|
КНИГА ИРВИНГА ГОФМАНА “ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СЕБЯ ДРУГИМ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ” И СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ
Александр Ковалев
Американский социолог, социолингвист и социальный психолог канадского происхождения Ирвинг Гофман (1922— 1982) у многих обществоведов снискал репутацию хотя и признанного мастера (даже “гения”) социологических микроинтерпретаций, но вместе с тем мыслителя эзотерического и уникального. В результате пишущие о Гофмане обычно преувеличивают обособленность и оригинальность его мысли. Цель данной статьи — представить Гофмана как органическую часть большой европейской и американской социально-философской и социологической традиции, проследить истоки его основных понятий, чтобы в этом контексте лучше понять его личный вклад в теоретическую социологию.
Если все же заходит речь о влияниях и ближайших родственниках “социальной драматургии” Гофмана, то чаще всего ее рассматривают как одно из поздних ответвлений “символического интеракционизма”, по общему мнению, самой исконно американской из наиболее известных “школ” социологии. В начале века основоположники символического интеракционизма (хотя это название установилось гораздо позже) на свой лад совершили в американской социологии индивидуалистический и волюнтаристский поворот, подобный европейскому наступлению на позитивистскую социологию, начатому несколько раньше неокантианцами. Однако сами эти основоположники (и в частности посмертно превращенный в главный авторитет символического интеракционизма Джордж Герберт Мид) в большинстве были участниками широкого, не просто философского, но, пожалуй, общественного движения — прагматизма, идеи которого косвенно подключали их также к традиции английского эмпиризма и методологического индивидуализма XVIII в. О влиянии стол-
постоянные ссылки на тексты У. Джемса, Дж. Сантаяны периода увлечения Джемсом и других авторов того же круга. Им Гофман обязан многими своими ключевыми понятиями. Прагматизм расходился с позитивизмом (исходя из похожих установок методологического натурализма) в основном трактовкой отношения между организмом и средой, индивидом и обществом. Настрой прагматизма сугубо активистский: человека принципиально следует рассматривать как действующий волящий субъект, а не как объект, пассивно подчиняющийся законам природы, способный лишь созерцать и научно познавать независимые от человеческой воли “объективные” процессы в природной и социальной среде. Это соответствует общей гносеологической максиме прагматизма: всякая истина есть не нейтральное состояние сознания, а состояние бытия, формируемого людьми в соответствии с поставленными целями. Хотя натуралистическая детерминация человеческих действий здесь не отрицается, исследовательское внимание переносится с фактов их зависимости от среды на свободу человека, на возможности контролирования и манипулирования им окружающей среды. Среда, особенно социальная, включает в себя другие активные организмы, и человек становится человеком в процессе взаимодействия с этой активной средой. Общество можно понять через анализ взаимодействия и взаимовлияния индивидов.
Уже у Джемса и Джона Дьюи, создателя особой разновидности прагматизма — “инструментализма”, появляется знаковое для символического интеракционизма понятие “коммуникации” , конкретизирующее общую идею взаимодействия И базовое в системе понятий Гофмана. В первом приближении коммуникация — это процесс передачи друг другу и, следовательно, постепенного обобществления частного опыта, идей, эмоций, ценностей и т. п. От этого активного процесса зависит формирование и отдельной личности, и общества, и социального института, организации или учреждения. Зависимость становления личности от процесса трансляции жизненного опыта другим индивидам и приема от них встречных сообщений (“коммуникация” охватывает и трансляцию и прием) подразумевает теоретическое расхождение как с психологизмом, допускающим существование некоторых готовых, врожденных природных мотивов человеческого действия, независимых от социальной среды, ситуации, окружающих институтов, так и с крайним социологизмом, представляющим человека чем-то вроде tabula rasa — чистого листа, пассивно заполняемого прямыми импульсами природной и социальной среды, коллективного сознания и т. п. Зависимость же формирования и функционирования общественных объединений, организаций и учреждений от процесса коммуникации проявляется в том, что их постигает окостенение, бесплодие и в конце концов распад, если они не служат делу облегчения и всяческого обогащения коммуникации между людьми.
На путях анализа и детализации этой двойной зависимости философы-прагматисты (непосредственным участником прагматического движения был Мид, при жизни никогда не называвший себя социологом) открыли на будущее теоретико-социологическое значение проблемы коммуникации. Фактически само существование общества сводилось ими к совокупности процессов коммуникации и обмена информацией, формирующих необходимую для совместной деятельности “общую собственность” (по выражению Дьюи) всех людей на более или менее одинаково понимаемые цели, взгляды, ожидания и т. п. По сравнению с контовским понятием “consensus omnium” — ключевым в старой позитивистской социологии и тоже предполагавшим общность чувств, мыслей и мнений, — здесь, на первый взгляд, произошел всего лишь перенос исследовательских интересов со статичной трактовки “консенсуса” как необходимого атрибута общества на анализ процесса формирования вышеуказанной общности. Но и это обеспечило существенное изменение исследовательской перспективы. Вместо контовско-дюркгеймовской интуиции общества как созданной прошлым, мощной, почти божественной данности, исходным стал образ общества как чего-то созидаемого по ходу дела, так сказать, ситуативно. Именно этот сдвиг положил начало своеобразному социологическому конструктивизму значительной части американского обществоведения — толкованию социальной реальности как непрерывно творимого продукта повседневных взаимодействий, смысловых интерпретаций и переинтерпретаций. Подобный подход прослеживается не только у Гофмана, но и в таких родственных ему направлениях социологии как социальная феноменология, этнометодология и т. п. Подход этот заставляет также вспомнить зиммелевскую идею “обобществления” как функциональной формы межчеловеческого взаимовлияния, в которой отдельные люди “срастаются” в то или иное общественное единство. Поэтому совсем не случайны уверения Гофмана в следовании зиммелевской традиции, как не случаен авторитет Зиммеля среди основоположников символического интеракциоционизма — редкое явление для представителя европейской социологии в Америке первых десятилетий XX в.
Следствием принятой столпами прагматизма и усвоенной Гофманом позиции стала чрезвычайно плюралистическая концепция общества, прекрасно вписывающаяся в джемсовскую картину “Плюралистической Вселенной” и потенциально обосновывающая его демократическую идею “многообразия религиозного опыта”. Никакой единообразной организации социума не существует. Видов общественных объединений возможно столько, сколько в коммуникационном обороте вращается благ и ценностей, способных приумножаться в процессе взаимообогащающего обмена между людьми и становиться новыми точками социальной кристаллизации. Мид вообще был склонен считать проблему структуры общества (равно как и структуры личности) ложно поставленными проблемами, ибо все в мире есть непрерывное становление, так что повседневная практика и наука всегда имеют дело с процессами и никогда с застывшими состояниями.
Такая позиция запрещает рассматривать и человеческое поведение как исключительно индивидуальное достояние, и его среду как застывшую систему общественных отношений или готовых норм, к которым индивид вынужден пассивно приспособляться. Казалось бы личное поведение всегда разделяется другими в том смысле, что любая индивидуальная деятельность вызывает реакцию в человеческой среде в формах поощрения, протеста, присоединения, игнорирования и т. п. Эту текучесть и коллективную “делаемость”, конструируемость среды прагматисты обычно выражали в понятии ситуации, входящем в систему базовых понятий Гофмана. Принципы трактовки этого понятия были заложены уже в “функциональной психологии” Джона Дьюи, которая исходила из того, что поведение человека есть ответ не на какой-либо единичный объект, стимул, событие, даже не на произвольно изолированное множество объектов или событий, а всегда на оценку ситуации в целом, опирающуюся на весь контекст накопленного и текущего жизненного опыта. От этого был только шаг до социологического понятия определение ситуации, введенного Уильямом Томасом (1863-1947) и виртуозно использованного Гофманом.
Томас исходил из того, что всякая конкретная человеческая деятельность оказывается развязкой какой-то конкретной ситуации, и своим термином “определение ситуации” подчеркивал, что, более или менее сознательно выбирая свои линии поведения, действующие субъекты соучаствуют в создании общих его правил на данный случай, а не просто следуют неким универсальным, безликим и обязательным нормам. Важнейшей частью ситуации для всякого действующего были, по Томасу, установки и ценности других ее участников. Поэтому любую реакцию индивида на этих “других” следовало анализировать не как прямую реакцию на то что они делают и говорят, а как опосредованную реакцию на значения, приписываемые их словам и делам данным индивидуумом. Социальный мир — это прежде всего вероятностный мир значений. Гофман сочувственно цитирует мнение Томаса (см. с. 34 наст. изд.), что в повседневной жизни люди принимают решения, действуют и достигают своих целей на основе сугубо предположительных умозаключений, а не статистических и прочих научных выкладок. К примеру, никак нельзя дать научную гарантию, что гости на каком-нибудь приеме ничего не украдут, но долг гостеприимства тем не менее исполняется на основании предположения о порядочности всех приглашенных. Отсюда следует, что воображаемые, предположительные значения могут иметь самые что ни на есть реальные последствия в виде целенаправленных действий людей. Об этом говорит так называемая теорема Томаса: “Если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям”.
Теорема Томаса имеет уже прямое отношение к проблеме символизма в социальном взаимодействии, наиболее авторитетно для адептов прагматизма и символического интеракци-онизма разработанной Мидом. Главной темой его социальной философии был анализ перехода от простейших общественных отношений, имеющих биологическую подоплеку и использующих жестовую коммуникацию, к общественным отношениям на основе символической коммуникации. Ее возникновение и эволюцию Мид объясняет вполне * материали-с-ически”, в понятиях дарвиновской теории эволюции. Он исходит из того, что человеческое общество является продолжением и разрастанием некоторых простых и фундаментальных социо-физиологических отношений между биологическими организмами. Простейшее сотрудничество, первичные социальные акты в мире живого формируются под влиянием биологических импульсов голода и полового влечения. Самым элементарным способом взаимного приспособления действий живых организмов и их взаимовлияния на поведение друг друга становятся жесты. Жестом в сущности может стать любое движение организма, вызывающее приспособительные реакции со стороны других организмов. Жесты (к примеру, разнообразные инстинктивные гримасы, оскал клыков и т. п.) остаются таковыми, пока организм не сознает их более или менее точного значения, пока они производятся без намерения вызвать у других определенную реакцию. Предвидение ответных реакций на жесты свидетельствует об их подъеме на новый уровень коммуникации — уровень знача-щих символов, об их превращении в язык. Жест — явление преимущественно частное, партикулярное, символ — инструмент универсальный.
Мид последовательно реализовывал этот натуралистический подход, исследуя развитие символической коммуникации в контексте общей эволюции человека. Выделение человека из животного царства изучалось и оценивалось по нескольким взаимосвязанным критериям: развитию способности пользования значащими символами (языками), становлению абстрактного мышления (которое предполагает использование символических языков во внутреннем диалоге), возникновению и развитию личности, формированию зачатков социальной организации (то есть некоторых устойчивых институциональных рамок социального взаимодействия). Все эти критерии, в принципе, равноправны, но все-таки самой разработанной и обобщающей у Мида была картина эволюционного процесса в целом с точки зрения формирования и социального функционирования личности. Описанные Мидом механизмы этого функционирования во многом стали источником системы понятий в гофмановской социальной драматургии и потому заслуживают краткого обзора.
Как и у всех прагматистов личность по Миду — это не какая-то неизменная структура, а непрестанный процесс. В отличие от контовско-дюркгеймовской традиции Мида занимает не проблема усвоения индивидом готовых социальных норм, а проблема приобретения им способности к самостоятельной оценке собственного поведения и деятельности, приобретения личности. Личность имеет социальное происхождение. Ее формирует диалог. Разговор с другими учит умению разговаривать с самим собой, учит мыслить, ибо мышление есть по сути “внутренний диалог”. Мид стоит на аристотелевских позициях первичности социального опыта: индивид обретает в себе партнера, вырабатывает самовосприятие не прямо, а опосредованно, воспринимая точку зрения других членов социальной группы, к которой принадлежит, либо некую обобщенную позицию этой группы в целом. Благодаря усвоению истинных или воображаемых установок других в отношении себя, человек научается смотреть на себя и соответственно действовать “объективно” и тем самым становится полноценным “субъектом” социального действия. Человек как продукт биосоциальной эволюции — это организм, обретший личность, то есть способный воспринимать и сознавать самого себя, способный регулировать свое поведение, изменяя его
установки в процессе внутреннего диалога, саморефлексии. Человек как личность приобретает способность интериоризировать социальное действие, иными словами, превращать образцы реакций “других” на ту или иную ситуацию в собственные внутренние мотивы к действию.
Важнейший механизм этой интериоризации Мид называет принятием (на себя) ролей ( role-talking ) . Индивид выступает в ролях других людей перед самим собой, в каждой воображаемой ситуации как бы разыгрывая определенную роль перед определенной воображаемой аудиторией, шаг за шагом обдумывая, как будут те или иные зрители реагировать на его исполнение, и в зависимости от выводов относительно ожидаемой реакции выбирая будущую линию реального поведения. Существуют два разных вида принятия ролей, характеризующие две фазы в развитии личности. В первой индивид примеривает на себя роли и подражает поведению конкретных лиц (родителей, ближайших родственников, домашнего доктора, повара и т. п.). Происходящие при этом психические процессы напоминают некоторые явления переноса, описанные в психоанализе. Во второй фазе социально-психологические установки других людей подвергаются генерализации, появляется “обобщенный другой” (the generalized other), представляемый в понятиях “народ”, “мораль”, “Бог”, “общество” и т. д. Обобщенный другой ассоциируется с формированием всеобщих абстрактных правил поведения, исполнение которых поддерживает существование данного сообщества как целого.
В этой мидовской схеме уже просматривается основная идея театрального подхода Гофмана к анализу форм и ритуалов межличностного взаимодействия. Но ключевая в этом анализе концепция социальной личности имеет гораздо более глубокие корни, чем только в философии Мида. В рамках прагматистского движения близка к мидовской схема формирования личности Чарлза Кули (1864—1929), известная как концепция “зеркального Я” (looking-glass-self). Кули имел в виду, что человек научается владеть своим Я, всматриваясь в свое изображение в зеркале других людей, воображая, как видят его эти другие, и соотнося собственные представления о себе с представлениями, приписываемыми им людям, с которыми сводит его жизнь. По сравнению с Мидом у Кули дана лишь общая постановка проблемы. Сама же эта постановка восходит к гораздо более интересной и глубокой трактовке родственной проблемы согласования личного и общественного блага у Адама Смита в его главной книге “Теория нравственных чувств” (1759).
Прародительницей всех построений, подобных схеме “зеркального Я”,была смитовская концепция “симпатии” и “беспристрастного наблюдателя” (impartial spectator). Смит прямо использовал метафору “зеркала”, рассуждая о воспитательном воздействии общества на личность. Если вообразить человека, выросшего в изоляции, без всякого сообщения (коммуникации) с себе подобными, то такой человек был бы не способен судить ни о собственном характере, ни о добре либо зле в своих мыслях, чувствах и поведении, ни даже о своей внешности. Только общество подносит индивиду зеркало, в котором он в состоянии увидеть и оценить эти сами по себе безразличные свойства. В природе человека, по Смиту, заложено, во-первых, естественная для каждого способность симпатии (сочувствия) другим людям, в основном выражаемая в сочувственном понимании их чувств, которые предположительно являются мотивами соответствующих поступков; и, во-вторых, способность оценивать собственные действия, воображая, как отнесся бы к ним и к их побудительным мотивам беспристрастный наблюдатель, наделенный той же естественной симпатией к другому и на ее основе склонностью к моральным оценкам. Смит буквально предвосхитил мидовскую формулу “обобщенного другого”, утверждая, что человек несет общество в себе, принимая обобщенные нормы, оценки и чувства других людей как часть самого себя.
Беспристрастный наблюдатель проявляет себя в жизни, так сказать, в двух ипостасях. Первая — это “внутренний наблюдатель”, который по-русски называется совестью. В совести как внутреннем наблюдателе представлены не только нравственные нормы, сложившиеся в ходе естественной эволюции человечества и одобряемые большинством современников, входящих в один культурный круг, но и трансцендентные моральные нормы, отражающие веру в высшую справедливость, хотя бы за гробом, и тем духовно соединяющие отдельного человека с Богом, дающие ему силы следовать абсолютным принципам поведения независимо от эмпирических разочарований в жизненной справедливости. Вторая ипостась беспристрастного наблюдателя — это рынок, честное зеркало, в котором отражается и получает оценку нужда каждого отдельного человека в других прежде всего с целью удовлетворения своих материальных потребностей, а не только для получения морального одобрения своего поведения. Рынок — это зеркало, которое правдиво показывает каждому, нужна ли вообще и насколько нужна его деятельность обществу, и по которому индивид корректирует качество и назначаемую цену своей работы. В изоляции, без взаимодействия с ближними все это невозможно. В рыночных отношениях моральный принцип взаимной симпатии проявляется в экономической форме взаимовыгодного обмена, который в принципе остается нравственным, ибо удовлетворяет естественное стремление человека к собственному благу при сохранении благожелательного отношения к другим, а что естественно — то справедливо. Элементарные отношения взаимности и обмена служат исходным пунктом в анализе справедливого хозяйственного устройства, чему посвящена самая знаменитая книга профессора моральной философии Адама Смита “Исследование о природе и причинах богатства народов” (1776). Следствием этих с виду простых соображений о природе человека была номиналистская концепция общества как непреднамеренного порядка взаимодействий преимущественно свободных производителей и продавцов, которые несмотря на своекорыстные интересы, способны сосуществовать друг с другом благодаря снисходительному чувству взаимной симпатии. Это чувство можно испытывать только к другому человеку, но не к обществу как некоему абстрактному целому.
Такое обширное историческое отступление о взглядах Смита понадобилось, чтобы показать на их фоне ограниченность вроде бы похожей “коммуникационной” трактовки общества у символических интеракционистов и прагматистов, ограниченность, не признаваемую большинством из них, но, как мы увидим позже, хорошо сознаваемую Гофманом. В фундамент, на котором должна была строиться теория общества, Смит заложил философские принципы и измерения “человеческой природы”, не исчерпаемые по открывающимся перспективам интерпретаций. Недаром на Смита, моралиста и экономиста в одном лице, ссылаются и социологи-эволюционисты, сторонники эволюционной этики, которые уверены, что мораль вырабатывается человечеством на историческом опыте разных этносов методом проб и ошибок; и те, кто верит в изначальную “естественную гармонию” и скрытую мудрость Провидения, без которого человек бессилен и которое без ведома людей компенсирует издержки индивидуальной v свободы; и многочисленные школы неоклассической и неолиберальной экономики; и те, для кого экономика и социология — ценностно-нейтральные, натуралистические по методу науки; и защитники морального статуса этих наук. Главное, что Смит подверг анализу не только элементарные духовные основы общества, но и спонтанно возникающие со временем объективные социальные отношения и феномены высших уровней сложности, вроде процессов самоорганизации рыночного порядка, которые он описывал, прибегая к метафоре “невидимой руки”. Основной же недостаток символического интеракционизма на этом фоне заостренно выявил Кули с его склонностью совершенно дематериализовывать общество, толкуя социальное взаимодействие преимущественно как игру людских воображений друг о друге. Человек непосредственно существует для другого человека лишь как воображаемая сущность, воздействующая на его разум. В прямых общественных контактах и отношениях с другими воображение данного лица участвует как реальное лицо. Поэтому общество как непосредственная конкретная данность существует в головах в виде совокупности отношений между воображениями о ближних.
Хотя Мид обозвал подобную позицию “социальным солипсизмом”, но его “обобщенный другой” — тоже всего лишь зачаток обычного “среднесоциологического” понятия общества, даже потенциально не способный отобразить многие важнейшие и определяющие его отношения. К примеру, коммуникационная схема, неявно предполагающая взаимодействие индивидов на принципах полного равенства и добровольности участия, еще позволила Миду от понятия обобщенного другого прийти к обедненному понятию “социального контроля”, отождествленного с самоконтролем, но такому асимметричному отношению между людьми как власть (этому реальнейшему средству социального контроля) просто нет места в данной теоретической схеме. Термин “общество”, без разбора относимый Мидом ко всем ситуациям, где наблюдается какое-то взаимодействие между индивидами, невольно навязывал ложное представление о принципиальной однородности систем социальных взаимосвязей в этих ситуациях. В конечном счете преодоление “социального солипсизма” Кули свелось у Мида к потенциальному расширению границ общества по мере увеличения радиуса действия всех видов коммуникации и, следовательно, к расширению возможностей принятия на себя ролей лиц не только из ближайшего окружения, но и далеких в пространстве и времени.
Вероятно, самым логичным следствием таких предпосылок об универсальном и единообразном социальнопорождающем эффекте коммуникации было бы простое и популярное истолкование ее составляющих в духе Дюркгейма: “обобщенного другого” как аналога дюркгеймовских “коллективных представлений”, “принятия ролей” как аналога процесса их усвоения и воспитания социального конформизма. Однако сам Мид не хотел довольствоваться такой простой схемой отношений между индивидуальным и общественным и на манер психоанализа (но независимо от него) различал в личности (Self) — активном участнике и одновременно продукте и объекте воздействия процесса коммуникации — две непрерывно взаимодействующие динамические подсистемы ее элементов: так сказать, индивидуалистскую ипостась социальной личности, обозначенную английским личным местоимением первого лица единственного числа I, и коллективистскую ипостась, обозначенную косвенным падежом того же местоимения — Me. Me — это стандартная, традиционная часть личности, это организованная совокупность общепринятых в данной социальной группе установок, навыков, обычаев, реакций других людей, усвоенных данным индивидом. Но на эту необходимую стандартную составляющую, которая позволяет человеку быть членом коллектива, индивид реагирует как индивидуальность, как I. Следовательно I обозначает все проявления самовыражения, неповторимого творческого ответа уникального биологического организма и уникального внутреннего мира данного индивида на установки других людей в организованном сообществе.
По-видимому, мидовское I должно было служить неким социально-психологическим эквивалентом философского понятия свободы воли. В неустанной внутренней борьбе между Me и I, между конформистским стремлением к коллективной безопасности и активистской жаждой нового опыта определяется степень свободы социальных действий индивида. Но откуда же берутся противоречия между Me и I, коль скоро обе подсистемы компонентов личности одинаково имеют социальное происхождение? Каковы социальные источники этих противоречий? Каковы социально приемлемые границы индивидуальной свободы? У Мида вряд ли найдешь ответы на подобные вопросы. С этой целью лучше уж вернуться к Смиту.
Конечно, его общее религиозное решение проблемы свободы сегодня мало кого устроит. Смит не боялся свободы человека прежде всего потому, что верил в провиденциальную гармонию действий свободных людей. Свободный выбор по совести, под контролем этого беспристрастного внутреннего наблюдателя, был для него естественно-божественным условием развития общества. Но к Смиту апеллирует и вполне научное объяснение неолибералом и неоэволюционистом Ф. А. Хайеком внутриличностных противоречий между субъективной жаждой неограниченного “самовыражения” и социально-выигрышной позитивной свободой, в которой так или иначе отражена объективная истина экономических и других законов человеческого общежития. Хайек по-новому развил мысль шотландских моралистов (среди которых звездой первой величины был Адам Смит) о том, что человек постоянно живет в двух разных мирах: микрокосме (то есть малых или, по Кули, “первичных” группах типа семьи, различных общинах и т. д.) и макрокосме (цивилизации, мировой системе, рыночном порядке — словом, том, что Хайек обобщенно называет “расширенным порядком человеческого сотрудничества”).
В этих мирах действуют разные системы правил и координации поведения. В интимных кругах общения в человеческом поведении гораздо больше простора для прямого проявления чувств и инстинктов и для сознательного сотрудничества лично знакомых людей, объединяемых совместным преследованием конкретных единых целей. В макросистемах действуют безличные, единые для всех абстрактные правила поведения и запретительные традиции морали, которые определяют узаконенные границы свободы и прав индивида, позволяют ему ставить свои собственные цели и принимать личные решения. Эти правила и традиции не выбираются людьми сознательно. Они развиваются в ходе эволюционного межгруппового естественного отбора и прививаются членам групп (выживших и распространивших свое влияние благодаря найденному особенно счастливому сочетанию моральных традиций) посредством культурных механизмов подражания, воспитания, обучения и всех прочих разновидностей межчеловеческой коммуникации. Дисциплина безличных правил, навязываемых всяким самоподдерживающимся “расширенным порядком” помимо воли и желаний его участников, часто вызывает подсознательную ненависть к себе с их стороны. Но только в рамках такой общей для всех дисциплины возможно мирное сосуществование индивидуальных свобод. Конфликт между абстрактными трудно прививаемыми правилами поведения и тем, что инстинктивно нравится, прежде всего в стихийном общении в малых интимных содружествах людей, не только, как утверждает Хайек, “главная тема истории цивилизации”, но и, добавим мы, глубинная причина тех внутриличностных противоречий, которые проявляют себя в житейском лицедействе и напяливании разнообразных масок в меж человеческих контактах, каковые феномены всю жизнь изучал И. Гофман.
Принципиальное различение микро- и макрокосма, всяческих содружеств индивидов, поддерживающих между собой личные контакты, и миллионноголовых анонимных порядков, конечно, не единоличное первооткрытие Хайека. Но он наиболее настойчиво и обоснованно доказывал методологическую и теоретическую порочность именования двух совершенно разных по типу связей миров одинаковым термином “общество”. Такая практика ведет к попыткам объяснять и строить “расширенный порядок” по образу и подобию милой сердцу первоначальной интимной группы или социальной среды, в которой в самом впечатлительном возрасте жил человек- “Невразумительный” в силу своей многозначности термин “общество” лучше все же применять только к расширенным порядкам человеческого сотрудничества. Как кажется, именно пренебрежение указанным различением, стимулируемое универсальностью/применения категории коммуникации, в значительной мере виновно в характерной для многих символических интеракционистов розовой картине общества, держащемся чуть ли не целиком на духовном взаимодействии. Среди них Гофман выделялся ясным пониманием теоретических последствий вышеописанного различения и сознательным ограничением своей главной научной задачи.
Гофман принял основные принципы символического интеракционизма для анализа социальной деятельности. В их число входило и выраженное незадолго до смерти в президентском послании 1982 года к Американской социологической ассоциации убеждение, что общественную жизнь надо изучать “натуралистически”, в манере естественных наук и под углом зрения вечности. К Миду восходит и выдвижение Гофманом физического взаимодействия человеческих биологических тел в качестве структуры нижнего уровня, из которой вырастают все другие. Сохранилась у него и прагматистская трактовка социотворческого процесса в категориях деятельности отдельных людей, вынужденных решать очередные проблемы в очередных ситуациях, самостоятельно находя новые средства их переопределения и контроля над ними. Не был оспорен и тот руководящий методологический постулат символического интеракционизма, согласно которому все факты и значения, которыми занимается социолог, должны находить объяснение в рамках процесса социального взаимодействия как конечной инстанции. Под этим подразумевается запрет смотреть на взаимодействие лишь как на средство, через которое на его участников воздействуют какие-то внешние самому взаимодействию силы. И, разумеется, подавляющая часть человеческих взаимодействий имеет символический характер в том смысле, что большинство реакций индивидов на других опосредовано фазой интерпретации, рефлексии и саморефлексии, на которой выясняется значение предмета взаимодействия для каждого из его участников. Но если очень многие символические интеракционисты до сих пор наивно полагают, что вышеперечисленных общих принципов достаточно для построения теории общества в целом, то Гофман сознательно использовал их для микроанализа особой реальности, возникающей только в социальных ситуациях, где участники находятся в физическом присутствии друг друга и имеют возможность непосредственно (хоть и на базе выработанных в предыдущем и текущем личном опыте смысловых интерпретаций) реагировать на действия других. Эту реальность Гофман называл (по собственному признанию, “за неимением более удачного термина”) “порядком взаимодействия”. Таково заглавие его вышеупомянутого президентского послания. Следовательно, “порядок взаимодействия” надо разуметь как порядок взаимодействия лицом-к-лицу, а употребляемый им тоже без уточнения термин “социальное взаимодействие” в большинстве случаев означает в его текстах социальное взаимодействие лицом-к-лицу.
“Порядок взаимодействия” рассматривается Гофманом как содержательно самостоятельная и полноправная область исследований. Ее самостоятельность доказывается хотя бы тем, что с принятием этого исходного пункта теоретизирования, то есть непосредственного взаимодействия индивидов, становятся маловажными фундаментальные дихотомические различения традиционной “большой социологии”, обычно противопоставляющие контрастные типы социальных отношений. В самом деле, формы и ритуалы, допустим, вежливого обращения при прямых контактах как таковые можно изучать за домашним столом и в судебных залах, в семейной спальне и в супермаркетах, то есть независимо от традиционных противопоставлений Gemeinschaft и Geselschaft, личного и безличного, домашнего и публичного, городского и деревенского и т. п. Но в то же время хайековский “расширенный порядок” несомненно и многообразно влияет на порядок прямого межличностного взаимодействия. К примеру, в своей самой популярной книге “Представление себя другим в повседневной жизни”, анализируя девичьи спектакли притворной глупости перед ухажерами, Гофман советует не забывать, что в глупеньких играют именно американские девушки из американского среднего класса. Но проблема связей “порядка взаимодействия” с разными структурами общественных отношений в каждом случае требует особого и конкретного исследования.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|