И ОБ ЭМПИРИЧЕСКОМ МГНОВЕНИИ

37. Научная мысль стоит на историческом переломе. Глубоко коснувшись основных понятий пространства и времени, обняв их по-новому, она подошла к новому по­ниманию реальности — новому и вширь и вглубь.

В здоровом, но бурном движении научная мысль сме­щает установившееся веками понимание. Перед ней воз­никают новые проблемы и возникнут еще такие, о кото­рых никогда научное творчество не помышляло.

Путь предстоит долгий, путь один — исконный путь науки: решение частных задач, связанных между собой для человеческой мысли аксиомой реальности мира.

Прежде чем кончить, я хочу остановить ваше внима­ние на двух больших проблемах, сейчас, мне кажется, вы­двигаемых моментом дня.

Одна проблема старая, другая — новая.

Одна из них— анизотропность пространства-време­ни. Как к ней подойти и как ее изучать?

Математически это возможно только [с помощью по­нятия] симметрии.

Между тем учение о симметрии получило в науке не­полное и отчасти одностороннее выражение и совершен­но оставлено без внимания философской мыслью. В со­временном виде оно недостаточно для новой, стоящей перед нами задачи.

Учение о симметрии разработано главным образом ми­нералогами и математиками. Для областей эмпирического знания — почти исключительно минералогами, в связи с изучением природных кристаллов, приведшим в конце концов к гораздо более широкой области явлений — к изу­чению твердого состояния материи, в котором и анизот­ропность и симметрия выражены чрезвычайно ярко.

Изучающая это состояние наука, вся проникнутая уче­нием о симметрии — кристаллография — достигла строй­ности и глубины, не превзойденной другими областями точного знания.

Но в кристаллографии симметрия проявляется не во всей полноте. И это ясно давно указал, но не успел раз­вить для других отделов физики Пьер Кюри.

Еще ярче это проявляется для наук биологических.

Здесь требуется новая работа мысли. Симметрия про­явлений жизни была охвачена обобщающей мыслью гораз­до менее, чем симметрия твердого вещества, хотя из нее исходил Браве, положивший основы симметрии кристал­лов. Ярко видна особенность симметрии жизни хотя бы из одного факта. Ось симметрии 5-го порядка, неразрывно связанная с «золотым, или божественным, сечением», от­ражающимся в нашем осознании красоты, занимавшим мысль Леонардо да Винчи, Иоганна Кеплера и всех других к нему подходивших, — эта ось, играющая заметную роль в морфологии форм жизни, в кристаллографии невозможна. И она в ней действительно отсутствует. А между тем имен­но эта пятерная симметрия играет видную роль ив геомет­рии — еще древней эллинской. Она определяет один из пяти многогранников, которым Платон и неопифагорейцы при­давали огромное значение в строении мира. Уже в нашем веке сперва в Москве Юрий Викторович Вульф, потом в Гронингене Франс Мартин Ёгер охватили в одном общем учении симметрию жизни и симметрию кристаллов. Но это начатки,не получившие должного развития. Морфологи-биологи работают над симметрией вне учения о симмет­рии, его не зная иди его не учитывая. Здесь быстро создает­ся огромная область разрезанных новых и давно известных явлений. Эта область учением симметрии не охвачена.

Необходима обработка учения о симметрии в тесной связи с морфологией жизни. Это и есть та новая огромная задача, которая сейчас стала на очереди. Я уже указывал, что в связи с этим стоит и проблема полярных векторов времени в энантиоморфной среде жизни.

38. Но для симметрии не проделана и другая работа. Вся область научного творчества, связанная с постройкой научных теорий, научных космогонии и научных гипотез, находится в теснейшей связи с философской мыслью. В ней неизбежен, для нее необходим философский анализ основных научных положений. Странным образом, уче­ние о симметрии оставлено без внимания тысячелетней философской мыслью. Попытка, недавняя, связать это понятие с лейбницевским принципом достаточного обо­снования, впервые, кажется, сделанная философом и ма­тематиком Федерико Энрикесом, явно недостаточно глу­бока. Она не охватывает, мне кажется, многих основных проявлений учения о симметрии. Направление сюда фи­лософского анализа является поэтому очередной задачей для тех философских систем, которые учитывают совре­менную научную мысль. Оно необходимо для научного роста проблемы времени, ибо она [проблема] всегда будет идти, как это ясно из всего сказанного, в связи с фило­софской мыслью. Но анализ симметрии необходим и для философской мысли. Должен быть найден общий язык

между философией и наукой. Ясно, что принцип симмет­рии, геометрический охват пространства-времени в науке будет играть основную роль. Его должна охватить и фило­софия. Но что такое симметрия? Это задача прежде всего философского искания. Она должна быть ею поставлена.

39. Другая проблема — новая. Проблема эмпирическо­го мгновения. Она уже не выходит из области времени, но она глубочайшим образом должна нас интересовать, боль­ше того, она является сейчас научно и философски зло­бодневной.

Мы переживаем сейчас, в XX в., исторически небыва­лое углубление в понятие времени, аналогичное, но про­тивоположное тому, какое вошло в научную мысль в эпо­ху создания новой науки в XVII столетии. Тогда вошла в сознание человечества безграничность времени в его проявлении в Космосе; стали сознавать его возможную безначальность и бесконечность. Вчера отделяет мириады лет прошедшего. Завтра начнет новые мириады будущего. Се­годня находится между ними.

Теперь мы подходим к такому же сознанию чрезвы­чайного богатства содержанием, реальным содержанием, доступным научному изучению, мельчайших мгновений. Есть вчера-сегодня-завтра — в мгновении. Этим мы уда­ляемся не только от Ньютона или Эйлера, длительность мира — Космоса науки — для которых допускалась в пре­делах тысячелетий, но и от представлений научных мыс­лителей, отбросивших рамки философских или религиоз­ных ограничений. Эти мыслители открыли путь понима­ния огромных мириад лет. На этом пути принимают сейчас во внимание в научных концепциях десятки квинтиллио­нов лет, которые, например, недавно Эдвин Хаббл исполь­зовал в исчислениях при анализе межгалактической материи, — материи вне нашего мирового острова.

40. Такая же бездна открывается сейчас в понимании мгновения. Для мгновения, для точки времени — Zeitpunkt Паладия — вскрывается реальное содержание, не менее богатое, чем то, которое нами сознается в безбрежности пространства-времени Космоса.

Реально это изменение представлений прежде всего ста­вит перед нами вопрос о правильности веками выработанной основной единицы измерения времени — секунды, свя­занной с равномерным движением, с линейным, а не с векториальным выражением времени.

В анализе мгновения мы входим в тот научный мик­роскопический разрез реальности — бытия, который в новой физике привел нас сейчас к новому миропонима­нию, коренным образом меняющему основные положе­ния научной и философской мысли. На явлениях, в этом разрезе проявляющихся, сейчас выявилась необходимость коренного изменения основных понятий механики.

В таком разрезе мира единица пространства — санти­метр, — может быть, выдержала испытание научного опы­та и наблюдения. Я говорю «может быть», потому что воз­можно, что именно единица пространства, неправильно выбранная, обусловливает то колебание в стойкости логи­ческого закона причинности[293], которое мы переживаем.

Для секунды начинает уже реально и ясно проявлять­ся эта возможность.

В микроскопическом разрезе мира одна гепталлионная сантиметра — мера протона — есть такая же реаль­ность, наполненная содержанием, как десятибиллионная доля секунды, в течение которой атом полония, проходя через атом висмута, дает атом свинца. Каждый из этих атомов в этот ничтожный промежуток времени получает свое сложнейшее, резко различное строение, проявляет свои закономерные движения[294].

В этом явлении микрокосмоса, для нашего сознания бездонного, мы подходим к делению нашей личности: сколько бессознательных и сознательных процессов пере­живает каждый из нас в ничтожную долю времени, в мгно­вение! Бывают мгновения в жизни каждого, когда это сознается явно и определенно.

Сантиметр и секунда, связанные с равномерным дви­жением, колеблются в нашем сознании как неизбежные и удобные меры времени и пространства[295].

Изменение в мере времени мы переживаем ярче в яв­лениях физического мира. Ибо отвечающее неподвижно­му, устойчивому, абстрактному понятию геометрического пространства такое же понятие для времени, — понятие не­подвижной, абстрактной вечности, не вошло в ньютоново представление и в науку. Время науки, жизни, построений Ньютона вечно подвижное. Только пространство реально­сти принял Ньютон неподвижным в его сущности.

Такое время, не измеримое секундой, отвечает наше­му чувству дления.

Философ Георг Зиммель, один из духовных властите­лей современной Германии, перед смертью ярко выразил это субъективное значение времени для мыслящей лично­сти: «Время есть жизнь, если оставить в стороне ее содер­жание».

Почти без изменения это выражение может быть сей­час применено к научной реальности.

41. Новое, огромного значения, охватываемое наукой явление, тесно с этим связанное, сейчас перед нами ре­ально открывается. Оно с новой стороны приводит нас к изменению в понимании единицы времени — секунды, только что наполнившейся для нас огромным содержани­ем. Оно началось, можно сказать, за последние два-три года. Оно изошло из точных эмпирических наблюдений астрономов. И оно приводит нас к такому пониманию
пространства-времени, в котором и пространство ясней­шим образом перестает быть неподвижным пространством геометрии. Оно становится неустойчивым, динамическим, текучим пространством.

42. Начинает открываться новая картина мироздания. Видимое простым глазом звездное небо отвечает только нашему мировому острову, одному из миллионов-миллионов таких же мировых островов, галаксий.

Все видимые простым глазом звезды, все видимое про­стым глазом звездное небо принадлежат к нашей галаксии.

Но телескоп проникает за ее пределы. В телескоп сре­ди звезд видны бесчисленные рассеянные туманности, нашим звездам чуждые, чуждые нам мировые острова.

И вот мы видим, что эти мировые острова от нас разбе­гаются с непостижимой для нас, раньше негаданной для кос­мических тел скоростью. Для самых дальних она превышает сейчас 20 тыс. км в секунду— ¹/₁₅ часть скорости света для туманности в созвездии Льва (М. L Humason, 1931). Еще три года назад наибольшая известная скорость удаления была в 17 - 18 раз меньше. Мы знали эти скорости для материаль­ных тел в микроскопическом разрезе мира: в радиоактивном распаде для альфа-частиц, заряженных атомов гелия.

Альфа-частицы RaC вылетают при разрушении его ядра с той же почти скоростью, равной ¹/₁₆ скорости света. Они проходят небольшие пространства, быстро затормаживаются. Электроны движутся с еще большей скоростью. Но мыс­лить подобные скорости — скорости взрыва для огромных частей пространства, для космических систем наибольших мыслимых размеров — как обычное, основное проявление мироздания казалось еще недавно невероятным.

Что это такое? Реальное явление? Действительно иду­щий рост мира? Его пульсация, как это математически и логически выводил за несколько лет до этих научных вы­явлений так рано ушедший от нас Александр Александро­вич Фридман?

Или же это новое, неизвестное нам проявление свойств не стационарного, но текучего пространства-времени, как высказывал одно время Артур Эддингтон? Или же след­ствие невозможности принятых единиц для меры простран­ства-времени — сантиметра и секунды? Если это реальное явление, мир нам вскрывается как неустойчивое, находя­щееся в несложившемся состоянии волнение. Мир взрыва­ющийся, но, возможно, по аналогии с альфа-частицей вновь приходящий в равновесие. Вскрывается ли перед нами тот мировой вихрь, который в XVII в. рисовался в гениальной философской интуиции Рене Декарту? Вихрь, который был удален из нашего научного понимания Космоса системой мира Ньютона, стройной, до конца исчисляемой, устойчивой прочной системой, чем не была вихревая теория мирозда­ния. В этой форме только и выявлялись для нас элементы вечного порядка. Стабильность этой системы — причина ее — занимала более ста лет назад мысль Луи де Лапласа, строив­шего свою систему мира, долго, еще недавно владевшую на­учной мыслью, — и объяснения не получила.

Устойчивость системы мира Ньютона давно представ­лялась загадкой. Непрерывно открывались явления, на пер­вый взгляд незначительные, ей противоречащие. Они ре­альны и мощны?

На наших глазах в два-три последних года, т. е. в мгно­вение, сейчас, начинает коренным образом меняться ты­сячелетнее научное мироздание. Изменение вносится не гипотетическими построениями фантазии или интуиции, не великой научно-философской концепцией, как миро­вые вихри Декарта, а точным эмпирическим научным на­блюдением реальности, научными фактами.

43. Мы стоим на границе величайших изменений в познании мира, оставляющих далеко за собой эпоху со­здания новой науки в XVII в.

В философской литературе довольно часто, а изредка и в научной, встречаются указания, что наука переживает кризис. Но в философской же литературе и обычно в науч­ной есть другое представление о переживаемом моменте как об эпохе не кризиса, но величайшего научного расцвета. Этот научный перелом отражается и в понимании време­ни. Философы, сторонники Паладия, сравнивают вводи­мое им научно-философское понимание с тем великим освобождением человеческой личности от уз тогдашней, XVI в., религии и философии, какое было произведено спокойным мудрецом, фрауэнбургским каноником Нико­лаем Коперником в год его смерти (1543) 388 лет назад.

Я думаю, что такое представление ближе отражает дей­ствительность, но и оно недостаточно сильно. Мы пережи­ваем не кризис, волнующий слабые души, а величайший перелом научной мысли человечества, совершающийся лишь раз в тысячелетия, переживаем научные достижения, рав­ных которым не видели многие поколения наших предков. Может быть, нечто подобное было в эпоху зарождения эл­линской научной мысли, за 600 лет до нашей эры.

Стоя на этом переломе, охватывая взором раскрываю­щееся будущее, мы должны быть счастливы, что нам сужде­но это пережить, в создании такого будущего участвовать.

Мы только начинаем сознавать непреодолимую мощь свободной научной мысли, величайшей творческой силы Homo sapiens, человеческой свободной личности, величай­шего нам известного проявления ее космической силы, царство которой впереди. Оно этим переломом негаданно быстро к нам придвигается.

1931 г.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: