Связь живых пленок гидросферы и суши

§ 159. Из предыдущего ясно, что все живое представляет неразрывное целое, закономерно связанное не только между собою, но и с окружающей косной средой биосферы.

Но наши современные знания недостаточны для полу­чения яркой единой картины. Это дело будущего, которое объяснит и лежащие в ее основе числовые соотношения.

Мы же только улавливаем самые общие контуры яв­ления. Главнейший факт — это существование биосферы в течение всех геологических периодов, с самых древних их про­явлений, с архейской эры.

Эта биосфера в основных своих чертах представляла один и тот же химический аппарат.

Мы видим, что неизменно в течение всего геологи­ческого времени под влиянием неуклонного тока лучис­той солнечной энергии в биосфере действовал этот хими­ческий аппарат, созданный и поддерживаемый в своей деятельности живым веществом.

Этот аппарат состоит из определенных концентраций жизни, которые занимают, вечно меняясь, одни и те же места в земных оболочках, отвечающих биосфере. Эти концентрации жизни — живые пленки и сгущения жиз­ни — являются как бы более частными делениями земных оболочек. В общем, их концентрический характер выдер­живается, хотя они никогда не дают сплошного, непре­рывного покрова поверхности планеты.

Они являются областями планеты химически актив­ными; здесь сосредоточены разнообразнейшие статичес­кие — установившиеся — системы динамических равнове­сии земных химических элементов. Это области, где обте­кающая весь земной шар лучистая энергия Солнца принимает форму земной свободной химической энергии, причем она превращается в земную энергию в различной мере для разных химических элементов.

Существование этих областей планеты связано, с од­ной стороны, с той энергией, какую она получает от Сол­нца, а с другой — со свойствами того живого вещества, которое является аккумулятором и трансформатором этой энергии в земную химическую. Свойства и расположение химических элементов играют при этом большую роль.

§ 160. Все эти сгущения жизни теснейшим образом между собою связаны. Одно не может существовать без другого. Эта связь между разными живыми пленками и сгущениями и неизменный их характер есть извечная черта механизма земной коры, проявлявшаяся в ней в течение всего геологического времени.

Как не было ни одного геологического периода, когда бы не было суши, так не было и такого, когда бы она одна существовала. Только в отвлеченной фантазии ученых наша планета являлась в виде сфероида, покрытого океаном, в форме «Панталассы» Э. Зюсса или в форме сухой, урав­ненной, мертвой пенеплены, как ее рисовал давно И. Кант И, относительно недавно, П. Лоуэлль.

Суша и океан существовали совместно, начиная с от­даленнейших геологических эпох. Их существование свя­зано с геохимической историей биосферы и является важ­ной частью ее механизма.

С этой точки зрения попытки объяснить происхожде­ние наземных организмов из морских несостоятельны и фантастичны. Воздушная жизнь в рамках геологического времени так же стара, как и морская; ее формы развива­ются и изменяются, но это изменение происходит всегда на земной поверхности, а не в океанических водах.

Если бы это не было так, то был бы период революци­онный, период внезапного изменения механизма биосфе­ры, который должен был бы быть обнаружен геохимичес­кими процессами. Между тем этого нет.

С архейского периода механизм планеты и биосферы в общих чертах неизменен.

Жизнь остается в главных своих чертах в течение гео­логического времени постоянной, меняется только ее форма.

В действительности всегда на ней существовали все живые пленки — планктонная, донная, почвенная — и все живые сгущения — прибрежные, саргассовые (?) и пре­сноводные.

Менялись с ходом времени — колебались — их взаим­ные отношения, количества связанного в них вещества. Едва ли, однако, эти изменения могли быть очень значительны, так как при неизменном или почти неизменном в течение геологического времени притоке энергии, солнечного лу­чеиспускания, распределение этой энергии в пленках и сгу­щениях должно было быть обусловлено живым веществом, которое в нем является основной и единственной изменчи­вой частью в термодинамическом поле биосферы.

Но само живое вещество не является случайным созда­нием. Оно в себе самом также отражает солнечную энер­гию, как отражают ее его земные концентрации.

Можно идти дальше в нашем анализе, углубиться в тот сложный механизм, который представляют собой жи­вые пленки и сгущения, и в те химические взаимоотноше­ния, какие должны для них при этом выявляться. Я наде­юсь в следующих очерках остановиться на этих двух про­блемах — однородных живых веществах и структуре живой природы в биосфере.

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

НООСФЕРА

О НАУЧНОМ МИРОВОЗЗРЕНИИ

I

§ 1. Охватить в одном общем историческом очерке раз­витие разнообразных наук о природе едва ли в настоящее время посильно одному человеку. Для этого не сделана еще самая необходимая элементарная подготовительная работа; для этого требуются такие специальные знания, которые в XX в. не могут быть уделом отдельного исследователя. Ме­тоды и традиции работы, разнообразный, нередко запутан­ный язык символов, неуклонно разрастающееся поле фак­тов, разнообразная и трудная предварительная подготовка, наконец, в некоторых областях сноровка и правильный взгляд, достигаемый только долголетней привычкой, — ис­ключают возможность одновременно овладеть всеми этими науками, одинаково легко и полно разобраться во всех их конкретных явлениях и понять все их течения. А без этого, очевидно, нельзя дать историю развития этих областей зна­ния, которая может быть написана только лицом, самосто­ятельно работавшим и мыслившим в кругу их явлений, может быть написана только специалистом.

И я, конечно, не мог иметь даже в мысли дать вам в этих лекциях связную и полную картину развития и роста физико-химических и геологических наук, — наук, кото­рые в настоящее время составляют наиболее глубоко и стройно развитую часть учения о природе. Но в области этих наук есть некоторые более основные проблемы, есть учения и явления, есть коренные методологические вопросы, есть, наконец, характерные точки зрения или представле­ния о Космосе, которые неизбежно и одинаковым обра­зом затрагивают всех специалистов, в какой бы области этих наук они ни работали. Каждый из них подходит к этим основным и общим явлениям с разных сторон, иног­да касается их довольно бессознательно. Но по отноше­нию к ним он неизбежно должен высказывать определен­ное суждение, должен иметь о них точное представление: иначе он не может быть самостоятельным работником даже в узкой области своей специальности.

Задачей моего курса и является дать картину истори­ческого развития этих общих вопросов, если можно так выразиться, основных проблем современного точного опи­сания природы. Такая задача на первый взгляд кажется не­уловимой и чрезмерно широкой. Что считать за такие об­щие проблемы? На чем остановиться из того безгранично­го поля явлений, частностей и законностей, которые ежечасно и ежеминутно добываются и выковываются из материала природы тысячами научных работников, рассе­янных на всем земном шаре? Неуклонно, несколько сот лет, растет и распространяется рабочая армия науки, и с каждым годом увеличивается количество явлений, ею фик­сированных, открываются все новые и новые пути в беско­нечное! Мелкий факт и частное явление в исторической перспективе получают совершенно неожиданное освеще­ние: наблюдения над ничтожными притяжениями легких тел нагретым или поцарапанным [натертым] янтарем привели к открытию явлений электричества, свойства магнит­ного железняка дали начало учению о магнетизме, изуче­ние мелких геометрических фигур, наблюдавшихся в при­роде и получавшихся в технике, вылилось в стройные законы кристаллографии и открыло перед нашим научным взором оригинальную область векториальной структуры вещества... Эти и подобные им тысячи фактов давно подавляющим образом отразились на мировоззрении исследователей природы, вылились в разные формы: из них сложились идеи и сознание единства природы, чувство неуловимой, но проч­ной и глубокой связи, охватывающей все ее явления — идея Вселенной, Космоса. Они нашли себе место в афоризмах на­турфилософии: «Природа не делает скачков», «В Природе нет ни великого, ни малого», «В Природе нет ни начала, ни конца», «Мелкие и ничтожные причины производят в ней крупнейшие следствия»... Несомненно, среди ныне открываемых явлений и фактов или среди наблюдений, сложен­ных в вековом научном архиве, есть зародыши, которые в будущем разовьются в новые важные отделы знания, по­добно тому как в доступной нашему взору фазе научного развития учения электричества, магнетизма, кристаллографии вытекли из изучения свойств янтаря, магнитного же­лезняка или кристаллов. Но не дело историка их отыски­вать. Историк науки, как всякий историк, имеет дело с кон­кретным происходившим процессом, совершавшимся во времени, и имеет задачей изучение только тех фактов и явлений, влияние которых уже проявилось. Он имеет дело с совершившимся процессом, а не с текущим явлением, в котором ни последствия, ни причины не вылились в уло­вимые для нашего взгляда формы. Конечно, будущий исто­рик науки увидит эти открытые для нас зародыши или тем­ные для нас нити процессов. Тогда он нарисует новую кар­тину даже той эпохи, которая теперь как будто имеет определенное и более или менее законченное выражение. Поясню эту мысль на недавно пережитом нами про­шлом: с 60-х годов XIX столетия в области биологических наук совершился перелом благодаря проникновению в них учения об эволюции. Еще живы лица, сознательно пере­жившие этот великий переворот в научном миросозерца­нии. Один из основателей эволюционного учения — Чарлз Дарвин[31] — тогда же указал некоторых своих предшествен­ников. До него историческая роль этих — нередко одино­ких и скромных — работников была совершенно темна и не видна; с тех пор приобрели значение и осветились мно­гие давно указанные факты и открытия, совершенно неза­метные и мелкие с точки зрения господствовавших рань­ше воззрений. История биологических наук в области ос­новных проблем, общих вопросов и методологических приемов получила для нас совершенно иной облик, чем для историков науки первой половины XIX ст[олетия] — для Кювье, Бленвиля или Уэвелла. Только со второй по­ловины прошлого века оказалось возможным проследить значение эволюционных идей в истории научной мысли, увидеть, если можно так выразиться, осязать их законо­мерный и своеобразный рост непрерывно в течение сто­летий. Но это явилось простым следствием того, что на наших глазах закончился здесь один из периодов развития научной мысли, завершился определенный, шедший во вре­мени процесс, и историк науки, исходя из него, получил возможность проследить уходящие далеко в глубь веков его корни, восстановить постепенную картину раскрытия перед человеческим умом идей эволюции[32]. К прежде выведенным и историческим процессам, шедшим в биологи­ческих науках, прибавился новый: изменилось общее его впечатление о переходной эпохе.

Историк науки должен всегда иметь, таким образом, в виду, что картина, им даваемая, неполна и ограничена: среди известного в изучаемую им эпоху скрыты зародыши буду­щих широких обобщений и глубоких явлений, — зароды­ши, которые не могут быть им поняты. В оставляемом им в стороне материале идут, может быть, самые важные нити великих идей, которые для него неизбежно остаются за­крытыми и невидными. Это и понятно, так как он имеет дело с неоконченным и, может быть, с бесконечным про­цессом развития или раскрытия человеческого разума.

Но мало этого — историк не может выдвинуть вперед изучение фактов или идей, по существу более важных, ши­роких или глубоких даже в тех случаях, когда он может уловить их значение, если только эти факты не оказали еще соответствующего влияния на развитие научной мыс­ли. Он должен являться строгим наблюдателем происхо­дивших процессов, он должен останавливаться только на тех явлениях, которые уже отразились определенным, явно выразившимся образом, влияние которых может быть про­слежено во времени.

Так, несомненно, по существу безотносительно к исто­рическому процессу, строение звездного мира или миров является более глубоким и более основным вопросом, чем законы нашей планетной системы. Но в истории человечес­кой мысли развитие идеи о внутреннем устройстве планет­ной системы сыграло крупнейшую роль, оказало могуще­ственное влияние на ход работ во всех без исключения обла­стях знания, тогда как идеи о внутренней структуре звездных систем до сих пор не получили точного выражения, их ис­тория кажется нам бессвязным собранием бесплодных уси­лий и смелых фантазий. Конечно, идеи о бесконечности мира, о безначальности звездных миров, о подчинении их тем же законам, какие господствуют в ближайшей к нам группе небесных тел, мысли о тождественности их состава с нашей Землей — глубоко проникли в сознание исследовате­лей. Но внутреннее их строение, те, очевидно новые, явле­ния, какие рисуются нам и чувствуются нами в этих наибо­лее широких проявлениях Космоса, еще находятся в стадии научного зарождения, еще ждут определенного выражения. Изучение двойных звезд, Млечного Пути или удивительно пустых —пространств около созвездия Креста в Южном по­лушарии, весьма вероятно, откроет перед человеком совер­шенно неожиданные горизонты природы; тогда все многочисленные, веками идущие стремления, наблюдения и фан­тазии, связанные с этими темными для нас вопросами, получат новое выражение и обнаружат все свое значение. Только тогда откроется смысл процесса, несомненно про­исходящего в научном сознании нашего времени, но для нас темного и непонятного, ибо его конечный результат неизве­стен нашему поколению. Когда он раскроется, то, подобно тому как некогда под влиянием эволюционных идей, изме­нится представление будущего историка о совершавшемся в наше время процессе научной мысли. Но в изучаемый пери­од времени эти явления не проявили себя осязательным об­разом; процесс мысли, идущий в этой области, не раскрылся и не подлежит историческому изучению[33].

§ 2. Возвратимся к поставленной задаче, к вопросу о том, на каких же идеях, методах или стремлениях наук можно и должно останавливаться при изучении развития не отдельной науки, а всей науки, естествознания, взятою в целом или в крупных частях. На этот вопрос, кажется мне, можно ответить точно. Область, доступная такому исследованию, определяется строго и ясно. Ибо ему под­лежат только такого рода проблемы и явления, которые влияли на постепенный рост и на выяснение научного ми­ровоззрения. Все же явления, обобщения или проблемы, которые не отразились на процессе выработки научного миросозерцания, могут быть оставлены в стороне. Они имеют значение только в истории развития отдельных на­учных дисциплин, отдельных наук.

Что такое «научное мировоззрение»? Есть ли это не­что точное, ясное и неизменное или медленно или быстро меняющееся в течение долгого, векового развития челове­ческого сознания? Какие явления и какие процессы науч­ной мысли оно охватывает?

Несомненно, далеко не все научные проблемы и воп­росы могут иметь значение для понимания законов его образования. Из множества процессов сложения научной мысли должны быть выбраны некоторые. Так, например, открытие Америки, объезд Африки, открытие Австралии имели огромное значение для научного мировоззрения, но стремление к Северному или к Южному полюсам, ис­следование внутренности Австралии, несмотря на круп­ный интерес, какой имели и имеют эти много веков иду­щие работы для истории развития географии, — все эти проблемы не оказали большого влияния на рост научного мировоззрения. Мы знаем, что наше мировоззрение в на­стоящее время не изменится — какой бы вид ни приняли в будущем карты близполярных мест, — конечно, если при этом не откроются какие-нибудь новые неожиданные яв­ления и техника не придаст нового и крупного значения холодным и пустынным местам около полюсов. История открытий внутренности австралийского континента пред­ставляет удивительную картину человеческой энергии и научной силы, резкое и глубоко поучительное проявление научного сознания; эти открытия дали нам картину свое­образных и новых форм земной поверхности; они остави­ли заметный след в экономической истории человеческих обществ, благодаря нахождению исключительно богатых месторождений золота, но они не оказали уловимого вли­яния на наше общее научное мировоззрение. Они служат лишь лишним проявлением — среди множества других — неодолимого стремления научной мысли ввести в область своего ведения все ей доступное. Они являются одними из последних эпигонов того великого движения, которое в сознательной форме планомерно началось в Португалии, благодаря трудам принца Генриха в первой половине XV столетия, и привело в конце концов к мировым географи­ческим открытиям XVI в. Еще последние кругосветные путешествия великих мореплавателей XVIII столетия, ис­следование Азии с ее древней и своеобразной культурой, отчасти картография густонаселенной Африки — более или менее сильно и могущественно отразились на нашем на­учном мировоззрении; но тот исторический процесс, ко­торый привел к исследованию внутренности австралийс­кого континента, шел вне явлений, подлежащих нашему изучению.

То же самое можно более или менее ясно проследить и в области других наук: исторический процесс некоторых решенных в настоящее время научных вопросов может быть оставлен совсем в стороне при изучении научного миро­воззрения, тогда как другие, может быть, на первый взгляд менее важные явления должны быть приняты во внимание. Это резко видно, например, на истории химических соеди­нений. Так, открытие свойств и характера угольной кисло­ты — сперва в форме «лесного газа» (gas silverstre) Ван-Гельмонтом в начале XVII столетия, затем позже Блэком в середине XVIII в. — получило совершенно исключительное значение в развитии нашего мировоззрения[34]; на ней впер­вые было выяснено понятие о газах. Изучение ее свойств и ее соединений послужило началом крушения теории фло­гистона и развития современной теории горения, наконец — исследование этого тела явилось исходным пунктом точ­ной научной аналогии между животным и растительным организмами. Очевидно, процесс развития идей в связи с этим химическим соединением выступает вперед в истории научного мировоззрения; и в то же время история огром­ного — почти безграничного — количества других химичес­ких тел может быть свободно оставлена в стороне, в том числе развитие наших знаний о таких важных природных группах, каковыми являются силикаты или белки.

Таким образом, далеко не все процессы развития науч­ных идей должны подлежать изучению для выяснения раз­вития научного мировоззрения. Но само научное мировоз­зрение не есть что-нибудь законченное, ясное, готовое; оно достигалось человеком постепенно, долгим и трудным пу­тем. В разные исторические эпохи оно было различно. Изу­чая прошлое человечества, мы всюду видим начала или отдельные части нашего современного мировоззрения в чуж­дой нам обстановке и в чуждой нашему сознанию связи, в концепциях и построениях давно прошедших времен. В те­чение хода веков можно проследить, как чуждое нам миро­воззрение прошлых поколений постепенно менялось и при­обретало современный вид. Но в течение всей этой веко­вой, долгой эволюции мировоззрение оставалось научным. § 3. Весьма часто приходится слышать, что то, что на­учно, то верно, правильно, то служит выражением чистой и неизменной истины. В действительности, однако, это не так. Неизменная научная истина составляет тот дале­кий идеал, к которому стремится наука и над которым постоянно работают ее рабочие. Только некоторые, все еще очень небольшие, части научного мировоззрения нео­провержимо доказаны или вполне соответствуют в данное время формальной действительности и являются научны­ми истинами[35]. Отдельные его части, комплексы фактов, точно и строго наблюдаемые, могут вполне соответство­вать действительности, быть несомненными, но их объяс­нение, их связь с другими явлениями природы, их значе­ние рисуются и представляются нам различно в разные эпохи. Несомненно, всегда, во всякую эпоху, истинное и верное тесно перемешано и связано со схемами и постро­ениями нашего разума. Научное мировоззрение не дает нам картины мира в действительном его состоянии. Оно не выражается только в непреложных «законах Природы», оно не заключается целиком в точно определенных фак­тах или констатированных явлениях. Научное мировоз­зрение не есть картина Космоса, которая раскрывается в своих вечных и незыблемых чертах перед изучающим ее, независимым от Космоса, человеческим разумом. Так ри­совалась картина бытия и научной работы философа-рационалиста XVII и XVIII вв. и их научным последовате­лям. Но давно уже исторический ход развития науки зас­тавил отойти от такого резко дуалистического[36], хотя иногда и бессознательного взгляда на природу. Сознательно или бессознательно современные научные работники исходят в своих исследованиях от совершенно иных представле­ний о характере и задачах научного мировоззрения.

Научное мировоззрение есть создание и выражение человеческого духа; наравне с ним проявлением той же работы служат религиозное мировоззрение, искусство, об­щественная и личная этика, социальная жизнь, философ­ская мысль или созерцание. Подобно этим крупным отра­жениям человеческой личности, и научное мировоззрение меняется в разные эпохи у разных народов, имеет свои законы изменения и определенные ясные формы прояв­ления.

В прошлые эпохи исторической жизни научное миро­воззрение занимало разное место в сознании человека: временно отходило на далекий план, иногда вновь зани­мало господствующее положение. В последние 5- 6 столе­тий наблюдается неуклонно идущее, все усиливающееся его значение в сознании и в жизни культурной и образо­ванной части человечества, быстрый и живой прогресс в его построениях и обобщениях. В отдельных крупных яв­лениях уже достигнута научная истина, в других мы ясно к ней приближаемся, видим зарю ее зарождения.

Под влиянием таких успехов, идущих непрерывно в течение многих поколений, начинает все более укореняться убеждение в тождественности научного мировоззрения с научной истиной. Эта уверенность быстро разбивается изучением его истории.

Так, мы теперь знаем, что Земля обращается вокруг Солнца вместе с другими планетами. Этот факт и беско­нечное множество его следствий мы можем проверять раз­личным образом и везде находить полное совпадение с действительностью. Это научно установленное явление кладется в основу нашего мировоззрения и отвечает научной истине. А между тем до начала XVII столетия и даже до начала XVIII, до работ Коперника, Кеплера, Ньютона, мог­ли держаться другие представления, которые входили в состав научного мировоззрения. Они были также научны, но не отвечали формальной действительности; они могли существовать только постольку, только до тех пор, пока логически выведенные из них следствия точно совпадали с известной тогда областью явлений или выводы из других научных теорий не вполне ей отвечали или ей противоречили. Долгое время после Кеплера держались картези­анские воззрения, и одновременно с Ньютоном развивал свои взгляды Гюйгенс. Последние признания коперниковой системы в ее новейших развитиях произошли в ци­вилизованном мире уже в конце XVIII и даже в начале XIX столетия, когда пали последние церковные препят­ствия православной церкви в России[37] и католической в Риме[38]". Оставляя в стороне эти препятствия, вышедшие из посторонних науке соображений, мы совершенно иначе дол­жны относиться к тем теориям, с которыми боролись Ко­перник, Кеплер, Ньютон и их последователи. Эти теории, так же как сама птолемеева система, из которой они так или иначе исходили, представляли строго научную дисциплину: они входили как части в научное мировоззрение. Коперник, приняв, что Земля вращается вокруг Солнца, в то же время сохранил часть эпициклов и вспомогательных кругов для объяснения движения других планет — ибо иначе он не мог объяснять факты[39]. Найдя формальную истину для Земли, он в то же время мог вполне разорвать со старой теорией, противоречившей его основным положениям. Поэтому его ученые противники — Тихо Браге[40] или Клавиус[41] — име­ли полное право не принимать его основного положения, а, сохраняя единство понимания, пытались улучшить старин­ную теорию эпициклов, стараясь объяснить при этом все те точные факты, которые были выставлены, благодаря новым открытиям, Коперником и его сторонниками в защиту но­вой теории. Точно так же после открытия законов движения планет Кеплером, лишь в грубых чертах в то время прове­ренных на опыте, законы Кеплера из вполне научных сооб­ражений оставлялись в стороне великими учеными и фило­софами XVII столетия. Их не принимали представители ме­ханического мировоззрения — Галилей[42], с одной стороны, Декарт и картезианцы в широком смысле — с другой, ибо Кеплер для объяснения открытых им правильностей мог выдвинуть только духов небесных светил, целесообразно дви­гающих светила в небесном пространстве[43]... Должен был явиться Ньютон, чтобы окончательно решить с формаль­ной точки зрения этот вопрос и сделать в науке невозмож­ными все изменения и приспособления птолемеевой систе­мы. И она исчезла до конца. Но было бы крупной ошибкой считать борьбу копернико-ньютоновои системы с птолемее­вой борьбой двух мировоззрений, научного и чуждого науке; это внутренняя борьба между представителями одного науч­ного мировоззрения. Для тех и для других лиц окончатель­ным критерием, поводом к изменению взглядов служат точ­но констатированные факты; те и другие к объяснению при­роды идут путем наблюдения и опыта, путем точного исчисления и измерения. На взгляды лучших представите­лей обеих теорий сознательно одинаково мало влияли сооб­ражения, чуждые науке, исходившие ли из философских, религиозных или социальных обстоятельств. До тех пор, пока научно не была доказана невозможность основных посылок птолемеевой системы, она могла быть частью научного мировоззрения. Труды лиц, самостоятельно рабо­тавших в области птолемеевой системы, поражают нас на­учной строгостью работы. Мы не должны забывать, что именно их трудами целиком выработаны точные методы измерительных наук. На этой теории развились тригоно­метрия и графические приемы работы; приспособляясь к ней, зародилась сферическая тригонометрия; на почве той же теории выросли измерительные приборы астрономии и математики, послужившие необходимым исходным пун­ктом для всех других точных наук. Над этими приборами работали как раз противники коперникова мировоззрения. Не говоря уже о выдающихся трудах Тихо Браге и Бюрги[44], но и менее крупные наблюдатели: Беневиц (Апиан)[45], Нонеус[46], Клавиус и т. д. — оставили ясный след в этой области человеческого мышления. Когда теперь в музеях попадаются, к сожалению, немногие сохранившиеся при­боры, связанные с системой эпициклов, с удивлением останавливаешься перед отчетливостью отделки этих из­мерительных аппаратов. Благодаря сознательному стрем­лению соединить сложность с точностью, здесь впервые выросли своеобразная современная техника научных при­боров, это могущественнейшее ныне орудие всего точного знания. Наконец, научное качество работ ученых, после­дователей теории Птолемея, видно и в том, что на их на­блюдениях в значительной степени развилось противопо­ложное им мировоззрение: труды и методы Региомонтана[47] были в числе важных опорных пунктов Коперника, а Кеплер вывел свои законы, пользуясь драгоценными мно­голетними наблюдениями Браге и его учеников[48].

Таким образом, «научное мировоззрение» не является синонимом истины точно так, как не являются ею религиоз­ные или философские системы. Все они представляют лишь подходы к ней, различные проявления человеческого духа. Признаки научного мировоззрения совсем другие. И эти признаки таковы, что птолемеево представление о Вселен­ной входило, по справедливости, в состав научного миро­воззрения известной эпохи и что в настоящее время в нашем научном мировоззрении есть части, столь же мало отвечаю­щие действительности, как мало ей отвечала царившая дол­гие века система эпициклов. И эти, по существу, неверные звенья нашего научного мировоззрения входили в него до тех пор, пока не была доказана их невозможность, невоз­можность какого бы то ни было развития птолемеевой сис­темы, как доказывал Ньютон в 1686 г. своими великими «Philosophiae Naturalis Principia». Однако — и после того — еще десятки лет в научной среде держались старые воззре­ния. Десятки лет ньютоновы идеи не могли проникнуть в общественное сознание. В английских университетах карте­зианство держалось 30 - 40 лет после издания «Principia», еще позже проникли во Францию и Германию идеи Ньютона[49].

§4. Именем научного мировоззрения мы называем представление о явлениях, доступных научному изучению, которое дается наукой: под этим именем мы подразумева­ем определенное отношение к окружающему нас миру яв­лений, при котором каждое явление входит в рамки научного изучения и находит объяснение, не противоречащее основным принципам научного искания. Отдельные част­ные явления соединяются вместе как части одного целого, и в конце концов получается одна картина Вселенной, Космоса, в которую входят и движения небесных светил, и строения мельчайших организмов, превращения чело­веческих обществ, исторические явления, логические за­коны мышления или бесконечные законы формы и числа, даваемые математикой. Из бесчисленного множества от­носящихся сюда фактов и явлений научное мировоззре­ние обусловливается только немногими основными чер­тами Космоса. В него входят также теории и явления, вы­званные борьбой или воздействием других мировоззрений, одновременно живых в человечестве. Наконец, безуслов­но, всегда оно проникнуто сознательным волевым стрем­лением человеческой личности расширить пределы зна­ния, охватить мыслью все окружающее.

В общем, основные черты такого мировоззрения бу­дут неизменны, какую бы область наук мы ни взяли за ис­ходную — будут ли то науки исторические, естественно-исторические или социальные или науки абстрактные, опыт­ные, наблюдательные или описательные. Все они приведут к одному научному мировоззрению, подчеркивая и разви­вая некоторые его части. В основе этого мировоззрения лежит метод научной работы, известное определенное от­ношение человека к подлежащему научному изучению явления. Совершенно так же, как искусство немыслимо без какой-нибудь определенной формы выражения, будь то звуковые элементы гармонии, или законы, связанные с красками, или метрическая форма стиха; как религия не существует без общего в теории многим людям и поколе­ниям культа и без той или иной формы выражения мисти­ческого настроения; как нет общественной жизни без групп людей, связанных между собой в повседневной жизни в строго отграниченные от других таких же групп формы, рассчитанные на поколения: как нет философии без ра­ционалистического самоуглубления в человеческую при­роду или в мышление, без логически обоснованного язы­ка и без положительного или отрицательного введения в миросозерцание мистического элемента, так нет науки без научного метода, этот научный метод не есть всегда ору­дие, которым строится научное мировоззрение, но это есть всегда то орудие, которым оно проверяется. Этот метод есть только иногда средство достижения научной истины или научного мировоззрения, но им всегда проверяется правильность включения данного факта, явления или обоб­щения в науку, в научное мышление.

Некоторые части даже современного научного миро­воззрения были достигнуты не путем научного искания или научной мысли — они вошли в науку извне: из рели­гиозных идей, из философии, из общественной жизни, из искусства. Но они удержались в ней только потому, что выдержали пробу научного метода.

Таково происхождение даже основных, наиболее харак­терных черт точного знания, тех, которые временами счи­таются наиболее ярким его условием. Так, столь общее и древнее стремление научного миросозерцания выразить все в числах, искание кругом простых числовых отношений проникло в науку из самого древнего искусства — из музы­ки, исходя из нее, числовые искания проникли путем ре­лигиозного вдохновения в самые древние научные систе­мы. В китайской науке, например в медицине[50], играют определенную роль числовые соотношения, очевидно на­ходящиеся в связи с чуждой нам формой китайской музы­кальной шкалы тонов. Первые следы влияния нашей музы­кальной гармонии мы видим уже в некоторых гимнах Ригведы, в которых числовые соотношения мирового устройства находятся в известной аналогии с музыкой, с песнью[51]. Из­вестно, как далеко в глубь веков идет обладание прекрасно настроенными музыкальными инструментами; вероятно, еще раньше зарождается песня, музыкальная закономерная обработка человеческого голоса. Тесно связанная с религи­озным культом, влияя на него и сама изменяясь и углубля­ясь под его впечатлением, быстро развивалась и укореня­лась музыкальная гармония. Очень скоро и ясно были улов­лены простые численные в ней соотношения. Через Пифагора и пифагорейцев концепции музыки проникли в науку и надолго охватили ее.[52] С тех пор искание гармонии (в широком смысле), искание числовых соотношений яв­ляется основным элементом научной работы. Найдя чис­ловые соотношения, наш ум успокаивается, так как нам кажется, что вопрос, который нас мучил, — решен. В кон­цепциях ученых нашего века число и числовое соотноше­ние играют такую же мистическую роль, какую они играли в древних общинах, связанных религиозным культом, в со­зерцании служителей храмов, откуда они проникли и охва­тили научное мировоззрение. Здесь еще теперь видны и живы ясные следы древней связи науки с религией. От ре­лигии же, как и все другие духовные проявления челове­ческой личности, произошла наука.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: