Сделай Сам Свою Работу на 5

Положение науки в современном государственном строе.





§ 66. Такое жизненное значение науки, входящее в со­знание современного человечества, далеко не отвечает ис­торически, т. е. исходя из прошлого, сложившемуся реаль­но ее положению и ее оценке в жизни.

Наука не отвечает в своем современном социальном и государственном месте в жизни человечества тому значе­нию, которое она имеет в ней уже сейчас, реально. Это сказывается и на положении людей науки в обществе, в котором они живут, и в их влиянии на государственные мероприятия человечества, в их участии в государствен­ной власти, а главным образом в оценке господствующи­ми группами и сознательными гражданами — «обществен­ным мнением» страны — реальной силы науки и особого значения в жизни ее утверждений и достижений.

Человек не сделал еще логических выводов из новых основ современной государственной жизни. Переживае­мое сейчас время, — время коренной и глубокой демок­ратизации государственного строя, правда еще не уста­новившейся, но уже мощно влияющей на формы этого строя, неизбежно должно поставить, но еще не постави­ло, коренное изменение положения науки и ученых в го­сударственном строе. Значение народных масс и их ин­тересов, не только в политическом, но и в социальном их отражении, резко меняет интересы государства. Старое «Raison d'etat» и цели существования государств, кото­рые основаны на исторически сложившихся интересах династий и связанных с ними классов и группировок, быс­тро заменяются новым пониманием государства. Значе­ние династий на наших глазах быстро отходит в область преданий.



Выступает новая идея, неизбежно, рано ли, поздно ли, но в государственно-реальное время побеждающая, — идея о государственном объединении усилий человечества. Она мо­жет иметь место только при широком использовании средств природы на благо государства, по существу — народных масс. Это возможно только при коренном изменении положения науки и ученых в государственном строе. В сущности, это — государственное проявление перехода биосферы в ноосфе­ру. Как уже не раз указывалось, этот развившийся на на­ших глазах природный процесс неотвратим и неизбежен. И можно ли сомневаться, что современное положение науки и ученых в государстве есть преходящее явление. Надо счи­таться с быстрым его изменением.



§ 67. Но сейчас этого нет. И это сказывается особенно ярко на количестве государственных средств, которые тра­тятся на чисто научные потребности, не имеющие воен­ного — завоевательного или оборонительного — значения, не связанные с промышленностью, с земледелием, с тор­говлей, с путями сообщений, с интересами здоровья и об­разования населения. До сих пор ни одно государство — систематически и планомерно — не затрачивает значитель­ных государственных средств на разрешение больших на­учных теоретических проблем, на задачи, далекие от со­временной жизни, для ее будущего, в масштабе государ­ственных потребностей, очень часто ошибочно за них считаемых.

Еще не вошло в общее сознание, что человечество может чрезвычайно расширить свою силу и влияние в био­сфере — создать для ближайших поколений сознательной государственной научной работой неизмеримо лучшие ус­ловия жизни. Такое новое направление государственной деятельности, задача государства, как формы новых мощ­ных научных исканий, мне представляется неизбежным следствием, уже в ближайшем будущем из переживаемого нами исторического момента — превращения биосферы в ноосферу. Это — неотвратимый геологический процесс. Я вернусь еще к этому.

Уже теперь мы видим его приближение. Фактически явлениями жизни наука все больше стихийно внедряется в государственные мероприятия и для пользы дела, но без ясно, сознательно продуманного плана, занимает все бо­лее и более ведущее положение.



Такое состояние дел, очевидно, преходяще — неустой­чиво с точки зрения государственного строя и, что важ­нее, организованности ноосферы.

По своей инициативе ученые все больше и больше, исходя из такой обстановки, используют для роста науч­ного знания государственные средства, сознательно госу­дарственными деятелями для этого не предназначенные. Они получают этим путем все растущую возможность раз­вития науки благодаря все увеличивающемуся признанию ее прикладного значения для развития техники (не могу­щего иначе быть достигнутым). В этом отношении XX век совершил огромный сдвиг вперед, значение и сила кото­рого еще не поняты и не выявлены.

Но требования науки не сформулированы, конкретно их неизбежность и польза для человечества не осознаны; они не получили выражения в социальной и государствен­ной структуре. Нет выработанных государственных форм, позволяющих быстро и удобно решать межгосударствен­ные вопросы, какими неизбежно является большинство вопросов создания ноосферы в их бюджетном или финан­совом выражении.

В бюджетах отдельных государств такого рода вопро­сы в слабом развитии могут подыматься и подымаются в государственных ассигнованиях на потребности академий, где такие ассигнования есть, и в государственных фондах помощи научной работе, где такие фонды существуют. В общем, они ничтожны по сравнению с предстоящими за­дачами. Это касается одинаково и капиталистических стран и нашего социалистического государства, если выразить расходы в единой золотой валюте.

§68. Однако мы, мне кажется, сейчас находимся на переломе. Государственное значение науки как творчес­кой силы, как основного элемента, ничем не заменимого в создании народного богатства, как реальной возможнос­ти быстрого и массового его создания уже проникло в об­щее сознание. С этого пути, очевидно, человечество не сможет уже сойти, так как реально наука есть максималь­ная сила создания ноосферы.

Стихийно, как проявление естественного процесса, со­здание ноосферы в ее полном проявлении будет осуществ­лено; рано ли, поздно ли оно станет целью государствен­ной политики и социального строя. Это — процесс, корня­ми своими уходящий в глубь геологического времени, как это видно по эволюционному процессу создания мозга Homo sapiens (§ 10), мощный процесс, совершающийся в биосфе­ре в длительности геологического времени, тесно связанный с энергетическими проявлениями эволюции организмов; он не может быть сдвинут в своем течении силами, проявляю­щимися в кадрах времени исторического.

Старые мечты и настроения мыслителей, пытавшихся в большинстве случаев изложить их в форме художественного воссоздания будущего, в форме утопий — вылить свои, иногда точные научные мысли в форму научного социализма и анар­хизма, — всегда частью наукой схваченные, — как будто бли­зятся к реальному, в известной мере, осуществлению.

Происходит большой своеобразный сдвиг в социаль­ной идеологии нашего времени, который недостаточно обращает на себя внимание и недостаточно учитывается, так как неясно сознается ранее указанный геологический генезис научной мысли и ее созданное эволюционным про­цессом основание. Не сознается, что научная мысль есть огромное, неиз... [145]

С конца XVIII в., когда в европейско-американской ци­вилизации ослабела сила церквей, в эпоху философии Про­свещения и позже открылся путь более свободному фило­софскому мышлению; в научной мысли стала преобладать философская струя, с одной стороны, мало отделимая или неотделимая от современной ей науки (философия Про­свещения, формы лейбницианства, материализма, сенсуа­лизма, кантианства и т. д.), а с другой — разнообразные проявления христианских философий и идеалистических фи­лософских систем — берклианства, немецкого идеализма послекантова времени, мистических исканий, которые вхо­дили временами в резкое столкновение с достижениями на­уки и не считали себя ими связанными, даже в областях научного знания.

Иллюзия и вера в примат философии над религией и над наукой стали ясными и господствующими. Они могли по отношению к науке пустить глубокие корни, так как часто трудно бывает отличить общеобязательное ядро на­учных построений от той части науки, которая является, в сущности, условной, преходящей, логически равноценной философским или религиозным объяснениям области на­учного знания.

Это могло и может и сейчас иметь место прежде всего потому, что логика научного знания, естествознания в ча­стности, до сих пор находится в запущенном и критичес­ки не продуманном, не изученном состоянии.

§ 69. Наше внимание, конечно, сейчас должно быть об­ращено не на художественные, утопические картины буду­щего социального строя, а только на научную обработку социального будущего хотя бы в художественной форме.

Здесь мы можем оставить в стороне анархические по­строения будущего, не нашедшие пока ни жизненно важ­ных проявлений, ни крупных умов, достаточно глубоко и по-новому выявивших связанную с такой формой соци­альной жизни научно допустимую и отличную от социа­лизма жизненно возможную социальную структуру.

Оба течения социальной мысли правильно оценили мо­гучую и неотвратимую силу науки для правильного социаль­ного устройства, дающего максимум счастья и полное удов­летворение основных материальных потребностей человече­ства. В научной работе человечества как целого и там и здесь признавалось то средство, которое могло дать смысл и цель существованию человека и избавить его от ненужных стра­даний (элементарных страданий — голода, нищеты, убийств в войне, болезней) здесь, на Земле. В этом смысле и то и другое течение мысли, исходило ли оно из научных или философских построений, вполне отвечает представлениям о ноосфере как фазе истории нашей планеты, которая здесь на научных данных эмпирически утверждается.

Вера в силу науки неуклонно охватывала мысль людей Возрождения, и она нашла опору в первых же поборниках социализма и анархизма— у Сен-Симона (1760 - 1825) и Годвина (1756 - 1836) — крупных и глубоких творческих вы­разителей.

Реальное значение эти искания получили в середине XIX в., в работах крупных ученых и политиков — К. Мар­кса (1818-1883) и Ф. Энгельса (1820 - 1895) и в тех соци­ально-государственных последствиях, какие они вызвали после победы социализма — в форме большевизма в Рос­сии и в частях Китая и Монголии.

К. Маркс — крупный научный исследователь и само­стоятельно мыслящий гегельянец — признавал огромное значение науки в будущем, имеющем наступить социали­стическом строе; в то же самое время он не отделял науку от философии и считал, что при правильном их выражении они не могут друг другу противоречить. Это было в то время — почти 100 лет назад — вполне понятно.

К. Маркс и Ф. Энгельс жили философией, ею обуслов­ливалась вся их сознательная жизнь, под ее влиянием стро­ился их духовный облик. Почти никто в их время не мог предвидеть, что они современники видимого небывалого расцвета и влияния идеалистической германской философии, современники Гегеля, Шеллинга, Фихте, жили в действи­тельности в эпоху ее глубокого заката и зарождения нового мирового течения, гораздо более глубокого по своим корням и по своей мощности — расцвета точных наук и естествозна­ния XIX в. В связи с этим действительность не оправдала его [Маркса] и Энгельса представлений — примат науки над философскими конструкциями в XX в. не может сейчас воз­буждать сомнений. Но в действительности научная основа работы Маркса и Энгельса независима от той формы — пережитка 1840-х годов, в которую они ее — люди своего века — облекли. Жизнь берет свое, и с ней спорить бесполезно.

В действительности значение науки как основы соци­ального переустройства в социальном строе будущего вы­ведено Марксом не из философских представлений, а в результате научного анализа экономических явлений. Маркс и Энгельс правы в том, что они реально положили основы научного (не философского) социализма, так как путем глубокого научного исследования экономических явлений они, главным образом К. Маркс, выявили глубочайшее социальное значение научной мысли, которое философски интуитивно выявилось из предшествующих исканий «уто­пического социализма».

В этом отношении то понятие ноосферы, которое вы­текает из биогеохимических представлений, находится в полном созвучии с основной идеей, проникающей «науч­ный социализм». Я вернусь к этому в дальнейшем.

Широкое распространение социалистических идей и охват ими носителей власти, их влияние и в ряде крупных капиталистических демократий создали удобные формы для признания значения научной работы как [метода] со­здания народного богатства.

Новые формы государственной жизни создаются ре­ально. Они характеризуются все большим вхождением в них глубоких элементов социалистических государствен­ных структур. Государственная планировка научной рабо­ты в прикладных государственных целях является одним из этих проявлений.

Но с поднятием значения науки в государственной жизни неизбежно в конце концов и другое изменение в конструкции государства — усиление его демократической основы. Ибо наука, по сути дела, глубоко демократична. В ней «несть иудея, ни эллина»[146].

Едва ли можно думать, чтобы при таком примате науки народные массы могли — надолго и всюду — потерять то зна­чение, которое они приобретают в современных демократи­ях. Процесс демократизации государственной власти — при вселенскости науки — в ноосфере есть процесс стихийный.

Конечно, процесс может длиться поколениями. Одно-два поколения в истории человечества, создающего ноос­феру, в результате геологической истории — геологичес­кий миг.

§ 70. Сознание основного значения науки для «блага человечества», ее огромной силы и для зла, и для добра, медленно и неуклонно изменяет научную среду.

Уже в утопиях, даже старых утопиях эллинов, напри­мер у Платона, государственная власть представлялась [со­средоточенной] в руках ученых — мысль, которая ярко проявлялась в большей или меньшей степени в подавляю­щем числе утопий.

Но реально уже наблюдаемое увеличение государствен­ного значения ученых чрезвычайно сильно отражается на их научной организации и меняет общественное мнение научной среды.

Старое, характерное для XVI-XVII,отчасти XVIII сто­летий — эпохи мелких государств Западной Европы и гос­подства единого ученого языка — внегосударственное еди­нение ученых и писателей, игравшее большую роль в эти века, потеряло значение в XIX—XX вв., когда рост государств и науки вызвал пробуждение и давление национального и государственного патриотизма. Ученые всех стран приняли в этом движении большую, часто ведущую роль, так как реальные интересы науки — общечеловеческие — поблек­ли или отступили на второе место перед велениями [мест­ного] социального или государственного патриотизма.

Но одновременно, в связи с потребностями государ­ственными, шедшими здесь в руку с задачами научного знания и некоторыми межгосударственными объединени­ями (приведшими к Лиге Наций после войны 1914 - 1918 гг.),начались в XIX в. многочисленные разнообраз­ные международные научные объединения в мировом мас­штабе, сильно пострадавшие после войны 1914—1918 гг. и далеко не достигшие вновь довоенного уровня.

§ 71. Война 1914 - 1918 гг. и ее последствия — рост фа­шистских и социалистических настроений и выявлений — вызвали глубочайшие переживания и в среде ученых. Еще большее влияние, может быть, вызвал закончившийся пос­ле этой войны, давно подготовлявшийся охват всего чело­вечества в единое целое, проявляющийся в культурном об­мене, благодаря успехам науки в деле общения людей, в небывалой раньше степени и темпе. Война имела глубо­чайшие последствия, неизбежно сказавшиеся на положе­нии науки. Одним из них является глубокое моральное пе­реживание мировой ученой среды, связанное с ужасами и жестокостями величайшего преступления, в котором уче­ные активно участвовали. Оно было осознано как преступ­ление очень многими из принимавших в нем участие уче­ных. Моральное давление национального и государствен­ного патриотизма, приведшее к нему многих ученых, ослабло, и моральная сторона, неизбежно выдвинувшаяся в научной работе, моральная сторона работы ученого, его нравственная ответственность за нее как свободной лично­сти в общественной среде, встала перед ним впервые как бытовое явление.

Вопрос о моральной стороне науки — независимо от ре­лигиозного, государственного или философского проявле­ния морали — для ученого становится на очередь дня. Он становится действенной силой, и с ним придется все больше и больше считаться. Он подготовлен долгой, еще не напи­санной, даже не осознанной историей[147]. Он стоит совсем вне так называемой научной морали, которую пытаются созда­вать, например, moral laique французского государства, ко­торая является социальным и философским построением, имеющим сложное и отдаленное к науке отношение, если проанализировать ее содержание, и совсем отличное от про­явления морального элемента в научной работе (к нему я вернусь в другом месте этой книги)[148]. Название здесь не отвечает реальности. Это — мораль, не связанная с наукой, а связанная с философией и реальными требованиями госу­дарственной политики, попыткой заменить религиозную христианскую мораль. Она возникла в результате долгой борь­бы за веротерпимость как компромисс идей французской революции с реальной силой напора католически мыслящих граждан. Это является попыткой государственной морали де­мократии, основанной на идее солидарности, попыткой явно не имеющей будущего. Государственная мораль — какова бы она ни была — политически-демократическая в данном слу­чае, так же мало может удовлетворить такому глубокому дви­жению, которое с 1914 г. проникает все больше и больше в круги ученых, так же не может их успокоить, как и старая религиозная этика. Преходящая форма демократического политического строя является слишком легким поверхност­ным явлением для построения личной морали современного ученого, мыслящего о будущем. Уже сейчас исторический процесс внес глубокое изменение в понятие демократии, реально вскрыв значение экономической базы государствен­ного строя и так же реально поставив идею государственно­го объединения всего человечества для создания и осуществ­ления ноосферы — употребление всех государственных средств и всей мощи науки на благо всего человечества. Та­кой демократический идеал ученого чрезвычайно далек от гражданской морали французских радикалов.

§ 72. Государственная мораль единого государства хотя бы и социалистического, в его современной форме, не может удовлетворить критическую свободную мысль со­временного ученого и его моральное сознание, ибо она не дает для этого нужных форм.

Раз возникшее в ученой среде и неудовлетворенное чувство моральной ответственности за происходящее и убежденность ученых в своих реальных для действия воз­можностях не могут исчезнуть на исторической арене без попыток своего осуществления.

Эта моральная неудовлетворенность ученого непрерыв­но растет, с 1914 г. все увеличивается и питается события­ми мирового окружения. Она связана с глубочайшими про­явлениями личности ученого, с основными побуждения­ми ее к научной работе.

Эти побуждения свободной научно осознающей окру­жающее человеческой личности глубже каких бы то ни было форм государственного строя, которые подвергают­ся критической проверке научной мыслью в наблюдении хода исторических явлений.

§ 73. В прошлом, в истории человечества была попыт­ка создания государственной морали — но она была со­здана в изолированном от других, хотя и в большом куль­турном центре — в Китае, когда геологическая сила науч­ной мысли едва проявлялась и сознания ее не было.

В конструкции китайских государств больше чем за 2000 - 2200 лет назад была проведена идея отбора выдаю­щихся людей в государстве путем широких конкурсов все­народного школьничества для создания ученых государства, в руки которых должна была быть передана государствен­ная власть. Такой выбор государственных людей в идее просуществовал многие столетия, связан с именем Кон­фуция и реально получил свое выражение в жизни.

Но наука, которая при этом понималась, была очень далека от реальной науки того времени. Это была, скорее всего, ученость, большая культура на глубокой моральной основе, она не вкладывала никакой новой реальной силы в руки ученых, которые стояли во главе управления государ­ством. Когда Китай столкнулся в XVI и XVII столетиях с быстро создававшейся новой западноевропейской наукой, он некоторое время пытался ввести ее в рамки своей тради­ционной учености. Но это, как я уже указал (§ 60), кончи­лось в начале XVIII в. полным крушением, и, конечно, это своеобразное историческое явление далеко от того, что стоит сейчас перед мировым коллективом ученых.

В XX в., при крушении старого Китая, произошло кру­шение остатков и старого конфуцианства. Единая научная мысль, единый коллектив ученых и единая научная мето­дика вошли в жизнь китайских народов и быстро оказыва­ют свое влияние в их научной работе. Едва ли можно со­мневаться, что выдержавшая тысячелетия, оставшись жи­вой, слившись с единой мировой наукой, мудрость и мораль конфуцианства скажется глубоко в ходе мирового научно­го мышления, так как этим путем в него входит круг но­вых лиц более глубокой научной традиции, чем западно­европейская цивилизация. Это должно проявиться преж­де всего в понимании основных научных представлений, пограничных с философскими концепциями.

§ 74. Война 1914-1918 гг. резко ослабила слагавшиеся в XIX—XX вв. международные организации научных работни­ков. Они до сих пор не восстановили в ряде случаев свой вполне международный (в форме межгосударственного) ха­рактер. Глубокая рознь между фашизмом и демократизмом — социализмом в настоящий исторический момент — и резкое обострение государственных интересов, рассчитывающих — в нескольких странах — на силу, в конце концов, на новую войну, для получения лучших условий существования свое­го населения (в том числе такие страны, как Германия, Ита­лия, Япония — мощные центры научной работы, богатые организованным научным аппаратом), не дают возможнос­ти ожидать здесь быстрого серьезного улучшения.

Нельзя не отметить, что начинают искаться и вырисо­вываться новые формы научного братства — в негосудар­ственные организованные формы мировой научной среды.

Это формы более гибкие, более индивидуальные и на­ходящиеся сейчас только в стадии тенденции — бесфор­менных и не установившихся пока исканий.

Они, однако, получили в последние, 1930-е, годы пер­вые зачатки организованности и проявились явно для всех, например, в обратившем большое внимание «мозговом тресте» советчиков Рузвельта, оказавшего и оказывающе­го влияние на государственную политику Соединенных Штатов; с ним реально пришлось считаться.

Это, очевидно, форма научной организации — внут­ригосударственной, которой предстоит большое будущее. Еще раньше — по идее, но не по исполнению — и более бюрократической формой по структуре того же порядка — было создание Госплана в нашей стране. Идея «научного мозгового центра» человечества выдвигается жизнью. О ней говорилось и в публичных заседаниях во время праздно­вания 300-летнего юбилея Гарвардского университета в Бостоне и в Кембридже в 1936 г. Ее основное значение, однако, было в том личном общении на этой почве, кото­рое произошло между крупными учеными — исследовате­лями всех стран, там собравшихся. Мысль зародилась.

Мне кажется возможным, более того, вероятным, что эта идея имеет большое будущее.

Трудно сказать, какую форму она примет в ближайшее время. Но она едва ли даже временно сойдет с историчес­кой арены, на которую вступила. Корни ее тесно связаны с ходом научной мысли и им непрерывно питаются.

Глава V

Непреложность и обязательность правильно выведенных научных истин для всякой человеческой личности, для всякой философии и для всякой религии. Общеобязательность достижений науки в ее области-ведения есть основное отли­чие ее от философии и религии, выводы которых такой обя­зательности могут не иметь.

§ 75. Есть одно коренное явление, которое определяет научную мысль и отличает научные результаты и научные заключения ясно и просто от утверждений философии и ре­лигии, — это общеобязательность и бесспорность правильно сде­ланных научных выводов, научных утверждений, понятий, за­ключений. Научные, логически правильно сделанные действия имеют такую силу только потому, что наука имеет свое оп­ределенное строение и что в ней существует область фактов и обобщений, научных, эмпирически установленных фактов и эмпирически полученных обобщений, которые по своей сути не могут быть реально оспариваемы[149]. Такие факты и такие обобщения, если и создаются временами философией, религией, жизненным опытом или социальным здравым смыслом и традицией, не могут быть ими как таковые дока­заны. Ни философия, ни религия, ни здравый смысл не мо­гут их установить с той степенью достоверности, которую дает наука. Их факты, их заключения и выводы все должны быть опробованы на оселке научного знания.

Эта общая обязательность части достижений науки рез­ко отличается от той, которую приходится допускать для ак­сиом, самоочевидных представлений, лежащих в основе ос­новных геометрических, логических и физических представ­лений. Может быть, отличие это не по существу, но связано с тем, что в течение долгих поколений, в течение тысячеле­тий аксиомы стали столь очевидными, что одним логичес­ким процессом человек убеждается в их правильности. Воз­можно, однако, что это связано со структурой нашего разу­ма, т. е. в конце концов мозга. Возможно, что этим путем ноосфера проявляется в мыслительном процессе[150].

Для задач, мной поставленных в этой книге, мне не­зачем останавливаться на этом вопросе, научно и фило­софски недостаточно углубленном и не имеющем реше­ний, на которых могла бы прочно основываться научная работа. В отличие от аксиом, общеобязательные научные истины не являются самоочевидными и должны во всех случаях непрерывно проверяться сравнением и реальнос­тью. Эта реальная проверка составляет основную ежед­невную работу ученого.

Не только такой общеобязательности и бесспорности утверждений и заключений нет во всех других духовных построениях человечества — в философии, в религии, в ху­дожественном творчестве, в социально-бытовой среде здра­вого смысла и в вековой традиции. Но больше того, мы не имеем никакой возможности решить, насколько верны и правильны утверждения самых основных религиозных и философских представлений о человеке и об его реальном мире. Не говоря уже о поэтических и социальных понима­ниях, в которых произвольность и индивидуальность ут­верждений не возбуждают никакого сомнения во всем их многовековом выявлении. И в то же время мы знаем, что известная — иногда большая — доля истины научно верно­го понимания реальности — в них есть. Она может прояв­ляться в человеке глубоко и полно, в разумом не глубоко охватываемых художественных красочных образах, музы­кальной гармонии, в моральном уровне поведения личнос­ти. Это все области глубокого проявления личности, — области веры, интуиции, характера, темперамента.

Как религий, так и философий, поэтических и худо­жественных выражений, здравых смыслов, традиций, эти­ческих норм очень много, может быть в пределе столько же (учитывая оттенки), сколько и отдельных личностей, а беря общее — сколько и типов. Но наука одна и едина, ибо, хотя количество наук постоянно растет, создаются новые, — они все связаны в единое научное построение и не могут логически противоречить одна другой.

Это единство науки и многоразличность представле­ний о реальности философий и религий, с одной сторо­ны, а с другой — неоспоримость и общеобязательность, по существу логически неоспоримая, значительной части содержания научного знания, в конечном итоге — всего научного прогресса, резко отличают науку от смежных с ней, проникающих мышление научных работников, фи­лософских и религиозных утверждений.

По мере того как научный материал растет, сила науки увеличивается и ее геологический эффект в окружающей ее биосфере — тоже, положение науки в жизни человечества углубляется, и быстро растет ее жизненное влияние.

§ 76. Легко убедиться, что неоспоримая сила науки связана только с относительно небольшой частью науч­ной работы, которую следует рассматривать как основную структуру научного знания. Как мы увидим, она имела слож­ную историю, развивалась не одновременно. Эта часть научного знания заключает логику, математику и тот ох­ват фактов, который можно назвать научным аппаратом. Наука есть динамическое явление, находится в постоян­ном изменении и углублении, и ее неоспоримая сила про­является с полной ясностью только в те эпохи, в которые эти три основных проявления научного знания одновре­менно находятся в росте и углублении.

Математика и логика всегда признавались в своем зна­чении и в своей неоспоримости, если они правильно ис­пользованы, но научный аппарат не обращал до сих пор на себя должного внимания мыслителей и даже самих уче­ных, которые не его считали одним из основных результатов своей работы, а гипотезы и теории — объяснения, бо­лее или менее логически с ним связанные.

В обыденной жизни, где преобладают интересы быто­вые, общественные, философские или религиозные, до сих пор сознание исключительного значения научно установ­ленных фактов недостаточно развито. Научный аппарат целиком проникнут и держится все улучшающимися и уг­лубляющимися систематизацией и методикой исследова­ния. Этим путем наука охватывает и запечатлевает для будущего со все ускоряющимся темпом ежегодно милли­оны новых фактов и на их основе создает множество круп­ных и мелких эмпирических обобщений. Ни научные тео­рии, ни научные гипотезы не входят, несмотря на их зна­чение в текущей научной работе, в эту основную и решающую часть научного знания.

Однако надо помнить, что без научных гипотез не могут быть точно поставлены эмпирические обобщения и кри­тика фактов и что значительная часть самих фактов, само­го научного аппарата издается благодаря научным теори­ям и научным гипотезам. Научный аппарат должен быть всегда критически учтен, и всякий ученый, оценивая факты и делая из них эмпирические обобщения, должен считать­ся с возможностью ошибки, так как проявление [влия­ние] — в установлении фактов научных теорий и научных гипотез может их [факты] исказить.

Основное значение гипотез и теорий — кажущееся. Не­смотря на то огромное влияние, которое они оказывают на научную мысль и научную работу данного момента, они всегда более подходящи, чем непререкаемая часть науки, которая есть научная истина и переживает века и тысячелетия, может быть, даже если создание научного разума, выходящее за пределы исторического времени — незыблемое во времени геологическом — «вечное».

Основной неоспоримый вечный остов науки, далеко не охватывающий всего ее содержания, но охватывающий быстро увеличивающуюся по массе данных сумму знаний, состоит, таким образом, из 1) логики, 2) математики и 3) из научного аппарата фактов и обобщений, растущего непрерывно в результате научной работы в геометричес­кой прогрессии, научных фактов, число которых сейчас много превышает наши числовые представления — порядка 1010, если не 1020. Их столько, «сколько песчинок в море». Но эти факты сведены в такую форму, что ученые, взятые в совокупности, - наука данного времени, — могут легко и удобно ими пользоваться. На этом научном аппарате ло­гически, а иногда и математически строятся бесчислен­ные эмпирические обобщения.

Эта основная часть науки, отсутствующая в филосо­фии и в религиозном построении мира, обрастает науч­ными гипотезами, теориями, руководящими идеями, иног­да концепциями, непререкаемая достоверность которых может быть оспариваема.

Такое положение науки в социальной структуре чело­вечества ставит науку, научную мысль и работу совершен­но в особое положение и определяет ее особое значение в среде проявления разума — в ноосфере.

§ 77. Это представление об особом положении науч­ных истин, об их обязательности, до сих пор не является общепринятым. Больше того, приходится считаться с об­ратным представлением. Представление об общеобязатель­ности научных истин является новым достижением в истории культуры, только-только прокладывающим себе путь в сознании человечества.

Религиозные представления, основанные на вере в осо­бый характер религиозных истин, — в частности представ­ления о них как об откровениях божества, которые не могут быть оспариваемы и должны быть воспринимаемы как безусловная истина для всех — верующих и неверующих, обязательная, не могущая возбуждать никаких сомнений, — еще далеко не изжиты, и лишь после больших и долгих страданий, с борьбой, длившейся столетия, в значитель­ной части западноевропейских и американских государств достигнут компромисс. Создалась возможность фактичес­ки не считаться с идейно не замершими, но формально господствующими религиозными утверждениями верую­щих христианских, еврейских, мусульманских и других церквей, обладающих реальной силой. Известная — недо­статочная — свобода научной мысли, однако, обеспечена.

С конца XVIII в., с колебаниями в ту и другую сторо­ну, представление об исключительной в социальных усло­виях общеобязательности научных истин получает все боль­шую реальную силу, но не может считаться обеспеченным в прочности — даже простой терпимости — признания их силы наряду с религией и философией. Борьба не конче­на. Для подавляющей массы человечества религиозная истина выше и убедительнее научной, последняя должна уступить, когда между ними оказывается противоречие. Но уступить она по своей природе не может.

Борьба, взятая в целом, явно склоняется в пользу науч­ного знания. В XX в. победное шествие научной мысли — в ослаблении и свободе от религиозных ограничений — ох­ватывает все человечество. Восток Европы, вся Азия и Аф­рика, Южная Америка и океанические острова им охваче­ны. С включением великого центра многотысячелетней культуры — Индии — в современную научную работу, с возрождения после многих столетий застоя в XX в. ее сво­бодной научной и философской мысли научная организа­ция получила новую силу — ученых, для которых поколе­ниями религиозное сознание оставляло полную свободу научного искания. Мне кажется, для будущего надо учиты­вать это новое усиление научной работы человечества.

§ 78. В последнее время мы переживаем ухудшение в этой области благодаря тому, что на место все более осла­бевающего религиозного пафоса веры в непреложность и в будущее вселенского единства религиозного понимания человека и реальности выступают преходящие социальные, государственные представления, грубой силой охраняю­щие себя от могущих быть сомнений в их непреложности. Появляется новая по существу социальная форма жизни, резко — неблагоприятно — отражающаяся, даже идеоло­гически, на свободе научного искания.

По существу, это связано с непризнанием той свобо­ды мысли и свободы научного искания, которая в евро­пейских и североамериканских демократических государ­ствах XX в. была добыта в значительной мере в связи и во время борьбы за свободу религиозного верования, после того, как единая католическая церковь не смогла уничто­жить инаковерующих.

В сложной политической и социальной обстановке в течение столетий давление церковное ослабло, но государ­ственная власть воспользовалась тем же средством давле­ния для борьбы со свободой научной мысли, борясь со сво­ими социальными и политическими противниками. В сущ­ности, научная мысль при правильном ходе государственной работы не должна сталкиваться с государственной силой, ибо она является главным, основным источником народного богатства, основой силы государства. Борьба с ней — болез­ненное, преходящее явление в государственном строе.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.