ПОЧЕМУ У ЛИСЫ ХВОСТ ЧЕРНЫЙ 7 глава

Нигде победа этих ранних мифотворцев над трудностями построения формальных суждений, не прибегая к помощи ни письменности, ни математики, не проявляется более очевидно, чем в формулировке, согласно которой «боги — это планеты». Планеты суть «боги», потому что, в отличие от неподвижных звезд, они обладают способностью движения, понимаемой как признак Воли. Планеты суть «движущие и будоражащие силы», которые Платон называл «орудиями времени». Посредством терпеливого изучения можно было определить «привычки» отдельных планет, но сложность взаимодействия движений между солнцем, луной и пятью видимыми планетами на фоне неподвижных звезд представляла собой зрелище бесконечного танца. Найти рисунок в этом танце, проникнуть в замысел Балетмейстера — вот в чем заключались задача и страстное увлечение, которые будоражили воображение древних.

Но, не обладая письменностью и математикой, как можно было выразить соприкосновение с Владыкой Танца? В греческой мифологии Кронос/Сатурн, сын Геи (земли) и Урана (неба), кастрировал своего отца и бросил его интимные органы в море, откуда возникла Венера, — история, которая привела Макробиуса к тому, что, на первый взгляд, кажется удивительно непоследовательным: «Из этого они заключают, что, когда был хаос, то времени не существовало, поскольку время есть фиксированная мера, получаемая от вращения неба. Время начинается там; и от него, как полагают, родился Кронос [Сатурн], который есть Хронос [Время]…»

Как мог Макробиус заключить из этой истории, что «Время начинается здесь»? Сантильяна и Дехенд собирали по крохам информацию, необходимую для реконструкции этого сюжета. Они сравнивали орфический Гимн Кроносу — «ты, кто поддерживает нерушимое единство согласно алейроновому (вечному) порядку Эона» — с атрибутами ассирийского изображения Сатурна, Нинурты, которая охраняет «соединение неба и земли». Мы уже видели это соединение, дур-ан-ки, которое Элиад описывал как столп вселенной, связывающий воедино три мира. Так что именно Кронос держит свою руку на оси небесной сферы — бывший пенис Урана брошен в звездное море, увековечивая память об искаженном осознании того, что все находилось в движении. Но как же насчет самого жернова, небесного экватора, перемалывающего время по эклиптике? И, более сложный вопрос, как мог планетарный странник по эклиптической плоскости «управлять» полярной осью? Сантильяна и Дехенд разрубили Гордиев узел, переключив внимание на специфические обстоятельства рождения Кроноса/Сатурна в греческом мифе.

В этой повести Сатурн действительно создаёт, как это и было, своих собственных родителей. До кастрирования своего «отца», Урана, — то есть до действия, которое обособило понятие неподвижной сферы звезд, вращающихся вокруг оси, — «земля» (Гея) и «небо» (Уран) были недифференцированным целым. А из чего была выделена Уранова неподвижная сфера звезд? Именно эклиптическая плоскость — владение Геи как «небесной земли» — была очевидной ежегодной траекторией солнца, тем же самым путем, по которому также осуществлялось движение луны и всех планет. Таким образом, в момент этого отделения рождается Венера — утренняя звезда — предвестница солнца, символизируя эклиптику в целом, охватывая и день, и ночь.

Эклиптика имела имя — зодиак. Этот зодиак, или «циферблат животных», составлял театральный фон, совокупность известных земных аналогов, на котором исполнялся небесный танец. И когда небесные актеры, светила эклиптики, начинали танцевать в этом театре — с перемещениями от «моря» до «горной вершины» — действительно весь мир становился сценой: оригинальной просценической дугой, известной также как «Всемирный Дом» (рисунки 3.12Ь, 3.13).

Концептуальной стенографией для выражения этих связей стала позднее греческая буква хи — X, символизирующая пересечение небесного экватора и эклиптической плоскости. X отмечает «разделение вселенских родителей» на два плана: тот, который символизирует принцип звездного царства со всеми звездами, неподвижными относительно друг друга, поворачивающимися, подобно гигантской мельнице; другой символизируют эклиптику, где существа, отличные от звезд — солнце, луна и планеты, — плели собственные рисунки (рисунок 3.11а).

А как быть с тем своеобразным фактом, что Кроносу/ Сатурну надлежало сотворить своих собственных родителей, чтобы создать себя, самого Хроноса/ Время? Сантильяна и Дехенд объяснили это так:

«Дело в том, что «разделение родителей вселенной», осуществленное посредством кастрирования Урана, символизирует установление наклонения эклиптики: начала измеримого времени… И Сатурн был «назначен» тем, кто это установил, потому что он — самая дальняя от середины планета [вывод, основанный на том факте, что у Сатурна самая длинная орбитальная точка, около тридцати лет], самая близкая к сфере неподвижных звезд. «Эта планета была принята за ту, которая сообщила движение Вселенной, которая была, так сказать, ее царем»; так сообщал Шлегель из Китая».

Под «началом измеримого времени» Сантильяна и Дехенд понимают начальный момент открытия прецессии. Это представление было зашифровано в «разделении вселенских родителей», потому что только тогда, когда «перемалывание» этой небесной парой впервые стало очевидным, появилось само время.

Иначе говоря, если бы ось Земли не была наклонена относительно оси Солнца, то не существовало бы динамического поля, в котором приводится в движение гироскопическое колебание Земли. Следовательно, поскольку земля вращалась бы по орбите Солнца, не было бы не только никаких времен года, но и никаких различий одного года от другого, одной эпохи от другой, в регулярном наступлении восхода и заката звезд относительно солнечных дат. Небесный экватор и эклиптика были бы одним целым, а все время — вечно круговым. Стало быть, не было бы никаких иных средств отсчета «начала измеримого времени», кроме как умудриться обозначить «начало» круга.

Здесь (при том, что пунктом наблюдения на небесах как раз является планета, ориентированная своим вращением на одну точку наблюдения — сферу звезд, а траекторией своей орбиты вокруг солнца — на другую точку наблюдения, грубо говоря, орбиту вокруг солнечного экватора (эклиптики), мы подходим к эпицентру весьма сложного зрительного образа. Напряжение вращения Земли, наклоненной таким образом к своей орбитальной траектории, создает динамику, проявляющуюся в прецессионном колебании. Наша смотровая площадка, Земля, «наклонена» (на 23,5 градуса) по отношению к своей орбитальной траектории, как гироскоп, который быстро вращается вокруг своей оси, в то время как сама ось наклонена по отношению к столу, чья поверхность приблизительно напоминает эклиптику. Хотя гироскоп может поддерживать тот же угол по отношению к поверхности стола, так как он «прецессирует», его ось, тем не менее, непрерывно изменяет свое отношение к стенам комнаты (неподвижной сферы звезд). Возможно, наиболее трудно представить визуально то, что, хотя Земля прецессирует, это колебание не имеет ничего общего с определением периодов и положений горизонта в солнцестояния и равноденствия. С незначительными колебаниями угол наклона Земли по отношению к эклиптике остается постоянно равным 23,5 градуса, даже если она прецессирует. Прецессией же, которая действительно оказывает воздействие, является гелиакический восход звезд в такие периоды. Читатель, испытывающий затруднение в том, чтобы представить себе этот визуальный образ, может обратиться к примечаниям к данной главе[50].

Результатом этого движения через какое-то время является то, что звезды, которые некогда всходили гелиакически в определенный солнечный период — типа солнцестояния, — будут всходить «запоздало». Поскольку это прецессионное смещение происходит так медленно — на один градус (примерно на один день «запаздывания») за семьдесят два года, историки науки предположили, что зафиксировать его можно было только при наличии письменности. С другой стороны, как отмечал Филипп Моррисон из Массачусетского технологического института, все, что на самом деле требуется для обнаружения прецессии, — это старое дерево (столбик-указатель солнечных часов) и вера в правдивость дедушек (устных преданий).

Тогда каким же образом в результате этого впечатляющего осознания относительно «разделения мировых родителей» можно было прийти к заключению, что Сатурн следовало назвать «творцом времени»? Хотя для такого названия имеется весьма определенная причина. Достаточно лишь сказать, что для возврата к одному и тому же положению среди звезд, обладающих самой длительной периодичностью из всех отдельных видимых небесных объектов, этой планете, с ее ускоренным движением, требуется всего тридцать лет, и, следовательно, она позволяла следить за временем по шкале прецессии. Говоря языком мифологии, Сатурн «сообщал движение Вселенной» (читай: «сфере неподвижных звезд») или, иначе, «управлял» осевым колебанием мельницы, потому что для самих мифотворцев он являлся «удобным прибором» фиксирования продолжительных периодов времени.

Огромное потрясение, вызванное открытием прецессии, в полной мере отразилось в таком же потрясающем образе (кастрировании), призванном увековечить память об этом событии. С незапамятных времен человечество целую вечность жило в великом цикле времен года, будто пребывая в райской невиновности. С осознанием, что прошлое происходило под другими небесами, пришел и неизбежный вывод о том, что это «настоящее», прежде понимавшееся как вечно повторяющийся цикл, также пройдет. Именно здесь началось Время. Отныне и навсегда часы были запущены. Круг в конце концов приобрел начало, отныне для настоящего на небесном своде появилась отметина, расположенная на эклиптике в точке ее соединения с небесным экватором. Теперь разные объекты, вселенские родители — Уран и Гея, в равноденственном совокуплении, живот к животу, экватор к эклиптике, перемалывающие Мировые века, — возникли (были осмыслены) как раз в момент появления их собственного результата. Времени («Хроноса, который есть Кронос»).

Не потребовалось никаких особых исследовательских подвигов, чтобы обнаружить это предание также и в Америке. Бирхорст подробно пересказал его североамериканскую версию:

«В большом цикле ирокезских мифов, например, представлялось, что докультурное состояние существовало в мире наверху, которое, как говорилось, было невестой, соблазненной драконом. В результате ее соблазнения небеса открываются и ее ноги оказываются «свисающими в пропасть»; поскольку она соскальзывает в реальный мир общества и культуры, сам змей передает необходимое зерно и домашнюю утварь… Ирокезский составитель Ритуала Соболезнования, наблюдая серьезное нарушение социальной этики, возвращается к происхождению мифа и предупреждает о будущем времени, когда «ноги людей», подобно ногам первой невесты, «будут свисать над пропастью оторванной земли…»

Как и в греческом мифе об Уране и Гее, закат докультурной наивности («хаоса») происходит в момент разделения неба и земли. Время начинается с культуры, точнее, с сельского хозяйства и сопровождающих его инструментов, самым выдающимся из которых является календарь. Отделившаяся таким образом от неба «земля» — это, конечно, «небесная земля», творение самого времени, чьи параметры очерчивают звезды, восходящие гелиакически во время солнцестояния и равноденствия. И как и все сотворенные вещи, эта «земля» — конечна во времени, как это предсказывали и ирокезский миф, и андский пако.

Поскольку разделение «земли» и неба представлялось как разделение половое — как отделение друг от друга Урана и Геи или как соблазнение ирокезской девы, падающей с неба на «оторванную землю» — «главная движущая сила», Сатурн, часто изображается гермафродитным, как это подобает творцу своих собственных родителей, двух из одного. Он — это «мужчина-женщина» «Оракула Кроноса» из «Великого Магического Папируса Египта», документа, который не случайно рекомендует вызывать бога вращением мельницы.

У истоков всегда маячит мельница, безусловное обозначение метаязыка. Астрономический смысл образа мельницы уже был описан, но почему владелец, создатель и работник этой мельницы должен идентифицироваться с планетой, — это требует дальнейшего объяснения. Как могла эта планета, ограниченная пределами эклиптики, «перемещать» ось небесной сферы во времени?

Для начала можно было бы отметить, что «Семь Риши» ведийской традиции иногда идентифицируются как семь светил эклиптики — Солнце, Луна и пять видимых планет, а иногда как семь звезд Большого Медведя, нашей Большой Медведицы, прилежно вращающиеся вокруг Полярной звезды. Такую формулировку можно понять только одним из двух способов: либо авторы таких повестей безнадежно ошибались, либо перед нами термины — то есть компоненты метаязыка, дающие пользователям средства установления отношений, которые по своей природе являются не кинетическими, а скорее связаны с измерением времени.

Сатурн «управляет» мельницей — образ, от которого может отсчитываться прецессионное время — потому, что в качестве самой близкой к неподвижным звездам планеты, обладающей самым длинным орбитальным периодом, он снабжает мифотворцев средствами проверки их собственных данных. Дар Сатурна человечеству — это меры времени. Поэтому собранный Проклом мистический фрагмент категорически утверждает, что Сатурн обеспечивает «все меры всякого творения». Как небесный объект, за которым закреплена изначальная роль «дарителя мер», Сатурн считается богом-творцом, божественным императором, первоисточником исключительной мудрости. В Китае он является Желтым императором, Ши Хуан-цзы, который «повсюду установил порядок для Солнца, Луны и звезд», — формулировка, столь созвучная андским представлениям о Виракоче, что она не требует дальнейшей разработки.

Средства, которыми Сатурн обеспечивает «все меры» времени, повторимся, весьма специфичны, одно из них оправдывает данное Макробиусом имя «творца времени» и будет рассмотрено в следующей главе. Пока же стоит под; черкнуть, что работа Сантильяны и Дехенд показала весьма широкое распространение мифов по всей Евразии, в которых мифологический бог Сатурн «управляет» мельницей, а вместе с нею повелевает и скоростью прецессионного времени. Этот смысл «управления» ярко нарисован в знаменитой гравюре Уильяма Блейка «Времена старины», которая изображает старого бородатого Яхве с парой кронциркулей, устанавливающего меры сверху. И создается впечатление, что, предназначая Сатурну «главенствующую» роль в определении местоположения Полярной звезды на протяжении веков, мифотворцы разделяли то же представление о потрясающем всемогуществе, изображенном Блейком, поскольку они окидывали мысленным взором творение в целом глазами Владыки Времени.

Эти ипостаси Сатурна ни в коем случае не исчерпывают всех его «диагностических характеристик», но они говорят о существе вопроса. Другие сперва кажутся тайнами, но всегда приводят снова к голографическому видению. Плутарх, например, говорил о переживании египтян по поводу ухода Хроноса, правителя Золотого века, который родился на юге, но «переживает смерть» на севере, — траектория, напоминающая появление Виракочи в Тиауанако и уход с Земли в Эквадоре. Совпадение? Плутарх обратил внимание на то, что «слуги Кроноса» могут посещать своего ушедшего владыку в его доме в небесном изгнании на острове Огигия только раз в тридцать лет (тридцать лет — это время, которое требуется Сатурну, чтобы вернуться к тому же самому местоположению среди звезд), когда Сатурн находится в созвездии Тельца. Через западную половину Млечного Пути, где Близнецы отступают перед Тельцом, также, как мы видели, переброшен «мост», называемый чакамарка, и по нему шел бог по имени Виракоча, когда оставлял Землю ради своего небесного дома в «мире наверху».

Наконец, одна из характеристик заслуживает особого внимания. За пределами Америки планеты часто ассоциируются с металлами: Сатурн со свинцом, Венера с медью и так далее. Ассоциация Сатурна со свинцом связана с его функцией как измерителя, а его особый способ измерения осуществляется отвесным грузом (латинское plumbum — «свинец»).

Мы встречаем отвесный груз среди инструментов египетских астрономов, использовавшихся для измерения движения звезд, а также у китайцев. Что же до Сатурна, то задачей законного правителя данного мира-века является «измерение глубины моря», то есть установление каркаса — от полюса до полюса — новой «мельницы» или системы координат мира-века: «…буквально «важнейшая» задача правителя состоит в «погружении» в те места, где времена начинаются и заканчиваются, в овладении новым «первым днем». Это измерение Сатурн выполнял, используя свинцовый отвес.

Такой метод измерения, кроме того, охватывает и глубокие южные небеса, то есть отвесный груз свисает. Сантильяна и Дехенд предположили, что «грузом» на линии отвеса была звезда Канопус, называемая «грузом» у арабских астрономов и «тяжелой» у позднего Алъфонсина Таблета. Звезда Канопус отличается тем, что постоянно находится весьма близко к небесной точке, отмечающей южную ось вращения Солнца. Следовательно, поскольку ось вращения Земли поворачивается вокруг этой неподвижной точки в течение прецессионного времени и поскольку времена и азимуты восхода всех других звезд изменяются, Канопус предстает «неподвижной» по отношению к прецессии. Как звезда «доказательства прецессии» она заслуживает названия непогрешимого отвесного груза, отмечающего «абсолютный спуск». Так что ассоциация Сатурна со свинцом отражает понятие, связанное с функцией бога и способом измерения. Сатурн устанавливает по отвесу, а Юпитер мечет. Но хватит о Старом Свете.

IV

Согласно андской мифологии, бог Виракоча был седобородым стариком, который носил длинную одежду и посох. Он, как мы видели, считался самым старым богом, почитался как творец Солнца, Луны и звезд, как учитель, давший человечеству искусство цивилизованного сельского хозяйства, ткачества и всего остального — как андский деус фабер. Поэтому к нему обращались как к «Тикси Виракоча». Тикси означает на кечуа «источник, начало, основу, первопричину», — слово, также отдающее определением Сатурна в Старом Свете как «творца времени». Среди множества имен Виракочи фигурирует и пачайачачи, буквально «вселенский учитель», и источники сходятся в том, что его способ обучения заключался в нежной доброте и большой заботе. Но Виракоча не был богом для распятия. Сармьенто де Гамбоа воспроизвел миф о мести Виракочи в селении, называемом Кача:

«Кроме того, они сообщают о странном событии; как тот Виракоча, после того, как он создал всех людей, продолжил свой путь и пришел в место, где собралось множество созданных им людей. Это место теперь называется Кача. Когда Виракоча прибыл туда, жители удивились его платью и манерам. Они возмутились и вознамерились убить его с ближайшего холма. Они взялись за оружие и собрались там вместе со злыми намерениями против Виракочи. Он же, опускаясь на колени на ровную землю, со сжатыми руками, — обрушил сверху огонь на тех, кто был на холме, и покрыл им все это место, сжигая землю и камни, как солому. Те злые люди пришли в ужас от страшного пламени. Они спустились с холма и стали просить прощения у Виракочи за свои грехи. Виракоча пожалел их. Он подошел к огню и потушил его своим посохом. Но холм остался совершенно выжженным, камни от обжига оказались такими легкими, что даже очень большой камень, который не могла бы перевезти и телега, мог теперь легко поднять один человек. Это можно видеть и сегодня, так как открывается замечательный вид на этот холм, который на протяжении четверти лиги весь выжжен».

Опаленная земля вокруг Качи была местом инкского храма Виракочи, позже разрушенного испанцами. Этот огромный храм, описанный Гарсиласо, идентифицировался с руинами в современном Рахчи, в десяти милях от Куско по направлению к высокогорному перевалу Ла Райа, отмечающего древнюю традиционную разделительную линию между бассейном Титикаки и южными Андами. Здесь была также остановка перед конечным пунктом паломничества, предпринимавшегося в июньское солнцестояние инкскими жрецами, и потому некоторые авторитеты называют это место храмом Вильканота, по названию горы, где «родилось солнце» в обоих потоках Млечного Пути. Ввиду того, что Сиеса де Леон описал храм в Каче как третью из наиболее важных святынь в империи (после храма Солнца и Горы Уана-каури в Куско), вероятно, что главные обряды в ознаменование «рождения солнца» в июньское солнцестояние организовывались инкскими жрецами именно здесь. Монументальные руины имели только одно направление зрения — на восток.

Со временем каждый учится доверять геомантическим инстинктам инков; так что нет ничего неожиданного в том, что — помимо высокой горы, рождающей две реки, рядом с вулканическим туфом, где Виракоча вызвал космический огонь — обнаруживается другое специфическое геологическое явление, как раз у истоков «Солнечной Реки» (Вилькамайу, известной также как Урубамба), как и описывал испанский священник Акоста: «Эта река, хотя и берет начало на утесе в Вильканоте, о котором я говорил, окрашена пеплом и повсюду испускает дым, словно что-то горящее, и так она долго бежит до множества других рек, впадаюших в нее, гася огонь и устраняя дым, который она вызывает». [Выделено автором.]

Акоста был не единственным, кто увидел связь с пеплом, поскольку аборигены данной местности, точно так же, как и инки[51], бросали пепел своих ежегодных жертвоприношений Виракоче в «северное море», в бурные истоки Вилькамайу, рожденного в дыме и огне. Так что старый бог огня связан, как и в Старом Свете, с происхождением огненной реки в небесах.

Хронист Гуаман Пома, отнюдь не друг инков, сформулировал этот вопрос по-другому. Смакуя период смерти, болезней, голода и чумы, постигший царствование первого действительно исторического Инки, Инки Пачакути Юпанки, Гуаман Пома сравнивал это проявление гнева божьего с разрушением Содома, «который был сожжен ламами с небес». Это действительно точная картина: стадо лам — вероятно, быстроногое «стадо самцов ламы», Лиры/уркучильяй — устремляется на Землю из Огненной Реки в небе, чтобы сжечь Содом и Гоморру.

Среди титулов Виракочи, встречающихся в собранных хронистом Молиной гимнах, есть уальпайуана. Ольгин упоминал «Аульпайуана или нинанина. Прилежный работник, пылкий и оживленный, как огонь». (Синоним нинанина происходит от кечуанского слова нина, означающего огонь.) Непросто объединить характеристики «огненности» и усердия, но они всегда понимались как функция Сатурна, носителя огня, а также бога, систематически пересекающего эклиптическую плоскость каждые тридцать лет и распределяющего, навыки цивилизации или наказание — в зависимости от того, что подсказывает ситуация.

Виракоча был также гермафродитным. Молина сообщал, что ни творец, ни его «дети» — то есть нечеловеческие родословные уаки, которых он создал для каждого племени, — не были «рождены от женщин», а скорее были «неизменными» и «бесполыми». Две разные молитвы Виракоча, переведенные Пачакути Ямки, ставили вопрос перед богом: «Являешься ли ты мужчиной; являешься ли ты женщиной? [Кай кари качун/Кайуарни качун?]». В третий раз вопрос повторяется в примечаниях на космологическом рисунке Пачакути Ямки (рисунок 2.4). Здесь хронист описал центральный овал как «символ» [унанча] Виракочи, который помещен, как это было, в срединное положение и во главе полового разделения космоса на мужские и женские элементы[52].

Тема андрогинии снова появляется в образе так называемого «Бога Ворот» Тиауанако (рисунок 4.2), представляющего фигуру Виракочи. Здесь двуполость творца выражена в том, что голова является смесью Солнца и Луны, которые в Андах считались соответственно мужчиной и женщиной.

Чисто астрономические валентности андрогинии Виракочи также объясняются на диаграмме Пачакути Ямки посредством размещения крестов выше и ниже центрального овала. Верхний крест называется оркораной, словом из аймара, буквально означающим «большое стадо, множество мужчин или самцов животных». Нижний крест, называемый chacana en general, «крестом или лестницей вообще», отмечен словами сараманка и кокаманка, означающими «о 11 а (большой керамический горшок) кукурузы и olla коки», — понятия, подробно рассмотренные Зуидемой и Уртоном в связи с озерами, фонтанами и подземными водами, то есть «женскими» компонентами космоса.

Я посчитал эти обращения к двуполости Виракочи основой вопроса. Они поднимали вопрос о том, был ли или не был гермафродитный характер бога частью формальной терминологии «разделения вселенских родителей», символизирующей открытие наклонения эклиптической плоскости к небесному экватору. Возможно, действительно надо было просто «естественно» взглянуть на творца как на доброго старика, с частичкой огня внутри (чтобы обеспечить повиновение правилам), который в качестве творца должен, вследствие простого вопроса онтологической непротиворечивости, быть гермафродитным. С другой стороны, не было никакой очевидной «естественности» в том факте, что Виракоча обладал еще одной характерной чертой Сатурна: он был носитель мельницы, — понятие, которое в Андах также имело половую характеристику.

V

Словарь Ольгина 1608 года содержит следующие определения андской мельницы:

«Кутана ила туна. Жернов, верхний. Марай. Нижний жернов».

И под словом марай он записал:

«Марай или маран. Жернов, находящийся внизу, верхний [называется] уркун или туна».

Описанная здесь техника — это техника «балансирной мельницы», характерной для Анд, в которой верхний камень, туна, имеет форму луны или половины сырного круга. Это, вероятно, наиболее эффективная из когда-либо изобретенных ручных мельниц. Нижний, пассивный камень, маран, является «плоским четырехугольным камнем для помола зерна». Маран встречается на полах крестьянских домов повсюду в Андах.

Начав изучать свойства андской балансирной мельницы, туны, я весьма заинтересовался тем фактом, что этот специфический экспонат не был вращающейся мельницей. Сантильяна и Дехенд, однако, настаивали на том, что образ мельницы — от настоящих вращающихся мельниц до «ухудшенных» версий в виде простой деревянной ступки — можно встретить в самой широко распространенной из традиций в безупречном космологическом контексте. Они подробно излагают посредством примера миф чероки о людях Юга, имевших мельницу для зерна (простую ступку), из которой мука постоянно исчезала: «…хозяева нашли вора, собаку, которая «с лаем убежала к себе домой на север, рассыпая муку изо рта во время бега и оставляя позади белый след, где теперь мы видим Млечный Путь, который чероки называют по сей день «Где бежала собака».

В ранних словарях кечуа и аймара я нашел в синонимах и родственных словах, связанных мукомольной техникой, чрезвычайно устойчивые понятия о силе полового взаимного дополнения, или андрогинии. Например, в вышеприведенном определении верхнего, активного жернова, туны, Ольгин назвал как синоним слово уркун. И в кечуа, и в аймара первое значение слова урко — это самец любой разновидности животных. Мы видели употребление слова урко в созвездии самца Ламы, Уркучильяй, и в верхнем кресте диаграммы Пачакути Ямки, оркорара, или «группа мужчин или самцов животных». И точно так же, как в кечуа уркун означает «верхний жернов, это же самое определение применяется к аймарскому слову урконья. Тогда этот аспект андской балансирной мельницы как минимум отвечал свойству мельницы как космической машины в той мере, в какой он относился к «мужской» сфере. Означает ли это, что верхний, «мужской» жернов имел отношение к «отцу-небу», известному также под именем Уран, к сфере неподвижных звезд?

Мне казалось, что «мужественность», приписанная верхнему жернову, конечно, подсказывала преднамеренную проекцию осевого образа. И словари снова подтвердили мое подозрение. Например, орко, синоним туны, обозначает также на кечуа «гору». Той же символикой Тунапа Виракоча всегда описывается несущим посох. Далее, Лудовико Бертонио, автор словаря аймара 1611 года, цитируемого в настоящем исследовании, иногда записывал титул Виракочи как «Тунуу-па». В этом находится ключ к происхождению слова туна как балансирной мельницы, — изобретения, которое появилось на археологическом горизонте около 200 года до н. э., когда говорящая на аймара цивилизация вокруг озера Тйтикака — места Виракочи — начала свой расцвет. Слово туну встречается и в аймара, и в кечуа. Бертонио перечисляет:

«Туну. Верхушка большого дерева».

Ольгин дал значение на кечуа:

«Туну. Центральный опорный столп круглого дома».

Столь же быстро рассмотрение и родственных слов, и синонимов верхнего жернова обнаруживает слова для обозначения «горы», «дерева», «центрального столпа» и «мельницы», все основополагающие мифологические термины, приведенные как Элиадом, так и Сантилъяной и Дехенд в качестве образов оси небесной сферы.

В контексте андской мифологии мы уже видели использование космической горы, а также последовательного употребления архитектурных терминов как астрономических метафор. Что же касается «древа Вселенной», Балькарсель отмечал, что «поведение» гор в андской истории о ламе/потопе весьма походило на поведение мифологического древа в преданиях племен Амазонских лесов, где, конечно, горы были недоступны для убежища: «У некоторых лесных племен имеется легенда о Наводнении красными водами, от которого очень немногие люди спаслись на верхушке дерева, которое, подобно двум мифологическим горам [то есть, как они упоминаются в двух мифах о ламе и потопе], имело свойство расти вверх быстрее, чем поднимались воды».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: