Как победил на скачках конь по имени Гемуда

У богатого Нарта Кандза не было детей, и опостылело Кандзу его добро. Задумал он все спалить и хоть этим досадить Богу за то, что не посылает ему наследника. Собрал он свои табуны и стада, приказал согнать в свои палаты и набить дом сухими колючками. Колючки собирали целую неделю — от одной пятницы до другой. Взял он, да и поджег их. Чад от горелого мяса достиг Бога, и послал Хуцау к Нартам узнать, что случилось, что горит? Донесли Богу, что это Кандз замыслил сжечь свое добро, потому что нет у него наследника. Призадумался Хуцау и решил послать Кандзу сына. Его назвали Сауаем. Младенец ел так жадно, что высасывал до крови молоко у своих кормилиц, и они валились замертво.

— Эх, на горе дал мне Бог этого сына, — сказал Кандз и велел отнести ребенка и оставить на выступе утеса — на склоне Афсати. Там к Сауаю стали приходить звери. О нем заботились волки — пригоняли коз, самок туров и ланей, Сауай ловил их за ноги, насыщался их молоком, а потом отдавал волкам на съедение. Подрос мальчик и стал сам убивать зверей. Из мяса жарил себе физонаги, из шкур — сделал шалаш. Терпел это, терпел владыка зверей Афсати, да и пожаловался Кандзу:

— Бога ради, Кандз, запрети своему сыну губить моих зверей, отдам тебе за это приплод всех моих тварей за два года!

Кандз послал своих охотников проведать сына. Они нашли маленького Сауая, увидали, что он живет в шалаше, и подивились. Они с поклоном подошли и сказали, что отец зовет его к себе. Сауай угостил их физонагом из мяса диких животных. Когда он пришел к отцу, то первым делом попросил:

— Дай мне своего лучшего коня.

— Вот уздечка, — сказал Кандз, — иди к табунам, взмахни ею — и к тебе прибежит твой конь.

Взял Сауай уздечку, пошел к табуну — и к нему тут же прибежал молодой конь, весь в грязи и репьях. Сауай прогнал его, махнул еще раз — прибежал тот же конь. Сауай опять прогнал его. И в третий раз махнул Сауай уздечкой — и снова к нему прибежал тот же конь в грязи и репьях. На этот раз Сауай надел на него уздечку и привел домой, оседлал и трижды стегнул плетью.

— Э, да ты наездник как раз по мне! — сказал конь.

— Да и ты мне сгодишься, буду на тебе разъезжать по Нартам, попивать пиво да кумал.

А конь тот по кличке Гемуда появился на свет в один день с Сауаем. Он родился из семечка того же яблока, что Хуцау повелел передать Кандзу, дабы жена родила ему сына, а кобыла — принесла для этого сына жеребенка.

Между тем в Нартах затевались большие скачки. Тому, кто придет к цели первым, назначили в награду семь рабов, а тому, кто последним, — трех. И прибыли к началу скачек все на своих скакунах. Конь же Сауая был низкорослый мерин, ростом не выше петуха, и каждый толкал его, посмеиваясь: это, мол, что еще такое? Сауай повел Гемуду к реке Едиль*, к самому крутому водовороту, туда, где сливаются два потока.

И говорит конь:

— Пока из-под моих копыт не полетят белые искры, к скачкам я не готов.

Перед рассветом, когда день еще не отделился от ночи, выглянула на улицу Ахсина* и подивилась:

— О, Бог богов! Говорили, что из рода Кандза никого не осталось, кто же там виднеется на отмели Едиля?

А конь Гемуда еще раз сказал своему хозяину:

— Я не готов пока, снова гони меня к реке.

Погнал его Сауай, стал гарцевать — и полетели изпод копыт коня белые искры.

— Вот теперь я к скачкам готов, — говорит конь, — и да будет Божья воля!

Начались скачки. Сауай отправился вместе с другими наездниками, и все над ним, конечно, потешались. С того места, откуда начинался забег, скакать предстояло восемь дней. Сауай сначала пропустил других впереди себя, и целую ночь передовые кони продирались сквозь колючие заросли. Но вот наступило утро, — и оттеснил Гемуда всех коней на каменистую дорогу, вынудил мчаться по ней целый день. После такой скачки кони сильно устали, да и бока у них накануне пооблезли. Наконец все выехали на равнину. Сауай улегся на мураву и отдыхал на ней два дня и три ночи, пока остальные наездники проносились мимо. На третье утро сел Сауай на своего скакуна и стал нагонять одного всадника за другим. Когда Гемуда настигал кого из них, то либо у всадника зубами ухо отрывал, либо у коня. Сауай прибыл на три дня раньше срока, а прискакав, сказал Нартам:

— Человек я бедный, дайте мне то, что заслужил, и я поеду домой.

Никто его и слушать не хотел:

— Не может быть, чтобы ты прискакал первым!

— Не хотите признать меня первым, дайте то, что положено последнему.

Тем временем начали прибывать всадники по одному, по двое, — и все увидели: либо у наездника уха нет, либо у коня. Спрашивают их:

— Что с вами случилось?

— Сами не знаем, — отвечают и кивают на Сауая. — Все это он учинил.

Не таковы были Нарты, чтобы обычаи нарушать, дали они Сауаю и награду победителя и долю последнего. И вернулся домой сын Кандза с десятком рабов.

Ацамаз и Агунда

Сайнаг-алдар жил в глубине высокой Черной горы. Наследницей всего добра, отрадой сердца старого алдара была его единственная дочь красавица Агунда. Коса ее шелковая — до самых пят, очи черные — словно яркое солнце после дождя. За работу, бывало, берется Агунда, — хватка у нее волчья, а по воду идет — словно лебедь плывет. Когда поутру на заре выходит из дому красавица Агунда, когда идет, покачивая тонким станом, ее белый кувшин светит, словно месяц, а лицо сияет, как солнце на восходе.

С горы высокой вниз глядела гордая Агунда, и молодые Нарты, гарцуя перед ней, своих коней холеных доводили до упаду, а старики почтенные, чье место на ныхасе, устали сватами к Черной горе ходить, все подметки воловьи истрепали по каменистым тропам. Ответ бывал всегда один: нет.

И в сердце юного Ацамаза, Уазова сына, запала прекрасная Агунда. Посреди дремучего леса, посреди голой поляны бросал он своих черных козлов без присмотра, настраивал золотую свирель с черной насечкой и поднимался на верхушку Черной горы.

Эта свирель Ацамазу досталась после смерти отца. Долго спорили тогда самые почитаемые из Нартов, — не знали, как поделить наследство между тремя сыновьями Уаза, — семь раз принимались делить, да так и расходились, ничего не решив, пока не пришел им на подмогу старый Нарт — подслеповатый Магуйраг. Вмиг разрешил он спор и поделил наследство честно, по совести: двум старшим братьям — скот, а младшему — свирель. И дележом таким остались все довольны.

Вот взошел молодой Ацамаз на Черную гору, сел там на камень и начал играть на своей золотой свирели. Услышала песню этой свирели Агунда — и растворилось окно в крутом склоне Черной горы, оставила девушка работу и тихо внимала, усевшись у окна, игре нартовского молодца, поняла она, что у него на сердце.

Весь свет заслушался игрой славного сына Уаза. Проснулся мир, начал таять вековечный ледник, и на широкую степь, шумя, словно мужи по тревоге, побежали сердитые воды, вышло из берегов бездонное море, а в Гумской степи пустились в пляс антилопы и серые дрофы.

Звонче, краше заиграл Ацамаз на своей золотой свирели — медведи на северных склонах гор проснулись от долгой спячки, ворча, выбрались из своих теплых берлог и посреди темного леса принялись водить симд. Все звери Афсати шли во множестве к подножью Черной горы — собирались на звук свирели. Темный лес покрылся листвой, а на лысых склонах и голых полянах вырастала шелковая трава, распустились красивые цветы, а над ними зажужжали пчелы да шмели, закружились бабочки. Птицы прекрасные наполнили лес свистом да щебетаньем — подпевали славному Ацамазу. Тут и солнце весеннее выглянуло и озарило землю своим огненным оком, и под теплым ветерком все твари земные поднялись и задышали полной грудью.

А сын Нарта Уаза молодой Ацамаз заиграл свой самый красивый напев — и сгрудились тогда, как шерсть, кудрявые облака, стали теплые слезы проливать. Еще заливистей заиграл сын Нарта Уаза молодой Ацамаз. Долго слушала его прекрасная Агунда. Но вот она выглянула из окна и говорит:

— Эй, добрый молодец! Живи счастливо, по желанию своей родительницы! А мне бы твою золотую свирель — дудку ту золотую, да твоих черных козлов!

Закручинился тут сын Нарта Уаза, хватил свою золотую свирель о скалу, разбил ее вдребезги и пошел домой, сгорбившись, понурый.

А краса-девица, наследница Сайнага, выбралась из окна, пробитого в скале, собрала обломки той золотой свирели и отдала своему старому отцу. Ударил он по ним войлочной плетью — и сомкнулись, склеились осколки свирели. В шелковый плат завернула свирель пастуха Агунда, спрятала в глубокий сундук.

В ту пору ехали верхом на конях небожители Сафа и Уастырджи, — такой свет исходил от них, что глаза хотелось зажмурить. Кони их чудесные — из табуна покровителя мужчин светлого Уастырджи, и подкованы они по-особому, сразу видать руку Небесного кузнеца: копытами цокают — искры из горных хребтов высекают. Заприметили небожители сына Уаза.

— Прямой дороги тебе, Ацамаз! — говорят они. — Куда бредешь ты, спотыкаешься, поникший весь и голову повесив? Кто угнал ваших черных козлов и куда подевалась твоя золотая дуда?

— Хвала вам, пресветлые зэды! Что делать мне, коли никто из Нартов уже не соглашается идти к Сайнаг-алдару сватом? О, светлый Уастырджи! Когда бы согласился ты быть моим дружкой, а ты, умелец Сафа, пойти от меня сватом, когда бы светлые дауаги стали мне поезжанами, я не ходил бы спотыкаясь, повесив голову!

— Что ж! Найди себе поезжан, и мы к ним присоединимся!

Поднялся на рассвете молодой Ацамаз, ранним прохладным утром искупал коня и на восходе солнца отправился в путь-дорогу. Справа от него на скакуне своем чудесном поехал доблестный Сослан — он был у Ацамаза дружкой. Пошли приглашать они поезжан: в теснину — Татартуппа*, на хребет — степного зэда, на одну гору — Уациллу, на другую — Сафу-умельца, на третью — царя лесных зверей Афсати, на четвертую — светлого Уастырджи.

Упросили, умолили зэдов — и собрались, отправились все в путь к Черной горе — туда, где жил Сайнагалдар. Старший сват у поезжан — седой Татартупп. От него по левую руку едет грозный Уацилла, от него по правую руку — Сафа-умелец, младшим у гостей — светлый Уастырджи, за ними же — все вместе — другие божества. Кони ржут — горы дрожат, кони дышат — поднимается серый туман, сквозь него пробивается солнце, сияет отблесками и играет на конской сбруе.

По дороге духи и божества держат совет:

— А коли старик Сайнаг и нас как сватов не уважит? Что мы тогда решим?

Небожитель Уастырджи говорит светлым дауагам:

— Я дружка у сына Уаза, и вот что я прошу вас, спутники мои: отдаст нам Сайнаг свою дочь добром — спасибо, а будет упираться — ему же хуже, мы силой увезем дочь старого упрямца.

— Высока да тверда Черная гора, красу-Агунду, наследницу Сайнага, похитить будет нелегко, — сказал Афсати.

— Ты, наш предводитель — любимец Бога, — сказал тогда Уацилла, — попроси у него тучку, а там проверим, что крепче: Черная гора или удар мой!

— О, наш Повелитель туч, ты Черную гору разрушь, а увезти Сайнаг-алдара дочку — моя и Уастырджи забота, — сказал седобородый Сафа.

Послушал и кивнул — поддержал их владыка тварей лесных Афсати:

— Поступим как мужам пристало! Я из отборных своих зверей дам вам семь рогатых оленей, запряженных в серебряную повозку, и будут они покуда пастись у Черной горы.

— А я, — сказал им бардуаг степи, — путь буду пролагать, вперед лететь.

Сказал тогда Фалвара:

— Из своего скота я дам вам столько, сколько нужно для застолья на целую неделю.

Так беседовали светлые дауаги по пути к Черной горе. Вот приблизились они, сошли со своих небесных коней, остановились и расстелили белые бурки у дороги под деревом черной груши.

Вперед они послали двоих зэдов, вступили сваты на широкий двор, там спешились. Тут выбежали к ним навстречу шустрые младшие Сайнаг-алдара, встретили, взяли коней под уздцы. Вот и старый Сайнаг — насупленный, белобородый. Он узок в поясе, широк в плечах, на нем черкеска из верблюжьей шерсти, а в левой руке — палка с серебряной насечкой.

— Добро пожаловать!

— Доброй жизни тебе, старик!

Приглашает он их в палату для гостей. Усаживаются на лавку из слоновой кости. Покровитель мужчин и Сафа сказывают, зачем прибыли.

— Да будет милость твоя к нам, Сайнаг, наши старшие ждут твоего решения: мы сватами пришли к тебе от сына Уаза, долг свата нелегок, хоть никто не может укорить в чем-либо сына Уаза. Отца его все Нарты уважали, а сам он среди молодежи — лучший. От его игры на свирели сердце замирает, от его черного скота степь черна. Для своих он родич сердечный, совестливый. Ждем, Сайнаг, мы твоего согласия: дающий в силах угодить тому, кто просит.

— О, мои светлые гости! Из-за этого дня я отныне буду считать ясными все темные ночи своей жизни! Что мне ответить? Как пожелаете вы, так и поступите. Но посмотрите, светлые духи, на бедного старого отца! Нет во мне удали прежней, наступила зима моей жизни. Рассудок не тот и стали ломкими кости, близок я к черной могиле. Солнышко мое, простите уж невежу, — моя единственная дочь. Думаю, что дитя мое милое не бросит старого отца, да и не доросла она до замужества.

Ничего не сказали Сайнагу светлые дауаги и отправились к своим товарищам поезжанам. Балованная дочь Сайнага Агунда спросила отца, какой ответ он дал светлым своим гостям, а услышав, рассердилась, нахмурила длинные брови, вышла вон и красивою ручкой хлопнула дверью.

Увидев это, старик-отец засмеялся и сказал:

— Как я тебя понял, дочка моя своенравная, полюбила ты красивую игру на свирели узорной и черных козлов, пуще же их полюбила сына Нарта Уаза Ацамаза, — не зря ведь спрятала ты в свой сундук с приданым золотую свирель?

Вторично послали сваты за ответом — и сказал им на этот раз старый Сайнаг:

— Ради вас, мои светлые гости, отдаю я мое дитя, мою единственную дочь в руки достойных людей.

И зовет старик Сайнаг наших светлых дауагов в свой высокий дом — полную чашу, посылает и к Нартам гонцов с приглашением. Ставят перед зэдами и дауагами круглые фынги на серебряных ножках, а длинные тяжелые столы готовят для Нартов. В нарядной одежде, ловкие младшие приносят три пирога — три больших, в масле хабизджына* и на них — бурый физонаг, приносят в чаше широкой с двумя ручками черное пиво — алутон*.

Поднимает здравицу седой Татартупп, счастья желает сыну Уаза. Напитков там — больше, чем воды в округе, а яств — вдвое против того; напитки почетным гостям в турьи рога наливают. Есть все, чего душа пожелает, нет только главного для застолья — не слышно песен веселых и звонких, а людям сытым, известно, хочется петь. И говорит Сайнаг Ацамазу:

— Зять мой молодой, отчего бы тебе не сыграть на своей драгоценной свирели? Не этим ли ты покорил сердце гордой девицы?

Сын Уаза робко отвечает Сайнагу:

— Утомилось сердце мое молодое от игры на свирели. Я ударил о скалу и вдребезги разбил золотую свою свирель.

И тогда Агунда вынесла сокровище, завернутое в шелковый плат. Заиграл тут Ацамаз красиво и звонко — и гостей охватило веселье. Славные Нарты пальцами прищелкивают, лихо пускаются в пляс: с полу на стол, да по столу, да по краям широкой чаши — на носках, во дворе ж, на зеленой лужайке молодежь симд затевает.

Целую ночь гуляли-пировали гости, а потом вышли из Черной горы знатные поезжане Ацамаза и повезли в дом жениха гордую Агунду. Свадебный поезд — серебряная повозка, в семь рогатых оленей запряженная, — дар Афсати. А семь повозок, запряженных зубрами, повезли приданое невесты по хребту Черной горы. Там дружкой — сам Уастырджи, там и Нарт Урызмаг, умелец Сафа — их предводитель, а впереди всего поезда — бардуаг степи со стягом. На коне гарцевал достославный Уацилла: звук хлыста его — гром небесный, блеск копья его — радуга, шаг коня его — шириною с овраг, пена изо рта коня — словно зимняя пурга. Лихо и весело привезли они к Нартам гордую дочку Сайнага Агунду. С честным поклоном подошла она к нартовской Хозяйке — Сатане. И снова началось веселье.

Арахцау, сын Бедзенага

В ту пору в краю Нартов подрастали и другие удалые молодцы. Один из них был сын Бедзенага Арахцау. Чудом он появился на свет.

В Нижних Нартах родилась девочка, а в Верхних — мальчик. Родились они в одну ночь. Как только мальчика положили в люльку, он вылез оттуда и тихонько пробрался в Нижние Нарты в колыбель к новорожденной девочке. И стал он приползать туда каждую ночь и проводить время до утра. Ремни на люльке у девочки перестали сходиться, и все дивились, отчего она так полнеет. И родился у этой девочки мальчик с золотым хохолком. Рассказали об этом Сатане.

— Да разнесется молва о вашей погибели! — сказала она. — Пока никто об этом не узнал, отпилите край потолочной балки, сделайте ящик, обейте его железными обручами и бросьте ребенка в море.

Сделали они ящик, положили туда ребенка и бросили в море. Волна подхватила его и унесла далеко от берега.

Жил в степи Бедзенаг-алдар, много было у него скота — овец, коров и быков, а еще больше лошадей. У него работали рыбаки, и жили они отдельно. Рыбаки те выловили ящик, обрадовались, пригодится, мол, в хозяйстве, и стали открывать — посмотреть, что в нем. Вытащили гвозди, сняли обручи и слышат: из ящика доносится детский плач. Достали рыбаки младенца и послали к алдару с вестью, чтобы поспешил он на берег посмотреть на чудо.

Бедзенаг-алдар очень обрадовался, когда увидел ребенка:

— Боже! Да скушать мне твои хвори! То, о чем я мечтал всю жизнь, — передо мной!

Он тут же пошел к своей жене:

— Притворись роженицей!

Женщина притворилась роженицей, муж подложил к ней мальчика и позвал глашатая:

— Обойди весь свет — сообщи, что у Бедзенага родился сын.

Люди удивлялись:

— Как же так? — говорили они, — ведь мы видели жену Бедзенага неделю назад, и она не собиралась рожать.

Бедзенаг на радостях задал большой пир — белых быков там резали, словно белых ягнят. Шел тот пир целую неделю, но перед тем как разойтись, люди сказали:

— А не дать ли имя младенцу? Ради чего же мы пировали?

И назвали мальчика Арахцау, сын Бедзенага.

Через неделю после своего рождения Арахцау пришел к отцу и попросил коня — собрался ехать к Нартам навестить своих родичей.

— Ты мал еще, рано тебе туда ехать, — сказал ему отец.

— Нет, не могу я дожидаться, мне надо всех повидать. А ты дай мне коня и свое драгоценное оружие.

Сказал тогда Бедзенаг:

— Да будет тебе Бог в помощь и прямой тебе дороги! Возьми уздечку и поднимись на высокий утес. Увидишь оттуда весь табун. Махни уздечкой — и прибежит к тебе лучший из коней, и хоть будет он неказист, ты не смотри на это и смело садись на него.

Арахцау пошел к табуну, махнул уздечкой, и прибежал к нему маленький конь-трехлетка.

Надел Арахцау на коня уздечку, искупал его и вернулся к отцу.

— Дай мне теперь свое дорогое оружие и свои доспехи: лук, что стреляет из одного конца неба до другого, меч, что излучает свет в темную ночь, и свой сверкающий щит.

Бедзенаг-алдар вынес ему оружие и доспехи. Надел на себя доспехи Арахцау, взял оружие, сел на коня, натянул поводья. Конь три раза взвился под облака, три раза прыгнул под землю, а потом сказал:

— Что ж, до поры до времени и ты сгодишься мне в наездники.

По дороге домой встретил Арахцау ведунью:

— Не ты ли сын нашего алдара, солнышко мое? — спросила она. — Куда это ты собрался, парень-от-родудень?

— Еду к Нартам, — родных моей матери повидать.

— Вот так и поедешь? Да ты погляди на себя — что это за доспехи? Разве таким должен ехать в балц сын богача Бедзенаг-алдара? Это не знаменитое его оружие, не драгоценный меч его, не дорогой сверкающий щит! А что у тебя за конь? Нет, не в таком виде ты, наш алдар, должен перед людьми являться!

Принял к сердцу слова ведуньи маленький сын Бедзенага, пришел к отцу и говорит:

— Дал ты мне не драгоценное свое оружие, не драгоценные доспехи, а простые, я так не поеду.

— Будь неладен тот, кто сказал тебе об этом! Ведь оружие мое и доспехи так тяжелы, что земля не выдерживает их веса — проваливается, а тебе только неделя от роду, как же ты станешь носить их? Их можно класть только на тяжелую подставку или вешать на каменный столб, иначе они уйдут под землю.

— Я не боюсь трудностей, ведь я Нарт, — сказал Арахцау.

Пришлось тогда Бедзенагу вынести свои настоящие доспехи и оружие — маленький Арахцау облачился в доспехи, взял оружие и поехал.

А Нарты в то время сидели на пиру у Ал агата...

Тут сказитель умолк, чтобы перевести дух, и слушатели воспользовались его молчанием, чтобы перекинуться словом-другим.

— Однажды я слышал «Песнь об Арахцау, сыне Бедзенага», — сказал хозяин дома. — Там поется про этот пир у Алагата. Я запомнил такие слова:

Урызмаг, говорят,

взял лопатку,

Лопатку, говорят, взял баранью,

Снял с нее мясо, очистил

И стал глядеть на нее, глядеть,

Правду-истину постигать-толковать:

«Нынче на нас либо рать пойдет,

Либо муж один, что стоит целой рати...»

—Так оно и поется, — подтвердил Гарсо, — Нарты смотрели на гладкую кость от бараньей лопатки и видели, что с ними станется.

Пир у Алагата

Всполошились Нарты и побежали к Сатане сказать, чтобы следила за дорогой по своему волшебному зеркалу. Поглядела Сатана и видит: со стороны Сумской степи едет всадник и приближается к реке.

— Наблюдайте за ним, — сказала она Нартам, — и коли будет он искать брод, его не стоит опасаться, а коли поедет через реку напрямик, — надо быть начеку: не простой это всадник.

Начали следить за ним Нарты, и что же? Всадник не стал смотреть, где брод, а трижды хлестнул своего коня, кинулся в воду и переправился на другой берег. Едет он дальше по степи в сторону Нартов, едет — и черную стезю за собой оставляет, над головой же его кружится стаями воронье. Еще раз глянула Сатана на всадника в зеркало и сказала Нартам:

— Не стезя это черная вовсе, а меч тяжелый тащится за ним и луг бороздит, и не черные вороны кружат над головой всадника, а комья земли взлетают из-под копыт его коня.

Вот подъехал Арахцау к семиярусной башне Урызмага, и сверху к нему выглянула Сатана:

— Здравствуй, гость! — ласково сказала она.

— Сердечной тебе радости! Кто из ваших мужчин дома?

— Нет сейчас никого, хоть это и дом мужчин. Входи, гостем будешь, а мы тебе — хозяевами, угостим, как положено, чем пожелаешь, хочешь — горячим обедом, хочешь — холодной закуской.

— Прости, добрая женщина, благослови тебя Бог, но мне очень нужен Нарт Сослан.

— Мужчины наши на пиру в доме Алагата.

— А нет ли кого, чтоб меня туда проводил?

— Есть у нас один малец — ноги у огня греет, не знаю, пригодится ли он тебе. Постой, я его пришлю.

С этими словами Сатана оставила гостя, вошла в дом и говорит мальчику:

— Живо на ноги, лежебока! Гость во дворе, проводи его к нашим мужчинам и пригласи на пир у Алагата.

Мальчишка, что играл в золе у очага, встал, потянулся и тут же предстал перед гостем. Отправились к Алагата. А по дороге гость говорит мальчику:

— Садись верхом у меня за спиной, так мы скорей доберемся.

Посмотрел мальчик на всадника, на его коня и сказал:

— Сдается мне, гость, конь твой не из таких, чтобы нести двоих.

— Ах ты, щенок! Говорят тебе — садись, а не то пройдусь плетью по спине хорошенько, чтоб не умничал!

Мальчик вскочил на коня, уселся за спиной гостя. Двинулись они дальше, и мальчик так сдавил ногами бока коня, что тот зашатался и захаркал кровью.

— Говорил ведь я, что конь этот двоих не выдержит.

— Исполать твоей силе, сын Хамыца Батрадз!

— Доброй тебе жизни, сын Бедзенага Арахцау!

По дороге Арахцау остановился у склона горы и сказал:

— Постреляем, Батрадз?

— Я прежде гостя стрелу из колчана не достану.

Тогда Арахцау взял одну из своих стрел, рукой провел по ней, потом по тетиве, приставил, как обычно, к луку, оттянул тетиву и пустил стрелу — она упала где-то по дороге. Пустил свою стрелу и Батрадз, и она вонзилась в порог дома Алагата. Зашатался старый дом, со столов попадали яства, а все, кто сидел на пиру, переглянулись.

— Не вставайте с мест, добрые люди, — сказал Сослан, — это стрела нашего озорника. Сюда идет наш шальной мальчишка.

Вскоре и Арахцау с Батрадзом показались у порога Алагата. Сослан тут же вышел из дома, поздоровался с гостем, повернулся к Батрадзу и залепил ему пощечину:

— Щенок! Не дорос еще играть со стрелами!

Батрадз одним махом перескочил через семь гор, затем вернулся домой и снова примостился у очага — ноги греть, золу чашей загребать-мерить.

Между тем молодые Нарты, что сидели на пиру у Алагата, высыпали встречать гостя:

— Здравствуй, сын Бедзенага Арахцау, добро пожаловать к нам из дальних краев!

— Возьмите его коня — дайте остыть, привяжите пока к пегому коню Урызмага, а доспехи снимите, повесьте.

Сняли с него доспехи, то на одну вешалку повесят, то на другую, да только вешалки этих доспехов не выдерживают — ломаются.

— Эх, псы Нарты, — говорит Арахцау, — видно, я сам — вешалка для своих доспехов. — И снова надел их на себя.

Пригласили его на почетное место во главе стола, да он отказался:

— Мне и здесь хорошо, я еще не взрослый.

Тут стали из всех семи рядов застолья посылать Арахцау почетные нуазаны*, а Сослан и Умар, что прислуживали за столом как младшие, все подносили и подносили ему. Если он хотел передать от себя нуазан кому-то другому, брать у него отказывались. Тогда алдар Хыза, что был старшим за столом, говорит Сослану:

— Налей-ка мне самого крепкого из ваших напитков — наполни доверху турий рог.

Принесли ему ронга. Дело в том, что алдар Хыза хотел погубить Арахцау. Взял он бычью ногу и говорит:

— Эй, Сослан! Не забывай, что у нас в гостях сын Бедзенага Арахцау, позови-ка его сюда, я ему передам нуазан.

Позвали Арахцау — вскочил он в своих тяжелых доспехах прямо на стол и прошелся по краю в пляске так красиво, что на диво всему свету, перескочил оттуда на края бочек с сырами и рассолом, и из них не пролилось ни единой капли. Наконец он приблизился к Челахсартагу, алдару Хыза.

Тот говорит Арахцау:

— Прими мой нуазан, подношу тебе его как гостю.

Арахцау опустошил весь рог, а ногу быка разгрыз легко, как волк, и быстро проглотил. Смотрел алдар Хыза, ждал, что он упадет, когда выпьет весь рог, но Арахцау только сказал:

— Благодарю за подношение, да не оскудеет в руках твоих обилие!

— Ах ты, щенок, — сказал алдар Хыза, — от тебя же рыбой разит, а ты еще здесь голос подаешь!

— Быть мне и вправду жалким щенком, коли за неделю, с этой пятницы и до следующей, я ваши улицы конским навозом не засыплю! — ответил Арахцау.

Понял Арахцау, что его хотели до смерти напоить, обиделся, вышел и направился к своему коню. Сел он верхом и поехал домой.

— Ох, и наказал же меня Господь, — говорит алдар Хыза. — С недобрым человеком я связался. Когда бы кто его сюда вернул, я бы тому большой подарок сделал.

Подошел к нему Сослан:

— Я бы вернул его, да не верю тебе — обманешь.

— Перед лицом и Бога и Земли я обещаю, что не заслужу твоих упреков, возьмешь у меня все, что попросишь.

— Отдай за меня дочь свою красавицу Бедуху, и я его верну.

— Ты только помири меня с ним — и забирай ее себе.

Сослан оседлал своего коня со стальными копытами и поехал. «Как же быть? — говорит он себе по дороге. — Обогнать Арахцау — еще решит, что я его поджидаю в засаде, следом скакать — подумает, что я за ним гонюсь. Эх, была — не была, подъеду к нему сбоку». Сослан так и сделал:

— Эй, сын Бедзенага Арахцау, прошу тебя, не уезжай от нас в обиде.

— Да, пусть бы вы все перегрызлись волею Божьей!

— Вернись, обещаю тебе подарок.

— Какой?

— Своего коня.

— А чем он хорош?

— Беру в свидетели Бога и Землю, — он с востока до запада за час пробегает.

— Эх, Сослан, что это за диво: мы на таких конях друг к дружке кумал попивать ездим.

— У меня и другой есть подарок — мой меч.

— А он чем хорош?

— Бог свидетель: что бы ты ни разрубил этим мечом — дерево ли, камень, он не тупится, а только становится острее.

— Эх, Сослан, такими ножами у нас хозяйки сыр нарезают.

— Есть и еще подарок у меня — головка меча.

— Чем же она хороша?

— Беру в свидетели Бога и Землю: когда темная ночь застает меня в пути, я нахожу дорогу домой при свете этой головки меча.

— Ты, Сослан, видно, не Нарт, раз все это кажется тебе дивом. У нас, когда вечером овцы возвращаются в загон, невестки приделывают такие головки к ведрам, чтобы при луне доить светлее было.

Тогда Сослан предложил ему самое драгоценное, свои знаменитые доспехи — волшебный непробиваемый шлем Бидаса и кольчугу Церека, что сама является к хозяину, когда слышит клич «Бой начался!». Но Арахцау и от них отказался. Наконец Сослан признался:

— Если я верну тебя, то алдар Хыза обещал отдать мне в жены свою дочь красавицу Бедуху.

— Почему же ты сразу мне этого не сказал! — говорит Арахцау. — Я вернусь, но вот увидишь — он нас обманет.

И Арахцау повернул коня.

По пути они встретили Дзеха, сына Уазима, — тот тоже возвращался с пира. Поведали они ему, что и как, и Дзех сказал:

— Клянусь памятью отца, я еду с вами.

Увидел алдар Хыза, что они вернулись, взял за руку Бедуху, пошел и заперся в своей крепости.

— Я же говорил тебе, что он обманет, — сказал Арахцау.

Осада крепости Хыза

Сослан стал собирать войско — идти на крепость Хыза. Он бросил клич среди Нартов: пусть от каждого двора придет в войско по человеку, а кто сам не придет, пусть вместо себя пошлет крепкого раба. И собралось огромное войско.

А у пастуха Нартов в ту пору родился сын. В доме пастуха, кроме него самого и этого мальчика, не было мужчин, и послать в войско Сослана было некого. Пастух не знал, что делать: идти в войско самому, — на кого скот оставить? А не идти, — где взять раба? Думал он думал всю ночь до рассвета, а наутро говорит ему младенец из колыбели:

— Отец, не тужи, я пойду в войско Сослана!

— Эх, Зимайхва, был бы ты у меня воином, о чем бы я стал тужить?

Мальчик полежал-полежал, зевнул несколько раз, потянулся и сломал колыбель.

— Скорее накорми меня, я голоден! — сказал он своей матери.

Она тут же испекла ему хлеб величиной с него самого. Мальчик съел хлеб и тут же вырос вдвое.

— Ну, теперь я пойду на войну, — сказал он отцу. — Когда Сослан пожелает спешиться, я подержу под уздцы его коня. — И пошел мальчик к войску Сослана.

А Челахсартаг, сын Хыза, собрал у себя без счету людей из войска маликов, позвал духов — уациллата*. Они готовы были сражаться.

Сатана сказала сыну Бедзенага Арахцау, сыну Уазима Дзеху и Сослану:

— Сегодня пятница, и вы до следующей пятницы никуда не выходите, иначе алдар Хыза устроит вам ловушку.

Но Дзех сказал:

— Пустите меня в башню, я там укроюсь.

Он поднялся в башню, пустил стрелу в алдара Хыза и снес ему пол головы.

Алдар отправился на небо к Курдалагону и говорит:

— Скуй мне темя из красной меди.

— Я скую, — говорит Курдалагон, — но что делать с концами гвоздей?

— Это не твоя забота, ты только скуй.

Курдалагон начал ковать ему темя, велел принести двенадцать мехов, а Челахсартаг все кричал:

— Раздувайте сильнее!

Когда Курдалагон вбивал гвозди, алдар Хыза чихал, и концы гвоздей загибались изнутри. Так Курдалагон сковал ему темя из красной меди.

А красавица Бедуха попрекнула отца:

— О чем ты думаешь? Не сдержал свое слово, обманул настоящих мужей и навлек на себя беду.

— Вижу я, ты замуж захотела.

— Я не замуж захотела, а ты теперь ступай к своему побратиму Сафе, попроси его сделать три заговоренные стрелы и пошли их в небо — пусть висят там до следующей пятницы.

Войско Сослана собралось на общем пастбище Нартов, что звалось Бараг-барц*. Туда и прибыл маленький Зимайхва.

— Добрый день вам, Нарты, — приветствовал всех сын пастуха.

Тут коварный Сырдон всплеснул руками:

— Ну, как Нарты могут свою честь блюсти, если в войско идут молокососы!

И Сырдон пренебрежительно фыркнул. Тогда и другие Нарты стали отворачиваться от мальчика и прогнали его прочь. Он отъехал к темному лесу и построил себе шалаш. Он развел костер из бурелома и взмолился: «О, Бог богов, сотворивший меня единый Бог! Пусть хлынет небывалый ливень и начнется небывалое ненастье — так, чтобы никто из Нартов не успел построить себе укрытие!

О чем он молил Бога, то Бог ему и послал. И тогда Нарты начали приходить к мальчику и упрашивать:

— Позволь нам погреться у огня.

А он им отвечает:

— Не нужен вам огонь молокососа.

Прогнал он их и до самой полуночи никого к костру не подпускал, потом все же сжалился над ними и позволил подойти к огню. Только Сырдону не давал приблизиться. И лукавый Сырдон начал его издали умолять:

— Я гость твоих матери и отца! Позволь мне погреть лишь кончик среднего пальца! Моя душа в нем, так, может, хоть она уцелеет.

Мальчик разрешил ему, Сырдон встал поодаль и протянул к огню кончик среднего пальца. В конце концов мальчик и Сырдона пожалел и позволил подойти к костру.

А наутро Сослан стал созывать свое войско. Мальчик подошел к нему, потянул за полу и сказал, что тоже хочет пойти с ним на войну.

— Я сосунков на войну не беру, — прикрикнул на него Сослан.

— Разве я не смогу подержать твоего коня, когда ты захочешь спешиться? Возьми меня с собой!

— А вдруг мой конь оборвет узду — тогда что?

— Я схвачу его за гриву.

— А он и гриву вырвет?

— Схвачу его за ухо.

— А он и ухо оборвет?

— Схвачу за хвост.

— А коли он оборвет свой хвост, чтобы вырваться?

— Схвачу его за заднюю ногу.

— А коли он и ногу заднюю в руках твоих оставит, что тогда?

—А тогда, если ты готов ездить на коне о трех ногах, без гривы, уха и хвоста, я такой срам согласен терпеть.

«Не простой это мальчик», — подумал Сослан и взял его с собой.

Тем временем алдар Хыза принес от небожителя Сафы три заговоренные стрелы и пустил их в небо — ждать срока. Прошла неделя, пятница клонилась к вечеру, и Дзех, сын Уазима, выглянул из окна башни:

— Узнать бы, вернулись ли эти стрелы?

Тут одна из трех стрел просвистела и впилась Дзеху в шею. Голова сына Уазима покатилась вниз по стене башни, и Сослан вскричал:

— О, сын Уазима! Не позволяй своей благородной голове упасть под ноги свиньям Нартов!

Голова остановилась и прилепилась к стене башни. Так Дзех и умер.

Пока Сослан со своей дружиной осаждал стены крепости, Арахцау поднялся на вершину горы, чтобы оттуда сражаться с воинами алдара Хыза, и так яростно их обстреливал, что они стали изнемогать. Тогда Челахсартаг, алдар Хыза, взмолился:

— Боже, пусть вторая стрела, слетая вниз, раздвоится!

Арахцау же превратился в клей и затек в расщелину горы, вторая стрела алдара Хыза вернулась на землю и расщепилась о скалу. Арахцау вышел из расщелины и продолжал сражаться, стоя наверху. Алдар пал духом и сказал своей дочери:

— Не оставят тебя Ахсартагката в покое.

— Ты не захотел выдать меня с честью, — сказала Бедуха, — а теперь хочешь отдать с позором?

Тем временем Зимайхва наблюдал за боем оттуда, где стояли кони. Потом он пригнул к себе самое большое, гибкое дерево, какое нашлось в лесу, и привязал к его верхушке Сосланова коня за все четыре ноги, а голову ему подвязал уздечкой. Дерево распрямилось и подняло с собой коня. А сам сын пастуха прибежал к Сослану.

— Где мой конь? — спросил Сослан.

— А вон он, — ответил мальчик, — я крепко привязал его к верхушке дерева, не бойся, не убежит. Пусти меня сражаться!

Сослан поглядел и увидал своего коня на верхушке дерева. «С непростым человеком я связался», — снова подумал он. А мальчик все приставал к нему: пусти да пусти. И Сослан согласился. Тогда Зимайхва сказал:

— Я заберусь на вершину Черной скалы, что над крепостью нависает, буду крушить ее пяткой, и одна из трех стрел Чел ахсартага попадет в меня. Когда я покачусь вниз, ты не дай мне коснуться земли, а перенеси через семь родников, и тогда, коли Богу будет угодно, я останусь жив, и мы победим. А не сможешь сделать так, — и я пропаду, и дело твое не сладится.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: