Собрались неглупые образованные люди, рассмотрели проступок, раскрыли толстые книги. Торжественно вынесли приговор.

«Крестьянку молодую» били ПО ЗАКОНУ, совершенно легально.

Точно так же владельцы рабов в США ИМЕЛИ ПРАВО пороть рабов, продавать отдельно супругов, родителей и детей, а беглого раба совершенно ЗАКОННО ловили с помощью специальных собак.

Разумеется, ни в каких законах Британской империи не было написано, что на людей можно охотиться как на диких животных. Но индусы и тем более люди из «диких» племен стояли ведь ВНЕ ЗАКОНА.

Разница между мальчиком, которого затравил помещик, и персонажем Бушкова не в том, что невозможное вчера стало возможным сегодня.

Разница в том, что мальчик и не имел никаких человеческих прав. А мы имеем... на бумаге. И если мы, хрипя, побежим по тайге под лай собак – то это говорит не об отсутствии законов, а об отсутствии гарантий.

Законы есть, и мы – под их защитой. Но нет никакой гарантии, что эти законы будут выполняться.

В XIX веке человек или имел права, или не имел.

Мы вроде имеем права, но никогда не знаем, будут ли они соблюдены. И еще одно...

Люди нашего круга

В XVII–XIX веках нечеловеческое отношение испытывают на себе в основном те, кто не писал книг. Так сказать, «внешний и внутренний пролетариат». Индусы из сметенных артиллерией деревень были неграмотны. Кхонды, в которых веселые британцы палили с высоты обученных охоте слонов, и вовсе были первобытными людьми, не знавшими, что можно писать и читать.

В России те, кого пороли на конюшнях и продавали, как скот, – те тоже книг обычно не писали. Писали те образованные, сытые, кто жил хотя бы в сравнительной безопасности.

Александра Пушкина ребенком, подростком могли беспощадно пороть дома; могли – в некоторых учебных заведениях (далеко не во всех). Но все же какие-то гарантии он имел – хотя бы на взрослого дворянина распространялся Указ о вольности дворянской, с его запретом телесных наказаний.

Такие, как он, могли прожить всю жизнь, не испытав на себе теневой стороны жизни.

Наблюдая со стороны.

В середине XIX века, к началу XX в литературу пришли и «те, кто внизу» – как называл их мексиканец Асуэло^[69]: «бурсаки» Помяловского, «босяки» Горького – «хорошее общество» брезгливо содрогнулось... и не пожелало услышать.

Люди слишком хорошо усвоили, что само по себе образование дает привилегии и что «к ним это не относится». В XIX веке людям этого слоя при любых обстоятельствах гарантировались безопасность, личное достоинство...

Но вот в XX веке разрушилось привилегированное положение этого образованного слоя. И образованный европеец в огне Первой мировой войны и сразу после вдруг обнаружил, что это не африканца, не индуса, не проходимца с «двора отбросов», а его самого (квалифицированного, умеющего читать!) могут убить термическим снарядом, сжечь в крематории, использовать для экспериментального выяснения, как именно надо прививать человеку бубонную форму чумы и т.д...

Это не черного негра и не черного голого кхонда, а такого же, как мы, могут запытать до смерти или использовать для «дикой охоты». Это нашего ребенка могут похитить на органы или для продажи в тайный публичный дом.

Современный человек несравненно богаче холопа XVIII или батрака XIX века, он гораздо лучше их защищен законами государства и обычаями общества – но бытие холопов и батраков было несравненно более определенным.

Мы живем, обладая великим множеством прав... Но живем без гарантий, в зыбкой полууверенности, что «с нами такое невозможно».

Это уже порождает психологическое напряжение.

Напряженность возрастает во много раз, когда становится вообще непонятно, к какому общественному кругу относимся мы сами и окружающие нас, когда границы всех можно и нельзя во всех сферах жизни текучи и неопределенны.

Глава 6. Эпоха «чувства бездны»

Не станет ни Европы, ни Америки,

Ни царскосельских парков, ни Москвы.,

Припадок атомической истерики

Их растворит до полной синевы.

Потом над океанами покажется

Спокойный, всепрощающий дымок...

И тот, кто мог сберечь и не сберег,

В предвечном одиночестве останется.

Г. Иванов

Что такое «чувство бездны»?

В XIX веке европейские интеллектуалы считали, что цивилизация вечна и незыблема. Вот русские интеллигенты что-то очень уж в этом сомневались и все пророчили гибель цивилизации. Мол, дождемся, сметут ее восставшие пролетарии и дикие племена. Русские интеллигенты словно заглядывали в черную бездну, раскрывавшуюся сразу за пределами мирка образованных и обеспеченных.

Видимо, в России эта бездна была ближе и различимее.

Конечно, еще в 1850-е годы Э. Тайлор задавал вопрос о том, не представляет ли из себя цивилизация нечто временное и случайное, или ей суждено сохраниться?^[70]

В 1908 году Г. Уэллс разразился своим «Путешествием во времени», где высказал невероятно смелую мысль: что вершина развития человечества уже достигнута, и эта вершина приходится на XIX век. Потом люди достигнут невероятных высот развития машин и строительства городов, но сами начнут деградировать и наконец вымрут, превратившись в омерзительных подземных морлоков и ничтожно-веселых элоев, пищу морлоков^[71]. Это была первая в истории человечества книга, в которой показывалось, что цивилизация может погибнуть не от внешнего удара, а от неких внутренних причин.

В начале XX века Джек Лондон^[72] и Герберт Уэллс^[73] разразились фантастическими произведениями, где показывали гибель цивилизации в череде войн и революций.

Но все это пока было лишь игрой воображения, как завоевывающие Землю марсиане из «Войны миров»^[74] или как погубившая человечество «Алая чума»^[75].

В огне Первой мировой войны гибель цивилизации из теоретического и не очень страшного допущения превратилась в призрак грозной реальности.

Для Г. Уэллса «Россия во мгле»^[76] просто первой рухнула в какую-то черную яму, выпала из цивилизации – а потом то же самое может произойти и с другими.

После Первой мировой войны многим стало казаться, что цивилизация уже рушится под напором коммунистов и освободительного движения в колониях.

Во всяком случае, незыблемой ее не считал уже никто.

Бездна разверзлась

После Второй мировой войны сомневались в будущем цивилизации, можно сказать, все. А великое множество людей преисполнились уверенности: все, конец. Для такого ощущения было немало оснований.

Действительно:

– Если Красная армия рванется из Германии на Запад и дойдет до Атлантического океана, это будет уже ПОЧТИ концом цивилизации. Концом в масштабах Европы.

Если после этого Красная армия вместе с Мао Цзедуном завоюет и Азию, это станет концом цивилизации в масштабах Евразийского материка.

– Если после этого Красная армия вторгнется в Британию, а в США восстанут и победят местные коммунисты, это станет уже не ПОЧТИ, а ПОЛНОЙ гибелью цивилизации в масштабах земного шара.

Особый вид страха вызвало применение атомной бомбы над Хиросимой и Нагасаки. Все увидели: атомное оружие существует уже не в страшных сказках, уже в реальности.

Распадаются атомы,

Белым вихрем сметая дома^[77].

Последствия применения ядерного оружия все оценили. Все понимали:

– Если начнется ядерная война – это тоже будет концом цивилизации, хотя и в других формах.

– Если начнется война между СССР и США с применением химического и бактериологического оружия, это тоже будет концом цивилизации.

По крайней мере два поколения оказались отравлены страхом перед атомным оружием.

– Я принадлежу к первому на Земле поколению, которое может распасться на атомы, – писала знаменитая писательница русской эмиграции Нина Берберова^[78].

Ее ровесник Георгий Иванов написал то, что вынесено мной в эпиграф к этой главе.

Испытания атомных бомб на атоллах Бикини и Муруроа показали, какое это чудовищное оружие.

После испытаний водородной бомбы на Новой Земле в 1960 году стало ясно, что новое оружие в состоянии уничтожить всю биосферу Земли.

Исследование японских «хибакуся» – японцев, переживших атомную бомбардировку, и их потомков – показали, какие долгие и страшные последствия дает применение атомной бомбы.

Каждое испытание этого страшного оружия делало все менее вероятным его боевое использование. Мир все плотнее защищался от угрозы атомного самоистребления договорами о ненападении, неприменении... Жить становилось все безопаснее, но кто же мог предвидеть это в 1950–1960-е годы.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: