Что не дает вам двигаться дальше по жизни, держит в застойном месте, препятствует вашему развитию? Какие страхи, какие привычные моменты мешают вашему росту?

Подобные вопросы я неоднократно задавал на своих семинарах, а затем приглашал участников поразмышлять, насколько значимы для каждого из них эти вопросы. И вот интересный момент: где бы ни проходили семинары – в Швеции, Швейцарии, Бразилии, США или Канаде, еще никто не попросил объяснить смысл этих вопросов и не задумывался надолго, прежде чем начать писать в своей рабочей тетради. Не означает ли это, что все мы знаем, где и в чем увязли? Если же отдаем себе отчет, что успели увязнуть, то почему же не выберемся скорей из трясины? И достаточно ли для этого одного только знания, что мы увязли? Очевидно, ответом будет: когда как – когда да, когда нет.

Почему мы не можем сдвинуться с места? Почему, подобно Дэвиду, о котором говорилось выше, мы все время обнаруживаем, что в наших постоянно меняющихся отношениях старые паттерны то и дело всплывают на поверхность? Если коротко, мы застреваем потому, что застойные места «подключены» к нашим комплексам, кластерам энергии из нашей истории. Эти комплексы не только обладают мощным зарядом энергии и сопровождаются планом «Дерись или убегай», они также приводятся в движение множеством других стимулов. Нередко, плавая в этом внутреннем материале, мы даже не осознаем его как таковой, потому что внешняя ситуация преподносит себя в виде чего-то нового, как это и есть на самом деле. Но мы смотрим на нее через старые линзы, воспроизводим архаический процесс моделирования паттерна и в очередной раз накладываем его на ситуацию.

Критическое звено в этом механизме, который удерживает нас в прошлом, следует искать в том факте, что «включатели» комплекса активируют поле тревожности. Беспокойство не обязательно должно подмечаться сознанием, однако оно фиксируется телом, обладает аффективным зарядом, который может заметить внимательный наблюдатель, и наделено силой влиять на выбор, даже полностью «выключать» человека. Возьмем, к примеру, такой распространенный комплекс: подавляющему большинству людей всегда оказывается весьма непросто унять беспокойство перед публичным выступлением. У них нет недостатка в темах для выступления, их не надо дважды просить порассуждать о чем-то пространно, в одиночестве или с другом, но перед аудиторией они буквально теряют дар речи. Несложно проследить эту связь публичного выступления с первичной угрозой, с боязнью критического мнения со стороны других. Кто не страдал от осуждающих слов, от недовольного взгляда Другого в те времена, когда наше чувство Я было ранимей всего? Вот так и получается, что архаическая машинерия, гудящая где-то в глубине, приводится в движение всякий раз, когда мы снова получаем приглашение выйти на люди и старая тревога затопляет сознание взрослого. (Я, преподаватель, постоянно выступающий перед самыми разными аудиториями и при этом записной интроверт, приучился справляться с этим знакомым комплексом, всякий раз вспоминая, что слушатели собрались не для того, чтобы осуждать меня; мы здесь, говорю я себе, чтобы обсудить общую для нас тему, и именно это свело нас вместе.) Вдобавок стоит мне вспомнить слабый, заискивающий голос моих родителей, и я говорю себе, что обращаюсь к людям и от их имени тоже. Выглядит так, что я пользуюсь одним комплексом, чтобы совладать с другим.

У всех нас есть эти застойные места, потому что все мы – «выздоравливающие дети». Контакты нашей уязвимой психики выходят к глубинам архаики и порождают достаточно энергии, чтобы навязать нам паттерны уклонения и уступчивости. И, конечно же, если мы хотим освободиться, от нас потребуется, чтобы мы приняли эту тревогу, даже не зная, с чем в настоящий момент имеем дело. Сделать шаг в труднопроходимую местность, брести через нее в поисках выхода – никто и никогда не обещал, что это будет легко и просто. В жизни всегда игра идет не по правилам, так что с подобными охами и ахами нужно расстаться как можно быстрее. Нам есть на что заявить свои права, неважно, укажет нам кто-то другой путь или нет. На самом деле можно даже обратиться к себе с такими словами, какие однажды сказал мне мой аналитик в Цюрихе: «Вы должны сделать свои страхи своей программой». Я знал, что он говорил правду и что это было моим предназначением. Мы все знаем, что наши границы можно с легкостью очертить по нашим страхам. Потеснить эти страхи, отодвинуть границы – вот что означает расти и заявить свои права на ту жизнь, которой мы достойны жить.

Это отодвигание – теневая работа, потому что оставаться неподвижным намного проще. Но без расширения нам не удастся принести дар нашей неповторимой личности этому миру, как не удастся прожить жизнь, не утратив цельности. Мы, несомненно, – творения наших защитных рефлексов, и это вполне объяснимо. Но если этим все и исчерпывается и мы ничего больше собой не представляем, тогда нам незачем быть здесь. Помните высказывание Юнга о том, что мы все ходим в обуви, слишком тесной для нас? Какими бы удушающими ни были наши психологии, они привычны – они то, в кого мы превратились. Незаметно, исподволь мы предаем себя день ото дня, совершая тысячи предательств, тысячу уступок страху. Из-за великого множества мощных влияний мы получаем ту жизнь, которую выбираем, возможно, единственную из всех, которую только могли выбрать. Пусть наша психика протестует, пусть она удручена нашей нерешительностью, в привычном застое тоже можно чувствовать себя как дома. Но нам все-таки придется покинуть дом, если мы хотим однажды вырасти и зажить по-настоящему своей жизнью.

6. Мать и отец по-прежнему управляют вашей жизнью посредством повторения, сверхкомпенсации или вашего особого «плана лечения»?

Под «мамой» и «папой» я подразумеваю здесь совсем не тех людей, которых вы знали в свое время, но обширный набор интернализированных посланий: во-первых, матрицу того, чего хочет этот мир и как нужно себя в нем вести; во-вторых, набор порой явных, порой подразумеваемых сигналов о себе самих, своей значимости, своем жизненном сценарии и предназначении; в-третьих, обобщенный сигнал своего отношения к широте и необъятности самой жизни.

Первый уровень – тот, где открывается ощущение «сценария», той пьесы, в которой играешь. Прожитое родителем как модель и сопутствующая психология нередко формирует парадигму, нормативное предписание для ребенка, запрограммированное, как это бывает, на повторение. В какой мир нас закинула судьба: безопасный, привлекательный, в котором можно ждать оказания помощи, или жестокий, бесцеремонный и карающий? Каково его центральное экзистенциальное послание?

На втором уровне каждый из нас интернализирует послания о том, кто мы, что собой представляем, как нам следует поступать, ценят нас или принижают и что нам нужно делать, чтобы получить ободрение или эмоциональную поддержку. Эти сигналы, несомненно, всецело зависят от стечения обстоятельств: поменяйте семью, социально-экономическое окружение, культурный Zeitgeist [142]– и послание уже будет совершенно другим.

Еще раз задумаемся, в какой степени взаимоотношениям Дэвида препятствовали адресованные ему послания о его малозначимости и его имплицитное желание позаботиться обо всех страдающих женщинах в его окружении? Почему же он тогда не страдает от амбивалентности своей любви? Могут ли эти важные послания о происходящем с нами и с другими изменяться под воздействием альтернативных жизненных уроков, а также присущих человеку личностных ценностей и его возможностей осознать подобные влияния? Можно научиться доверять, рисковать, дарить и принимать, открываться эмоционально, что и делает большинство из нас, но даже наши самые лучшие естественные побуждения находятся в постоянной борьбе с мощью исторического разума.

На третий уровень поступают элементарные послания, возможно, неправильно воспринятые или истолкованные, которые несут информацию о наших взаимоотношениях с жизнью как таковой. Здесь можно вспомнить сон Берты, о которой мы говорили в главе 4, где «ведьма» крадет ее куклу, образ ранимого внутреннего ребенка. Значительная часть ее жизни стала защитой от архетипических потерь, которые выпали на ее долю. Потеря родителей, не восполненная заботливым воспитателем, привела к тому, что в ее корневом восприятии жизнь стала небезопасным, непредсказуемым местом, где о ней нисколько не заботятся. Неудивительно, что она выбрала для себя жесткий, контролирующий стиль жизни вкупе с расстройством пищевого поведения как символическое возвращение контроля, как попытку управиться с обширным морем беспокойства, в котором она всегда пребывала. Другая судьба принесла бы ей и другое «послание» о ненадежности всего того, что преподнесла ей жизнь, другой набор рефлективных «выборов» уже во взрослом возрасте.

Можно вполне обоснованно утверждать, что все мы страдаем от «ошибочного сверхобобщения», а именно что все, что мы воспринимаем как истинное о себе и мире в его наиболее элементарной, архаической форме, обобщается до уровня главного послания всей нашей жизни. Не удивительно, что это повторяется в каждой конкретной судьбе. Наша индивидуальная Тень всегда уходит в полумрак тени истории, по крайней мере, пока она не сознается и мы не начинаем принимать ее.

Когда мы исследуем паттерны своей жизни, нам нередко открывается та грустная истина, что снова и снова мы впадаем в повторение или сверхкомпенсацию или возвращаемся к нашему собственному плану лечения. Различить повторения достаточно несложно. Сверхкомпенсация – тоже явление, достаточно часто встречающееся. Под каждым комплексом власти прячется испуганный ребенок. («Я буду какой угодно, только не такой, как моя мать»; «Я буду лучше относиться к своим детям, чем мой отец ко мне». Однако при этом определяющими остаются все те же интернализированные точки отсчета.) Порой психологические раны ребенка подводят взрослого к тому, чтобы превратить свою историю в дар, в некую особую чувствительность или талант, обращенный к этому специфическому типу проблемы. Большинство великих произведений искусства выросло из тревожности того или иного рода. Профессиональные сиделки и воспитатели зачастую, возможно, даже в ущерб самим себе продолжают прорабатывать конфликтность своей семьи происхождения, что по ходу дела может оказаться небесполезным для других людей. Выбор плана «лечения» может варьироваться от полного вытеснения самого проблемного момента к зависимости, обезболивающей раны, к жизни поверхностных отвлечений, к компульсивным попыткам разобраться с проблемой во взрослые годы. Не случалось ли каждому из нас есть или пить слишком много, излишне о ком-то заботиться, слишком горячо протестовать или гнаться за бессмысленным забвением как манящим планом «лечения»?

Во всех трех паттернах – повторении, компенсации, бессознательном излечении – человек остается узником прошлого. И пока он не справится с ними, так и будет оставаться в путах того, от чего хочет освободиться. Порой к нам по мере нашего созревания приходит и определенная мудрость. Мы узнаем, что не ограничены одной лишь нашей историей, ни тем, что происходило с нами, со всем тем, что было интернализировано как Weltanschauung [143]. Мы – это наши устремления. Мы – то, что хочет войти в мир через нас, воля богов. Мы – более, чем уготованное судьбой стечение обстоятельств, но лишь в том случае, если привнесем их в сознание и сможем побороться за то, чтобы освободиться и вырваться за пределы этих бескрайних теневых просторов.

Наконец, дело вовсе не в «маме» и «папе» – это только метафоры наших первичных сигналов о себе и о мире. Тень пойдет по пятам даже самых чутких родителей, поскольку все наши поступки, весь наш образ жизни, какие-то обрывки энергии, нерешенные задачи жизни остаются ребенку для зачистки. Так что речь совсем не о них. Речь о нас, о тех посланиях, под которыми стоит наша подпись, знаем мы это или нет. Волей-неволей нам придется признаться себе, что прошлое упорно цепляется за нас. (По замечанию Уильяма Фолкнера, прошлое не мертво, оно даже не прошлое.) Наши предки были склонны верить в духов. Они не ошибались. Как известно всякому, кто проработал мощный родительский комплекс, даже смерть не бывает концом жизни. В разнообразных ликах и личинах повседневной жизни порой проскальзывают перед нами и снова исчезают разнообразные сущности, сумевшие зацепиться за наше прошлое. И если не удается разглядеть под поверхностью их призрачные саваны, значит, они и дальше сохраняют за собой решающий голос в нашем парламенте решений и поступков, потому-то мы и продолжаем жить в доме с привидениями. Однако… еще проблематичней, чем эти призраки прошлого, может оказаться то бремя, которого требует от нас подобная сознательность. Как однажды заметил Юнг, «люди боятся не столько духов, сколько сознательности в отношении самих себя»[144].

В каком направлении вы отказываетесь расти? Ждете, чтобы закоренелые жизненные проблемы моментально решились для вас по мановению волшебной палочки, ожидаете помощи извне или появления кого-то, кто «все возьмет на себя» в вашей жизни? Где тот гуру, который облегчит для вас выбор?

Одна моя коллега как-то заметила, что обычно в течение первого часа с клиентами может сказать, сложится ли у них работа, представляют ли они собой, по ее словам, «больших детей или маленьких детей». Как нам уже известно, все мы – выздоравливающие дети, которым порой случается путаться в больших телах, больших ролях, больших последствиях. Различны только наша сила, наша жизнестойкость, наше желание добиваться своего. Жизнь приводит нас в этот мир снаряженными в путешествие. Разумеется, наше изначальное социальное и семейное окружение может поддерживать или затруднять это путешествие, но в каждом из нас есть сила, стремящаяся двигаться через нас к своему воплощению в мире. В конце своих мемуаров «Воспоминания, сновидения, размышления» Юнг отказывается от всяких масштабных выводов о жизни и смерти и даже о психологии. Впрочем, он признает: «Несмотря на все неоднозначности, я чувствую некую прочную основу, на которой зиждется всякое существование и непрерывность в моем образе бытия »[145]. Помимо сдержанности, о которой свидетельствует такое утверждение, здесь проявилось глубокое осознание того, как наши жизни поддерживаются некоей трансперсональной силой, имя и образ которой меняется. Больше того, при трезвом, вдумчивом прочтении нашей истории все более начинает приоткрываться перед нами ее энтелехия, даже в моментах нашего противостояния судьбе. Даже наши симптомы, как мы уже видели, оказываются проявлениями этой жизненной силы, этой психе, которая своим беспокойством предупреждает нас всякий раз, когда нам случается сбиться с пути целостности на путь адаптации.

Наследие этого ограниченного состояния, нашей уязвимости перед миром ведет всех нас к ослабляющим психологиям. Порой, если не всегда, трудно представить, что мы как-то отличаемся от своих адаптивных ролей. Наше обязательное засвидетельствование и интернализация социальных парадигм словно бы обращаются к нам с такими словами: «Вот как обстоят дела с тем, кто ты есть, что тебе следует делать и чем дорожить». Вынужденное подчинение этим парадигмам ведет к самоотчуждению и стремится оборвать, возможно, даже навсегда ту связь, которая была у нас некогда с внутренней системой руководства, проявляющейся в нашей инстинктивной жизни. Наша Тень, таким образом, накапливается через имплицитные наставления, согласно которым:

1) мы не можем противостоять нашему умалению;

2) мы должны в своем бессильном состоянии искать помощи у других; 3) мы можем найти кого-то с готовыми ответами на все случаи жизни; 4) чудесные решения могут прийти к нам в группах психологической самопомощи, от странствующих гуру или же обманчивых соблазнов поп-культуры. Не удивительно, что кипучие массы, рукоплещущие диктаторам, или податливая аудитория телеевангелистов – все они покачиваются в такт чарам соблазнительной риторики. Эти сладкопевцы, обращаясь к ребенку в каждом из нас, говорят ему то, чего он больше всего хочет услышать: что взрослеть необязательно, что все в жизни может перемениться к лучшему; главное – довериться тому, кто лучше нас знает, что нужно делать[146].

Что можно сказать наверняка о наших корневых комплексах: они дают нам четкие приказы на марш и обладают таким достоинством, как привычность и однозначность. Не сумев принять их вызов, послужить воле богов, тому, ради чего нам и пришлось воплотиться в этом мире, мы можем и дальше обвинять бывших супругов, валить все на наших родителей или найти упрощенческую идеологию, которая даст ответы на все вопросы. Испуганный фундаменталист в нас с радостью ухватится за тоталитарные решения – и все ради того, чтобы справиться с экзистенциальной тревогой, порождаемой выбором. Сартр однажды заметил, что мы «приговорены быть свободными», и все же мы выискиваем всевозможные пути для бегства от этой свободы. Вспомним также и высказывание Камю, которое уже цитировалось выше, что мир имеет смысл именно потому, что он абсурден. Его слова нужно понимать так, что осмысленность мира, если он «наделен смыслом», будет означать, что это сделано кем-то, что миру придан чей-то еще смысл. Если же он абсурден, тогда смысл этот предстоит искать и найти или сконструировать, если возникнет необходимость, с течением времени разглядев, что лучше всего служит глубочайшей сути нашего существования.

Пятидесятипятилетняя Дениз, всю свою жизнь прожившая во власти демона неверия в собственные силы, однажды увидела во сне, как она отправилась в опасное путешествие со своим мужем Робертом, который десятилетиями продолжал принижать ее. Дениз привычно считала, что во всем угождать желаниям мужа – это наиболее удобный путь, более всего соответствующий ее представлениям о себе. В этот же раз в ее сне появляется некий внутренний проводник с явственным посланием. Он обращается к ней: «Ты можешь странствовать с Робертом, но это будет путь долгий и полный страдания. Или можешь пойти со мной, это священный путь». Я, в свою очередь, поинтересовался у Дениз, как часто делаю в подобных случаях, откуда пришел этот сон, не сочинила ли она его сама. С бурными протестами она подтвердила, что сон этот происходит из некоего места, которое находится внутри нее, но однозначно за пределами ее эго-произволения. Этот внутренний проводник, этот психопомп, представлял собой ее собственные, ни от кого не зависящие способности. Доверься она им, они приведут ее к истинной цели жизненного путешествия. Согласившись взять в спутники этот внутренний образ из сна, то, что Юнг называл анимус, Дениз больше незачем было бы подчиняться негативной истории в своем внутреннем мире или Роберту во внешнем.

Все то, что мы ищем, уже пребывает в нас, и наша непрерывная работа продолжает крутиться вокруг этого парадокса. (Как утверждал Блаженный Августин, искомое нами уже идет нам навстречу.) Это голос нашей психики, души, которая подталкивала и продолжает подталкивать нас к реализации. Научиться доверять, рисковать, углублять диалог с этим местом внутри нас всякий раз, когда нас навестит направляющий сон со своими энергиями, – таково задание для Дениз и для нас. Недавно она решилась на смелые шаги, выступив в свое собственное путешествие с твердой решимостью никогда больше не жить, прислуживая старым принижающим посланиям, от кого бы они ни исходили, от ее собственной истории или от Роберта.

Отыскать этот внутренний авторитет, лишь мельком открывающийся нам в детские годы, – это общая для нас всех задача. Без соединения с внутренней авторитетностью, без открытия того, что придаст нам смелости жить по-своему в этом мире, мы будем лишь блуждающими огоньками и никогда на этом пути не встретимся с нашим неподдельным Я. Так зачем же и дальше согласно кивать, когда об этом заговорят другие, что природа привела нас в эту жизнь не снаряженными для большого путешествия? Не будет ли это формой негативного самомнения, считать себя недостойными такой жизни или вечно ждать разрешения быть теми, кем мы призваны быть? Почему мы должны искать кого-то, кто сказал бы нам, как жить можно и как нельзя? Ведь сами-то они, по правде говоря, тоже не сильно ладят со своей жизнью. Тогда почему бы нам не восстановить руководство, которое поведет нас изнутри, а затем следовать его указаниям? Стоит ли ревновать, завидовать другим людям, когда в нас самих сокрыто такое внутреннее богатство? Зачем вмешиваться в чужую жизнь, когда перед нами непочатый край работы? Только приняв эти от рождения данные нам силы, можем мы начать исцелять наш теневой раскол и, как следствие, внести и свою лепту в исцеление мира.

Тень как приглашение

Рано или поздно мы вынуждены будем признать следующий парадокс: раз Тень состоит из того, чем я не желаю быть, то моя глубочайшая, самая недоступная Тень откроется тогда, когда мной станет то, что мне меньше всего нравится в себе. То, чего хочу избежать, есть я, хотя это предприятие кажется слишком рискованным, потребует задач, очень далеких от привычного комфорта. В таком случае мы открываем, что все наши сложности с Другим начинаются и ведут непосредственно к тому Другому, который был и остается внутри нас самих. Вспомним еще раз слова Юнга: «Процесс примирения с Другим в нас стоит потраченного времени и усилий, ибо таким образом нам удается познать те грани нашей природы, указать на которые мы не позволим никому другому и которые сами ни за что не признаем»[147].

На коллективном уровне то, что исторический персонаж Дьявол представляет символически (иначе говоря, психологически), будет не только живописной инсценировкой радикально отличного Другого, но и того Другого, что находится внутри нас. Вспомним: когда Дьявол появляется, чтобы искушать Фауста, он предстает в облачении странствующего школяра, ибо только такая личность может говорить на одном языке с эрудитом Фаустом. Лишь тот, кто убедительными и льстивыми словами обратится напрямую к его соблазнам, покажется убедительным Фаусту, да и нам, впрочем, тоже. Или, к примеру, искушения Гаутамы, ставшего Буддой. Сначала его искушает Кама, бог вожделения, и это искушение скорее напоминает приглашение открыться для нежных щупалец желания. Мы, существа из плоти и крови, подвластны желанию, чтобы затем оказаться во власти желаемого, как прекрасно видно на примере современного материализма. Затем Гаутаму искушает Мара, бог страха. Во многом наша жизнь и уж точно наши рефлективные защиты мотивируются страхом: страх задает тон, отдает приказы. Затем Гаутаме предстоит самое изощренное искушение из всех – обязанностями и ответственностью по отношению к другим людям. Гаутама становится Буддой, тем, кто видит[148]сквозь тенета чувств, лживых обещаний безопасности и стремления к власти. Он превзошел свою Тень, не вытесняя или проецируя ее на других, но познав ее вполне, и с этого момента больше не принадлежит ей.

Подобные искушения были у Иисуса в пустыне. В частности, это ужасающая борьба, которую Иисус вел со своей теневой проблемой незаконнорожденности и с искушением власти. Лоуренс Джефф вспоминает об искренних, не подготовленных заранее комментариях Юнга на приеме во время последнего посещения Нью-Йорка. Когда его спросили об Иисусе, он ответил, что Назарянин проделал исключительно трудное странствие, отправной точкой которого стало его положение, так сказать, незаконнорожденного ребенка, чтобы возвыситься до мантии Мессии, поднесенной ему последователями. Отвергнув как ничего не стоящие эти три искушения, он тем не менее на кресте воскликнул, что Отец оставил его. В этот момент вся его жизнь казалась ошибкой, огромной сокрушительной неудачей. Далее Юнг прибавляет:

Все мы должны сделать то, что сделал Христос. Мы должны проделать свой эксперимент. Мы можем и должны заблуждаться. Мы должны до остатка прожить своим видением жизни. И здесь будут и заблуждения. Если вы избегаете ошибок, вы не живете; в некотором смысле можно даже сказать, что жизнь и есть ошибка, поскольку никто еще не открыл истину. Когда мы живем подобным образом, мы знаем Христа как брата, и Бог воистину становится человеком… И последнее, что мне хотелось бы сказать вам, друзья: пронесите свою жизнь от начала до конца как можно лучше, пусть даже она зиждется на ошибке, потому что жизнь нужно размотать до конца, добраться до ее развязки, и нередко бывает так, что к истине приходишь через заблуждение. Тогда, подобно Христу, и вы завершите свой эксперимент[149].

Итак, жизнь, на которую мы глядим через искажающую линзу сознания, – это ошибка, необходимая ошибка. В своих адаптациях мы отклоняемся от пути, которого желала бы нам наша природа. Предательски соглашаясь на сотрудничество со страхом, мы довольствуемся малым. Но благодаря этим ошибкам мы развиваемся и преодолеваем свои ограничения, и наша глубочайшая человеческая борьба открывается в этой точке встречи, духовном сцеплении между нашим заданием индивидуации и человеческими слабостями. Мы здесь не для того, чтобы подражать Гаутаме или Иисусу. Эти жизни уже были прожиты и куда лучше, чем это может получиться у нас. Мы здесь, чтобы принять свой вызов, свой призыв вступить на дорогу личного излома, сомнения, отчаяния и поражения, малодушия и противоречий с редкими мгновениями просветленности. И когда время от времени на этом пути мы будем встречать самих себя, когда мы встретим свою Тень, тогда-то мы полностью включимся в игру, без остатка выложимся на арене, где выигрыш или проигрыш – смысл, а жизнь будет прожита в своей максимальной полноте.

Возможно, мы будем не в восторге от того, что найдем в этой теневой борьбе со всеми ее призрачными соблазнами, но зато мáксима Теренция («не чуждо ничто человеческое») откроется перед нами в своем истинном смысле. Теперь мы уже можем видеть, что работа с Тенью не означает работы со злом как таковым. Это процесс, направленный к обретению большей целостности. Целостность, по определению, не может быть частичной, поэтому наши теологии и наши психологии тоже не имеют права держаться за частности, даже если Эго изнывает под напряжением противоположностей, которого требует от нас целостность.

Личность, на первый взгляд не имеющая Тени, или наивная и поверхностная, или глубоко незрелая и бессознательная. В таком случае наша цель, как говорил Юнг, не добродетельность, но целостность. Подобная целостность – наилучшая услуга нашим детям, супругам, обществу и богам, которые привели нас сюда ради этой миссии. Следовательно, теневая работа – это мольба к нам, воззвание, уже несущее в себе зародыш возможной целостности. И искать Тень следует прежде всего там, где: 1) обнаруживаются наши страхи, 2) где мы кажемся себе уродливей всего, 3) во многих, многих сделках, что мы совершили: в адаптациях, отрицаниях, лишь увеличивающих тьму. Вот парадокс, что продолжает будоражить нас: мы никогда не испытаем исцеления, пока не сможем полюбить наши нелюбимые места, поскольку и они тоже взывают к нам с запросом любви. Наши больные места больны потому, что никто, в особенности же мы сами, не любит их.

Теневая работа требует дисциплины, настроя, постоянного внимания со стороны каждого из нас. Никому из нас не удастся уклониться от дисциплины, требуемой для этой работы, в которой усердие понадобится больше, чем техника. Как полагал Юнг, «если говорить о технике вообще, она состоит исключительно в настрое. Прежде всего нужно признать и всерьез принять к сведению существование Тени. Во-вторых, нужно быть осведомленным о ее свойствах и намерениях. В-третьих, неизбежными могут оказаться длинные и трудные переговоры»[150].

Только наивный или наглухо закованный в броню психологических защит человек способен поверить, что можно избегнуть столкновения с Тенью, как, надеюсь, читателю это уже совершенно ясно. Иногда нам ничего не остается делать, как раскрыть объятия для этой беспокойной Тени, признать эти темные Я своей неотъемлемой частью и более полно жить в мире. Следуя совету св. Августина, если уж нам суждено грешить, то грешим мы сознательно! В гностическом Евангелии от Фомы мы читаем: Иисус, обращаясь к человеку, работающему в субботу, говорит: если ты знаешь, что делаешь, то ты спасен. Другими словами, спасен, служа закону высшему, чем закон субботы. А не зная, что делаешь, тем самым навлекаешь на себя проклятие. Скользкое это дело – договариваться с Тенью, а пытаться перемудрить Тень – и того более, но порой мы вынуждены так поступать ради нашей более полной человечности или служа ценностям, превосходящим привычные для нас. И горе тому, кто стремится выйти за рамки общепринятых ценностей без страдания, без искренних усилий найти правду и без готовности принять любое последствие, которое может свалиться ему на голову!

В конечном итоге работа, которую мы совершаем, напрямую связана не только с нашим благополучием, но и с благополучием тех, кого мы любим, и с миром вокруг нас. Благополучие других людей зависит от нашей работы, ибо тьма каждого в отдельности сливается в одну непроглядную тьму во всем мире. Уильям Стаффорд писал:

Пусть бодрствуют те, кто не спит,

Если порвется одно звено в цепи,

Тогда всем снова захочется спать.

И что с того, что работа эта кажется неподъемной, бесконечной – от этого жизнь будет интересней, в противном же случае она никогда не станет лучше! Как мы читаем у Рильке, нам помогает расти лишь поражение, намеренное поражение от тех, кто неизменно сильнее нас. Взаимное переплетение сознательной жизни и теневого мира сулит немалые богатства, поскольку вовлекает в эту игру более широкий спектр нашей человечности, без чего нам суждено быть поверхностными или попросту – в опасной простоте – бессознательными. Даже самая добросовестная теневая работа не оградит нас от периодов отчаяния, сомнения и унижения, но, как напоминает нам Юнг:

Причина, почему существует сознание и для чего этот порыв расширять и углублять его, очень проста: без сознания все будет получаться не так хорошо[151].

Теневая работа всегда спорит с Эго, низвергает его, принижает, порой даже разит наповал. И в этом, как ни парадоксально, заключен ее дар, если мы сможем вынести такой дар. Вот только захочет ли кто расти, воспользовавшись этим даром «эгоцида», пасть от руки вечно превосходящего, умереть для того, кем мы некогда видели себя или мир или по-прежнему хотели бы видеть? Кто действительно захочет такой трудной работы? Но задумаемся над тем, что произойдет с нами, с нашими отношениями, с миром, когда мы не сделаем нашу работу. Тут не выйдет сказать, что кто-то там еще тоже не спешит засучить рукава. Ведь мы можем воздействовать только на тот маленький фрагмент великой мозаики, в котором мы обитаем. Как говорится в эпиграфе, которым открывается эта книга, мы выполняем теневую работу, не представляя себе фигуры из света, но делая тьму сознательной.

Берясь за эту работу, мы выполняем ее не только для самих себя. В ее итоге нам предстоит узнать, что свет – в самой тьме. Мы откроем, что ни одно чувство, пусть даже самое непокорное, самое противоречивое, не бывает неправильным, хотя от нас всецело зависит, где и как мы проявим это чувство. Чувство исходит от души независимо от нас; нам лишь дан выбор признать и удостоить вниманием это чувство или отказать ему в этом, не буквализируя значения. Так стоит ли беспокоиться, что наше старое представление о себе должно измениться? Что нам придется принять более разносторонний, более многогранный взгляд на мир, чем тот, что казался привычным и не причинял неудобств? Вы говорите, что теневая работа может кого угодно лишить покоя?

Да, это так… но еще более беспокойна жизнь без теневой работы. По меткому замечанию Шекспира в «Двенадцатой ночи», нет тюрьмы надежнее, чем та, в которой мы заточены, сами того не зная. Смерть, жизнь и прочие беспокойства – наши постоянные спутники. Даже Просперо в «Буре» признается: «А это порожденье тьмы – мой раб».

Ну а Гёте напоминает нам:

Скрыть от всех! Подымут травлю!

Только мудрым тайну вверьте:

Все живое я прославлю,

Что стремится в пламень смерти.

И доколь ты не поймешь:

Смерть для жизни новой,

Хмурым гостем ты живешь

На земле суровой[152].

Литература

Armstrong Karen. Buddha. New York: Penguin Putnam, 2001.

Arendt Hannah. Eichmann in Jerusalem. New York: Penguin, 1994.

Auden W. H. Collected Poems. New York: Random House, 1976.

Bly Robert. The Soul Is Here for Its Own Joy: Sacred Poems from Many Cultures. Hopewell, NJ: Ecco Press, 1995.

Bly Robert. Selected Poems of Rainer Maria Rilke. New York: Harper and Row, 1981.

Bly Robert, Hillman, James and Meade Michael. The Rag and Bone Shop of the Heart: Poems for Men. New York: Harper Collins, 1992.

Campbell Joseph. Pathways to Bliss. Novato, CA: New World Library, 2004.

Caretenuto Aldo. The Difficult Art, p. 54.

Cesarani David. Becoming Eichmann: Rethinking the Life, Crimes and Trial of a “Desk Murderer”. New York: Da Capo Press, 2004.

Conrad Joseph. Heart of Darkness. Ed. Robert Kimbrough. New York: W. W. Norton & Co., 1963.

Curtis Gregory. “Why Evil Attracts Us”, Facing Evil: Light at the Core of Darkness, p. 96.

Dostoevsky Fyodor. Notes from Underground. New York: New American Library, 1961.

Ecksteins Modris. Rites of Spring: The Great War and the Birth of the Modern Age. New York: Anchor Books, 1989.

Ellmann Richard and O’Clair Robert (Eds). Modern Poems: an Introduction to Poetry. New York: W. W. Norton & Co., 1976.

Frey-Rohn Liliane. Evil from a Psychological Point of View. Spring, 1965.

Gambini Roberto. Indian Mirror: The Making of the Brazilian Soul. Säo Paulo, Brazil: Axis Mundi, 2000.

Göthe Johann Wolfgang von. Faust. Trans. Walter Kaufmann. New York: Anchor, 1962.

Goldhagen Daniel J. Hitler’s Willing Executioners: Ordinary Germans and the Holocaust. New York: Little, Brown, and Co, 1996.

Goldstein Rebecca Newberger. Betraying Spinoza: The Renegade Jew Who Gave Us Modernity. New York: Schocken, 2006.

Goldstein Rebecca Newberger. Reasonable Doubt. The New York Times, July 29, 2006.

Guggenbühl-Craig Adolf. From the Wrong Side: A Paradoxical Approach to Psychology. Woodstock, CT: Spring Publications, 1995.

Hoagland Tony. What Narcissism Means to Me. St Paul, MN: Gray-wolf Press, 2003.

Hollis James. The Archetypal Imagination. College Station, TX: Texas A & M University Press, 2000.

Hollis James. Creating a Life: Finding Tour Individual Path. Toronto: In ner City Books, 2001.

Hollis James. The Eden Project: In Search of the Magical Other. Toronto: Inner City Books, 1998.

Hollis James. Finding Meaning in the Second Half of Life: How to Finally, Really, Grow Up. New York: Gotham Books/Penguin, 2005.

Hollis James. The Middle Passage: From Misery to Meaning in Mid-Life. Toronto: Inner City Books, 1993.

Hollis James. Mythologems: Incarnations of the Invisible World. Toronto: Inner City Books, 2004.

Hollis James. On This Journey We Call Our Life: Living the Questions.Toronto: Inner City Books, 2003.

Hollis James. Under Saturn’s Shadow: the Wounding and Healing of Men.Toronto: Inner City Books, 1994.

Hollis James. Swamplands of the Soul: New Life in Dismal Places. Toronto: Inner City Books: 1996.

Hollis James. Tracking the Gods: the Place of Myth in Modern Life. Toronto: Inner City Books, 1995.

Hunter J. Paul (Ed.). The Norton Introduction to Poetry. New York: W. W. Norton & Co., 1991.

Jaffe Lawrence W. Liberating the Heart: Spirituality and Jungian Psychology. Toronto: Inner City Books, 1990.

Jung Carl Gustav. The Collected Works. 20 vols. Trans. R. F. C. Hull. Ed. H. Read, M. Fordham, G. Adler and W. McGuire. Prince ton: Princeton University Press, 1973. [В настоящей работе указаны как CW.]

Jung Carl Gustav. Letters. 2 vols. Eds. Gerhard Adler and Aniela Jaffe. Prince ton: Princeton University Press, 1973.

Jung Carl Gustav. Memories, Dreams, Reflections. Trans. Richard and Clara Winston. Ed. Aniela Jaffe. New York: Vintage Books, 1965.

Kazantzakis Nikos. The Saviors of God. Trans. Kimon Friar. New York: Simon and Schuster, 1960.

Kelly John. The Great Mortality: An Intimate History of the Black Death, the Most Devastating Plague of All Time. New York: Harper Collins, 2005.

Kinzer Stephen. Overthrow: America’s Century of Regime Change From Hawaii to Iraq. New York: Times Books, 2006.

MacLeish Archibald. J. B. A Play in Verse. Boston: Houghton-Mifflin, 1958.

May Gerald G. Addiction and Grace. San Francisco: Harper, 1988.

Mosley Nicholas. Inventing God. New York: Dalkey Archive Press, 2003.

Paulson Lola. The Shadow: This Thing of Darkness I Acknowledge Mine. London: The Guild for Pastoral Psychology, 122, 1963.

Rilke Rainer Maria. Letters to a Young Poet, Trans. M. D. Herter Norton. New York: W. W. Norton & Company, 1954.

Robertson Robin. Tour Shadow. Virginia Beach: A. RE. Press, 1997.

Rosenbaum Ron. Degrees of Evil: Some Thoughts on Hitler, bin Laden, and the Hierarchy of Wickedness. The Atlantic Monthly, February 2002.

Rubin Harriet . Dante in Love: the World’s Greatest Poem and How It Made History. New York: Simon and Schuster, 2004.

Sanford John. Evil: The Shadow Side of Reality. New York: Crossroad, 1981.

Sanford John. Jung and the Problem of Evil: the Strange Trial of Mr Hyde. Boston: Sigo Press, 1987.

Saunders Doug. Children of the War. The Globe and Mail (Toronto), May 21, 2005.

Shalit Erel. The Hero and His Shadow. Solna, Sweden: C. G. Jung Stiftelsen, 1997.

Shattuck Roger. Forbidden Knowledge: from Prometheus to Pornography. New York: St Martin’s Press, 1996.

Slattery Dennis Patrick. Casting the Shadows: Selected Poems. Kearney, NE: Morris Publishing, 2001.

Stafford William. The Darkness Around Us Is Deep: Selected Poems of William Stafford. Ed. Robert Bly. New York: Harper, 1993.

Steiner George. Language and Silence: Essays on Language, Litera ture and the Inhuman. New York: Atheneum, 1976.

“The Shadow”, Parabola: Myth, Tradition, and the Search for Mean ing. Summer 1997.

Waley Arthur. The Way and Its Power. New York: Grove Press, 1958.

Woodruff Paul and Wilmer Harry A. Facing Evil: Light at the Core of Darkness. LaSalle, IL: Open Court, 1988.

Zorn Fritz. Mars. New York: Alfred A. Knopf, 1982.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: