Сделай Сам Свою Работу на 5

О законченности и незаконченности культурного текста





Об исчерпании футуристической ориентации

 

С наступлением нашего столетия Всемирная История под воздействием накопленной энергетической разницы двух потенциалов, традиционалистского ("Восток") и модернизаторского ("Запад"), стала через беспрецедентный и мгновенный взрыв (но вообще-то в третий раз за все время существования человечества) изменять самую суть и способ своего движения. Культура предчувствовала землетрясение за многие годы и отозвалась с такой же беспрецедентной новизной. Далее произошло то, свидетелями и соучастниками чего оказались уже мы сами. Всемирная История, пройдя через две мировых войны и через возникновение и крушение тоталитарных режимов, через более или менее поверхностное, но необратимое втягивание в модернизацию всех стран, наконец, через вспышку постиндустриальных технологий и структур, вошла в серию трудновообразимых дальнейших проблем и перемен. Что до "западной" (в том числе русской) культуры, случилось следующее. После беспримерно быстрого - при жизни одного-двух поколений - безоглядного перебора всех мыслимых и немыслимых вариантов будущего, в том числе форм искусства (или форм отказа от искусства), а также предельной и всяческой рационализации или иррационализации, так что затем любой еще один наибезумный эксперимент был бы уже обречен напоминать более или менее пройденное, - "ХХ столетие", по сути, кончилось, само став материалом остраненной рефлексии. Тут-то и возникли - в очередной раз, но иначе, чем когда-либо, - усталость, замешательство. Опять "конец века", однако уже без напряженного ожидания освободительных и универсальных ответов от следующего (теперь ХХ) "века".



Исчезла футуристическая ориентация (в самом широком плане свойственная всей первой трети ХХ века). То есть развеялась иллюзия, будто надо лишь как можно сильней толкнуть дверь, и за порогом - так вперед же! - окажется панорама замечательного неведомого мира. Сильно потускнела и оборотная сторона авангардистской медали - идея "архетипической" метаморфозы. То есть что в ликах времени сохраняется материя предвечного всечеловеческого "Мифа", подлинной же новизны не бывает, она будто бы мнимая. Да нет же! У нас есть больше оснований, чем у любых наших предков, увериться, что прошлое - это то, что действительно уходит в прошлое. Хотя и неохотно, хот и не бесследно. В новом есть действительная новизна. Хотя и не приносящая успокоения. Ни ретроградная оглядка, ни, как никогда, необходимое нам мужество движения вперед, - ничто не избавляет от экзистенциальных и метафизических проблем (их едва ли не наиважнейшие социальные - политический и психологический - аспекты оставим здесь в стороне). Возникло некое ощущение огромной и даже беспрецедентной неопределенности перед лицом и прошлого, и настоящего, и будущего. Во все возрастающей степени, опять и опять - новые времена. Но без прежнего пафоса Новых Времен. Без авторитетной идеи "модерна". Как и без трезво-историчной, работоспособной идеи "возвращения к истокам".



Современная высокая культура начала испытывать ощущение парения в невесомости не только как безусловно насущную свободу, но и как затруднительное отсутствие гравитации.

 

О кризисе кризисности

 

Культурное многоголосие осталось и останется. Однако что делать с ним дальше, дабы оно не выглядело вялым и неконструктивным? Каждый пусть думает, пишет, живет, как хочет. А как иначе! Это хорошо. Нет единой общеобязательной конкретной парадигмы ни в искусстве, ни в философии, ни в гуманитарном знании, ни в личной повседневности. Это замечательно. Но ведь выстрадано и заведено не нами. Художественным и мыслительным стилем "после современности" мог бы утвердиться диалогизм. Но участие в "диалоге" культурных эпох предполагает мощный собственный стиль. Как это и было в гениальном бунтовщическом модернизме. Теперь же на деле чаще "коллаж", эклектика, а то и - с многозначительным видом - примитивный эпатаж, откровенное валяние дурака, капустник. "Послесовременная" культура (здесь выделяю именно кавычки) превратилась в странное Телемское аббатство, где делают, что хотят, однако без жизненного полнокровия. Но ведь и без того, чтоб "тайная струя страданья согрела холод бытия". Короче, без главного: чувства пути и судьбы. Без человечности и трагизма, которыми отмечен истинный постмодернизм.



В нашем отечестве нынче заметно немалое число претенциозных, энергично гримасничающих, но ровно ничего не значащих людей писательской, литературно-критической и пр. профессий. Они-то и торопятся обзавестись модной терминологической татуировкой: "деструкционизм", "постмодернизм" и т. п. От них можно бы просто отмахнуться. Однако эти люди - как умеют - кормятся от вполне серьезной реальной ситуации.

Не "промежуток" как функционально оправданный и различимый переходный отрезок литературной, вообще культурной эволюции, а словно бы метаисторическое состояние, которое - по определению - воспринимается как безысходное. Без апокалипсизма... скорее как обыденная данность. Ибо, если бы нынешнее историческое состояние культуры воспринималось иначе, с (каким бы то ни было) вектором, исчезла бы новизна невозможности новизны, почва постмодернизма, сиречь не столько чего-то после и вместо модернизма, сколько в данном случае "модернизма после себя". Мы вдруг увидели себя людьми после собственной современности. Мы вышли из себя, оборотились на себя и не очень представляем, что нам с нами, современными, делать. Корень подкравшейся ситуации, очевидно, пророс в самом характере модерна, то есть закончившейся культуры ХХ века.

 

Истоки постмодернизма в исчерпании вариантов авангардизма

 

Все голоса звучали в ней синхронически. Она была "культурой общения культур" (В. С. Библер). В этом заключалась ее величайшая оригинальность - и в этом же таился величайший ее парадокс, перешедший в осознанное мучение, когда авангардистский перебор небывалых возможностей иссяк. Очевидно, между этими двумя характеристиками диалогизма нашего столетия есть корреляция по глубине. "Мы", наше культурное "сегодня", были неповторимы благодаря способности к универсальному диалогизму. Но в каком-таком собственном общеэпохальном стиле и облике? Неужто лишь потому, что нам "одинаково дороги все речи", что мы - везде и нигде, мы бомжи мировой истории и культуры? Не отсюда ли постмодернизм как кризис культуры, которая сама была в высшей степени кризисной и футуристической? Кажется, именно в этом пункте кроется историко-онтологическая новизна ситуации. Бывали кризисы традиционалистских культур с переходом к другим традиционализмам. Был новоевропейский кризис традиционализма как такового, вплоть до революционного поворота через Просвещение к романтизму. Был "декаданс" новоевропеизма в конце положительного и критического ХХ века, затем на смену разочарованию и унынию пришла победоносная надежда, пришел авангард. Но вот тут-то впервые тотальный кризис кризисности.

Пришла пора обживать мир, уже традиционно, привычно, необратимо нетрадиционалистский, в котором коллизия между прошлым и настоящим, однако же, перестала разворачиваться под знаком молодой дерзости и в котором настоящее кажется весьма сомнительным и опасным, а будущее - принципиально неясным. Постмодернистское "Я" точно так же, как и модернистское, сознает себя властным организатором культурного пространства. Но без прежних вызывающе уверенных, зовущих вдаль творческих манифестов. В этом пространстве у него самого как бы нет адреса. Постмодернизм, однако, в той мере, в какой он сам есть культура, иначе говоря (в бахтинском значении этого понятия), способность к сотворению ответственных жизненных смыслов, - не может удовлетвориться идиотской констатацией "исчерпанности" культуры, ее (стало быть, и своего?!) воображаемого "конца" (стало быть, смерти истории). Он ищет выхода из лабиринта пресыщенностей и разочарований, из богатейших опытов ХХ и предыдущих веков, из своего рода l'embarras de richesses.

 

О законченности и незаконченности культурного текста

 

И вот отсюда, очевидно, заодно также и "постмодернизм" в кавычках, в виде интеллектуальных отбросов этой реальнотворческой ситуации. Замена диалогизма как спора разных жизненно-культурных правд - "интертекстуальностью" в виде чисто технической процедуры. Превращение резко возросшей открытости, неуютности, проблемности всего гуманитарного - в бойкий жупел и рекламу. Превращение оправданного недоверия к любым клише - в очередное пошлейшее клише. Превращение литературы - в тотальное пародирование, гримасничание, несмешной капустник. Это сразу делает вопрос о таланте или бесталанности, как и о серьезности или незначительности, совершенно неадекватным. "Дальше ехать некуда. Не отличить златоуста от златоротца" (Бродский). Что, между прочим, довольно удобно для некоторых людей без стержня и идеи. Но едут, едут же! Появилось и литературоведение, не принимающее всерьез чего-либо, кроме себя же, с установкой не на понимание Другого, а на собственную изобличительную и самоусладительную изобретательность, - собственно, пародия на литературоведение. За этим, однако, кроется тоже нечто серьезное, ведь неспроста это постструктуралистское литературоведение. Выйдя на границы структурализма и смаху перешагнув их, оно, хотя и путая подчас Барта и Бахтина, тем не менее врывается в самую-самую суть, in medias res. Даже в запальчивых глупостях отечественных снобов, этому подражающих, бывает повод задуматься, некая доля правды. Вообще же, когда люди, напротив того, оригинальные, проделывают престранные вещи, - что ж, отвергая их подход, поблагодарим за диковинно преувеличенные акценты на впрямь существенных сторонах дела. Поблагодарим деструкционистов за очередное доведение гуманитарных проблем до предела, вплоть до отрицания субъектности автора, вплоть до равнодушной надменности к тому, что (кого!) данный историк культуры исследует. Поблагодарим за добровольные интеллектуальные вериги, за сумасшедшинку, за односторонность метода (у Барта и Деррида подчас прекрасную, у их эпигонов лишь кокетливо щеголяющую лохмотьями юродивого). Спасибо за возможность задуматься над давно решенным и, задумавшись, что-то продумать наново и лучше. То есть сделать несогласие с деструкцией не бранным и догматичным, не скучным самоповтором, а некоторым собственным продвижением. Собственно, именно так, по сложной спирали, толчками, в последние двести лет (после Канта) и развивалась рефлексия гуманитарной мысли на себя. Так что спасибо, конечно, деструкционистам-интертекстуалистам.

Некоторые люди изуверились в семиотической системности. Это часто сами структуралисты-расстриги. (Бахтин же был изначально им чужд и непонятен.) Кажется скомпрометированным всякий подход к тексту, который предполагает, что текст разумен, логичен, закончен, закруглен, соответственно подлежит последовательному описанию. И впрямь! - "законченность" любого текста (историк назовет его скорее "документом" или "нарративным источником") условна, определена волевым актом создателя. Идеи поэта, или философа, или биографа, или хрониста не могут добраться до собственного дна и тем более быть "вот этими" на все времена, также и для будущих историко-культурных контекстов. Всяка данная их логичность переплетена со своими алогизмами, смысловыми зазорами, подменами и пр. Автор зависит от общих мест и метафор, от инерции языковых привычек и ресурсов, от неизбежной недосказанности всякого высказывания. Короче, любой текст - "человеческий, слишком человеческий". Отсюда известный лозунг постструктуралистов "долой логоцентризм" и любовь к отысканию в каждом тексте неких занятных подвохов и несообразностей по отношению к объявленному намерению автора.

Увы, постструктурализм выплескивает с водой и ребенка. Занимаясь многие годы Леонардо да Винчи, Макьявелли, Петраркой, десятками других итальянских гуманистов и писателей, я убедился в том, что неизбежные смысловые зазоры и подвохи, напротив, парадоксально сопряжены с прямой логикой произведения. Это - мучение текста, подчас его родовая травма или же, напротив, наилучший плод. Это подводная часть высказывания, не освоенная автором сознательно и до конца. Прямая логика и скрытые алогизмы, инерционные языковые (жанровые, мыслительные) клише и их вольные или невольные сдвиги, их подчас новая смысловая функция даже при соналожении традиционных порознь элементов, - полагаю, должны быть взяты непременно вместе в качестве (разумеется, относительной) культурной целостности. Они, прочитываемые лишь с позиций вненаходимости, встроены в уникальный смысл произведения и личного творчества. В каждом акте творчества пересоздается (по ходу дела меняясь) некий тип культурного сознания. "Алогизмы" - это скрытая (без-рассудная) разумность, закраина явленной логики текста. Они могут и должны быть истолкованы положительно, под знаком не деструкции, а воссоздания всегда неравного себе, то есть парадоксального смысла. Господи, может быть, я, начиная с работ 70-х годов о гуманистическом диалоге и особенно о странностях затаившейся в текстах ренессансной "варьета", тоже был местным постмодернистом-самоучкой?! Упомянуть об этом - значит ли выказать гордыню? Или, напротив, оказаться невежей Журденом, не знавшим, что говорит прозой? Или, наконец, всего лишь отстаивать самую скромную долю методологической независимости? Но, похоже, невзначай, сохраня склонность к ношению галстуков и не теряя некоторых академических манер, стать гуманитарием-постмодернистом в России нельзя, если сразу же не вложить два пальца в рот и не свистнуть, как Коровьев. И не принято нынче уважительно уступать дорогу перед лифтом, даже смешно сказать, Гегелю, Марксу, Веберу, позитивистам, неокантианцам, опоязовцам, "анналистам", структуралистам, их критикам... "Правы"-то, думаю я, все они, поскольку проблема гуманитарности высвечивается в поле их соприкосновения. Они правы только вместе, и они мертвы в изоляции друг от друга и от остальных.

Писателю, конечно, нельзя попросту верить на слово. Но нельзя и приближаться к нему в роли недоверчивого сыщика, сводя дело к тому, чтобы поймать его на слове. Писатель писал "для нас" свой message, движимый внутренней неизбежностью. Он наш равноправный собеседник, а не подопечный или подследственный. Сознание этого тривиального обстоятельства обуживает или расширяет возможности герменевтика?

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.