Язык. Знак. Символ. Смысл

Остановимся теперь на вопросе о связи мышления с языком. Связаны ли они так, что могут существовать в отрыве друг от друга, или между ними существуют однозначно тождественные отношения, такие, когда нет мышле­ния без языка и наоборот? С одной стороны, имеется положение, согласно которому язык и мышление неразрывно связаны. С другой, ряд фактов, в том числе мыслительной деятельности слепоглухонемых, говорит о существова­нии невербального, несловесного мышления.

Язык занимает важное место в жизни индивида, во всей культуре чело­вечества.

Язык выполняет следующие функции: 1) отражательно-информацион­ную, 2) коммуникативную и 3) аккумулятивную.

Посредством языка человек реализует свою способность к абстракт­ному мышлению, к выделению свойств, к обобщению информации о предме­тах и отношениях, о своём отношении к вещам, событиям; благодаря языку человек осмысливает самого себя, свои переживания, своё отношение к дру­гим людям. Слово является основным средством внешнего кодирования ин­формации о вещах, свойствах, отношениях, о действиях и событиях. Ввиду того что слово обобщает, оно делает возможным взаимопонимание людей, что служит основой коммуникаций между ними. Без слова был бы невоз­можным контакт между людьми, их совместная деятельность. В языке, кроме того, фиксируется индивидуальный и коллективный опыт людей и становится возможной передача этого опыта другим поколениям. Язык, та­ким образом, выполняет ещё и общекультурную функцию – аккумуляцию накопленного индивидами и обществом в целом опыта взаимоотношений с природой и опыта социального общения, достижений ду^[284]ховной и матери­альной культуры человечества. Без языка невозможно было бы бытие чело­века.

Посмотрим, однако, на структуру самого языка под углом зрения гно­сеологии.

Язык в этом аспекте определяется как система знаков, имеющих значе­ния. Считается, что знаки и их значения в языке образуют относительно замкнугую и самостоятельную систему, имеющую свои законы, правила и формы связи. Важно то, что язык есть не просто система знаков, не знаки сами по себе, а знаки со своими значениями.

В качестве знаков могут выступать звуки, жесты, рисунки, чертежи и т.п. Они воспринимаются органами чувств другого человека, воздействуют на нервную систему и на сознание. Знаки — это сигналы, материальные яв­ления. Они несут информацию о предметах, замещают их. Под информацией при этом понимают гносеологический, чувственный или понятийный, образ, которым субъект оперирует в своем сознании и который индуцируется у дру­гого субъекта при восприятии соответствующего знака. Благодаря замеще­нию реальных предметов знаки позволяют оперировать не самими предме­тами, а их образами и комбинациями, комплексами взаимосвязанных обра­зов.

Один и тот же образ, т.е. одна и та же информация, может быть закреп­лен в различный знаках. Например, «стол» в русском языке идентичен «der Tisch» в немецком и «the table» в английском языках. Иначе говоря, связь между значением и знаком неоднозначна и в этом отношении случайна, хотя исторически словообразование идет во взаимосвязи случайности с необхо­димостью.

Как справедливо подчеркивают многие специалисты, знак является не объектом познания, хотя и может быть таковым, а средством познания.

Гносеологический же образ, с которым связан знак, существенно отли­чается от материального образа и от художественного образа. Его характер­ные черты — бессубстратность, изоморфность (структурное соответствие образа своему оригиналу), проективность (обратное проецирование струк­туры отображения на оригинал), аксиологичность (ценностная значимость) и др. Мы уже касались этих сторон гносеологического образа в двух его фор­мах — чувственной (сенситивной) и понятийной.

Отметим лишь, что в «семантическом треугольнике»: 1) имя (выраже­ние языка), 2) предмет, обозначаемый им (денотат, или десигнат), 3) смысл имени — денотат оказывается содержанием гносеологического образа, соот­носимого с предметом. Под смыслом же понимается индивидуальное значе­ние слова, выделенное из объективной системы связей; оно состоит из тех связей, которые имеют отношение к данному моменту и к данной ситуации (Лурия А.Р. Язык и сознание. М., 1979. С. 53). Пример — слово^[285] «уголь», его смысл для геолога, художника или домашней хозяйки. «Смысл» — это выявление специфических аспектов значения соответственно данному мо­менту и ситуации. В основе индивидуального смысла «лежит преобразование значений, выделение из числа всех связей, стоящих за словом, той системы связей, которая актуальна в данный момент» (там же. С. 54).

Относительная самостоятельность знаков, значений и смыслов заклю­чает в себе возможность, с одной стороны, их совместного, в единстве, функционирования, а с другой — их автономного существования.

Знаки, взятые сами по себе, не несут никакого смысла и не имеют зна­чения для познания действительности. В данном случае они перестают быть обозначениями чего-то, перестают быть знаками.

Существует особый род знаков, внешнее выражение которых соотно­симо с предметом отражения (в отличие от языковых или математических, химических, логических знаков, не имеющих такого сходства), вернее, с объ­ектом, момент содержания которого представлен в его полном чувственном образе. Это знаки-символы, например изображение льва как символа силы, заводских труб как символа урбанизации и т.п.

Символические знаки широко входили в мифологическое сознание; немало их в религии. Среди религиозных символов имеются такие, которые не несут в себе никакого реального содержания. Некоторые же символы, на­пример изображение Христа, связываются у верующих с добротой в самих людях, с любовью, совестью, самоотверженностью.

В научном, художественном познании и в социальной жизни нашего времени знаки-символы так или иначе коррелируются с познавательным об­разом.

Близость знака-символа к познавательному образу отмечается многими специалистами, занимающимися проблемой «знак и познание». «Чаще всего в качестве символа выступает конкретно-чувственный зрительный образ, имеющий хотя бы рудимент естественной связи с замещающим» (Л.В. Ува­ров). Это лишь при первом приближении кажется, что знаки-символы почти не имеют предметного содержания и несут только какой-то абстрактный смысл. Однако на самом деле за ними стоит также определенное понятийное или сенситивное содержание. Символизируемое содержание носит более аб­страктный характер, чем объекты обозначения. Символы схватывают самую сущность абстрактных идей, придают им чувственно-наглядную форму. Та­ковы художественные и графические символы. Следовательно, символ — это материальное явление, которое в наглядно-образной форме представляет аб­страктные идеи и понятия (Коршунов А.М., Мантатов В.В. Теория отраже­ния и эвристическая роль знаков. М., 1974. С. 126).^[286] Символы являются в большей мере продуктом соглашения людей, чем знаки естественного языка. Они создаются преимущественно целенаправленно, а не стихийно, по суще­ству представляя собой конвенции, принимаемые людьми с известной долей условности.

Большое место в символе занимает социально-ценностный, аксиологи­ческий компонент. С символом связывается отношение индивида или соци­альной группы, класса, общества к тем или иным явлениям природы и обще­ства. Голубь Пикассо, например, — это для всех народов символ мира, вы­ражающий желание избежать мировой термоядерной катастрофы, надежду на использование самых разнообразных каналов связи между народами для расширения и укрепления сотрудничества между ними.

В символе заключен обобщающий принцип раскрытия многогранного содержания и смысла явлений. «Как идеальная конструкция вещи — символ в скрытой форме содержит в себе все возможные проявления вещи и создает перспективу для ее бесконечного развертывания в мысли, перехода от обоб­щенно-смысловой характеристики предмета к его отдельным конкретным единичностям. Символ является, таким образом, не просто знаком тех или иных предметов, но он заключает в себе обощенный принцип дальнейшего развертывания свернутого в нем смыслового содержания» (Лосев А.Ф. Сим­вол // Философская энциклопедия. М., 1970. Т. 5. С. 10).

Символ — это знак, аналогичный слову языка в том плане, что он, как и любой языковый знак, закреплен за определенным гносеологическим обра­зом и обозначает его. Но символ отличается от иконического знака (знака-копии) тем, что он не совпадает с предметом отражения по многим парамет­рам. В самóм изображении-символе их может мыслиться гораздо больше, чем в том значении, которое принято с ним соотносить. Символизация явля­ется стороной процесса научного и художественного освоения действитель­ности, необходимым компонентом человеческих коммуникаций и функцио­нирования социальных структур.

Необходимо отличать символизацию от символизма как художествен­ного и философского течения.

Символизм зародился в Западной Европе в 80-х гг. XIX столетия; ши­рокое распространение получил в первые десятилетия XX в. Важнейшей проблемой символисты считали проблему символа. С точки зрения С. Мал­ларме, Ж. Мореаса и др., символ позволяет через реальный предмет проник­нуть в «идеальное», «тайное», недоступное обычным органам чувств; симво­лическая поэзия – враг «объективного описания»; для неё конкретные явле­ния – лишь видимости, предназначенные обнаружить эзоте^[287]рическое срод­ство с «изначальными» идеями. Символисты заявляли, что с помощью мис­тического прозрения поэт познаёт правду более таинственную и более глубо­кую, чем правда материальная. Умеренный символист, наш соотечественник А. Белый отмечал: «Не событиями захвачено всё существо человека, а сим­волами иного. Музыка идеально выражает символ… Символ пробуждает музыку души… В символизме, как методе, соединяющем вечное с его про­странственными и временными проявлениями, встречаемся с познанием Платоновых идей. Искусство должно выражать идеи. Всякое искусство по существу символично» (Символизм как миропонимание // Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 246).

Разновидностью символизма является эмпириосимволизм, имевший своих приверженцев среди естествоиспытателей и философов в первые де­сятилетия XX в. Один из его представителей – философ П.С. Юшкевич – по­лагал, что символизм имеет свои корни в самóм материальном бытии и свя­зан с конструирующей функцией сознания. Его главное рассуждение сво­дится к следующему. Предметы, взаимодействуя между собой, порождают явления (как проявления предметных сущностей). Явление выступает симво­лом по отношению к сущности предмета. Субъект познания должен расшиф­ровать этот символ (I), выяснить, что за ним скрывается. Достигнув сущно­сти первого порядка, он обнаруживает, что она вместе с явлением (I) есть не что иное, как явление (II), более многообразное, чем явление (I). Субъект пе­реходит теперь к расшифровке этого нового символа (II). Обнаруживается сущность (II), а вместе с нею изучается уже явление (III), ведя нас к более глубокой сущности, и т.д. В эмпириосимволизме П.С. Юшкевич видел кон­цепцию, высоко поднимающую творческий характер познания. Человек по­стоянно изобретает новые средства, чтобы глубже познать, и он всё больше связывает себя с символами и конвенциями. Базируясь на опыте, субъект обобщает эмпирию и выражает её в знаках, словах, символах; каждое слово – тоже символ. Человек изобретает, он постоянно в игре. В шахматной игре – символы (фигуры) и конвенции (условные правила). В научном познании всё это тоже имеет место, в особенности символы и символы символов. Законы природы, например уравнение состояния идеального газа PV = RT, есть сим­вол, вернее, символ символов. Подчёркивая реальную конструктивно-творче­скую роль познания, П.С. Юшкевич, однако, преувеличил роль символов в самóм материальном бытии. Он писал в работе «Современная энергетика с точки зрения эмпириосимволизма»: «Всякая символика имеет служебное значение, как всегда приближённое решение основной человеческой про­блемы – рационализирования бытия; никакая символика никогда не соответ­ствует вполне реальности, но только потому, что сама «реальность» есть ин­финитная система символов, есть, так сказать, сим^[288]волика в квадрате». Из рассуждений П.С. Юшкевича следовало заключение, что вся предметная ре­альность есть бесконечная система символов.

Относительная самостоятельность знаков по отношению к гносеологи­ческим образам может доходить до такого предела, когда становится в прин­ципе возможным оперирование одними только чувственными и понятий­ными образами без их сопровождения словами, рисунками, жестами. Мысль как процесс оперирования образами может достигать такой скорости, быст­роты, что ее оформленность в знаках будет уже отягощать этот процесс, не позволять ему в максимальной степени развернуться; возникает известная ситуация опережения содержания и сбрасывания формы, замены устаревшей формы новой. Пока остается неясным, что это за новая форма; возможно, что эта новая форма есть тоже внешняя, но объединяющая в своих элементах це­лые комплексы суждений и умозаключений; возможно, форма будет полно­стью сведена к внутренней форме как способу и структуре организации самогó развертывающегося процесса. Ответ на этот вопрос могу дать соот­ветствующие исследования психологов и лингвистов.

С точки зрения философской такое состояние мышления возможно. В пользу этого предположения говорят и некоторые факты. Так, при напряжен­ном, глубоком продумывании проблемы с перебором многочисленных вари­антов решения имеет место резкое ускорение мыслительного процесса; нали­чествующая при этом внутренняя речь (или отдельные слова) может в луч­шем случае демонстрировать эпизодическую ее совпадаемость с какими-то узловыми моментами в мгновенном разливе мысли. Опыты, в которых на­блюдались при помощи приборов процессы решения шахматных задач и по­следующие словесные отчеты испытуемых (см.: Тихомиров O.K. Психология мышления. Разд. Невербализованные исследовательские акты), также указы­вают на наличие невербальных мыслительных актов. В интуитивном мышле­нии, в котором скорость мыслительного процесса, протекающего на бессоз­нательном уровне психики, во много крат превышает темп мыслительного процесса, развертываемого в обычных условиях, наука вообще не может об­наружить никаких знаков или систем знаков, сопровождающих исключи­тельно быструю смену «кадров». Факт невербального характера соответст­вующего мыслительного процесса отмечал А. Эйнштейн, говоря: «Для меня не подлежит сомнению, что наше мышление протекает в основном минуя символы (слова) и к тому же бессознательно» (Эйнштейн А. Физика и реаль­ность. М., 1965. С. 133).

Интересная идея в этом плане имеется у Д.И. Дубровского (см.: Про­блема идеального. М., 1983) — идея существования у че^[289]ловека информа­ции в «чистом» виде. Он отмечает, что идеальное (с его точки зрения, это вся субъективная реальность, чувственные и понятийные образы) непосредст­венно связано с тремя видами кодов: мозговым, по преимуществу нейроди­намическим кодом, бихевиорально-экспрессивным (двигательные акты, внешние телесные изменения, в особенности выражения глаз, лица) и рече­вым. Причем только первый из них является фундаментальным. Информа­ция, данная человеку в виде явлений его субъективной реальности (как его чувственные образы, мысли, цели и т.п.), необходимо воплощена в опреде­ленных мозговых нейродинамических системах, которые являются матери­альным носителем этой информации. Но последние не отображаются в субъ­ективной реальности, «закрыты» для непосредственного отображения. Моз­говые носители этой информации для человека начисто элиминированы, им не ощущаются. Он не знает, что происходит в его мозгу, когда оперирует всевозможной информацией. И это составляет кардинальный факт человече­ской психической организации, который и обозначается как данность чело­веку информации в «чистом» виде, что равнозначно данности информации в виде явлений субъективной реальности. Для индивида, подчеркивает Д.И. Дубровский, характерно получение и переживание информации как таковой, не отягощенной субстратной организацией ее носителя (кода). Это касается и речи. Когда мы говорим: «Дождь идет», – это «содержание» фиксируется в речевом коде, реализуется соответствующей звуковой, фонематической ор­ганизацией; последняя же обусловлена эквивалентной нейродинамической организацией в головном мозгу, обеспечивающей согласованную работу мышц речевого аппарата. Но для меня как личности, да и для того, кто вос­принимает и понимает эти мои слова, указанное «содержание» представлено в «чистом» виде, как мысль, образ.

Итак, человек обладает способностью иметь информацию, т.е. гносео­логические образы, в «чистом» виде, и оперировать этой информацией. При­знание существования информации в «чистом» виде, т.е. независимо и от словесного и от жестового языка, не нарушает положения о том, что мышле­ние и язык тесно связаны друг с другом. Без языка или другого аналогичного средства выражения образов и мыслей человек так и оставался бы со своей «чистой» информацией наедине, не смог бы общаться с другими людьми; бо­лее того, он не смог бы и формировать абстрактные образы и абстрактное мышление; коммуникативная функция языка является в этом отношении ве­дущей. При помощи языка устанавливается взаимопонимание. С его помо­щью развивается познавательный процесс, осуществляется прогресс науки, культуры, цивилизации. Язык — материальная форма мышления.

Имея в виду различные мистические концепции общения людей и субъективистские трактовки языка, материалистическая фи^[290]лософия фор­мулирует положение о неразрывности языка и мышления. Это положение, верное в качестве принципа, не исключает признания авербального мышле­ния.

Вернемся теперь к чувственно-сенситивному отражению действитель­ности в связи с абстрактным мышлением. Такой аспект анализа уже позволил увидеть наличие при чувственном отражении таких форм, которые, казалось бы, не должны выходить за рамки понятий; здесь имеются суждения, связан­ные с оперированием чувственно-сенситивными представлениями. Анализ показывает, однако, нечто большее, а именно – что при чувственном отраже­нии постоянно применяются и слова-понятия.

Что это за явление? Для его понимания опять-таки нужно обратиться к деятельностному подходу и к социальной стороне вопроса. Приведем рассу­ждения, имеющиеся в книге А.Р. Лурия «Язык и сознание» (М., 1979). Автор пишет, что если бы человек, говоря «часы», имел в виду лишь одни опреде­ленные часы, а воспринимающий это слово, не имеющий соответствующего опыта, не понимал бы обобщенного смысла этого слова, он никогда бы не смог передать собеседнику свою мысль. Однако слова «часы» и «стол» имеют обобщенное значение, и это является условием понимания, условием того, что человек, называя предмет, может передать свою мысль другому че­ловеку. Даже если этот другой человек представляет названную вещь иначе (например, говорящий имеет в виду карманные часы, а воспринимающий — настольные или башенные часы), все равно предмет, отнесенный к опреде­ленному классу явлений, позволяет говорящему передать определенную обобщенную информацию. И А.Р. Лурия заключает: «Значит, абстрагируя признак и обобщая предмет, слово становится орудием мышления и средст­вом общения» (С. 43 — 44).

Воспринимая конкретный стол и говоря: «Это стол», — человек мыс­лит, т.е. утверждает, с одной стороны, в чувственно-сенситивном ракурсе, а с другой — использует форму абстрактного мышления. В целом же данное ут­верждение — чувственный образ. Замечательно сказано Гегелем, что вообще язык выражает в сущности лишь общее; но то, что мыслится, есть особенное, отдельное.

Таким образом, при помощи слов-понятий, употребляемых в необхо­димых сочетаниях, в тех или иных комплексах, в суждениях и рассуждениях человек получает способность описывать индивидуальный предмет и пере­давать конкретно-чувственную информацию другому. Иначе говоря, не­смотря на применение средств, типичных для абстрактно-логического мыш­ления, результат по своему характеру будет все-таки чувственно-сенситив­ным. Восприятия или представления не перестают быть таковыми при при­менении к их выражению средств абстрактного мышления.^[291]

Следует отметить к тому же, что, по свидетельствам психологов, опи­рающихся в своих выводах на наблюдения, в человеческом мышлении в за­висимости от характера задач, попеременно «включается» то один, то другой вид мышления, причем все это происходит на фоне общего, единого мышле­ния. O.K. Тихомиров отмечает, что наглядно-действенное, наглядно-образное и словесно-логическое мышление образуют этапы развития мышления в он­тогенезе и филогенезе. Но «эти три вида мышления сосуществуют и у взрос­лого человека и функционируют при решении различных задач» (Психология мышления. С. 9).

Из изложенного следуют два вывода.

1. Реализация чувственно-сенситивной способности человека соверша­ется посредством механизма абстрактного мышления. Рациональное — вос­пользуемся этим термином — пронизывает содержание чувственного позна­ния действительности.

2. Реализация абстрактно-мысленной способности человека соверша­ется посредством обращения к результатам чувственного отражения предме­тов, используемым также (в форме образов-моделей, образов-символов) в ка­честве средств достижения и выражения результатов рационального позна­ния. Иначе говоря, в реальном человеческом сознании чувственное прони­зано рациональным, а рациональное — чувственным.

Для понимания процесса развития познания немаловажное значение имеет его разграничение на живое созерцание и абстрактное мышление с подразделением последнего при проекции на науку на эмпирическое и теоре­тическое.

Поясним, что такое живое созерцание. Дело в том, что в нашей литера­туре нередко отождествляются «эмпирическое», «живое созерцание» и «чув­ственное» (чувственно-сенситивное). «Чувственное», как мы уже видели, — это одна из познавательных способностей человека. Чувственного как зна­ния, взятого в обособлении от рационального, нет.

Первичной клеточкой познания выступает мысль, хотя и оперирующая наряду с представлениями общими понятиями, но отражающая предметы, их свойства и отношения на уровне явлений (как проявлений сущности), т.е. мысль, схватывающая ситуации и вещи в их единичности и конкретности. Отражение действительности во всем ее внешнем многообразии и внешних взаимосвязях, где несущественное еще не отграничено от существенного, и дает то, что можно назвать «живым созерцанием».

От «живого созерцания», соотносимого с живой действительностью, и начинается многосложный, порой зигзагообразный путь абстрактного мыш­ления к внутренней сущности предметов; это есть путь с переходами от од­ной стороны сущности к другим ее сторонам, от фрагментарного к целост­ному ее воспроизведению, от менее глубокой к более глубокой сущности. Это уже не^[292] живая чувственно данная конкретность, а реальные абстрак­ции, стороны, лишь на заключительном этапе сводимые мышлением во­едино, в мысленно-конкретное, которое затем соотносится с чувственно-кон­кретным как сущность с комплексом своих проявлений.

При обсуждении вопроса об абстрактно-мысленном познании действи­тельности можно столкнуться с подразделением всего этого процесса на два этапа: рассудочный и разумный — и выделением соответствующих способ­ностей человека: рассудка и разума. Такое разделение имеет определенное основание и с ним мы встречаемся еще в античной философии.

Различение двух типов (этапов) мыслительной деятельности человека – рассудка и разума – наиболее чётко представлено Н. Кузанским и Дж. Бруно. По мнению этих философов, разум схватывает «единство противоположно­стей», тогда как рассудок разводит их.

Много внимания этих понятиям было уделено И. Кантом и Гегелем. По И. Канту, «всякое наше знание начинается с чувств, переходит затем к рас­судку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обра­ботки материала созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления» (Соч.: в 6 т. Т. 3. С. 340). Рассудок — это «способность состав­лять суждения», способность же суждения «есть не что иное, как способ­ность мышления» (там же. С. 167, 175). Рассудок — это способность давать правила. В отличие от рассудка разум «заключает в себе источник опреде­ленных понятий и основоположений, которые он не заимствует ни из чувств, ни из рассудка» (там же. С. 340). Разум способен давать принципы. Он не на­правлен прямо на опыт или на какой-нибудь предмет, а на рассудок, чтобы с помощью понятий a priori придать многообразным его знаниям единство. Если рассудок есть способность создавать единство посредством правил, то разум есть способность создавать единство правил рассудка по принципам.

На основе рассудка субъект классифицирует явления природы по их количественным признакам, т.е. опираясь на категорию «количество», по­средством же разума он проникает в целевые отношения явлений природы, обнаруживает их генезис, развитие (напомним: И. Кант был одним из созда­телей космогонической концепции возникновения и развития Солнечной системы). Сфера рассудка ограничивается отдельной вещной причиной, ра­зум же отправляется на поиск всеобщего и бесконечного. Разум сталкива­ется, в конце концов, с рядом антиномий, с понятиями Бога, бесконечности и др.; такое осмысление недоступно рассудку. На эту сторону разума особое внимание обращал Гегель. Основание^[293] конструктивных возможностей ра­зума, считал Гегель, заложено в способности разума выходить за пределы наличных «определений мысли». Разумное мышление, по Гегелю, – это «бесконечное» (в целом) мышление, в то время как рассудок – «конечное», действующее всегда в заданной системе исходных координат. Для Канта и Гегеля мышление – это способность создавать единство знания. По Канту, рассудок создаёт единство посредством правил (т.е. с помощью структурных категорий), разум же создаёт единство правил рассудка по принципам. У Ге­геля, вносящего динамизм в основные понятия, всеобщее единство достига­ется диалектикой, системой её принципов.

Справедливо усматривая в разуме способность схватывать единство противоположностей, взаимопереходы сторон и т.п., некоторые философы, однако, несколько суживают рамки разума, ограничивая его способностью усмотрения диалектики объектов и лишь научно-теоретическим постиже­нием сущности предметов. Нам представляется, что это излишне сциентизи­рованная трактовка данного понятия.

Рассудок оперирует в пределах сложившегося знания данными опыта, упорядочивая их согласно твердо установленным правилам, и это придает ему вид некоего духовного автомата, которому присущи жесткая определен­ность, строгость разграничений и утверждений, тенденция к упрощению и схематизации; рассудок может правильно классифицировать явления, приво­дить знания о них в систему; рассудок обеспечивает успешную адаптацию индивида к привычным познавательным ситуациям, в особенности при ре­шении утилитарных задач. С этой точки зрения, основное отличие разума от рассудка — в выходе за пределы наличного знания и в порождении новых понятий. Речь идет не только о научных понятиях, но и о понятиях обыден­ного или художественного познания.

Но этого, как нам кажется, недостаточно, чтобы разум проявил себя. По нашему мнению, для разума характерны такие понятия, которые фикси­руют (и это уже отмечалось выше) усмотренное сознанием смысловое отно­шение объектов, закон (принцип) внутреннего строения или реальное значе­ние предмета. Понятие в этом отношении обретает смысловое содержание, связанное с герменевтикой, интерпретацией, выявлением места, значения предметов в составе комплекса явлений. Погружение мышления в систему внутренних и внешних связей объекта ведет к раскрытию противоположно­стей, противоречий, диалектики и порождению новых понятий, причем как на уровне явлений, так и на уровне сущности предметов. Вследствие этого и разум, и рассудок имеют место и при живом созерцании, и при абстрактном мышлении, на эмпирическом и теоретическом уровнях научного позна­ния.^[294]

Рассудок и разум представляют собой особое сечение познавательного процесса, когда мышление носит либо рассуждающий и ориентировочно-приспособительный, либо понимающий и творческо-конструктивный харак­тер.

С точки зрения специфичности рассудка и разума требует более стро­гого употребления термин «рациональный» (см. главу 13). Иногда рацио­нальное отождествляют со способностью человека к абстрактно-мысленному отражению действительности. Однако слово «рациональное» происходит от rationalis — «рассудок», разум и означает «рассудочный», «разумный». «Рас­судочный» охватывает и ту сферу чувственно-сенситивного, которая связана с мышлением на базе восприятий и представлений. Если и применять «ра­циональное» как противоположное «чувственному», то, конечно, с опреде­ленными оговорками.

Дилемма сенсуализма и рационализма существовала на протяжении всей истории философии. Сенсуализм представляли Эпикур, Локк, Гоббс, Беркли и др., рационализм — Декарт, Спиноза, Лейбниц, Шеллинг и др. Пер­вые считали главными формами познания чувственно-сенситивные формы, пытались редуцировать все содержание познания к данным, полученным ор­ганами чувств. Основное положение сенсуализма: «Нет ничего в знании, чего первоначально не было бы в ощущениях». Представители рационализма, на­оборот, обособляли абстрактное мышление от чувственно-сенситивной спо­собности человека, рассматривали результаты чувственного отражения как несовершенные, вероятностные, не дающие истинного знания, а результаты абстрактного мышления — как имеющие всеобщий и необходимый, а при строгом следовании законам логики — и истинный характер.

Историческая дилемма «либо чувства, либо абстрактное мышление» снимается в синтезе чувственно-сенситивного и абстрактно-мысленного от­ражения действительности. Последовательное проведение данного положе­ния становится возможным благодаря обращению к практике, к деятельно­стно-активному отношению человека к миру.

Современная гносеология не ограничивается отношением «индивид — природа», а берет сложную систему: «индивид — общество — природа». С этой точки зрения утверждается гносеологический оптимизм, несовмести­мый с агностической трактовкой познавательных способностей человека.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: