АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ КОМПАНИЕЦ

«Войдите!» На мое приглашение в кабинет зоологии Северо-Кавказского педагогического института в г. Владикавказе, где я ра­ботал, вошел худощавый молодой человек с тонкими чертами лица, в больших очках с черной роговой оправой. Подмышкой у него была маленькая клетка с какой-то птичкой и завернутый в газету портативный лучок-самолов.

— Моя фамилия Компаниец,— отрекомендовался мне он,— я из Харькова, большой любитель птиц и сам заядлый птицелов, обра­щаюсь к вам по рекомендации профессора В. Г. Аверина с просьбой помочь мне достать здесь у вас корольковых вьюрков и других кав­казских птиц...

Так произошла летом 1934 г. моя первая встреча с А. Г. Компа­нийцем, сделавшимся очень скоро, несмотря на дальность расстоя-ния, разделявшего нас, одним из самых моих близких мне по духу

друзей.

Спервых дней знакомства Компанией стал глубоко симпатичен

мне своими замечательными человеческими качествами. Удиви­тельная скромность, переходящая в застенчивость, душевная до­брота, какое-то болезненное желание сделать приятное окружа­ющим, и довлеющая над всем, безграничная любовь к птицам — вот что привлекало к нему людей, знавших его. Надо было видеть, как он, думая, что его никто не слышит, разговаривал с птицами, придавая своему голосу с грудным тембром особенную мягкость.

Из рассказов Компанийца о себе я узнал, что он работает в сель­скохозяйственном институте (кажется, хотя, возможно, я и оши­баюсь) ассистентом, что его специальность — вредители лесных культур, но что его основным занятием, которому он отдает все силы и всю свою энергию, является работа в Харьковском дворце пионе­ров. Занимаясь с ребятами, он учил их ловить птиц, наблюдать их жизнь в природе и дома, делать клетки и садки, ухаживать за пой­манными птицами в живом уголке дворца и т. д.

Спустя некоторое время я получил от Александра Григорьеви­ча из Харькова письмо, и между нами завязалась оживленная пере­писка; конечно, основной темой были птицы. Осенью и в начале зимы наловить корольковых вьюрков под Владикавказом было нетрудно, я был тогда физически вполне здоров и мог весь свой досуг посвящать любимому делу — ловле птиц. В результате из Влади­кавказа в Харьков поехали корольковые вьюрки, горные чечетки, кавказские снегири, альпийские горихвостки. От Компанийца вза­мен шли ко мне чижи, снегири, чечетки, певчие и черные дрозды и т. д.

Кроме вопросов, связанных непосредственно с отправляемыми нами птицами, Александр Григорьевич очень подробно писал мне о своих занятиях с пионерами — деле, которым он увлекался по мень­шей мере так же, как и птицами. Я узнал, что он рисует и подбирает материалы для школьных таблиц по охране птиц, руководит в Харь­кове «днями птиц»; пишет инструкции для школ Украины по органи­зации содержания птиц в живых уголках. Вместе с харьковскими пионерами он каждый выходной день, невзирая ни на какие атмо­сферные условия, ездил за город ловить птиц. Его любимой снастью, которой он владел в совершенстве, был тайник, и по моей просьбе он написал мне подробнейшее наставление о правилах пользования этим орудием ловли. Эти постоянные поездки на слабое здоровье Александра Григорьевича оказывали вредное влияние, он постоянно болел, но и полубольной, если узнавал, что начинается весенний пролет варакушек и соловьев, не мог усидеть дома.

Окружавшим его лицам он мог казаться чудаком, человеком не от мира сего, благодаря его страсти к птицам. Однажды я, будучи в

Москве, предварительно договорился с Александром Григорьевичем что на обратном пути на Кавказ, при проезде через Харьков, я при-везу ему из Москвы ряд птиц, интересующих его, а он в Харькове снабдит меня теми, которых я хотел бы иметь. В Москве, оста но-вившись у одного из своих друзей-зоологов, я получил телеграмму следующего содержания: «Три клеста необходимы, интересуюсь свистовой гайкой, желателен свиристель, достал варакушек, воз­можны юлы». Воображаю недоумение телеграфистки, передававшей эту телеграмму, если даже и зоологи долго не давали мне покоя «свистовой гайкой!»

В своих немногочисленных научных работах Александр Гри­горьевич проявил себя тонким наблюдателем, знатоком птиц, заме­чательно упорным и настойчивым исследователем-экологом, брав­шимся за выяснение сложных вопросов биологии птиц и талан­тливо их разрешавшим. Работы Компанийца посвящены количе­ственному учету гнездящихся птиц, выяснению территорий гнездо­вых ареалов отдельных видов, взаимоотношениям между птицами одного и разных видов в биотопах, распределению гнездящихся птиц внутри биотопа и т. д.

Молодой орнитолог, подававший большие надежды, ученый, натуралист и тонкий наблюдатель природы, птицелов А. Г. Компа­нией безвременно умер в годы Великой Отечественной войны. Вспо­миная Александра Григорьевича, дружба с которым у меня была главным образом почтового порядка, перечитывая содержательные, наполненные описаниями птиц и их ловли, страницы его писем, я, работая над книгой «Жизнь птиц у нас дома», посвящая эти очерки друзьям птиц, вместе с птицеловом-ученым М. Н. Богдановым, рядом с А. Н. Промптовым, отдававшим всю свою сознательную творческую жизнь исследователя птицам, говорю и о скромном и застенчивом молодом человеке, талантливом учителе харьковских пионеров и школьников, мастере и кудеснике в искусстве ловли птиц, экологе-натуралисте А. Г. Компанийце, любившем птиц страстно и с энтузиазмом.

БОРИС-ПТИЦЕЛОВ

Человек лет 50 , очень высокого роста, сильно сутулившийся (как часто бывает с высокими людьми), с густой, всегда всклокоченной, росшей почти от самых глаз темно-рыжей бородой, мрачного вида, одевавшийся всегда в заплатанный вдоль и поперек коричне­вый пиджак, ходивший зимой в не по ногам больших сапогах, а ле­том в огромных чувяках — таков был облик одного из моих друзей ранних детских лет — Бориса-птицелова или Бориса-точильщика, как называли его у нас в городе. С мрачной внешностью Бориса как-то не вязались его светло-голубые глаза, смотревшие из-поД густых и всегда нахмуренных бровей, и добрая улыбка, иногда оза­рявшая его суровое лицо...

Познакомился я с Борисом случайно и, конечно, на «птичьей» почве. Было мне лет 8—9. Все свои правдой и неправдой накоп-ленные гривенники и пятиалтынные я тратил на птиц. У меня были подбитые из рогаток щеглы и зеленушки, покупаемые мной у знако­мых ребят, и моя гордость — самец вьюрок, собственноручно пойманный мной в западню. Клетки с моими птицами летом висели в светлом дровяном сарае во дворе дома, где мы жили. Однажды я, накормив своих птиц, сидел на козлах для пилки дров и любовался ими. На дворе какой-то точильщик точил ножи для кухни и ему понадобилось зайти в сарай, чтобы взять для той же цели топор. Увидев меня и моих птиц, Борис (это был он) стал расспрашивать меня о том, где я взял птиц, а потом заявил, что мои птицы чепуха, а вот у него есть птицы куда лучше, березовые и ольховые чижики (я даже не знал, что это значит), кричащие перепела, скворец и дрозды. К этому Борис добавил, что собственно хахе (так на­зывают на Кавказе вьюрков) и рейчиков (зеленушек) и держать в клетке не стоит — такая это дрянь. Осмотрев двух моих щеглов, Борис сказал, что у них нет ни одного шестерика (опять я не понял, что это такое). Этот солидный высокий дядя, так хорошо знающий птиц и понимающий в них толк, сразу же очаровал мое детское сердце, и я с трепетом спросил точильщика, можно ли зайти к нему посмотреть его березовых чижиков и не продаст ли он их? Борис улыбнулся (лицо его сразу же потеряло свою мрачность), сообщил мне свой адрес, сказав, что бывает дома только по вечерам, а продаст он птиц или нет — «поговорим у меня в хате».

На следующий день вечером я попросил баловавшую меня бабушку проводить меня к точильщику. Точильщик жил на самой окраине города, у выгона, на слободке, называвшейся Шалдоном. Квартирка Бориса (я уже знал, что его зовут так), состоявшая из двух низеньких комнат и коридорчика перед ними, помещалась в глубине длинного грязного двора. Первое, что поразило меня, когда мы пришли к Борису,— было количество птиц, каким-то обра­зом помещавшихся на ограниченном донельзя пространстве его квартиры. Один угол коридора был отгорожен проволочной сеткой, там были устроены гнезда и помещалось с десяток различных го­лубей. Здесь же висел большой садок, а в нем уныло стонала пара египетских горлиц. На потолке коридора было развешено несколько клеток с перепелами, клетки были обтянуты веревочной сеткой. Но самое основное было в комнатах.

На окнах и стенах, везде, где было возможно, помещались птицы. Маленькие, средние и большие клетки вмещали щеглов, чи­жей, несколько черных и одного певчего дрозда и здесь же были какие-то незнакомые мне маленькие птички. У окна стояла боль­шая клетка, а в ней целый выводок птенцов черных дроздов. Русская печь, не топившаяся летом, была снаружи прикрыта рамой с натя­нутой на нее сеткой, а в печке бегало несколько едва начинавших оперяться перепелят. Моему восторгу не было границ! Я никак

не ожидал, когда шел к Борису, увидеть такое количество заме-нательных птиц!

Борис, бывший дома, в момент нашего прихода был занят вы-пиливанием из воловьих рогов гребешков. Приветливо встретив нас, он показал мне все свое птичье хозяйство с видимым удоволь. ствием. Мне особенно понравились маленькие незнакомые мне птички — коричневато-черного цвета с черными грудками и голов-ками и с ярко-красными «шапочками» на лбу и темени. Это и были березовые чижики. (Позднее я узнал, что правильное название их — корольковые вьюрки.) Ольховыми чижиками Борис называл обык­новенных чижей.

Осмотрев птиц, я попросил Бориса продать мне одного бере­зового чижика. Цена чижика оказалась 1 рубль, у меня же было всего 70 копеек, я готов был уже разреветься из-за невозможности этого приобретения, но бабушка, видимо ожидавшая такого ре­зультата нашего посещения, ссудила мне недостающие 30 копеек, и я сделался обладателем прекраснейшей птички, кормить которую, по словам Бориса, надо было только маком. Мне, конечно, очень бы хотелось купить себе и других птичек, но финансовые ресурсы у меня были скудны, дома у меня не было клеток, и пришлось ограни­читься пока одним березовым чижиком. Борис рассказал мне, что этих чижиков ловят в горах по Военно-Грузинской дороге, что лето — не сезон для ловли птиц, что сейчас у него остались толь­ко птицы, пойманные ранней весной и зимой, а «вот осенью будет продаваться много птиц на базаре, в базарные дни». Последнее сообщение было для меня очень приятной новостью, я никак не мог предполагать, что птичек можно приобретать так просто «на ба­заре» и пойманных, а не подбитых из рогаток.

Мой первый визит к Борису указал мне дорогу к нему, и я стал его постоянным посетителем. Борис жил более чем бедно. Его семья состояла из очень несимпатичной мне жены (горькой пьяницы) и трех детей, совсем неинтересных для меня и весьма болезненных на вид. Официально Борис был точильщиком, гребешочником и заливалыциком старых галош. Эти многообразные занятия давали ему весьма скудный заработок, необходимый и для прожиточ­ного минимума и для содержания семьи, в которой единствен­ным работником был он. Борис занимался официальными профес­сиями лишь тогда, когда для ловли птиц был «мертвый сезон» (т. е. позднюю весну и часть лета), все же остальное время года он.посвя-щал птицам.

Осенью и зимой тайником, а главным образом клеем, он ловил чижей, корольковых вьюрков и других птиц, весной крыл сетью пе­репелов, летом выкармливал дроздов. Большого приработка ловля птиц Борису не давала, но, конечно, основой его бюджета была не точка ножей, ножниц, а птичья ловля. В этом отношении осо­бенно много для Бориса значили дрозды. В нашем городе была большая колония иранцев, занимавшихся торговлей фруктами, зер-

ном, мелкой бакалеей и пр., бывших страстными любителями птиц. Борис был у них постоянным поставщиком и за поющего черного дрозда купцы-иранцы, не торгуясь, платили от 4 до 8 рублей за штуку, т. е. сумму весьма значительную, равняющуюся недель­ному заработку Бориса. Занятие ловлей птиц и уход за ними, помимо материальных интересов, было у Бориса и любимым делом. Ко­нечно, он любил своих птиц и никому из своей семьи не позволял притрагиваться к ним. Его бедность не позволяла ему комфорта­бельно обставлять жизнь его маленьких друзей, но бедный то­чильщик часто урывал у себя жалкие гроши, чтобы купить своим птичкам стакан мака или фунт изюма.

В начале знакомства с Борисом я не мог понять неприятного, с, моей точки зрения, поведения моего нового друга, готового продать каждую птицу, если за нее дают приличную цену. (Выросши и по­умнев, узнав условия борьбы за жизнь бедных ремесленников того времени, я перестал этому удивляться.)

В отношении мастерства ловить птиц Борис был не особенно силен, уступая в этом некоторым другим нашим птицеловам, но он отличался упорством, наблюдательностью и умением поймать первым птиц, появляющихся весной. В ловле перепелов и вскарм­ливании дроздят у нас в городе соперников и конкурентов Борис не имел. Он знал птиц, знал хорошо, но как-то наивно. Эта наив­ность сделалась мне понятной, конечно, позднее. Например, он был безусловно уверен в том, что качество пения щеглов зависит от количества белых крайних рулевых перьев в их хвостах. Так объ­яснилось мне мое недоумение в отношении щегла-шестерика. Ще­глы назывались четверики (по 4 белых руля), шестерики (по 6) и восьмерики (по 8). Обыкновенно белых рулей у щеглов 4, реже по 6, и 8 встречается очень редко. Борис считал, что качество пения чижей (ольховых) зависит от величины черного пятнышка у них на подбородках и т. д., но при всем этом он прекрасно отличал птиц по пению, умел ловить прилетающих весной скворцов и идеально вабил перепелов.

Настала осень. Как и говорил Борис, в базарные дни на рынке начали появляться в продаже птицы, и я через Бориса познакомился и с другими нашими птицеловами. Скоро мое птичье хозяйство по количеству стало не меньшим, чем у Бориса, а по разнообразию обогнало его.

Посвящая очерки моим друзьям-птицеловам, я с глубоким ува­жением отношусь к памяти «точильщика» Бориса и многих других настоящих знатоков птиц, имена которых остались никому неиз­вестными, но которые знали нашу природу, понимали и любили ее.

ИЗ ЖИЗНИ ПТИЦ В КЛЕТКАХ

ЧИЖИ

Если вы ограничены в возможности содержания птиц у себя дома, если вы можете держать только одну птицу, конечно, заведите себе чижа! Ни одна другая птица (пожалуй, за исключением скворца, но тому нужна большая, просторная клетка) не доставляет так мно­го удовольствия своему хозяину, не приручается так быстро, как чиж. Всегда веселый, всем довольный, охотно берущий любой корм, аккуратный, чистенький и подобранный, поющий с утра и до ве­чера чиж может стать настоящим другом своего хозяина.

Совершенно случайно мне подарили пару чижей, моих первых птиц, когда мне было лет 5. Несмотря на столь долгий срок, прошедший с того времени, я до мельчайших подробностей помню все, связанное с этими птичками, доставившими мне много и детских радостей, и горя. Я прекрасно помню даже клетку, в кото­рой их принесли, несуразное квадратное сооружение с толстыми деревянными столбиками, устроенную куполом и выкрашенную в яркий синий цвет.

Птички были только что пойманы, и меня мучило, что они принимались отчаянно биться о прутики клетки, едва я подходил к ним. Чтобы не пугать чижей, я тихонько садился в угол столовой (где висела клетка), не привлекая их внимания, часами смотрел, как они клюют зерна конопли, как купаются и пьют воду, как вре­менами вздорят между собой.

Ни одна самая дорогая игрушка не доставляла мне столько удо­вольствия, как эти чижики. Через несколько дней меня постигло несчастье — во время кормления самочка вылетела из клетки и выпорхнула в открытое окно. Я плакал навзрыд буквально целый день, решив, что оставшийся самец непременно умрет с тоски по своей подруге. Моя мать сбилась с ног, ища по всему городу такую же птичку, чтобы заменить мою потерю. Но мы жили в городе, где ловлей птиц мало кто занимался, и птичку достать было труд­но. Я успокоился лишь тогда, когда мне было обещано купить птичку при первой возможности. Действительно, через несколько дней это обещание мать выполнила: мне принесли птичку, которая снова повергла меня в уныние. Новая «чижиха» была раза в три больше моего самца чижа, имела толстенный клюв и лишь опере­нием напоминала улетевшую самочку. Вспоминая ее теперь, я знаю, что это была самка зеленушки, которую подсунули моей матери под видом чижихи. Она стала бить моего чижика, и ее с моего согласия выпустили, так что у меня снова остался только один чижик.

Против моих ожиданий чижик не погиб от одиночества, а очень скоро привык к своей клетке и ко мне и стал много петь. Этот чиж прожил у меня года 3 и, несмотря на то, что у меня уже были дру-

гие птицы, он всегда был самой лучшей и самой любимой из них. С тех пор прошло много лет, я держал в клетках самых раз­нообразных птиц, пожалуй, всех, каких только можно было до­стать на птичьих базарах, в зоологических магазинах Москвы и поймать самому, но ни одна из птиц не доставляет мне столько удовольствия, как простые, обыкновенные чижи. Некоторые птицы чудесны по своей окраске, в этом отношении никто не может срав­ниться с волнистыми попугайчиками — зелеными, синими, жел­тыми, белыми и голубыми, которые похожи на какие-то изуми­тельные летающие цветы; другие особенно привлекательны своим пением — я больше всего люблю песни певчих дроздов; третьи симпатичны своим спокойным, ровным благодушием и тем, что быстро привыкают к хозяину — снегири; четвертые доставляют удовольствие своей ловкостью и живостью — разнообразные сини­цы. Чижи же воплощают в себе в равной мере все эти качества. Понятно, что отдельные чижи, так же как и все птицы, имеют свои, часто резко выраженные, индивидуальные качества, отлича­ющие одного от другого и делающие их непохожими друг на друга, но в массе они обладают всеми свойствами, о которых я говорил и которые делают их столь привлекательными для содержания в клетках. За многие годы, в течение которых я имел птиц, у меня перебывало много десятков чижей, и о некоторых из них я хочу рассказать здесь.

Студенческие годы в Москве. Я нашел себе очень уютную и удобную комнату в московском «Латинском квартале» на Малой Спиридоньевке. Мои хозяева — милейшие люди, всячески ухажи­вающие за мной. У меня скоро экзамены. В первое же воскресенье, после переезда в новую комнату, я покупаю себе на Трубном рынке большую клетку и штук восемь самцов чижей. Всех их я, конечно, устраиваю в своей комнате. Хозяева никаких неудоволь­ствий не выражают. Других птиц я не завожу, а свободное время вожусь возле своих чижей. Один из них оказывается с очень свар­ливым характером: заняв кормушку, даже не будучи голоден, он злобно шипит на остальных, не позволяя им садиться не только на кормушку, но и на дно клетки; ясно, что в общежитии он нетерпим, и я его выпускаю. Остальные удивительно быстро привыкают ко мне. Утром, когда я ставлю им в клетку корм, они, не дожидаясь, пока кормушка будет на дне клетки, садятся на нее или летят ко мне на руку. Поют они все беспрерывно. Через несколько дней пробую выпускать чижей из клетки. Они летают по комнате, но, проголодавшись, тотчас же идут за кормом в клетку. На ночлег мои чижи устраиваются на багетах гардин и на шнурах от электри­ческой проводки. Утром, когда я просыпаюсь, один или два чижа сидят у меня на подушке, прыгают около головы и ведут себя не­зависимо и свободно. Если я сажусь за стол заниматься, чижи скачут по столу, садятся на книги и бумаги. Вообще чижи и я жи­вем в полной дружбе. Но однажды хозяева обратили внимание на то,

что мои птички слишком уж пачкают обои, электропроводку, гарди« ны и подоконники, и передо мной была поставлена дилемма — ком­ната без чижей или я без комнаты. У меня скоро экзамены, искать новую комнату было хлопотно, пришлось пожертвовать моими маленькими друзьями и выпустить их.

В большой вольере у меня живут вместе чижи, горные чечетки зяблики, реполовы и другие птицы. Как-то раз ночью в вольеру забралась мышь. Перепуганные птицы отчаянно забились по клет­ке и одна из чечеток, зацепившись за проволочкую сетку, сломала себе лапку. Лапка некоторое время висела на тоненьком сухожи­лии, затем отвалилась, и птичка осталась на коротенькой культяп­ке. Конечно, птичка приболела, ей очень трудно стало слетать за кормом и она большую часть дня сидела нахохлившись, на одной из верхних жердочек вольеры. Два или три чижа проявили к боль­ному товарищу исключительное внимание и заботу — они по не­скольку раз в день подлетали к чечетке и кормили ее из клювиков до тех пор, пока лапка ее не зажила совсем и она не поправилась полностью.

У моего сына Игоря в маленькой клетке жила чижиха, которая служила ему манной птичкой. Чижиха скоро сделалась совершен­но ручной, брала корм из рук и приветливо попискивала, когда кто-нибудь подходил к клетке. Игорь выпускал ее в сад, на расту­щее около крыльца грушевое дерево; чижиха оставалась на дереве до тех пор, пока Игорь не подходил к нему, поднимал руку ладонью вверх, с насыпанной на ней коноплей или подсолнечными семеч­ками. Чижиха сейчас же слетала, садилась на руку, и Игорь в таком положении вносил ее в комнату.

Наблюдать за стайкой чижей, летающей где-нибудь по ольхо­вым и березовым рощицам, доставляет большое удовольствие. Птич­ки доверчивы, непугливы и позволяют подходить к ним на несколько шагов. Чижи очень ловко прицепляются к ольховым шишкам вниз спинками и выбирают из них семена. Часто тоненькие верхние ветки гнутся под их тяжестью, и тогда чижи раскачиваются на них, как на качелях.

Чижей ловят самыми разнообразными способами. На доверчи­вости и непугливости чижей основана ловля их на месте кормежки при помощи так называемого подпуска. Подпуск — это длинное, тонкое удилище или жердь, к концу которой привязана или петелька из конского волоса, или намазанный клеем прутик. С таким под­пуском подходят к дереву, на котором кормится стайка чижей, и осторожно подводят его к какой-нибудь птичке, затем быстрым движением или набрасывают петельку на птичку, или прикасаются к ней прутиком. Птичка прилипает и вместе с прутиком падает на землю.

Как я уже упоминал, чижей можно держать в самых разно­образных (больших и маленьких) клетках, и везде они чувствуют себя одинаково хорошо.

Итак, непременно поймайте или купите себе чижика и вы уви­дите, что он доставит вам гораздо больше удовольствия, чем я написал об этом здесь.

КОРОЛЬКОВЫЕ ВЬЮРКИ

раннее утро конца октября. На горах лежит снег, тающий по юж­ным склонам скал, ущелий и балок, на пригревах каменистых лу­жаек, словом, всюду, куда проникают лучи осеннего не жаркого, но еще теплого солнца. Сегодня верхушки хребтов покрыты тума­ном, который постепенно сползает все ниже и ниже. Из тумана там, где -он лежит менее густой пеленой, кусками, причудливо вырисовываются отдельные скалы с прилепившимися к ним призе­мистыми березками, с обнаженными белыми стволами, с которых почти совсем облетели уже желтые листочки, и корявые сосенки с темной голубовато-зеленой хвоей. Мы сворачиваем из широкого ущелья, по которому идет шоссе Военно-Грузинской дороги, в боковую балку, круто поднимающуюся вверх. Стороны балки су­жены у шоссе, но метров через 200 они раздвигаются, и мы попадаем в горную долину, со склонами, усеянными обломками скал и каме­нистыми осыпями. Кое-где между камней находятся лужайки, покрытые сейчас желтовато-серой низкой травой. По краям ущелья, по сторонам его растут несколько диких грушевых деревьев и какие-то кустарники. Мы у цели. Именно в таких узких ущельях нижнего пояса гор зимой держатся корольковые вьюрки, здесь их основное местообитание.

Для ловли нам надо разыскать небольшую травянистую лу­жайку, покрытую камнями и обломками скал. Лужайка найдена. Расставляем наши репухи и налаживаем всю нашу немудреную охотничью снасть. Вынимаем из рюкзаков манных птиц, наливаем им воды, насыпаем корм и, спрятавшись шагах в 20 от репухов, терпеливо ждем. (Далеко от репухов отходить не нужно — король­ковые вьюрки спокойные и непугливые птички, и наша близость их смущать не будет.)

Клубы тумана вверху ущелья то раздвигаются, то становятся все гуще и гуще, солнце не показывается, ветра нет, слегка морозит и все звуки в морозном воздухе особенно отчетливы и звонки. Такая погода особенно хороша для ловли птиц, и нам в этом отно­шении повезло.

Наши манные птицы (их у нас сегодня четыре — чиж, король­ковый вьюрок, горная чечетка и реполов), придя в себя после тем­ного рюкзака, обчистившись и немного поклевав корма, начинают Щебетать и перекликаться друг с другом. Больше всех волнуется чиж. Почти беспрерывно он издает свои призывные крики, так похожие на звуки скрипки, ему тихим щебетаньем отвечает чечет­ка и изредка свистит, как будто бы подает реплики, реполов. Ко­рольковый вьюрок пока молчит.

Вдруг чечетка начинает щебетать все громче и громче, так что заглушает чижа. Прислушиваемся — тихое, мелодичное щебетанье несется от верхних склонов балки, и мы видим небольшую стайку каких-то кажущихся почти белыми птичек, летящих в нашем на"-правлении. Чечетка щебечет без умолку. Так же начинают щебетать и птички из стайки. Значит это горные чечетки. Стайка пролетает мимо, но потом поворачивает и, сделав большой круг, планирующим полетом спускается к нашим птицам. Быстро рассыпавшись перед репухами, птички садятся возле нашей чечетки. Некоторые чечетки спускаются на землю, другие рассаживаются на камнях, а вот смотрите, пара усаживается и на наши, намазанные клеем, пру­тики. Одна из них сейчас же переворачивается и вместе с прутиком падает на землю, другая сидит некоторое время спокойно, но, неосторожно повернувшись, задевает хвостиком за прутик, прили­пает к нему и, распластав крылья, повисает на палочке.

Терять времени нельзя, быстро подбегаем к репухам, освобожда­ем от прутиков пойманных чечеток, поправляем свалившиеся палочки и накренившиеся репухи, возвращаемся к нашему камню и снова ждем.

Манные птицы, потревоженные нашей беготней возле них, при­тихли и, нахохлившись на морозном воздухе, сидят молча. Ждем и внимательно слушаем. Зрение и особенно слух у нас напряжены. В таком ожидании проходит с полчаса. Но вот из ущелья, откуда прилетели чечетки, доносится чья-то тихая, еле слышная трель. Трель так тиха и невнятна, что возникает сомнение, действительно ли мы слышали ее или это нам показалось... Но нет, не мы одни услышали ее. Наш корольковый вьюрок, молчавший до сего вре­мени, оживляется, прыгает по своей клетке и издает одну за дру­гой две призывных высоких трели, несколько напоминающих трели канареек. (Услышав однажды этот призывный, журчащий крик корольковых вьюрков, его потом уже вы не спутаете с криком других наших птиц, он вполне своеобразен и на крик других наших птиц не похож.) Вслед за тем тотчас же раздаются ответные призы­вы, и маленькая птичка на всех парах летит к нам. Не тратя времени на кружение около клеток, корольковый вьюрок сразу же садится на одну из палочек самого высокого репуха.

Но на морозе, очевидно, клей застыл, и птичка, посидев, не­сколько минут на палочке, переговариваясь тихим щебетом с на­шим заманком, спокойно слетает с репуха и садится на землю возле клетки. Так его не поймаешь. Придется вспугнуть королька и по­пытаться подогнать его на палочки. Но едва мы делаем несколько шагов в направлении клеток, как совсем близко от нас раздаются многоголосые трели стайки корольковых вьюрков, и мы видим, как птички летят по ущелью, приближаясь к нам. Оба королька (за-манок и сидящий около него) в два голоса начинают громко сви­стеть, и стайка, сделав полукруг возле нас, рассаживается на камни и репухи возле клеток. Несколько птичек сейчас же с палочками

падают на землю, другие, испуганные падением своих товарищей, взлетают, но повинуясь призывам сидящих корольков, снова садят-ся на репухи и снова некоторые из них валятся на траву. Пора бе­жать к ним. Клей держит птиц некрепко, и мы рискуем, что птички успеют отклеиться, если мы будем недостаточно проворны. Под­бегаем к нашему точку — четыре вьюрка бьются на палочках, прыгая по земле, два висят на репухах. Быстро освобождаем птиц от палочек и засаживаем их в клетку, в которой уже бьются две чечетки. Стайка отлетает от нас и, так как наш заманок кричит непрерывно, садится на камни ближайшей осыпи. Цель нашей сегодняшней ловли достигнута!

Из шести пойманных корольков — два великолепных взрослых самца с угольно-черными зобиками, с дымчатыми затылками и с рубиново-красными шапочками на головах; две других птички — молодые самки (этих мы выпустили), и последние два — это моло­дые самцы, у которых на коричневых головках юношеского наряда начинают пробиваться красные перышки.

Снова ждем, наблюдая за стайкой, сидящей на осыпи; птички перелетают с камня на камень, перекликаясь с нашим заманком и все время приближаясь к нему. Следим за ними с затаенным ды­ханием, еще несколько минут и корольковые вьюрки снова будут на наших палочках. Но наши надежды не оправдываются — над ущельем, быстро взмахивая крыльями, пролетает ястребок, вьюрки разом поднимаются, и стайка с тревожным щебетом скрывается за

уступами скал.

Становится холодно. Тучи, собравшиеся в горловине ущелья, ползут все ниже и ниже, и вот уже отдельные клочья тумана клу­бятся около нас. Начинается мелкий снежок. Видимо, ловлю надо кончать, тем более, что шесть корольковых вьюрков, из которых пара взрослых самцов, добыча неплохая, да и ловили-то мы их каких-нибудь 2—3 часа. Собираем наши «доспехи», выливаем воду из поилок у манных птиц, нагружаемся рюкзаками и спускаемся к шоссе, чтобы на какой-нибудь попутной автомашине доехать до

города.

Мы дома. Снова осматриваем пойманных нами птиц, еще раз присыпаем мелкой просеянной золой их запачканные клеем перья и сажаем птиц в кутейку. (Корольковые вьюрки настолько спо­койные птички, что им можно не подвязывать крыльев — в темной кутейке они биться не будут.) Сейчас же насыпаем в низкую и плоскую кормушку различных семян — зерен мака, репейника, ка­нареечного семени, семян березы и давленых подсолнечных семечек и ставим поилку с чистой водой. С удовольствием замечаем, что наши пленники тотчас начинают охотно клевать предложенный корм. Следовательно, успех их содержания в клетках почти обеспе­чен. У нас теперь есть одна из самых приятных горных птиц.

Скажем несколько слов о корольковых вьюрках, об их образе жизни на воле и об условиях их содержания в клетках. Корольковые

вьюрки, или березовые чижики, как называют их кавказские пти­целовы, принадлежат к отряду воробьиных птиц, к роду, большин­ство видов которого живет в Северной Африке. В Европе обитают всего три вида — наш корольковый вьюрок, канареечный вьюрок и лимонный чиж.

Начиная с последней декады апреля в тех местах, где мы се­годня ловили корольковых вьюрков, мы их не встретим: они на теплое время года поднимаются выше в горы. В период вывода птен­цов корольковые вьюрки занимают всю среднюю полосу гор, подни­маясь до самых перевалов и до альпийских лугов включительно. Их излюбленными местами обитания являются каменистые долины и ущелья с окружающими их громадами скал и с хаотическим нагро­мождением каменистых осыпей. В таких местах обычно растут ро­щицы берез и сосен, чередующиеся с лужайками пышных субаль­пийских лугов, которые покрыты цветущими и благоухающими травами, с зарослями рододендронов и прочей растительности — вот здесь мы всегда можем рассчитывать встретить летом наших птичек.

Поднявшись сюда после зимовки из нижней части горных хребтов, корольковые вьюрки первое время держатся стайками, но с начала мая разбиваются на пары. Так как отдельные пары по­селяются вблизи одна от другой, то в течение всего года, в сущ­ности, птички держатся стайками. Корольковые вьюрки всегда очень оживлены и подвижны. Их пение, состоящее из разнообраз­ных трелей, слышится с раннего утра до позднего вечера. Самцы садятся куда-нибудь на уступ скалы, на торчащий камень, на верх­нюю веточку березы, опускают крылышки и, надув свое горлышко, забавно вертясь в разные стороны, поют с самозабвением. Парочки этих птичек очень привязаны друг к другу и всюду следуют одна за другой. После вывода птенцов выводки корольковых вьюрков собираются в стайки, которые и держатся вместе до следующей весны. Эти стайки в поисках корма кочуют сначала там, где они вывелись, а позднее, когда в горах начинает падать снег, спускаются в самые низины горных хребтов.

Корольковые вьюрки, которых содержат в клетках, относятся по своим качествам к одним из самых симпатичных комнатных птиц. Посаженные по нескольку штук вместе в просторную клетку они почти не бьются в ней с первых дней неволи (этого нельзя сказать о корольковых вьюрках, которых помещают в маленькие клетки и поодиночке). Через несколько часов после поимки вьюрки легко начинают брать корм, и их не надо приучать к нему. Гораздо сложнее, однако, дело обстоит с кормовым рационом для этих птиц. Дело в том, что, поедая общий для всех зерноядных птиц корм, корольковые вьюрки месяца через 3—4 начинают почему-то хиреть, сильно худеют и гибнут один за другим. Обычно из пойманных нами 15—20 штук к маю остается не более 2—3 птичек, но вы­жившие живут в клетках уже по нескольку лет. Основные корма,

которыми я кормил своих корольковых вьюрков, следующие: ка-канареечное семя, льняное семя, березовые, ольховые и сосновые семена, зерна мака. Из всего этого готовится смесь. В качестве дополнительного корма я давал своим птицам тертую морковь с белыми сухарями и немного муравьиных яиц. Этот дополнитель­на корм ели далеко не все корольковые вьюрки.

Молодые самцы корольковых вьюрков начинают петь в клетках через 4—5 дней после поимки, а недели через 2—3 поют уже все птицы. Я держал корольковых вьюрков в больших вольерах по 15—-16 штук вместе с другими птицами. Конечно, из-за красоты оперения я отбирал себе преимущественно взрослых самцов. Осо­бенно красивы корольковые вьюрки, когда на них смотришь свер­ху вниз; тогда особенно отчетливо видно сочетание ярко-крас­ных как будто бы бархатных, головок этих птиц с дымчатыми и черными перьями затылков и зобов. Птички эти очень миролюбивы, и серьезных ссор и драк у них между собой никогда не происходит. Когда же стайка корольковых вьюрков, забравшись на верхние жердочки клетки, начинает петь, то этот хор может доставить много удовольствия своей мелодичностью.

Ярко-красный цвет шапочек корольковых вьюрков сохраняется у них до первой линьки (июль — август), после же шапочки ста­новятся оранжевыми, а после двух лет пребывания в клетке — желтыми. Один корольковый вьюрок прожил у меня в клетке около 5 лет. Повторяю, однако, что это бывает очень редко.

Ввиду систематической близости корольковых вьюрков с кана­рейками было бы очень интересно произвести опыт спаривания этих птиц друг с другом. Для этого необходимо поймать возможно более молодых самцов корольковых вьюрков, выдержать и приру­чить их, а потом пустить весной к самкам канареек, конечно, лучше к серым. До настоящего времени в орнитологической литературе данных о такого рода гибридах не имеется, но тем интереснее молодым любителям птиц произвести этот опыт.

Кроме Кавказа, корольковые вьюрки встречаются в нашей стране во всех горах Средней Азии и в Закавказье.

ДЖУРБАЙ

Я никогда не любил держать жаворонков в клетке.

Звонкая, радостная песня жаворонка, несущаяся из лазурной небесной выси, где-нибудь в степи самой ранней весной, когда по ложбинкам лежат еще кое-где клочки грязного талого снега, когда по пригретым склонам балок вылезают узкие стрелки первых сла-беньких травинок, имеет очень мало общего с песней того же жаво­ронка, если он поет ее в клетке. Песня как будто бы и та же самая, но она не гармонирует со стенами и потолком комнаты, в ней не чувствуется той весенней бодрости, силы и радости бытия, которые льются через край в песнях из безбрежного неба...

Как коллекционер, я держал у себя дома всех жаворонков которые попадались мне. В разные годы у меня перебывали поле-вые, белокрылые, хохлатые, малые

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: