Как Батрадз спас Урызмага

Нарты отправились в поход. Они ушли очень далеко и что-то долго не возвращались. В селе остался только старый Урызмаг. Он очень горевал из-за того, что не возвращались нартовские молодцы, и за короткое время от тоски так состарился, что не мог уже вставать с постели. Бората говорили:

— Молодые Ахсартагката пошли в поход, набрели на кого-то сильнее себя и полегли. Надо забрать их добро. Остался там один старик, — убьем его, а добро возьмем себе.

Собрались они однажды и решили:

— Устроим пир, на пиру убьем Урызмага, потом все вместе пойдем за их добром. Кого нам еще бояться?

Через три дня приготовили они пир в большом доме Алагата. Люди пришли туда и сказали:

— Кто пойдет приглашать Урызмага?

Сырдон вызвался:

— Я пойду за ним.

Пришел Сырдон и сел перед Урызмагом:

— Бората задают пир в большом доме Алагата. Хочешь — пойди туда, хочешь — не ходи.

Урызмаг ему говорит:

— Эй, осел, сын Гатага, что это за речи? «Хочешь — пойди туда, хочешь — оставайся»? Разве так приглашают?

А Сатана говорит ему:

— Ну, старый, знать, ты и вправду одряхлел и уже ничего не смыслишь! Он намекает, что там против тебя замышляют недоброе.

Тогда Урызмаг сказал Сырдону:

— Иди, поблагодари их и передай, что я уже и с постели не встаю, не то чтобы на пиры ходить.

Пошел Сырдон и говорит:

— Урызмаг уже и с постели не встает, он благодарит вас, но прийти не сможет.

— Рухнули наши замыслы, — сказали Бората.

Старшие советуют:

— А вы пошлите за ним невестку: когда приглашает женщина — это почетно, и если только еще в нем душа теплится, он не останется дома.

Отправилась невестка, постучалась, и вышла к ней Сатана.

— Наши устраивают пир в доме Алагата, — сказала невестка, — и послали они меня пригласить вашего старика.

Сатана пошла к Урызмагу:

— Они прислали за тобой женщину, невестку, — это почетное приглашение. Придется тебе пойти.

Покачал головой Урызмаг, подумал и говорит:

— Ступай и передай им: «Я иду, потому что стыжусь отказать невестке».

Сатана сказала Урызмагу:

— Не бойся. Коли будет над тобой какое насилие, возьми с собой этого ястреба. И только что-нибудь заподозришь, сними с него путы и отпусти.

Встал Урызмаг, оделся, взял меч и повесил его на спине, под шубой. Когда уходил он на пир, Сатана наказала:

— Как только придешь туда, станут они тебя просить: проходи, мол, внутрь, к голове стола, но ты не соглашайся, отговорись: «Я, мол, старик, не могу уже сидеть в голове стола, сяду у порога».

Пришел Урызмаг в дом Алагата. Все, кто был на пиру, встали как один и сказали:

— Сюда, сюда проходи, к голове стола!

— Я старик, — ответил Урызмаг, — сидеть в голове стола уже не могу. Я не хотел идти, но приглашала женщина, и отказать было неловко.

И тогда все сказали: не докучайте ему, пусть садится, где пожелает.

Урызмаг выбрал место у окна, ближе к порогу. Сырдон к нему подсел и спрашивает:

— Ну что, старик, давние притчи тебе сказывать или новые?

Урызмаг ему отвечает:

— Эй, осел, сын Гатага, кто знает больше старых притчей, чем я? Сказывай новые притчи.

Сырдон сказал:

— А вот тебе и новая притча. Посреди степи росло золотое дерево, и обступили его свиньи, роют вокруг, чтобы до корней добраться, свалить так, чтобы и корней не осталось.

Засмеялся тогда Урызмаг и говорит:

— Осел ты, сын Гатага! Я и сам видел, как норовили они свалить дерево. Только на тех свиней напал барс, и остались от них одни головы да грудки.

Только сказал это Урызмаг, как Сырдон отошел от него. А через какое-то время услышал Урызмаг, как молодые Нарты переговариваются на языке хати:

— Надо резать старого быка.

Понял эти слова Урызмаг, снял с лап ястреба веревку и закинул ему на шею. Ястреб полетел и сел Сатане на колено, клюнул ее в тыльную сторону ладони — и выступила оттуда кровь, смешанная с молоком. Поняла Сатана, что старику ее грозит опасность, и побежала на берег моря, к вотчине донбеттров, закричала там, запричитала, стала призывать.

— О, мое дитя, не рожденное мною, Батрадз, где ты? Тревога! Твой старый дядя в опасности!

Когда услышал этот крик Батрадз, огляделся он по углам, но в доме, где он был, не нашлось ничего, кроме железного лома. Схватил его Батрадз, выскочил из моря и спросил Сатану:

— Где он, в какой стороне?

— В большом доме Алагата.

Побежал Батрадз, добрался до дома и крикнул орлиным клекотом, соколиным криком. Сажа посыпалась с потолка, а из тех, кто сидел за столом, многие в обморок попадали. Батрадз позвал:

— Эй, старик! Ты жив или мертв?

Отвечает ему Урызмаг:

— Я еще жив, но почти мертвец.

Тогда Батрадз ворвался в дом и сказал Урызмагу:

— Ну что, старик, стеречь будешь или гнать?

— Гнать я уже не могу, — отвечает он, — но постеречь в силах.

Вышел Урызмаг к крыльцу, выхватил из-за спины своей меч и протянул его от одного косяка двери до другого лезвием внутрь.

Как увидел это Сырдон, обернулся он трясогузкой и вылетел в дымовую дыру.

Батрадз начал избивать железным ломом всех, кто был на пиру. Люди переполошились и бросились бежать. Кто ускользал от Батрадза, натыкался на меч Урызмага, тогда тело наружу вываливалось, а голова внутри оставалась. Когда те, кто был в доме, уже изнемогали, Батрадз приподнял ломом потолок, и появилась щель. МнЪгие ринулись туда, чтобы выбраться наружу, но тут Батрадз снова опустил потолок, и их придавило. Погибло там немало народу. А Урызмага Батрадз привел домой.

Сослан и Ацырухс

Сослан жил счастливо со своей красавицей-женой Ацырухс, дочерью Солнца. Только все же часто грустила она — ведь муж все время проводил на охоте, в походах. И вот занемогла Ацырухс и стала ждать смерти. Позвала она Сослана и сказала:

— Нет у меня на свете никого дороже тебя, и хочу напоследок взглянуть из окна, как ты пригоняешь в село табуны да стада, и в темную ночь посветить тебе своей рукой как лучиной.

Ничего не сказал Сослан, он решил пойти в поход за скотом. Только не знал Сослан, куда ему лучше отправиться, и обратился за советом к Сатане.

— Нашей хозяйке, — сказал он, — хочется перед смертью поглядеть, как я в село пригоняю большие табуны и стада, и лучезарной своей рукой мне в темную ночь посветить. Где найти такой богатый, нетронутый край, чтобы пригнать оттуда скот и сердце нашей хозяйки успокоить?

Сатана сказала:

— Много таких мест. В стране Нона пасутся стада Ноха-Боха, их столько, что глазом не охватишь. Только не удастся тебе до них добраться.

Возвратился Сослан к жене своей Ацырухс и говорит:

— Иду я угонять стада Ноха-Боха в страну Нон, а дома буду через неделю.

— Ты, видно, ума лишился! — сказала Ацырухс. — Или ты не ведаешь, что к ним не подступиться?

Только Сослан твердо решил ехать, и жена поняла это. Она сказала:

— Вижу, тебя не удержать, но будь осторожен. Вот мой платок, спрячь его и, коли будешь ранен, перевяжи им рану, — и утроятся твои силы. Возьми и кольчугу, что я три года плела. Как облачишься в нее, — утроится удаль твоя. А вот и мое кольцо. Наденешь его на мизинец, — утроится отвага твоя.

Взял Сослан платок, придающий силу, кольчугу, умножающую удаль, и кольцо, вселяющее отвагу, и отправился в страну Нон угонять стада и табуны Ноха-Боха. Ехал он, ехал, добрался до земли Нон, глянул вокруг — и глазам своим не поверил: «Что же это, Боже? Есть ли где-нибудь на свете больше скотины?» Окинул он глазом луга на склонах гор, а на них и вверху, и внизу, и посередине паслось столько скота, что, пожелай кто протиснуться в гущу его, — не смог бы. А охраняли стада, окружали их в три кольца и никого к ним близко не подпускали жеребцы, медведи да зубры с железной пастью, сторожа один другого свирепее.

Только Сослан ни во что их не поставил — подъехал к стадам вплотную. Бросились на него сперва железные жеребцы. Стал он с ними сражаться, перебил всех, осталось только три. Сослан и сам ослабел. Двух он все же одолел, но третий укусил его за руку. Сослан едва успел ему мечом голову рассечь. Избавился он от злых жеребцов, перевязал рану платком — и силы его утроились. Он отрезал у жеребцов по одному уху и положил к себе в суму.

Но тут подоспели к Сослану медведи с железной пастью. Стал он и с ними сражаться. Устал от них, но многих перебил. Один медведь с железной пастью все же подмял его под себя и укусил за ногу. Тогда Сослан надел на палец кольцо Ацырухс, отвага его утроилась, и он одолел медведя.

А потом бросились на Сослана зубры с железной пастью, но перед тем, как начать с ними сражаться, он успел надеть на себя кольчугу — подарок жены, и победил их. Отрезал Сослан у медведей и зубров у каждого по одному уху, потом собрал стада и погнал их перед собой. Погоняет он скот, а сам думает. «Скотто я добыл, а ну как назовут меня вором?» И говорит Сослан пастухам Ноха-Боха:

— Ступайте с вестью к Ноха-Боха: «Твои, мол, стада угоняют».

Пастухи говорят:

— Он не поверит.

Тогда Сослан достал из своей сумы уши железных жеребцов, дал их одному пастуху, уши железных медведей — дал второму, уши железных зубров — третьему. И пастухи решили идти к хозяину по очереди.

Первым пошел тот, кто понес уши железных жеребцов:

— Ноха-Боха, твои стада угоняют!

— Что? — крикнул Ноха-Боха.

— Твои стада угоняют, — повторил пастух и показал ему уши железных жеребцов.

Ноха-Боха так ударил пастуха, что тот перелетел через забор и сломал себе ногу.

Тогда пошел к нему тот пастух, что взял с собой медвежьи уши:

— Ноха-Боха, твои стада угоняют!

— Как, как? — заорал он и на этого.

— Твои стада угоняют, — повторил пастух и показал ему уши железных медведей. Хозяин и его ударил, да так, что тот отлетел к забору и сломал себе руку. Застонал он, зарыдал и подался восвояси.

Третий пастух пришел к хозяину:

— Ноха-Боха, ты здесь?

— Здесь!

— Твои стада угоняют!

— Кто?

— Не знаю, взгляни, — и показал уши зубров с железной пастью. Ноха-Боха хотел и того ударить, да жена его удержала:

— Постой, — говорит, — это же уши твоих сторожей. Что ты на пастухах зло срываешь? Тебя уже третий раз предупреждают, так хоть раз послушай.

Тут Ноха-Боха из страны Нон выскочил, оглядел пастбища и никакого скота там не увидел. Вскочил он на своего толстоногого коня да поскакал за Сосланом, нагнал его почти у самого селения Нартов и крикнул:

— Эй, песье отродье! Чьи это стада ты угоняешь?

— Сам ты и пес и осел, — сказал Сослан. — Поверни назад, не то тебе несдобровать!

— Эй ты, бабий баловень Сослан! Был бы ты мужчиной — не ждал бы, пока рука жены тебе дорогу осветит, чтобы легче было угонять мои стада!

Стали они биться. И ни один не уступал другому. И только Ноха-Боха поднял меч на Сослана, Ацырухс отвела от окна руку, наступила темень, и Ноха-Боха промахнулся. Тут он получил удар по темени и упал с коня. Но насмешка больно задела Сослана.

Пригнал он стада в село и пришел домой.

— Желание твое я исполнил, — сказал он жене, — но когда в другой раз я поеду угонять скот, не надо мне светить.

— Почему же? — спросила Ацырухс.

— Ноха-Боха назвал меня бабьим баловнем и сказал, что я не смог бы угнать ничей скот, когда бы путь не освещала мне рука жены.

— И что из того?

— Как что? Значит, сам я ни к чему не пригоден.

Лучезарную Ацырухс так огорчили слова Сослана, что ночью ее сердце разорвалось. А днем ее похоронили. Сослан долго горевал, да делать нечего, того, что случилось, не изменишь, горевать об этом — только себя растравлять. Забылась и смерть Ацырухс.

Адское озеро

Сослан отправился в балц на год, а дома осталась его старая мать Сатана.

Прослышали враги Сослана, что он уехал, и стали подговаривать Нартов: помогите, мол, нам отомстить Сослану, вас ведь он тоже обижает, а мы, мол, дадим вам за помощь в этом деле много скота, вы только бросьте мать Сослана в адскую пучину. И Нарты согласились. Узнала об этом Сатана, заметалась в тоске, стала слоняться по углам — места себе не находила. Она испекла три соленые лепешки, побежала к большому серому камню, что был за околицей села Нартов, положила на него лепешки и взмолилась:

— О Бог богов! Боже мой! Ты знаешь, что мой сын Сослан ушел на год в балц, пусть надо мною пролетит птица, что держит путь в тот край, где он сейчас!

И видит Сатана: в небе голубом появился ворон.

— О ворон! — позвала она, — будь милостив, помоги мне! В эту пятницу Нарты бросят меня в адскую пучину, — полети ж от меня вестником беды к сыну моему Сослану!

— Еще горших бед пожелал бы я тебе, Сатана, и не полечу я от тебя вестником беды. Когда, бывало, сын твой Сослан наполнял убитой дичью целые ущелья, он меня и близко не подпускал, и кусочка малого не оставлял мне.

И прокляла тогда ворона Сатана:

— Чтоб век тебе по свету скитаться, каркать и питаться падалью!

Пролетел потом над Сатаной ястреб.

— О, помоги мне, ястреб! — попросила она.

— Еще больших бед желаю я тебе, Сатана! — отозвался ястреб. — Много всего было у тебя на птичьем дворе, а ты и малого цыпленка для меня жалела!

Прокляла Сатана и его. Но вот над ней показалась ласточка и защебетала:

— О милая Сатана! Что у тебя за беда, о чем льешь ты свои жемчужные слезы?

Отвечает ей Сатана:

— О ласточка, любимица людей! Лети от меня к Сослану вестником беды, передай ему такие слова:

«Твою старую мать Нарты живой хотят бросить в адскую пучину, спеши к ней, выручай, дан ей срок до пятницы! Не мешкай!»

— О милая Сатана! Разве могу я отказать тебе, разве могу забыть твое добро: ты ведь вырвала моих птенцов из кошачьей пасти, обмыла их молоком и положила обратно в гнездо!

— Что ж, коли так — вот мой перстень, надень на шейку, чтобы Сослан тебе поверил.

Ласточка подставила ей шейку, Сатана надела на нее свой перстень и сказала:

— А теперь лети, не разбирая дня и ночи!

(С тех пор у ласточки на шее белый ободок.)

Прилетела ласточка к Сослану, когда он садился ужинать. Она опустилась у двери и защебетала на тысяче разных наречий:

— О неукротимый Сослан! Откуда тебе знать горькую правду о твоей старой матери Сатане! В эту пятницу Нарты собрались бросить ее живой в адскую пучину! Ждет не дождется она, когда появишься ты, как солнечный луч, — плачет, проливает жемчужные слезы твоя старая мать славная Сатана!

— Откройте дверь этой ласточке! — сказал Сослан, когда он услышал, о чем она щебетала.

Ей открыли дверь, она перелетела на лавку и снова защебетала, а Сослан тихо слушал, не притронувшись к еде, товарищи же его дивились.

Выслушал все Сослан и сказал ласточке:

— Не верю!

Тогда ласточка бросила перед ним на стол перстень его матери. Сослан увидел его и громко зарыдал.

— О чем ты рыдаешь? — спросили его товарищи.

Он пересказал им, о чем поведала ласточка, оседлал своего трехногого коня с одним глазом на лбу. Сослан ударил его плетью три раза так, что с бока коня слезло три куска кожи с подметку, а с ладони Сослана три куска кожи остались на рукояти кнута, и конь понесся подобно ветру и дождевым облакам. Но когда Сослан прибыл, Нарты уже успели бросить в пучину его мать Сатану. Заплакал-зарыдал тут Нарт Сослан, кинулся он за матерью в адское озеро, но пучина уже поглотила Сатану. А в Сослана вцепились там все, кто умер в свой срок. Сколько волос было в хвосте и гриве его коня, столько людей вынес он на землю. Только не было среди них его славной матери Сатаны. И вернулся Сослан в селение, и стал избивать он тех, кто бросил его мать в адское озеро. Он шел с мечом в руках по улице и разил направо и налево всех, кто ему попадался, пока не устал.

Тогда он пошел домой, расседлал коня, запер двери своего дома. Он отрастил бороду до пояса и перестал выходить на люди. И стали наведываться к Сослану друзья, приносили вырванные с корнем деревья и уговаривали:

— Пойдем к воротам ада, сокрушим их толстыми стволами, — вот ты и вызволишь оттуда свою старую мать.

И говорит им в ответ неукротимый Сослан:

— Ворота мы сокрушим, но сидит за ними мой заклятый враг — он стражником у мертвых. Мимо него пройти мы не сумеем.

Понурыми уходили от славного Сослана его товарищи. Скорбная весть дошла и до его доброго друга Марзаздухта, сына Саулага. И стал он Сослана упрекать:

— Друг мой дорогой, напрасно не выходишь ты к людям, напрасно перестал смеяться, забыл про свою воинскую доблесть. Неужто нам будет не под силу взять приступом те адские ворота?

— Ох, хорошо бы, — отвечал Сослан, — да сторожит их мой враг заклятый, кровный.

— Его ты не страшись, с ним справлюсь я, а сам ты знай нахлестывай коня, да посильнее.

И отправились они в Страну мертвых и сокрушили ворота ада. Хоть угрожал Сослану его враг, но сын Саулага могучий Марзаздухт зычно крикнул на этого врага—и тот окаменел на месте.

Вот вошли они в Страну мертвых, остановился перед дверью Барастыра Нарт Сослан и постучал. Но не дано было выйти на белый свет матери его Сатане! А Сослан все стучался и звал:

— Отопри мне, ана!

И ответила ему из глубины адского озера его ана:

— Знаю я, Сослан, зачем пришел ты, да ничего не могу поделать.

Но Барастыр сказал:

— Гляди: солнце пока не село. Коли успеешь до его захода промчаться вокруг ада столько раз, сколько волос на твоем резвом скакуне, верну тебе я матушку твою Сатану, бери ее и увози с собой.

Сел на коня Сослан и промчался вокруг ада столько раз, сколько волос было на его коне. Потом он спрыгнул в преисподнюю, поднял на руки свою мать. Он взял с собой из ада столько людей, сколько смогло уцепиться за хвост его коня, — и вытащил их на край пропасти. Он поблагодарил Барастыра и вместе с другом своим привез свою мать домой.

Собрание Нартов

Однажды Нарты уселись в свои кресла и судили-рядили о своем народе. Один из старейшин сказал:

— Нарты тогда были Нартами, небо тогда не смело при них греметь, когда все они готовы были умереть за свой народ, а каждый мог постоять за себя. Нарты тогда были Нартами, когда с языка их не слетало ничего, кроме правдивых речей. Нарты тогда были Нартами, когда они не стыдились себя, когда дверные косяки в домах делали высоко, дабы не склонять головы при входе.

— Слава о нашем народе разносилась далеко тогда, когда Нарты были воздержанны в еде, старались много не пить — знали свою меру ронга, — сказал второй старейшина. А третий сказал:

— Народ наш тогда был народом, когда младший считался со старшим, когда Нарты умели слушать и уважать друг друга.

Вынесли тогда старейшины три золотые стопы — драгоценность, что досталась Нартам от пращуров.

Урызмаг взял в руку одну из них и сказал:

— Это сокровище достанется тому из молодцов, кто выкажет себя храбрейшим и храбрость свою проявит с умом. У кого хватит духу взять ее?

Тут поднялся с места Нарт Хамыц:

— Я беру эту стопу.

— Это с чего же? Да ты и тени своей боишься, до старости дожил — прямо в глаза глядеть людям не смел! — начали стыдить Нарты Хамыца.

— Верно вы говорите, лучшие из Нартов! Мне перед вами хвалиться нечем. Зато мой сын Батрадз — простите, старшие, мою нескромность! — храбрее и отважнее любого из Нартов.

Взял Урызмаг вторую стопу и сказал:

— Этим сокровищем наградят того, кто всегда умеет совладать со своей утробой.

И снова сказал Хамыц:

— Эта стопа тоже полагается мне.

— Ох, негоже поступаешь ты, Хамыц: кто из Нартов не знает о твоем обжорстве? Сытым тебя никто не видывал. Сидишь за столом целую неделю, а слова «баркад»* так и не обронишь!

— И эту стопу я беру для сына своего Батрадза — и в еде нет никого, кто был бы умереннее, чем он.

— Третьей стопой старейшины Нартов наградят того из наших молодцов, кто превзойдет всех других по вежеству с женщиной, кто больше всех сможет простить своей жене, — сказал Урызмаг.

— Я и эту стопу никому не отдам, — снова промолвил Хамыц.

— Да ведь о твоем щербатом зубе люди пословицы сложили, — сказали Нарты, — ты же к чужим женам сквозь щели в заборах лазил, а свою жену, дочь Биценовых, в кармане таскал, не стыдно ли тебе говорить это!

— Попреки ваши справедливы, Нарты, только знайте, что и по вежеству с женщиной никто не превзойдет сына моего Батрадза.

И решили Нарты испытать доблести Хамыцева сына Батрадза.

Когда Батрадз возвращался из похода, старейшины Нартов послали ему навстречу сто верховых. Батрадз понял, что они его поджидают, и погнал коня, словно бы испугался. Всадники пустились вдогонку, растянулись по дороге вереницей. Тогда он к ним повернулся и — да будет так с тем, кто тебя клянет! — со всей сотней расправился, как с одним. Многие не вернулись домой, а те, кто вернулся, кровью истекали.

Потом Нарты сели пировать и сидели на пиру целую неделю. Был там и Батрадз. Столы стояли так, что ни до одного из них Батрадз не мог дотянуться. И хоть он целую неделю куска ко рту не поднес, но и пел веселее других и пляска его была краше.

Затем, когда Батрадза не было дома, Нарты подослали к его жене пастуха. Застал он пастуха в своей постели: рука мужчины лежала под головой жены Батрадза. Поглядел Батрадз, высвободил руку пастуха из-под головы своей жены, руку жены положил под голову пастуху, а сам вернулся во двор, постелил себе бурку, седло под голову подложил, улегся и до рассвета даже ногой не шевельнул.

Уверились судьи в доблестях Батрадза, наградили его сокровищем предков. И пожелали судьи узнать, почему Батрадз вел себя так похвально, каким примерам следовал. И он рассказал:

— Вы, должно быть, удивитесь, почтенные Нарты, когда узнаете, что храбрости я выучился у своего охотничьего пса.

— Как так? — спросили Нарты.

— Раз возвращался я с охоты, — начал Батрадз, — шел через одно селение, и на моего борзого напала целая свора псов. «Загрызут его», — подумал я. Однако гляжу — а он, не мешкая, ринулся вперед, и когда те, что гнались за ним, растянулись по дороге, пес обернулся и всех их поодиночке одолел. Вот тогда я и понял: хочешь победить врага — норови расколоть его, расщепить силу, а потом уж будет нетрудно одержать над ним верх.

— А что ты нам скажешь об утробе?

Батрадз ответил:

— Были мы на охоте и подстрелили зверя. Разожгли огонь, сделали физонаги из дичины. «Добудьте воды», — сказали нам старшие. Пошли мы искать воду. По дороге один из нас споткнулся обо что-то вроде сумы. Прихватили мы ее с собой. Глядим, со скалы бежит чистый ручей. Подставили мы под струю эту вроде бы суму. Держим ее, держим, — а она не наполняется — все раздается и раздается. Принесли мы воды, все напились. Спрашиваем старших:

— Что это за сума, отчего она раздается без меры?

Судили-рядили те, кто долго прожил и многое разумел, и прямо сказали:

— Это может быть только человеческим желудком! Наполнить его невозможно, и никому никогда еще не удавалось его насытить. С тех пор не хочу набивать себе живот: лишняя еда — лишняя хворь. Стал я делить свой хлеб на четыре части, съедал из них три, но сил не убавлялось и работал я по-прежнему. Потом стало мне хватать и половины хлеба, так же, как раньше хватало целого.

— А правила, каких ты держишься с женщинами, что ты о них скажешь?

И Батрадз поведал:

— Однажды мы, молодые Нарты, отправились в поход. Всего нас было тридцать девять верховых. Попали мы в голую степь. Кругом ни дерева, ни кустика. Не нашли мы никакой добычи. Был сильный зной: люди и кони истомились без воды и пищи. Вот свечерело, и мы видим свет. Добрались мы туда и попали в селение. Вышли к нам из одного дома женщина с девицей. Мужчин — и видом не видать. «Заходите, — сказали женщины, — примем вас как добрые хозяева: гость — от Бога».

Переглянулись мы: пристойно ли заночевать в доме, где нет мужчин? Все же слезли с коней, поручили их младшим.

Добрый ужин приготовили нам хозяева. После ужина постелили спать в двух палатах: в одной — двадцати, в другой — девятнадцати. И вдруг слышу, как мать с дочерью разговаривают на языке хати. А по-хатийски из всей дружины понимал только я: «Вот что, дочка. Мне не сегоднязавтра помирать. И не будет у меня уже ни сердечных дел, ни утех. Ты же только жизнь свою наладь, а там и сказать нельзя, сколько всего такого увидишь. Давай так: я окажу честь двадцати, а девятнадцать приласкаешь ты». — «Ох, матушка, смерть не разбирает, кто старше, кто моложе. И старому коню не раз доводится едать овес из жеребячьей шкуры. Увижу я или нет — сказать надвое можно. Ты и так многое повидала на своем веку. Войти к двадцати гостям с приветом следует мне!»

В тот раз я понял, что женщина несчастна. Что бывают у нее тяжелые часы, и дал я себе зарок: женщину, что войдет в дом моего отца моим именем, я никогда не обману, а сама ошибется — упрекать не стану...

Старейшины Нартов поздравили Хамыца с таким сыном как Батрадз, поздравили и Батрадза. Поднялись со своих кресел и разошлись по домам.

Смерть Сослана

Однажды Нарты сидели в кругу на своем большом ныхасе. Поднялся Сослан и говорит:

— Кто пойдет со мной на охоту?

Вызвались двенадцать лучших молодцов. Пошли они в долину Зилахара и бродили по ней восемь дней, но так ничего и не нашли — дичи не было. Тут увидел вдруг Сослан издалека, что по берегу озера бежит какое-то белое животное. Выстрелил он наугад, а пока подбежал, раненая белая лань скрылась в прибрежных камышах. Сослан пошел следом по каплям крови на земле, и из камышей поднялась ему навстречу девица дивной красоты. Сослан спросил ее, не видала ли она раненого зверя. А она ему в ответ:

— Ты кто?

— Я Нарт Сослан. Я подстрелил здесь лань, хочу найти свою добычу. Не знаешь ли, куда она подевалась?

— Коли ты Сослан, — сказала девица, — знай, что я давно тебя ищу. Я дочь небожителя Балсага*, женись на мне!

— Таких, как ты, свинок, что валяются в лужах, Сослан на своем веку перевидал немало, и хорош бы он был, когда б на каждой женился! Его булатное тело давно бы превратилось в негодную железку.

Тогда девица взмахнула руками, они оказались белыми крыльями, вспорхнула и улетела. Сослан хотел схватить ее, но не успел. С плачем девица пришла к отцу: Сослан-де погнушался мною. Отец рассердился:

— Говорил я тебе: не навязывайся, он тобой пренебрежет!

Позвал Балсаг своего прислужника Колесо* и приказал:

— Иди, прокатись по Сослану!

Колесо Балсага спустилось с неба и понеслось по земле. Увидел его сын Гатага коварный Сырдон, подошел и говорит:

— Не подкачай, Колесо Балсага! Убить Сослана суждено тебе. Прокатись по его ногам!

— Где же мне его найти?

— Сослан охотится в степи Зилахара, там у него и шалаш разбит. И теперь как раз обеденный час.

А Сослан вернулся к своим товарищам и говорит им:

— Вы пока отдохните в шалаше, а я еще поброжу.

Они и легли поспать, шестеро с одной стороны, шестеро с другой, ноги к ногам. Колесо Балсага думало застать в шалаше Сослана, ворвалось туда и прокатилось по всем двенадцати, ноги у них отрезало, убило. Вернулся Сослан, зашел в шалаш и застыл на месте:

— Наказал меня Господь! Не иначе, как это Колесо Балсага учинило! — Бросился он в погоню.

Покатилось прочь Колесо Балсага, а Сослан погнался за ним по полю.

— Поле, поле! Задержи его! — просит Сослан, но Колесо продолжало катиться без помех, и Сослан проклял поле:

— Чтоб не видать тебе урожая семь лет кряду!

Колесо Балсага понеслось в сторону гор.

— Гора, о гора! — кричит Сослан. — Задержи его, оно убило моих товарищей!

Но гора не задержала Колесо.

— Чтоб тебя разрушали оползни да лавины! — проклял и ее Сослан.

А Колесо уже подкатилось к лесу и ворвалось в ольховник.

— Не пускай его, ольха, то мой лютый враг убегает! — умоляет Сослан.

—Я бы тебе, Сослан, еще худших напастей пожелала, — отвечает ему ольха. — Не ты ли обломал все мои ветви?

— Да будешь ты волею Бога самым никчемным деревом в лесу! — проклял ее Сослан.

Закатилось Колесо в буковую рощу.

— Держи его, бук, не упускай моего врага!

— Я бы тебе еще худших зол пожелал, — отвечает ему бук. — Когда бы ты не обломал мои ветви и не вырубил корни, моей древесины хватило бы на целое село!

— Бог даст, твою древесину людям легче всего будет строгать!

Понеслось Колесо Балсага в липовую рощу.

— О липа, останови его, мой враг убегает! — просит Сослан.

— Я дерево толстое, — отвечает липа, — но остановить Колесо Балсага сил моих не хватит.

— Будь проклята! Цвети красиво, но плодов не давай!

Колесо Балсага докатилось до дубравы.

— Останови его хоть ты, дуб, задержи моего врага!

— Как же мне задержать его? Ты обрубил все мои ветки и корни, извел их все на свои лук и стрелы!

— Так пускай же плоды твои едят не люди, а свиньи! — пожелал дубу Сослан.

Колесо Балсага миновало дубраву и понеслось по березовой роще.

— О береза, береза! Бога ради, задержи моего врага, он мчится в твою сторону! — просит Сослан.

— Твой враг — мой враг, — ответила береза, быстро опустила ветви и опутала Колесо Балсага.

Но оно все же вырвалось и покатилось дальше. И Сослан благословил березу:

— Быть тебе любимым деревом людей! Пускай твои сухие прутья люди собирают для вертелов, чтобы жарить на них мясо и возносить молитву Богу!

Колесо налетело на орешник, обвитый хмелем.

— Не пускай его, хмель, — крикнул Сослан, — мне надо отомстить Колесу Балсага за кровь моих двенадцати товарищей!

Хмель быстро обвил собой Колесо и остановил его. И Сослан благословил орешник и хмель.

— Пусть растут на тебе, орешник, такие вкусные плоды, чтобы люди приходили за ними издалека, а тебя, хмель, пусть выращивают люди, чтобы варить из твоих плодов напитки по праздникам!

Настиг Сослан своего врага — Колесо Балсага, схватил его и приволок к себе домой:

— Буду на тебе семь лет навоз возить, — сказал он, — и да не убьет меня Бог прежде, чем я вымещу на тебе зло.

Семь лет возил он навоз на Колесе Балсага. Когда встречал на дороге ухаб или ложбину, ставил его в повозке коренным.

— Душа моя на волоске повисла, уж лучше убей меня, чем так мучить, — умоляло Колесо.

— Не стану я тебя убивать, прежде чем ты не убьешь своего хозяина. Поклянись, что убьешь его, когда уйдешь отсюда, и я тебя отпущу.

— Убью, — поклялось Колесо.

Отправилось Колесо Балсага, добралось до селения. Покатилось по улице, а навстречу ему Сырдон. Он вышел из переулка в обличье старика.

— Прямого пути тебе, Колесо Балсага! — говорит старик. — Что ты невесело?

—Ас чего мне веселиться? Иду убивать своего хозяина.

— К чему тебе убивать его? Чтобы клятвы не нарушить, прокатись по пальцам ног — и довольно.

Не послушалось Колесо, покатилось своей дорогой. Когда добралось оно до середины села, навстречу ему снова вышел Сырдон — на этот раз в обличье старухи.

— Прямого пути тебе, Колесо Балсага! Что это ты грустишь? — спрашивает старуха.

— Как же не грустить, да скушать мне твои хвори! Легко ли убить своего хозяина!

— А к чему его убивать? Чтобы исполнить клятву, довольно и по пальцам ног прокатиться.

И на этот раз не послушалось совета Колесо, покатилось своей дорогой. Но тут перед ним появился молодой пахарь — то опять был сын Гатага Сырдон.

— Прямого пути тебе, Колесо Балсага! О чем тужишь?

— Как не тужить? Иду убивать своего хозяина, — отвечает Колесо Балсага.

— А надо ли тебе его убивать? Не довольно ли прокатиться по пальцам ног, чтобы клятву соблюсти?

И на этот раз не послушалось Колесо. Покатилось домой. Но тут оно подумало: «А какая корысть в том старику? А старухе? А молодому пахарю? Поступлю-ка я так, как мне говорили эти трое». И прокатилось оно по ногам своего хозяина, чтобы не лишать его жизни. Прошли дни, недели, забыло Колесо Балсага о своих бедах, обидах. И тут снова к нему наведался Сын Гатага коварный Сырдон и говорит:

— Ну, так как же, удалой Бал саг! — он назвал Колесо, чтобы польстить ему, именем хозяина,— надо бы тебе прокатиться еще разок по Сослану!

— Оставь меня в покое, лживый пес! — закричало на Сырдона Колесо.

Но тот не уходил, умел уговаривать. (Эх, богатство, достаток, скот! Чего не делается ради вас, пропади вы пропадом!) Посулил Сырдон Колесу Балсага скотину, приставал к нему без конца, не давал покоя. И подкупилтаки он Колесо Балсага. Когда Сослан снова охотился в той же степи и зашел отдохнуть в шалаш в обеденное время, ворвалось туда Колесо Балсага, прокатилось по нему и — да случится такое с твоим врагом! — отрезало ноги по колени. На культях бросился Сослан сгоряча в погоню за своим врагом, почти настиг его, да тут перед Колесом появился сын Гатага коварный Сырдон:

— Колесо Балсага! Живо сворачивай на жнивье, на стерню!

Колесо свернуло на стерню, а Сослан за ним. Острые концы скошенных стеблей вонзились ему в ноги, в костный мозг, и упал он, повалился набок. Колесо Балсага укатило восвояси.

Пролетел над Сосланом орел.

— Эй, орел! Поспеши с вестью от меня к братьям моим Хамыцу и Урызмагу, скажи, что умирает Сослан в степи Зилахара и некому глаза ему закрыть!

—Я бы тебе и худших бед пожелал, — ответил орел. — Когда, бывало, уставал я и садился на утес либо дерево, ты тут же наводил на меня свой окаянный лук.

Пролетал над ним коршун.

— Коршун, коршун! — окликнул его Сослан, — полетел бы ты к Ахсартагката вестником горя, сказал бы им, что Колесо Балсага отрубило Сослану ноги, что лежит он в степи — умирает.

— Как же! Так я и полетел! Когда я, бывало, хотел унести хоть одну из кур Сатаны, не ты ли целился в меня из лука? — крикнул в ответ коршун и скрылся.

Тут подошел к Сослану Сырдон, щеки себе царапает, причитает:

— Советчик ты наш незаменимый, как нам жить теперь без тебя?

— Перестань рыдать, — говорит ему Сослан, — лучше ступай к Нартам, расскажи им, что Бал саг заставил свое Колесо убить Сослана. Смотри, Сырдон, не оставляй меня погибать в одиночку!

— Тогда одолжи мне своего коня, пешком мне скоро не добраться, а время к вечеру.

— Я поклялся, что у меня на глазах никто не сядет на моего коня.

— Что ж, когда степные волки начнут глодать твои белые руки, а вороны клевать твои черные очи, держи своего коня при себе.

Сжалось сердце у Сослана от этих слов.

—Ладно, бери коня, я отвернусь, чтобы не видеть, и, может быть, на нем ты быстро доберешься, расскажешь о моей беде Урызмагу и Хамыцу, Ахсине и сыновьям моим Кайтару и Битару, может, они застанут меня живым.

Сырдон подсунул колючку под седло, сделал из колючек плеть, сел верхом и стал коня нахлестывать и носиться на нем по полю.

— Глянь, Сослан, плохо ли я выгляжу на твоем коне?

— Ты прежде сделай то, что я сказал, — просит его Сослан, — а там возьмешь коня моего себе насовсем.

Отправился Сырдон вестником горя, а Сослан остался в степи — лежит, кровью истекает.

Прибежал к нему голодный волк. Сослан его окликнул:

— Подойди ко мне, волк, поешь моей плоти, моим ногам все равно гнить!

— Нет, Сослан, мне лучше умереть на месте, — заплакал волк. — Когда, бывало, я шнырял по вечерам голодный, ты позволял мне кормиться мясом, что оставалось от твоей охоты. Мне ли это забыть!

Улыбнулся Сослан и благословил волка:

— Будь таким же бесстрашным, как я, когда нападаешь на стадо, а когда возвращаешься после набега, будь, как девица на выданье, — скромным и робким!

Подлетел к Сослану ворон и тоже начал причитать:

— Как же нам жить теперь, чем кормиться, когда не будет того, кто нам пищу давал?

— Брось горевать, — говорит Сослан, — лучше подойди и — поклюй мяса с моих ног.

Не согласился ворон, и Сослан его благословил:

— Живи долго, не старея, но все же будь смертен!

Подошла к Сослану и лисица, села от него поодаль и стала плакать.

— О лукавая лиса с золотым мехом! — сказал ей Сослан, — подойди, поешь вдоволь моей плоти, налижись крови, — ногам моим все равно гнить!

Говорит ему лукавая лиса:

— Когда бы крови твоей я лизнула, то, верно, была бы ловчее и смелее!

Рассмеялся Сослан:

— Ах ты плутовка! Ведешь ты со мной ласковые речи. Пускай же люди ценят тебя за пушистую шкурку, а мясом твоим брезгуют даже псы!

Издалека по широкой степи семенит еж — спешит проведать Сослана.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: