологии. Мифология обращается к скрытым в каждом из нас архетипам некой неразрывной линии передачи, энергию которой сообщает любовь к малышу. Это мифология побуждает нас быть достойными настоящего. Это история манит нас назад, к самим себе, назад к нашему настоящему, назад к постижению того, что время мифологии — это теперь.

Мы — древняя раса. Мы, вопреки темным демонам нашей собственной природы, умудрились не только выжить, но и обмануть само время, сохранив по крайней мере часть эпической истории. Не всегда легко помнить эти предания и часто еще труднее поверить в них. Однако они сохранились, возможно, потому, что мы, люди, не можем продолжать жить без наших преданий. И потому кажется, что остается только подружиться с устной историей, с преданием о книге и о святом, с преданием о древних в наше собственное время и о передачи идей, которые, быть может, восходят к последнему ледниковому периоду.

Книга о которой идет речь, называется «Арктической Родиной в Ведах» (1903) и была написана во времена британского владычества в тюремной камере Б. Дж. Тилаком, позже ставшим соратником Махатмы Ганди. В этой книге Тилак, в совершенстве владевший санскритом, проанализировал описания движений небес в самых ранних ведийских текстах и пришел к заключению, что такие наблюдения могли проводиться изнутри Северного Полярного Круга. Хотя всякий, кто пролистает эту редкую книгу, мог бы найти определенную обоснованность в ее аргументах и хотя наисовременнейшее геофизическое и археологическое знание не может, по крайней мере, исключить гипотезу Тилака, книга остается фактически неизвестной, еще одной-непознанной «диковиной».

Святой, известный под именем Шивапури Баба, родился с сестрой-двойняшкой в 1826 году в Керале, в индийском роду браминов. Его дедушка после осмотра младенцев объявил, что назначение родового семейства теперь было выполнено и, следовательно, завершилось. Девочке, как и ее брату, было предписано принять обет бедности и удалиться от мирской суеты в санниасины. Мальчик в возрасте пяти лет начал учиться в школе и к двенадцатилетнему возрасту наизусть цитировал «Веды». В восемнадцать лет он удалился в джунгли, а спустя несколько лет, после смерти своего дедушки, он исчез в глубине джунглей Нарбады, чтобы последовать по пути Абсолютного Постижения Бога Вне Всяких Форм и Образов. Он не встречался с другими людьми на протяжении двадцати пяти лет. Когда эта часть его задачи была выполнена, в 1875 году он вышел из джунглей и, следуя наказу своего дедушки, вырыл бриллиантовое сокровище, отложенное его семейством для новых поколений с целью финансирования паломничества.

Обычно это означало паломничество по святым местам Индии, но в данном случае, как разъяснил его дедушка, Шивапури Баба должен был путешествовать пешком и на лодке по всему миру. Через Персию он попал на Восток, был допущен в Мекку, прошел через Иерусалим и Рим, а когда достиг Англии, был вызван королевой Викторией. Хотя записи о ее восемнадцати встречах с Шивапури Баба позже были вырезаны из ее дневников принцессой Беатрис, известно, что королева Виктория предложила (то есть приказала) Шивапури Баба оставаться в Англии до ее смерти. Поэтому он задержался в Англии на четыре года и продолжил свое паломничество в 1901 году. После путешествия по Америке, посещения островов Тихого океана, он наконец в 1915 году, спустя сорок лет, вернулся в Индию, пройдя через Китай и Юго-Восточную Азию.

Наконец после выполнения своего обета паломничества в Индии он удалился в Гималаи, чтобы прожить остаток своих дней в хижине из бамбука в маленьком заповеднике, предоставленном непальским правительством. Там дикий леопард регулярно выходил из леса, чтобы находиться у него в ногах.

Незадолго до своей смерти в 1963 году, во время обсуждения его воспоминаний о политических восстаниях в Индии в начальный период его долгого паломничества, его спросили, был ли он знаком с одним из участников тех событий — Б. Дж. Тилаком. Шивапури Баба ответил, что, да, он знал Тилака и когда-то «немного обучал его астрономии».

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: