УМСТВЕННЫЕ ЧЕРТЫ ПЕРВОБЫТНОГО И ЦИВИЛИЗОВАННОГО ЧЕЛОВЕКА.

В предшествующих главах мы рассмотрели биологические условия различных рас и разных социальных групп, поскольку эти условия образуют основу умственной деятельности. Мы должны теперь обратить внимание на психологические характерные черты человечества при изменении расовых свойств и условий, зависящих от окружающей среды.

Если мы станем рассматривать нашу проблему с чисто психологической точки зрения, то нам предстоит придерживаться тех же приемов, которых мы держались при нашем рассмотрении анатомической проблемы. Мы должны постараться ясно указать типические различия между умом человека и умом животных, которые мы должны иметь в виду, приступая к нашему исследованию. При рассмотрении психических различий между цивилизованным и первобытным человеком, мы должны разграничить две проблемы: проблему различий в культурном состоянии членов одной и той же расы и проблему различий в характерных чертах разных рас; иными словами, мы должны разграничить проблемы влияний, оказываемых окружающею средою, и проблемы влияний наследственности.

Для целей нашего исследования нам нет надобности углубляться в рассмотрение первой из вышеуказанных проблем, а именно различий между умом животного и умом человека. Эти различия столь резки, что относительно них существуют лишь незначительные разногласия, или их вовсе не оказывается. Двумя внешними чертами, в которых находит выражение различие между умом животного и умом человека, являются существование у человека организованной членораздельной речи и пользование орудиями, находящими различное применение. И то и другое составляет общее достояние всего человечества. Никогда не встречалось такого племени, которое не обладало бы хорошо организованным языком; никогда не встречалось такой общины, которой не были бы известны употребление инструментов для разбивания, резания или сверления и применение огня и оружия, служа-

[55]

щего для самозащиты и для добывания средств к существованию. Хотя у животных имеются способы общения при посредстве звуков, и хотя, по-видимому, давке у низших животных имеются способы для осуществления сотрудничества между различными индивидуумами, нам неизвестно ни одного случая, в котором у животных было бы установлено существование подлинной членораздельной речи, из которой исследователь мог бы извлечь абстрактные принципы классификации идей.

Возможно также, что высшие обезьяны иногда пользуются для защиты ветвями деревьев или камнями, но ни для одного из представителей животного ряда не констатировано, что он употребляет сложные орудия. Лишь по отношению к жилищам мы находим некоторое приближение к более сложным родам деятельности; но эти роды деятельности остаются абсолютно неизменными у каждого вида, — как мы выражаемся, инстинктивными, — и они вовсе не свидетельствуют о какой-либо индивидуальной свободе применения, составляющей основной признак человеческих изобретений. Происхождение у животных видов инстинктивной деятельности, ведущей к сложным механическим построениям, все еще не выяснено; но отношение принадлежащего к данному виду индивидуума к этим родам деятельности отличается от отношения человека к его изобретениям полным отсутствием свободы контроля.

Мы привыкли говорить, что существенной характерной чертой умственных процессов человека является способность к рассуждению. Хотя животные могут так же, как человек, совершать действия, приспособленные к достижению какой-либо цели, основанные на воспоминании о результатах прежних действий и на подходящем выборе действий, соответствующих известному намерению, у нас, тем не менее, нет никаких данных, которые показывали бы, что абстрактные понятия, сопровождающие действие, могут быть составляемы животными, между тем как все человеческие группы, от первобытнейших до стоящих на высших ступенях развития, обладают этой способностью.

Этих немногих замечаний относительно общих умственных черт человека достаточно. Приступая к рассмотрению расовых и социальных характерных черт человеческого ума, мы встречаемся с особою трудностью. Мы всегда мыслим в терминах, свойственных окружающей нас социальной среде. Но виды деятельности человеческого ума представляют у народов, населяющих мир, бесконечное разнообразие формы. Для ясного понимания их исследователь должен стараться вполне отрешиться от мнений и эмоций, в основе которых лежит та специфическая социальная среда, с которой он сроднился. Он должен, по мере возможности, приспособлять свой ум к уму изучаемого им народа. Чем более ему удается освободиться от односторонности, вытекающей из группы идей, свойственных той цивилизации, среди которой он живет, тем успешнее он будет истолковывать человеческие веро-

[56]

вания и действия. Он должен прослеживать новые для него черты склада мысли. Он должен становиться причастным к новым эмоциям и понимать, как при непривычных для него условиях те и другие влекут за собою определенные действия. Верования и обычаи людей и то, каким образом индивидуум отзывается на события повседневной жизни, — все это дает нам много случаев наблюдать проявления человеческого ума при изменяющихся условиях.

Ясно, что мысли и действия цивилизованного человека и мысли и действия, констатируемые при наличности более первобытных общественных форм, доказывают, что в разных группах человеческого рода ум, подвергаясь влиянию одних и тех же условий, отзывается на них совершенно различным образом. Двумя основными характерными чертами в. первобытном обществе представляются: недостаток логической связи в выводах, недостаток контроля по отношению к воле. При составлении мнений, верования становятся на место логического доказательства. Эмоциональное значение мнений велико, и вследствие этого они быстро влекут за собой действия. Воля представляется неуравновешенной, так как она легко поддается сильным эмоциям, но оказывает упорное сопротивление тогда, когда дело идет о пустяках.

К сожалению, такие описания умственного состояния первобытных людей, как те, которые мы находим у большинства путешественников, слишком поверхностны для того, чтобы ими можно было пользоваться для психологического исследования. Очень немногие путешественники понимают язык посещаемого ими народа; но как можно судить о племени лишь по описаниям переводчиков или по наблюдениям, относящимся к бессвязным действиям, мотивы которых остаются неизвестными? Но даже если язык народа известен путешественнику, последний обыкновенно выслушивает его рассказы, не будучи способен вникнуть в них. Миссионер проникнут сильным предубеждением против религиозных идей и обычаев первобытных людей, а торговец не интересуется их верованиями и варварскими искусствами. Таких исследователей, как Кэшинг, Каллавэй и Грэй, которые серьезно старались вникнуть во внутреннюю жизнь народа, немного, и их можно пересчитать по пальцам. Тем не менее, в основе большей части аргументов всегда лежат рассказы торопливых и поверхностных наблюдателей. Было сделано множество попыток описать характерные психологические черты первобытного человека.

Я здесь упомяну о попытках Клемма[62], Каруса[63], де-Гобино[64],

[57]

Нотта и Глиддона[65], Вайца[66], Спенсера[67], Тайлора[68]. Их исследования заслуживают внимания как описания характерных черт первобытных людей, но ни об одном из них нельзя сказать, что они описывают психологический характер рас, независимо от их социальной среды. Клемм, и Вуттке характеризуют цивилизованные расы как активные, а все другие — как пассивные и предполагают, что все элементы и начатки цивилизации, встречающиеся у первобытных людей — в Америке или на островах Тихого Океана — обязаны своим существованием раннему соприкосновению с цивилизацией. Карус разделяет человечество на «народы дня, ночи и зари». Де-Гобино называет желтую расу мужским элементом, черную — женским и считает лишь белых благородной и одаренной расой. Нотт и Глиддон приписывают животные инстинкты лишь низшим расам, утверждая, что белой расе свойственен высший инстинкт, возбуждающий и направляющий ее развитие.

Верование в высшие наследственные способности белой расы возродилось в связи с современным учением о прерогативах ума лиц, призванных к господству, нашедшим наиболее смелое выражение в сочинениях Ницше.

Все такие взгляды представляют собой обобщения, в которых или не принимаются надлежащим образом в расчет социальные условия жизни рас и, таким образом, причина смешивается с действием, или же они продиктованы научными или гуманитарными интересами, желанием оправдать рабство или стремлением предоставить наибольшую свободу наиболее одаренным.

Тайлор и Спенсер, дающие остроумный анализ умственной жизни первобытного человека, не допускают существования расовых характерных черт, хотя эволюционная точка зрения труда Спенсера, по-видимому, часто приводит к этому выводу.

Вайц[69] держится совершенно иной точки зрения. Он говорит: «По распространенному мнению, стадия культуры, достигнутая народом или индивидуумом, является в значительной степени или исключительно продуктом его способностей. Мы утверждаем, что обратное положение, по меньшей мере, столь же верно. Выражение «способности человека» означает лишь указание на то, что он способен сделать в ближайшем будущем, и эти способности зависят от прежних стадий культуры и от той стадии культуры, которой он достиг».

Взгляды этих исследователей показывают, что относительно характерных признаков первобытных рас в психологии господ-

[58]

ствует еще большее смешение понятий, чем в анатомии, и что не установлено ясного разграничения между расовой и социальной проблемами. Иными словами, в основе аргументации лежат частью предполагаемые характерные черты умственной жизни рас, какова бы ни была стадия их культуры, частью же характерные черты племен и народов, достигших различных стадий цивилизации, при чем не принимается в расчет, принадлежат ли они к одной и той же расе или к различным. Однако эти две проблемы совершенно различны: первая из них является проблемой наследственности, вторая — проблемой окружающей среды.

Итак, мы признаем возможность двух объяснений различных проявлений человеческого ума. Возможно, что в умах различных рас обнаруживаются различия организации, так что законы умственной деятельности могут оказываться неодинаковыми для всех умов. Но возможно также, что организация ума в действительности тождественна у всех человеческих рас, что умственная деятельность повсюду подчиняется одним и тем же законам, но что ее проявления зависят от характера индивидуального опыта, подверженного действию этих законов.

Вполне очевидно, что роды деятельности человеческого ума зависят от этих двух элементов. Организация ума может быть определена как группа законов, определяющих формы мысли и действия, независимо от того, на какой предмет направлена умственная деятельность. Такого рода законам подчинены способ отличения одних представлений от других, ассоциация представлений с прежними представлениями, действия, вызываемые стимулами, и возникновение эмоций, порождаемых стимулами. Эти законы в значительной степени определяют проявления ума. В них мы усматриваем наследственные причины.

Но, с другой стороны, легко показать, что влияние индивидуального опыта весьма велико. Человеческий опыт накопляется, главным образом, благодаря часто повторяющимся впечатлениям. Один из основных законов психологии гласит, что повторение умственных процессов увеличивает легкость, с которою совершаются эти процессы, и уменьшает степень сопровождающей их сознательности. Этот закон выражает хорошо известные явления привычки. Когда известное представление часто ассоциируется с другим предшествовавшим представлением, одно из них обыкновенно будет вызывать другое. Когда известный стимул часто вызывает известное действие, он будет клониться к тому, чтобы обыкновенно вызывать то же самое действие. Если стимул часто порождал известную эмоцию, он будет клониться к тому, чтобы воспроизводить ее всякий раз. Эти причины принадлежат к группе причин, данных в окружающей среде.

Итак, объяснение деятельности человеческого ума требует рассмотрения двух различных проблем. Первая из них относится к вопросу об единстве или разнообразии организации ума, а вторая относится к разнообразию, порождаемому различием содер-

[59]

жаний ума, в том виде, как они бывают даны в различных социальных и географических средах. Задача исследователя в значительной степени заключается в разграничении этих двух причин и в выяснении роли каждой из них в развитии особенностей ума.

Мы займемся сперва вопросом о том, существуют ли различия в организации человеческого ума. С тех пор как Вайц основательно рассмотрел вопрос об единстве человеческого рода, не подлежит сомнению, что характерные умственные признаки человека в главных чертах одинаковы во всем мире; но остается неразрешенным вопрос, существует ли достаточное различие в степени, чтобы дозволить нам предполагать, что нынешние человеческие расы могут быть рассматриваемы как стоящие на различных ступенях эволюционного ряда; имеем ли мы право приписывать цивилизованному человеку более высокое положение по организации, чем первобытному человеку.

Главная трудность при разрешении этого вопроса была указана выше. Она заключается в недостоверности того, какие из характерных черт первобытного человека являются причинами низкого уровня культуры и какие обусловлены последним; или какие из характерных психологических признаков оказываются наследственными и не могут быть устранены влиянием, оказываемым цивилизацией. Основная трудность собирания удовлетворительных наблюдений заключается в том факте, что в настоящее время не существует таких больших групп первобытных людей, которые были бы поставлены в условия, обеспечивающие им действительное равенство с белыми. Между нашим обществом и их обществом всегда остается резкое различие, и поэтому нельзя ожидать, чтобы их умы функционировали таким же образом, как наш. То же самое явление, на основании которого мы пришли к тому заключению, что для первобытных рас в настоящее время не представляется благоприятных случаев для развития их способностей, не позволяет нам судить об их природных способностях.

Представляется целесообразным, прежде всего, обратить наше внимание на эту трудность. Если можно показать, что известные умственные черты оказываются общими для всех членов человеческого рода, цивилизация которых носит первобытный характер, то вывод, согласно которому эти черты являются, главным образом, социальными или основанными на характерных физических признаках, обусловливаемых социальною окружающей средой, становится гораздо более убедительным.

Я выберу для выяснения занимающего нас вопроса лишь немногие из характерных умственных черт первобытного человека, а именно: подавление импульсов, способность сосредоточить внимание, способность к оригинальному мышлению.

Сперва мы рассмотрим вопрос, насколько первобытный человек способен подавлять импульсы (Спенсер)[70].

[60]

Впечатление, выносимое многими путешественниками, а также основанное на опытах, производившихся в Соединенных Штатах, таково, что общей чертой первобытных людей всех рас и сравнительно менее образованных людей нашей расы является то, что они не умеют сдерживать эмоций, что они легче поддаются импульсам, чем люди цивилизованные или высоко образованные. Я полагаю, что этот взгляд в значительной степени объясняется тем, что высказывающие его лица не выясняют, в каких именно случаях в разных формах общества требуется строгое сдерживание импульсов.

Большею частью, чтобы доказать эту предполагаемую особенность, указывают на непостоянство первобытного человека, на изменчивость настроения и на силу страстей, возбуждаемых в нем причинами, по-видимому, маловажными. Относительно этого я прямо скажу, что путешественник или исследователь измеряет непостоянство людей значением, приписываемым им таким действиям и намерениям, по отношению к которым они не обнаруживают настойчивости, и что он взвешивает импульс, вызывающий взрывы страсти, применяя свой масштаб. Приведу пример. Путешественник, желающий как можно скорее достигнуть своей цели, обязывает людей отправиться в путь в известное время. Для него время чрезвычайно дорого. Но какое значение имеет время для первобытного человека, не сознающего, что следует окончить определенную работу к определенному времени? Между тем как путешественник сердится и негодует по поводу замедления, его наемники продолжают весело болтать и смеяться, и их невозможно побудить к усилиям иными способами, кроме того, чтобы вызвать в них желание угодить господину. Не были бы они правы, если бы стали порицать многих путешественников за их импульсивность и отсутствие самообладания, когда их раздражает такая маловажная причина, Как потеря времени? Наоборот, путешественник жалуется на непостоянство туземцев, скоро перестающих интересоваться предметами, занимающими его.

Для того, чтобы надлежащим образом сравнить непостоянство дикарей и белых, следует сравнивать их поведение в таких предприятиях, которые одинаково важны для каждого из них, т.-е., когда нам нужно дать верную оценку способности первобытного человека сдерживать импульсы, мы не должны сравнивать сдержанность, требующуюся от нас в известных случаях, и сдержанность, проявляемую в тех же случаях первобытным человеком. Если, например, наш социальный этикет воспрещает выражение чувств личного огорчения и беспокойства, то мы должны помнить, что личный этикет у первобытных людей может не требовать какого-либо сдерживания чувств этого рода. Мы должны, скорее, искать таких случаев, в которых сдержанность требуется обычаями первобытных людей. Таковы, например, многочисленные случаи, для которых установлено табу, т.-е. запрещение питаться известными веществами или выполнять известного рода

[61]

работу, что иногда требует значительного самообладания. Когда эскимосская община голодает, а ее религиозные предписания запрещают ей воспользоваться греющимися на льду тюленями, то степень самообладания целой общины, удерживающей ее членов от умерщвления этих тюленей, конечно, очень велика. Другими примерами могут служить настойчивость первобытного человека при изготовлении им своей утвари и своего оружия, его готовность подвергаться лишениям и тягостям, нужным;, как он уверен, для исполнения его желания; например, готовность индейского юноши поститься в горах в ожидании появления своего духа хранителя; или храбрость и выносливость, проявляемые ими, с целью добиться приема в ряды мужчин своего племени; или часто описываемая выносливость, проявляемая индейскими пленными, подвергаемыми пытке их врагами.

Утверждали также, что первобытный человек обнаруживает недостаток сдержанности в своих вспышках страсти, вызываемых незначительными раздражениями. По моему мнению, в этом случае различие между цивилизованным и первобытным человеком в способе отзываться на раздражение также исчезает, если мы обратим надлежащее внимание на социальные условия, в которых живет индивидуум.

Что сказал бы первобытный человек относительно благородной страсти, вспыхнувшей перед началом междоусобной войны в Америке и проявлявшейся во время этой войны? Не показались ли бы ему права невольников в высшей степени неважным вопросом? С другой стороны, имеется много доказательств того, что его страсти столь же сдерживаются, как и наши, но только в других направлениях. Примером могут служить многочисленные обычаи и ограничения, регулирующие половые отношения. Различие в импульсивности может быть вполне объяснено различным значением, придаваемым мотивам в том и в другом случае. Одним словом, постоянство и сдерживание импульсов требуются от первобытного человека так же, как и от цивилизованного, но в других случаях. Если они не требуются так часто, то причины этого следует искать не в присущей первобытному человеку неспособности проявлять таковые, а в социальном состоянии, не требующем их проявления в такой же степени.

Спенсер[71] упоминает, как частный случай этого недостатка сдержанности, непредусмотрительность первобытного человека. Я полагаю, что правильнее было бы говорить не о непредусмотрительности, а об оптимизме. «Почему бы мне завтра не иметь такого же успеха, как сегодня?» — таково основное чувство первобытного человека. По моему мнению, это чувство не менее сильно развито у цивилизованного человека. На чем, как не на вере в устойчивость существующих условий, основана коммерческая деятельность? Почему бедняки без колебаний вступают

[62]

в брак, не будучи в состояний заранее откладывать сбережения? Мы не должны забывать, что у первобытнейших людей голодная смерть представляется таким же исключительным случаем, как у цивилизованных людей финансовый кризис; и что для таких периодов нужды, которые наступают регулярно, всегда заготовляются запасы. Наше социальное состояние устойчивее, поскольку дело идет о приобретении необходимейшего для жизни, так что исключительные условия не часто наступают; но нельзя утверждать, что большинство цивилизованных людей всегда способно свести концы с концами. Мы можем признать различие в степени непредусмотрительности, обусловливаемое различием социального положения, но не специфическое различие между низшим и высшим типами людей.

В связи с недостатком способности подавлять импульсы находится еще и другая черта, приписываемая первобытному человеку всех рас, — его неспособность сосредоточиться, когда приходится пользоваться более сложными умственными способностями. Я упомяну пример, который, как мне кажется, способствует выяснению ошибки, допускаемой при этом предположении. В своем описании туземцев западного берега острова Ванкувера Спрот говорит: «Вообще ум туземца кажется образованному человеку сонным... Когда его внимание вполне пробуждено, он проявляет живость в ответах и находчивость в споре. Но краткий разговор утомляет его, в особенности, если задаются вопросы, требующие с его стороны напряжения мысли или памяти. Тогда ум дикаря как бы колеблется взад и вперед просто вследствие своей слабости»[72]. Приведя эту цитату, Спенсер прибавляет ряд других свидетельств, подтверждающих это утверждение. Я знаю упоминаемые Спротом племена по личным сношениям с ними. В действительности вопросы, предлагаемые путешественником, большей частью кажутся индейцу маловажными, и он, понятно, скоро устает от разговора, который ведется на иностранном языке, и в котором он не находит ничего для себя интересного. В действительности этих туземцев легко заинтересовать, и часто первым уставал я. Сложная система обмена, существующая у туземцев, также вовсе не свидетельствует об умственной неподвижности в делах, их касающихся. Без мнемонических пособий они составляют план систематического распределения своей собственности таким образом, чтобы увеличить свое богатство и улучшить свое социальное положение. Эти планы требуют большой предусмотрительности и постоянного внимания.

Наконец, я желаю упомянуть о той черте умственной жизни первобытного человека всех рас, на которую часто указывалось как на главную причину неспособности известных рас достигнуть более высокого уровня культуры, а именно об отсутствии у них оригинальности. Говорят, что консерватизм первобытного чело-

[63]

века настолько силён, что индивидуум никогда не уклоняется от традиционных обычаев и верований (Спенсер)[73]. Правда, в этом утверждении заключается известная доля истины, поскольку у первобытных людей существует большее количество обязательных обычаев, чем в цивилизованном обществе, по край ней мере в наиболее высоко развитых типах последнего, однако, в жизни первобытных людей нет недостатка в проявлениях оригинальности. Упомяну об очень частом появлении пророков среди новообращенных равно как и среди языческих племен. Что касается последних, мы очень часто узнаем о новых догматах, вводимых такими индивидуумами среди их. Правда, очень часто можно установить влияние идей окружающих племен на эти догматы, но они видоизменяются благодаря индивидуальности данной личности и прививаются к общепринятым верованиям народа. Хорошо известен тот факт, что мифы и верования распространяются, и что в процессе распространения они подвергаются изменениям (Боас)[74]. Не подлежит сомнению, что это часто совершалось благодаря независимой мысли индивидуумов, свидетельством чего может служить возрастающая сложность эзотерических доктрин, доверяемых жрецам. По моему мнению, одним из лучших примеров такой независимости мысли является история церемоний пляски духов в Северной Америке (Муней)[75]. Доктрины пророков, проповедывающих учение о пляске духов, были новы, но в основе их лежат идеи их народа, их соседей и учения миссионеров. Понятие о будущей жизни у индейского племени, живущего на острове Ванкувере, подверглось, таким образом, изменению, поскольку возникла идея о том, что мертвые оживают в детях их собственного семейства. Такая же независимость мысли сказывается в цитируемых у Овиедо[76] ответах индейцев Никарагуа на вопросы об их религии, заданные им Бобадильей.

Мне кажется, что в направлении умственной деятельности индивидуумов, развивающих, таким образом, верования племени, обнаруживаются такие же черты, как у цивилизованных философов. Лицам, изучающим историю философии, хорошо известно, насколько сильное влияние оказывают на ум даже и величайшего гения распространенные в его время мысли. Это хорошо выразил один немецкий писатель (Леман)[77]. Он говорит: «Характер философской системы точно так же, как и всякого другого литературного произведения, определяется, во-первых, личностью ее творца. Всякая подлинная философия отражает в себе жизнь фи-

[64]

лософа так же; как всякая настоящая поэма — жизнь поэта. Во-вторых, она носит общий отпечаток данного периода, и чем могущественнее провозглашаемая ею идея, тем сильнее она проникнута жизненными течениями мысли, свойственными данному периоду. В-третьих, на нее влияет особое направление философской мысли данного периода».

Если это можно сказать даже и о величайших умах всех времен, то что же удивительного в том, что в первобытном обществе на мыслителя сильно влияют распространенные в его время мысли? Бессознательные и сознательные подражания являются факторами, влияющими на цивилизованное общество не менее, чем на первобытное, как показал Г. Тард[78], доказавший, что как первобытный, так и цивилизованный человек подражает не только таким действиям, которые полезны, и для подражания которым можно указать логические основания, но и действиям, для усвоения или сохранения которых нельзя указать никакого логического основания.

По моему мнению, вышеизложенные соображения выясняют, что во многих случаях различия между человеком цивилизованным и первобытным оказываются скорее кажущимися, чем действительными; что вследствие особых характерных черт социальных условий, эти условия легко производят такое впечатление, как будто ум первобытного человека функционирует совершенно иначе, чем наш, между тем как в действительности основные черты ума одинаковы.

Это означает не отсутствие всяких различий или невозможность найти таковые, а лишь то, что следует применять иной метод исследования. Невероятно, что умы рас, у которых обнаруживаются различия в анатомическом строении, функционируют совершенно одинаковым образом. Различия в строении должны сопровождаться различиями в функциях как физиологических, так и психологических; и подобно тому, как мы нашли явные доказательства различия в строении между расами, мы должны предвидеть, что будут открыты и различия в характерных умственных чертах. Так, меньшая величина или меньшее количество нервных элементов, вероятно, влекут за собой уменьшение умственной энергии, и немногочисленность связей в центральной нервной системе, вероятно, вызывает неповоротливость ума. Как указано выше, вероятно, будут открыты некоторые небольшие различия этого рода, например, между белыми и неграми, но они еще не доказаны. Так как все структурные различия количественны, то следует ожидать, что окажется, что умственные различия имеют такой же характер. Подобно тому как мы нашли, что вариации в строении перекрывают друг друга, так что многие формы оказываются общими для индивидуумов всех рас, мы можем ожидать, что многие индивидуумы не будут отличаться друг от

[65]

друга по способностям, между тем как статистическое исследование, охватывающее целые расы, обнаружило бы известные различия. Далее, подобно тому как известные анатомические черты оказываются наследственными в известных семьях, а следовательно и у племен, а, быть может, даже и у народов, точно так же и умственные черты характеризуют известные семьи и могут преобладать у племен. Однако, по-видимому, невозможно удовлетворительно разграничить социальные и наследственные черты. Попытка Гальтона[79] установить законы наследственного гения и позднейшие изыскания в том же направлении намечают способ исследования этих вопросов, который окажется полезным, поскольку он открывает метод определения влияния наследственности на умственные качества.

Выяснив, таким образом, что, поскольку специфические различия, допускаемые между цивилизованным и первобытным человеком и выведенные ив сложных психических реакций, могут быть сведены к одним и тем же основным психическим формам, мы вправе отклонить, как бесполезное, рассмотрение наследственных умственных черт различных разветвлений белой расы. Много было толков о наследственных характерных чертах евреев, цыган, французов и ирландцев: но я не нахожу, чтобы когда-либо были удовлетворительно выделены внешние и социальные причины, под влиянием которых складывался характер лиц, принадлежащих к этим народам, и, более того, мне неясно, каким образом можно было бы это сделать. Легко указать несколько внешних факторов, влияющих на тело и на ум, — климат, питание, занятие, — но, коль скоро мы приступаем к рассмотрению социальных факторов и умственного состояния, мы не в состоянии определенно сказать, что является следствием и что — причиной. По-видимому, превосходное рассмотрение внешних влияний на характер народа было дано А. Вернихом[80] в его характеристике японцев. Он находит, что некоторые из их особенностей обусловливаются недостатком энергии мускульной системы и пищеварительных органов, в свою очередь, обусловливаемым; неудовлетворительным питанием; затем он признает наследственными другие физиологические черты, влияющие на ум. И все же насколько неудовлетворительными представляются его выводы, после того как японцы проявили энергию и выносливость в своем развитии в новое время и в борьбе с русскими!

Можно было бы ожидать, что последствия плохого питания многих поколений оказывают влияние на умственную жизнь бушменов и лапландцев (Вирхов)[81]; но все же, после вышеприве-

[66]

денного примера, мы можем, конечно, не спешить высказать какие-либо определенные заключения.

Итак, мы, по-видимому, не вправе объяснять различие в умственном состоянии разных групп людей, в особенности находящихся в близком родстве между собою, наследственными причинами, пока мы не в состоянии доказать наследственность физиологических и соответствующих им психологических черт, независимо от социальной и природной окружающей среды.

Этого рода труд начат экспериментальными исследованиями школьных детей в области простых проявлений умственной деятельности и простых физиологических процессов; в трудах Кембриджской научной экспедиции к Торресову проливу (Риверс)[82] была произведена первая систематическая попытка изучения простых психических реакций первобытных людей; подобным же исследованиям были подвернуты те первобытные люди, которые фигурировали на Всемирной выставке в Сен-Луи. Эти исследования систематически производились доктором Вудвортом[83]. Пока результаты их, в общем, оказываются неблагоприятными для теории, согласно которой существуют очень глубокие различия между разными расами.

Остается выяснить еще один вопрос, относящийся к нашему исследованию органической основы умственной деятельности, а именно вопрос: была ли органическая основа для человеческих способностей улучшена благодаря цивилизации, и в особенности, может ли органическая основа для умственных способностей первобытных рас быть улучшена цивилизацией? Мы должны рассмотреть как анатомическую, так и психологическую сторону этого вопроса. Я уже указал, что цивилизация обусловливает анатомические изменения такого же рода, как изменения, сопровождающие приручение животных. Вероятно, рука об руку с ними идут изменения умственного характера. Однако, наблюдавшиеся анатомические изменения ограничиваются этой группой явлений. Мы не можем доказать, что в человеческом организме произошли какие-нибудь прогрессивные изменения; в частности, нельзя доказать возрастания величины или сложности строения центральной нервной системы, обусловленного накопляющимися действиями цивилизации.

Еще труднее доказать прогресс в развитии способностей. Мне кажется, что, вероятно, влияние цивилизации на эволюцию человеческих способностей очень преувеличивалось. Психические изменения, являющиеся непосредственным следствием приручения или цивилизации, могут быть значительны. Эти изменения обусловливаются влиянием окружающей среды. Сомнительно, однако,

[67]

наступили ли какие-либо; прогрессивные изменения или такие изменения, которые передаются благодаря наследственности. Число поколений, подвергавшихся этому влиянию, в общем, представляется слишком небольшим. Для обширных частей Европы мы не можем предположить, чтобы это число превышало сорок или пятьдесят поколений, и даже это число, вероятно, слишком велико, поскольку в средние века большая часть населения находилась на весьма низких ступенях цивилизации.

Кроме того, тенденция человеческого размножения такова, что наиболее культурные семьи исчезают, между тем; как другие семьи, менее подвергавшиеся влияниям, регулирующим жизнь культурнейшего класса, занимают их место. Поэтому то, что движение вперед наследственно, гораздо менее вероятно чем то, что оно передается путем воспитания.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: