Закон техно-гуманитарного баланса

Получается, что история культуры продолжает законы истории животного мира. Чем сильнее естественное вооружение животных – тем меньше у них запретов на убийство друг друга. Если бы кролики были такими же сильными, как львы, они давно поубивали бы друг друга. Если бы сильные львы вели себя друг с другом, как кролики, скоро на Земле не стало бы львов.

Так и с людьми – чем больше у нас мощного оружия, тем больше запретов на его применение. Акоп Погосович Назаретян ввел термин: закон техно-гуманитарного баланса. Этот закон как раз и гласит об эволюции морали: «Чем больше мощного оружия, тем больше запретов на его применение, и тем они строже». Получается, что история культуры продолжает законы животного мира.

Если бы европейцы с их огнестрельным оружием хотели истреблять друг друга так же, как это делают дикари, – что же проще?!

Но у европейцев стоит мощный запрет хотя бы на некоторые виды убийства. Весь-то он в плену запретов, цивилизованный человек, и чем более мощное оружие получает – тем больше запретов.

В 1915 году турецкие солдаты получили приказ истреблять армян. Действие вполне в духе первобытной войны... Но почему такие хмурые лица у турецких солдат? Почему они не радуются?

Почему так неприязненно смотрят в объектив фото- и киноаппарата солдаты из нацистских зондеркоманд? Они же делают великое дело: очищают Землю от неарййцев!

Но срабатывает подкорка, в которую уже впечатано навек, всосано с молоком матери: так нельзя.

А если дикари получат такое же могучее оружие? История поставила такой эксперимент... В XVIII веке индейские племена хотели получить как можно больше огнестрельного оружия – чтобы эффективнее воевать друг с другом. Роман Фенимора Купера называется «Последний из могикан». Почему? А потому, что племенной союз ирокезов получил много ружей и истребил могикан. Ирокезы перестреляли вооруженных луками воинов, а потом принялись за детей и женщин. Они правильно понимали мораль старого мифа – про чудом спасшуюся женщину с ребеночком. Мстителей не оставалось.

В XIX веке в Новую Зеландию хлынул поток ружей. Племена Новой Зеландии и раньше воевали друг с другом и ели человеческое мясо. Но раньше у всех оружие было одинаковое – копья и каменные топоры. Теперь тот, у кого были ружья, получал огромное преимущество. Новозеландцы любой ценой хотели иметь побольше ружей. Они крали их, захватывали китобойные суда, нанимали европейских специалистов.

Одного боцмана с парусного судна носили в специальной корзине, сплетенной из прутьев. Корзина была непроницаема для копий, и боцман, меняя ружья, стрелял в беспомощных «врагов». Он вернулся в Англию довольно богатым человеком – новозеландцы платили по-царски.

Вождь самого сильного племени Сегюи ел только человеческое мясо и похвалялся, что скоро не оставит ни одного живого врага. Что характерно, Сегюи совершенно не думал о последствиях – а с кем будет воевать его армия, если врагов не останется? И что сам он будет тогда есть?

В 1850-е годы английские поселенцы основали свои поселения в обескровленной Новой Зеландии, потерявшей за 20 лет больше половины населения.

Война как повседневная практика

Войны цивилизованных людей выглядят почти как парады, если сравнивать их с войнами скифов, новозеландцев и ирокезов. Но ведь и во время этих войн очень даже убивают людей: пусть по все более строгим правилам, все с меньшим количеством зверства.

Два поколения русских дворян, родившихся между 1780 и 1795 годом, выкошено в цикле наполеоновских войн. Действительно: 1799 год – поход Суворова в Италию, разгром французов на реке Ада и взятие Нови, знаменитый переход через Альпы, штурм Чертова моста, Сент-Готарда.

1805–1807 годы: Аустерлиц, Шёнграбен, Прёйсишь-Эйлау, Кремс, Пултук (это только места крупных сражений, в которых участвовали десятки тысяч человек).

Лето 1812 года: война с Наполеоном перехлестывает из Европы в Россию.

1813–1815 годы – бесконечная война с Наполеоном в Европе.

Историки справедливо замечают – странный «провал» зияет в дворянских фамилиях. В 1820-м, в 1825 году, в 1830-х годах действуют или старики, родившиеся в 1760–1770-х годах. В эпоху войн с Наполеоном им было за сорок – очень солидный возраст по понятиям того времени. Или действуют люди совсем молодые – люди, родившиеся с 1795 по 1810 год.

Под Аустерлицем и Кремсом ревели пушки, и всадники на всем скаку рушились, встречая картечь. А им было от силы 5 или 7 лет.

Пылала Москва, пылила Старая Калужская дорога под сапогами, Кутузов произносил свое знаменитое: «Потеряем Москву – спасем Россию. Защитим Москву – потеряем армию и погубим Россию». А им было от 5 до 15 лет. Самые старшие уже хотели в армию, остро чувствовали себя обнесенными чашей на пиру жизни... Так ощущал себя и Александр Сергеевич Пушкин в 1812 году.

К 1820 году поколение, опоздавшее бить Наполеона, повзрослело, сделалось заметной частью общества. С ними, с племенем младым, незнакомым, заметны те, кому уже за 50, за 60. И очень мало людей, родившихся между 1775-м и 1790-м. Из дворян воевали 20–30% всего мужского населения. Были семьи, лишившиеся 2–3 сыновей и племянников и переставшие существовать. Целое поколение выхлестано в войнах с Наполеоном.

До Первой мировой войны смешно было и говорить о моральной неприемлемости войны. Война была повседневным, совершенно обыденным событием. За более чем 300 лет правления Романовых Московия, а потом Российская империя воевала в общей сложности 267 лет, а за тысячу лет со времен Рюрика мирными были то ли 267, то ли 289 лет.

У разных авторов получаются разные цифры, но ведь не в них суть. Главное – страна воевала постоянно и очень часто вела две и более войн одновременно. В качестве яркого примера: М.И. Кутузов приехал в армию, действующую против Наполеона, с театра другой войны – Русско-турецкой 1811 – 1813 годов.

Людей порой пытаются убедить в том, что Россия тут составляет некое исключение, что ее история представляет собой отклонение от обычного. Серьезный историк вряд ли согласится с таким утверждением. Во всем мире и во всех обществах война – совершенно повседневный способ ведения политики с древнейших времен и до самого последнего времени. От нападения первобытного племени на соседей для похищения охотничьей добычи и пожирания самих соседей и до классического вопроса Вильгельма II, заданного Николаю II в 1898 году:

– Против кого будет направлен наш союз?

Поскольку оба императора и предположить не могли, что возможен политический союз, ни на кого и ни против кого не направленный. «Против кого дружить будем?»

Колониальные войны

На множестве примеров можно показать, что с ходом исторического времени войны становятся все менее кровопролитными. Торжествуют принципы «рыцарской войны», а отношение к противнику становится все более гуманным, регулируется все большим и большим числом ограничений.

Но это – по отношению не ко всем. Римляне и греки не считали варваров достойными цивилизованной войны. Варваров они распинали, продавали в рабство, грабили до нитки, истребляли.

В XVIII и XIX веках, блаженных ностальгических веках взлета культуры и всеобщего благолепия, были не только рыцарские войны европейцев с европейцами. Велись еще и колониальные войны. Они вовсе не были рыцарскими – ни в каком смысле.

Кутузов и Наполеон награждали орденами Своей армии самых храбрых солдат вражеской армии. Раненых оставляли на поле боя, и враг клал побежденных в одни лазареты с победителями.

А практически одновременно, в 1799 году, английские войска взяли штурмом столицу индусского княжества Махараштра – Серингапатам. После штурма население города было вырезано практически поголовно. Герой «Лунного камня» Уилки Коллинза, полковник Гернкастль, похитил громадный алмаз именно в Серингапатаме – ценой жизни нескольких индусов^[29].

Был и штурм Анапы русскими войсками, после которого известный писатель А. Бестужев-Марлинский писал брату: «Завладев высотами, мы кинулись в город, ворвались туда через засеки, прошли его насквозь, преследуя бегущих... Но вся добыча, которую я себе позволил, состояла из винограда и в турецком молитвеннике: хозяин заплатил за это жизнью»^[30].

Чем не полковник Гернкастль? А общество, прочитав нечто подобное, вовсе не разочаровывается в романтическом кумире. Ну, подумаешь, прирезал какого-то дикаря. Вот убийство старого француза Бестужеву так легко бы с рук не сошло.

2 сентября 1898 года под Обдурманом впервые были применены пулеметы. Британцы спровоцировали атаку суданцев, приверженцев своего «пророка» Махди; несколько десятков пулеметов били в людей, вооруженных кремневыми ружьями, мечами и копьями, бегущих в рост на врага. За несколько часов было уничтожено около 30 тысяч человек при полном отсутствии потерь со стороны британцев. Это действие нового оружия произвело колоссальное впечатление на современников, сравнимое с впечатлением от действия атомной бомбы.

«Если бы здесь на полу лежал перед вами только один мертвец, с большой дырой в черепе и вдавленной грудной клеткой, вам было бы жутко смотреть на него. В Судане я видел десятки тысяч таких трупов, лежавших на спине, и это не произвело на меня никакого особенного впечатления», – так рассуждает герой Конан Дойля, многоопытный солдат и путешественник лорд Джон^[31].

В 1899 году пулеметчики возвращались в Британию. На площади перед вокзалом Чаринг-Кросс толпа английских женщин вытащила пулеметчиков из вагона поезда; их качали на руках, целовали, восторженно называли «героями» и «гордостью нации». С этим они и уехали по домам.

Действия британок явно выходят за пределы радости женщин, чьи мужья возвращаются с войны. Очевиден восторг именно по поводу способности совершать массовые убийства.

Примерно в те же годы, в 1902 году, американское общество так же ликовало после бойни, устроенной генералом Фармером на Филиппинах. Пресса смаковала жалкие и отвратительные детали массовых убийств из скорострельных винтовок, участников истребления повышали в чинах и славили с средствах массовой информации. Примеры этих славословий приводит Марк Твен в одной из своих статей^[32]. Очень характерно, что в американское собрание сочинений «В защиту генерала Фармера» не попало.Такое поведение невозможно понять, исходя из современных критериев не только политической, но и психической нормы. Очевидно, что люди этой эпохи и думали, и чувствовали не так, как наши современники.

Кстати, это само по себе прекрасная иллюстрация глубокой лживости классической пессимистической установки на то, что «человек ни в чем не изменился» и что «история ничему не учит».

Очень даже учит. Закон техно-гуманитарного баланса работает.

Чем в большей степени для нас неприятны и даже непонятны приступы восторга прессы, чем менее симпатично поведение британских дам в 1899 году, тем очевиднее – человек очень изменился за последние сто лет, и что история как раз очень многому научила. Известно даже, как проходили этапы этого учения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: