Мой карманный день рождения

…Сквозь мартовские ветры весну было не проглядеть. Она как будто пряталась за занавесом, которому еще только предстояло упасть под трепетные возгласы замерзших зрителей. Вроде бы вот он март, вот она весна, но… зима всяческими способами напоминала о себе: снег на улицах еще лежал и, казалось, будет лежать ещё очень долго.

И вот наступил мой день рождения. Снова прожит еще один год и снова этот внезапный, но до боли знакомый праздник. Его так долго ждешь, но наступает он все равно неожиданно. Бац! — и он здесь: на календаре вдруг самая знакомая дата. Родная дата. Она выделяется на фоне других личной значимостью. Это твой день. День из трехсот шестидесяти пяти, который поистине принадлежит только тебе.

Утром я вышел из комнаты и сразу же почувствовал, как из кухни потянуло чем-то сладким. Это он. Мой любимый торт с бананами и кремом из вареной сгущенки. Мама готовила его редко, только по особым случаям, и сегодня был тот самый случай.

Соблазнительный выпеченный цилиндр, усыпанный орехами и шоколадной крошкой, красовался на столе и дожидался, конечно, только меня.

— С днем рождения, сынок, — поцеловала меня мама. — Будь умницей и хорошо учись.

…Несколько дней назад я стал чувствовать нечто особенное. Как будто неумолимо приближается что-то хорошее. Подобное предчувствие часто бывает в детстве, когда ты ждешь, к примеру, школьный новогодний утренник и уже обдумываешь, как же здорово будешь выглядеть в костюме Зорро, с пластиковой шпагой и черной повязкой на глазах. Ждешь этого дня неделями, а потом одним утром с воодушевлением просыпаешься и понимаешь: особенный день настал! И ты по полной программе развлекаешься на утреннике, изумляя отменным костюмом известного киногероя всех остальных.

Что касается дня рождения, то чем старше я становился, тем больше испытывал от него разочарования. То есть, как и в детстве, за несколько дней до именин в душе теплится предчувствие чего-то радостного, как будто должно произойти что-то грандиозное. Но впоследствии, когда наступает этот самый день, он пролетает катастрофически быстро, и никогда не хватает времени насладиться им сполна. Да и можно ли им насладиться сполна?..

Я уселся за стол. Мама налила горячий смородиновый чай и разрезала волшебный торт. Вскоре к нам присоединился отец. Истинную причину его сегодняшнего присутствия я узнал прошлой ночью, когда вышел попить воды и случайно подслушал разговор родителей, доносившийся из их спальни.

«Хоть завтра изволь побыть дома, — сердито говорила мама. — Он твой единственный ребенок».

Отец в ответ молчал.

«Я тебе уже ничего не говорю о твоей работе», — добавила она, с упором на последнее слово.

Тогда я быстро вернулся в свою комнату. Не хотел, чтобы они узнали, что я слышал их разговор. Я лег на кровать, закинул руки за голову и стал думать. И очень долго не мог уснуть.

Несмотря на все это, проснулся я в хорошем настроении. И вот сидел на кухне, уминая уже третий кусок. Мне хотелось и самому научиться готовить такой торт, чтобы в будущем в любой момент я мог порадовать себя такой вкуснятиной. Но я знал, что его могут готовить только избранные. Как, к примеру, моя мама и… да и, наверное, больше никто. Еда мамы каким-то чудесным образом отличалась от любой другой — она была идеальна во всех смыслах. Было проверено лично мной на протяжении вот уже семнадцати лет. Ох, семнадцать лет!..

Мама вручила мне целлофановый пакет. Через мгновение я вынул из него белую толстовку с капюшоном. «Сейчас на улице еще прохладно, — улыбнулась мама, — так что носи ее и не мерзни». Я поблагодарил и сразу же отправился в прихожую к большому зеркалу, чтобы примерить обновку. Толстовка оказалась подстать моей комплекции.

— Для тебя есть кое-что еще, — добавила мама, когда я вернулся на кухню, и протянула мне маленькую шкатулочку. Я с интересом взял ее в руки. Легонькая, размером в спичечный коробок. Открыл — и достал оттуда пять тысяч рублей. «На карманные расходы», — подмигнула мама, указывая на отца. Я сразу же понял, что толстовка от нее, а денежный подарок от него.

— Спасибо вам большое! — сказал я радостно.

Отец тоже улыбнулся, но только очень скромно, как бы имея в виду: «Да что ты, сынок, это же такая мелочь». В эмоциях отец был открытым. И всегда то, что он по-настоящему чувствует, можно было прочесть на его лице.

Дальше мы сидели за столом и пили чай. Хоть и почти в привычном для нас молчании, но все же это не портило положительной атмосферы.

Во второй половине дня я выбежал на улицу, одетый в новую толстовку и укутанный шарфом. До дома Мефины быстрым шагом минут семь ходьбы. Сегодня был выходной, поэтому она сразу согласилась провести этот день со мной.

Так уж повелось, что в мой день рождения всегда идет снег. Каждый год. Это устоявшаяся небесная традиция. Вот и в этот раз всех людей, оказавшихся на улице, посыпало снегом, словно сахарной пудрой. Последнее лакомство уходящей зимы. Совсем скоро из замерзшей земли пробьется трава и, благодаря теплым солнечным лучам, начнет прорастать все выше, радуя своим предзнаменованием неизбежного лета. А его я ждал с особенным трепетом.

Мы с Мефиной провели большую часть дня в кино и пиццерии. Когда сумерки опустились на город, мы вышли к нашему парку. Несколько человек неспешно бродили по дорожке, но наша скамейка была пуста. Купив по пути чипсы и апельсиновый сок, мы следующие минут десять сидели молча и аппетитно жевали, порой глупо улыбаясь друг другу, когда наши руки соприкасались в пакетике чипсов.

По-прежнему шел крупный снег. Было непривычно тепло. В своей новой толстовке я сливался с окружающей снежной обстановкой. На Мефине же была надета легкая красная курточка, на худеньких ножках — синие зауженные джинсы и кроссовки. Несомненно, с наступлением весны полезно менять цвета одежды, чтобы прочувствовать изменения до самых мелочей. Ощутить дыхание перемен.

— Эта толстовка тебе очень даже идет, ты знаешь? — сказала Мефина, глядя на меня. — В ней ты такой милый.

— Ну спасибо, — ответил я, — а без нее я, значит, не милый?

— И без нее ты милый, но в ней ты еще милее.

Я промолчал, опустив взгляд и смущенно покачивая головой.

— И к тому же — очень добросердечный. Но толстовка тут ни при чем, — добавила она, похлопав меня по плечу. Я почувствовал, как лицо мое начало краснеть.

…Дело в том, что несколько часов назад, когда мы переходили на перекрестке дорогу, произошло одно маленькое, но примечательное событие. Из-под машины, припаркованной вдоль тротуара, выскочил голубь. И не обычный, а весь измученный, облезлый, почти без перьев, с трудом передвигаясь на своих лапках-спичках. Сразу же за ним бежала кошка: серой окраски, с хищным взглядом и в боевой готовности. Стало понятно сразу, что голубь обречен на гибель, но, несмотря на это, еще пытается спастись.

Во мне вдруг возникло невыразимое чувство жалости к этой измученной птице, которая еле-еле ковыляла по асфальту. Она с трудом допрыгала до тротуара, на котором стояли мы с Мефиной в ожидании зеленого сигнала светофора; кошка неумолимо следовала за ней и уже готовилась совершить коварный прыжок, чтобы настичь свою жертву. Кошка и сама была вся облезлая, с пораненным ухом и, по всей видимости, не на шутку голодная. Но я все равно не мог просто стоять и смотреть, как этого несчастного голубя разорвет на кусочки маленькое серое животное.

Оттого и вмешался в их дела, даже толком ничего не успев понять. Я двинулся на кошку и, встав в странную позу, пригрозил ей руками. Она замерла. Остановился и голубь, не зная, куда ему идти дальше. Ведь помимо кошки вокруг были не менее пугающие люди. Голубь попытался привести крылышки в движение и оторваться от земли, но безуспешно — слишком измучен голодным охотником.

Кошка в свою очередь, испугавшись моих размахиваний руками, юркнула снова под машину и, не вылезая, неотрывно наблюдала за голубем, как бы выжидая нужный момент для атаки.

Не долго думая, я протянул Мефине деньги и попросил ее сходить в продуктовый магазин, что находился неподалеку. Через несколько минут она вернулась с пачкой семечек и упаковкой кошачьего корма. Пока я сыпал испуганной птице семечки, Мефина подошла к машине и, нагнувшись, подозвала к себе кошку. Та сразу же выбралась из своего убежища и с жадностью принялась за еду. Голубь же сначала испугался того, что я пытаюсь его покормить, но все-таки попробовал одну семечку, а за ней и вторую. Мы с Мефиной встретились взглядами и улыбнулись, забыв, куда шли. Мимо нас продолжали проноситься люди, перемещаясь с одного края пешеходного перехода на другой.

Вскоре кошка, доев всё без остатка, куда-то удрала. И теперь лишь оставалось понять, что же станет с птицей. Но долго думать не пришлось.

Голубь вдруг, будто набравшись сил, стал расправлять свои крылышки.

«Лети! — просил я его мысленно. — Пожалуйста, лети!»

И он полетел!

Когда мы наелись чипсов, Мефина отряхнула руки и потянулась к своей сумке. Я сразу же догадался, что она оттуда что-то достанет. И верно — завернутый в яркую упаковку прямоугольник размером в лист А4.

— С твоим Днем, Максимка! — торжественно воскликнула она, вручая свой подарок.

Я с неподдельным интересом принялся разворачивать упаковку, стараясь не порвать ее. Внутри оказалась фотокартина. Тот самый пейзаж, который открывался перед нами во всем своем великолепии.

— Пусть эта фотография станет напоминанием о том моменте, когда мы познакомились. Это наш общий горизонт. Пусть он всегда будет с тобой.

— Спасибо, Мефина, — сказал я. — Теперь вид с этого обрыва останется со мной на всю жизнь, и, что бы ни случилось, я никогда его не забуду.

— Именно! — улыбнулась она, радуясь, что мне пришелся по душе ее подарок.

Я сравнил фото в лакированной деревянной рамке с реальным пейзажем. Огромная заснеженная равнина. Картина даже передавала то спокойствие, которое здесь всегда ощущалось.

Темнело. Мы просидели не один час. Время летело, как частицы в адронном коллайдере, — невыносимо быстро.

— Ты не поверишь, но даже сейчас мне грустно, — тихо произнес я.

Распогодилось. Снегопад закончился. Небо стало цвета сапфира. Неминуемо приближалась ночь.

— Почему же грустно? — повернулась ко мне Мефина.

— Мне, несомненно, радостно от того, что сегодняшний день для меня особенный. Но, как и всегда, к вечеру я понимаю, что он заканчивается. И завтра наступит уже другой день, и он будет другим, чужим, не моим…

Мефина, кивая, вздохнула, видно, сразу понимая, о чем я говорю.

Я немного помолчал, находясь в раздумьях и вылавливая сосредоточенностью только самое важное из того, что я сегодня понял. В моей голове пролетали десятки мыслей, но выделял я только несущие определенный смысл. Утренние переживания по поводу моего личного праздника помогли мне сделать окончательный вывод. Я проговорил его сначала про себя, а затем произнес вслух.

— Мне кажется, я кое-что уяснил… Если задуматься, то мой день рождения не наступает именно в марте. Он наступает тогда, когда я сам этого захочу. Ведь день рождения — это не отметка на календаре, а настроение. То настроение, которое бывает только один раз в году, в этот особенный день. Чувство чего-то важного в этой дате исходит изнутри, рождаясь во мне. И я уверен, что могу воспроизводить это чувство всегда, и не важно, какое число на календаре. Будь то зима или лето. День рождения находится внутри, праздник именно там. И когда мне грустно, я могу всегда его вынуть наружу и улыбнуться: «Эй, сегодня же мой день рождения!» И это не будет самообманом. Это будет самое настоящее переживание личного праздника.

— А что, хорошо сказал, — улыбнулась Мефина, обдумывая мои слова. — Мне тоже нужно это запомнить! Буду отмечать свои дни рождения по тридцать раз в год. А почему нет, верно?

Я обрадовался своему умозаключению. В эту минуту оно было для меня неоспоримым фактом.

Мы решили, что пора идти. Я проводил Мефину до угла ее панельного десятиэтажного дома, откуда она обычно уже шла сама метров десять и заворачивала к подъезду. Я всегда дожидался, пока она благополучно зайдет в него, и лишь потом отправлялся домой.

Мы обнялись, стоя на нашем привычном месте прощаний. Затем Мефина зашагала одна.

— И кстати, — обернулась она через несколько метров. — С завтрашнего дня начинаем подготовку к ЕГЭ по математике.

— Нет проблем! — улыбнулся я, разведя руками. — У тебя или у меня?

— А?..

— У тебя дома или у меня?

— Ты знаешь, мне сегодня очень понравилась та пиццерия…

— А-а-а, я понял, — сощурился я, наведя на нее указательный палец, — это будет моя плата за подготовку, верно?

— Ну-у как сказать, — Мефина смешно закатила глаза. — Я могу ограничиться только соком.

— Нет-нет, все в порядке, — улыбнувшись, сказал я, пересчитывая рукой в кармане подаренные отцом деньги. — Пожалуй, легкий перекус я смогу нам позволить.

Она посмеялась и двинулась дальше, приближаясь к подъезду. Я стоял неподвижно, глядя ей вслед. И вдруг на меня нахлынула какая-то странная волна чувств, и в эти секунды я стал крайне восприимчив к ним. Мне вдруг захотелось полностью отдаться глубокому смыслу какой-нибудь идеи, которая бы и дальше поддерживала мое состояние удивительной оживленности.

Я окликнул Мефину. Она остановилась.

— Слушай… — подбежал я к ней. — Помнишь, как сегодня бедного голубка чуть не съела кошка?

— Конечно, помню, — ответила она.

— Можешь сказать, почему, когда мы делаем что-то хорошее, например, спасаем кого-нибудь, то после этого чувствуем себя хорошо?

Только сейчас, неожиданно для самого себя, я осознал, что держу Мефину за руку. Зачем я взял ее за руку?..

Мефина несколько секунд молчала. А затем чуть нагнулась вперед и прошептала мне на ухо несколько слов:

— Наверное, потому, что спасая других, мы спасаем самих себя.

После чего медленно развернулась и пошла дальше. Несколько минут я стоял в одной позе и шепотом повторял ее слова.

Вернувшись домой, я узнал, что отец после обеда уехал в обсерваторию. «А почему бы мне не спасти еще кого-нибудь в этот день, пока он не завершился? — подумал я. — Отца непременно нужно спасать от работы. Что ж это он, снова останется там ночевать? Делать все равно нечего, съезжу-ка к нему, трамваи еще ходят».

В темноте обсерватория выглядела, как всегда, мрачновато. Я взглянул на время в телефоне. Половина десятого. Оглядев наш «Ниссан», припаркованный во дворе, я подошел к дверям здания. Заперто.

Несколько раз безуспешно подергав дверь, я обошел обсерваторию. Затем потянулся к окну первого этажа и поднялся на карниз. Уже много лет форточку в этом окне держали открытой для проветривания коридора. Она была такой узкой, что вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову залезать сюда. Но моему худому телу это было под силу.

Оказавшись в темном коридоре, я отряхнул руки и огляделся. Тишина. Посмотрев наверх, в щель между перилами, я увидел вдалеке пучок света. Я стал подниматься, но на третьем этаже вдруг замер.

Голоса…

Кажется, отец там не один.

Я прислушался. Какое-то научное собрание? Так поздно?

Скрываясь в темноте коридора, я на цыпочках поднялся на четвертый этаж и подкрался к чуть приоткрытой двери, из которой сквозил яркий свет ламп. Голоса становились все отчетливее. Вот только о чем они говорили, я никак не мог разобрать. Какой-то странный язык.

Пригнувшись, я заглянул в помещение. Неизвестная мне женщина, со светло-каштановыми волосами и в красивом белом пиджачке, лежала на столе, крепко вцепившись руками в его край. Перед ней стоял какой-то мужчина в расстегнутой рубашке. Вдвоем они трясли стол с такой силой, что канцелярские принадлежности скакали словно от землетрясения.

Что это за люди? Что за женщина? Что за мужчина? Где отец?..

Отец…

Да ведь это он и был… Его борода, его рубашка…

Я отпрянул от двери и прижался к стене. В горле что-то застряло, дышать стало тяжело.

А ведь я, дурак безмозглый, думал, что он пропадает на работе потому, что изучает звезды…

Внезапно мной стала овладевать необычайная злость и обида за маму. В этот момент мне безумно сильно хотелось что-нибудь ударить, разбить, сломать. Так… о чем я сегодня говорил Мефине?.. Нужно просто достать свой день рождения и вернуть то легкое и радужное настроение? Да, так и сделать! …так и сделать…

Но как я ни старался в эту минуту отыскать в своем «кармане» еще совсем недавнюю жизнерадостность, ее там больше не было. Видно, по пути сюда где-то выпала и потерялась. Да… на сегодня волшебство закончилось.

Я выбрался из здания, сел в трамвай и в глубокой задумчивости покатил домой.

Глава VI

«Лети домой за стаей Солнц»

…Эта скамейка у обрыва стала нашим священным местом. Мы приходили сюда почти каждый вечер и наслаждались прохладой и тишиной. Мы отстранялись от всего и от всех и просто пребывали в своем мире, где всегда спокойно и где так часто видны звезды. А когда их не было из-за облачности, мы не сильно расстраивались, ведь всегда было завтра. Спасительное завтра, которое много раз выручало и приходило на помощь. Но сколько еще продлится это наше с ней «завтра», я не знал.

Иногда она рисовала корабли. Сидела на этой самой скамейке и, глядя вдаль, представляла, что пространство за обрывом — это голубой океан, по которому плывут суда. И она не расстраивалась оттого, что почти не умела рисовать. Она наслаждалась самим процессом, а после — дарила мне свои творения. У меня их накопилось уже порядка десяти штук. Я принимал их с большим удовольствием, разглядывая все детали. «Что ты там пытаешься высмотреть? — заливалась смехом она в такие моменты. — Я совсем не умею рисовать, так что перестань делать вид, что тебе нравятся мои каракули!»

— Конечно, нравятся, — отвечал я совершенно искренне. — Они ведь настоящие. Твои. И совсем не важно, что ты не художник. Важно, как ты видишь эти корабли.

И с тех пор я всегда представлял себе за обрывом океан. Представлял, как он тянулся до самого горизонта, поражая своей величиной. Как воображаемые кораблики, которые создавала Мефина, отправлялись в далекое плавание, где из океана прямиком попадали в небо, исчезая в звездной темноте. Наверное, находили там свой приют.

Да, в эти удивительные минуты мы сотворяли себе свой смысл, свою утопию. И никто не мог нам помешать, ведь реальный мир оставался за нашими спинами.

Я пообещал себе, что никогда не забуду этих дней. Этих волнительных встреч в девять вечера, бесед до половины одиннадцатого, дорогу к ее дому… Разве это можно забыть?

И я отчаянно хотел, чтобы и Мефина никогда не забывала про наше священное место.

Про наш общий горизонт.

* * *

Мефина помогала мне «подтянуть» математику, состоящую из сплошных «X» и «Y», и на финишной прямой школьного марш-броска, что длился одиннадцать лет, сделать последний и самый важный рывок. И все это для того, чтобы в итоге я оказался на «пьедестале» астрономического отделения Петербургского университета. Бесспорно, когда кто-то помогает извне, это является дополнительной мотивацией: есть чьи ожидания оправдывать.

Поэтому я старался изо всех сил, штудируя учебники по алгебре и геометрии. Вскоре сдал пробный экзамен по математике и приятно удивился, когда объявили результаты. Я справился с заданиями ничуть не хуже одноклассников и даже лучше многих, набрав довольно приличный балл.

На меня даже стали косо посматривать, мол, как ты умудрился списать? Я принялся всем объяснять, что не списывал, но мне, конечно же, не поверили. Мефина не без радости приняла эту новость. «Значит, двигаемся в правильном направлении. Но еще есть над чем работать, поэтому особо не расслабляйся!»

На дворе стоял апрель. Тот самый месяц, когда весна начинает ощущаться по-настоящему: воздух теплый, прогретый солнцем; снега почти не осталось. Зима все-таки сдалась и отступила под натиском прорастающей травы, расцветающих деревьев и пения птиц.

В один из таких прекрасных дней Мефина пригласила меня к себе домой, чтобы позаниматься математикой. Постоянные посиделки в пиццерии утомляли шумом и, видимо, она решила сменить декорации наших занятий. Я, конечно, удивился этому внезапному предложению, но согласился сразу.

Когда я пришел к ней в шесть вечера, она не открывала. Поглядывая на дверь квартиры, я задумался: а не спутал ли я время договоренной встречи? Да нет… все верно.

Собирался постучать еще раз, но дверь все же отворилась.

Мефина, с чуть покрасневшим лицом, улыбнулась и жестом пригласила войти. «Убиралась», — сообщила она, стоя босиком. Одета она была в джинсовые шортики и фланелевую рубашку в красно-черную клетку с завернутыми рукавами.

Я вошел в просторную прихожую. Квартира была как наша — тоже трехкомнатная, только планировка несколько отличалась. Везде чисто, убрано. Я не спеша принялся оглядывать зал.

— Что-то не так? — подошла ко мне Мефина, когда я целую минуту стоял, не отводя взгляда от фотографии на тумбочке.

— Это твоя мама?..

— А кто же еще, — ухмыльнулась Мефина.

— Она, видимо, бизнесом занимается каким-нибудь?.. — прокашлял я, чувствуя, как кровь подступает к лицу. — На этой фотографии она в пиджаке…

— С тобой все в порядке? — Мефина обеспокоенно положила руку мне на плечо и попыталась посмотреть в глаза.

Я кивнул, сделав вид, будто просто кашляю.

— Она занимается сетевым маркетингом, но назвать это бизнесом у меня язык не поворачивается, — ответила Мефина. — Хотя она там и добилась каких-то успехов. А этот белый офисный костюм… она купила его на обычной распродаже. Только и всего, — иронично качнула головой Мефина, отвернувшись от фото. — А папа мой месяц на севере, месяц здесь. Скоро вот должен приехать. Жду не дождусь.

— Понятно… — я отвернулся от фотографии, желая забыть увиденное. Но оно, как я ни старался, не забывалось.

Мы вошли в комнату Мефины. Небольшая. Кровать, письменный столик и изящное черное лакированное фортепиано у окна. Возле стола уже стояли два стульчика со спинками, как бы дожидаясь только нас. Готовы были и принадлежности (ручки, учебники, листы бумаги) для полноценного погружения в алгебраические и геометрические глубины.

Мефина стала упорно объяснять мне логарифмы, но я не мог сконцентрироваться. В людных кафе еще куда ни шло, а здесь, в совершенной тишине и в присутствии лишь Мефины, я терялся в многочисленных мыслях. Вроде только объяснит мне какое-то уравнение, а через минуту я его уже забываю, и приходилось возвращаться к нему вновь и вновь.

— Ты что-то сегодня не собран, Максимка. Все хорошо? — мягко спросила она, улыбнувшись.

— Да, конечно, — ответил я, всеми силами стараясь пробудить в себе внимательность. «Соберись! Ты здесь для того, чтобы понять эту тему!»

Спустя час Мефина предложила немного передохнуть и отвлечься. Я поддержал эту идею и откинулся на спинку стула, разминая рукой затекшую шею. В следующее мгновение мой взгляд упал на фортепиано.

— Я бы хотел послушать, как ты играешь. Можно?

Она задумалась. Но через короткое время уверенно кивнула.

— Что сыграть? — спросила она.

— Что-нибудь такое, что нравится тебе самой, — предложил я и, приготовившись слушать, развернулся в сторону окна. В глаза сразу забил вечерний солнечный свет.

— Хорошо, сыграю тебе мелодию, которую сочинила сама.

Мефина села на стул, сняла очки, убрала прядь волос за ушко и аккуратно положила пальцы на клавиши. Я прикрыл веки в предвкушении. Зазвучала мелодия.

…Я нахожусь в пустом и безжизненном зимнем поле, где свирепствует метель. Здесь очень одиноко и холодно. Воздух пропитан тоской, которая пронизывает до самых костей. Кажется, что все уже абсолютно бессмысленно… Но вот сверху вдруг что-то начинает ярко сиять. Поднимаю взгляд — и тут поток ледяной воды обрушивается на всю эту «картину», превращая ее в голубой океан. И впереди, прямо на поверхности этого океана, кто-то появляется. Кто-то невысокого роста. Скорее всего, ребенок. Он идет ко мне прямо по воде, протягивая руку…

Я приподнял веки. Я снова в комнате Мефины. Но созвучие нот продолжало куда-то меня уносить. Будто где-то там разгадка Всего, будто вот-вот что-то случится… что-то очень важное…

Я снова сомкнул веки.

…Снег. Но не обычный. Этот идет против законов физики — по прямой линии снизу вверх, от земли к самому небу, а ведь ветра совсем нет — жуткая метель куда-то исчезла. И вот бесчисленные, крупные снежинки стремятся к прохладной и далекой высоте. Но есть во всем этом что-то еще… Вместе со снежинками вверх поднимаются какие-то фигуры. Кажется, человеческие. И правда — медленно, сияя ярким золотистым свечением, сотни фигур разрезали атмосферу и двигались ввысь. Что-то сверху притягивало их. И вокруг становилось все светлее и ярче.

Я снова отважился приоткрыть глаза. Солнце, просачиваясь нежными вечерними лучами сквозь тонкую клетку занавески, заиграло на волосах Мефины. Ее грудь плавно приподнималась и точно так же плавно опускалась, на лице — сосредоточенность.

«Боже, как же она прекрасна, — подумал я. — И она здесь, рядом. Ее красота небесна, немыслима, невообразима, но сама она реальна. Вот она, можно дотронуться своей робкой рукой… Я никогда не испытывал подобного. Неужели… любовь?.. Неужели я стал чувствовать то, чего не мог чувствовать до этого? Мелодия… она поднимает во мне что-то зовущее в неизведанное и прекрасное. Слушать бы ее без конца, без остановки… Пожалуйста, Мефина, не переставай играть! Пусть эти звуки, рождаемые твоими прекрасными пальцами, не прекращают течь в мою душевную гавань. Ведь я чувствую прикосновение с чем-то великим. Сам Космос сейчас стекает по стенкам моей души…»

…Мгновение, и я становлюсь ярче. Из меня пробиваются тонкие золотые лучи. Они соединяются с теми световыми потоками, что поднимаются в небо. И я снова вижу его. Идущего по глади океана человека. Однозначно, это ребенок. Он шагает ко мне, протянув свою руку. Огромное скопление взлетающих снежинок ухудшает видимость, но я все равно хорошо его вижу. Он становится все ближе, и вот я уже почти могу разглядеть его лицо… Кто же ты? …кто?.. еще чуть-чуть… совсем немного… ну же!

И музыка закончилась.

Я открыл глаза.

Что это было? Сон? Галлюцинация?

Я и не мог предположить, что Мефина играет так волшебно. Каждый звук ее мелодии был свят и являлся проводником в заоблачный храм непередаваемых эмоций, трепетно щеголявших по всему моему телу: начиная от мурашек по коже и заканчивая картиной Вечности на экране прикрытых век. Эти несколько минут, пока звучала мелодия, стали для меня настоящим потрясением.

— Браво… — прошептал я в изумлении.

— Тебе понравилось? — робко спросила Мефина, смущенно взглянув на меня. Без очков ее глаза были еще прекраснее. Совершенная неизведанная синева.

— «Понравилось»?! Я даже не знаю, как выразить то, что я сейчас испытал. Эта мелодия… она такая… такая особенная. Такая грустная…

— И благодаря тебе, у нее появилось название, — улыбнулась Мефина. — «Лети домой за стаей Солнц»… помнишь, ты мне рассказывал об этой фразе? Я долго не могла придумать название для этой композиции, а оно, по-моему, очень подходит. Ты ведь не будешь против, если я так назову свое маленькое творение?

Я не удержался.

Это произошло так внезапно, что не то что Мефина, даже я ничего не успел сообразить.

— Прости… — выдохнул я.

Мефина ошеломленно взглянула на меня. Щеки ее вмиг запылали. Спустя напряженное мгновение она вдруг крепко обхватила меня руками, и наши губы вновь соединились. Я вздрогнул — моя ладонь очутилась на ее мягкой груди. По коже тут же снова понеслись мурашки, кровь разлилась горячей волной по всему телу. А сладкие губы все не отпускали меня. Я обнял хрупкую Мефину еще крепче, прижав ее как можно теснее. Она издала громкий вздох, и ее пронзительный взгляд мгновенно устремился к моим глазам. Этот взгляд все объяснил.

Я с трудом отодвинулся и сел обратно за стол.

— Наверное, математики на сегодня хватит… — тяжело дыша, тихо произнес я.

— Ага… — еле слышно ответила Мефина, поправляя волосы и пряча взгляд.

Глава VII

Звездный дождь

…В десять утра актовый зал был полон. Сидячих мест оказалось мало, поэтому многие стояли. Невыносимая духота, всюду щелкающие фотоаппараты, мельтешащий видеооператор… Вот так начинался последний звонок.

Первым к микрофону вышел директор, и некоторое время он излагал свою поздравительную речь. Мне запомнилась его фраза: «Теперь вы выросли. Творите себя и свою жизнь, как пожелаете сами!» После него выходили учителя; некоторые родители тоже изъявили желание высказаться.

Как ни странно, мои родители пришли тоже. Но вместе я их не застал. Мама стояла впереди толпы, с кем-то разговаривая. Отец, как всегда бородатый и в очках, неприметно околачивался где-то позади. Изредка я посматривал на него, но как только наши взгляды сталкивались, я тут же опускал глаза.

«И как долго все это будет продолжаться?..» — думал я.

После всех важных речей начались номера, подготовленные младшими классами: стихи, песни, заводные танцы. Я стоял у сцены, и мной овладевало сильное волнение, поскольку близилась очередь выступления одиннадцатых классов, которые заблаговременно готовились к концертным программам. Я тоже решил принять участие в этих постановках.

Вскоре большая часть моего класса вышла в центр сцены и завела хором песню. Я стоял в последнем ряду, и это меня, несомненно, радовало. Совсем не любил находиться в фокусе внимания, лучше уж где-нибудь с краешка.

После всех выступлений настало время для ожидаемого многими вальса. Только некоторые одиннадцатиклассники танцевали его, а именно те, кто ходил на протяжении нескольких месяцев на вечерние курсы и готовился к этому дню. Видя, что я начал подтягиваться в учебе, меня незамедлительно выбрали и для вальса. К счастью, мне попалась достойная партнерша, и у нас неплохо получалось. Преподаватель нас даже хвалила и ставила другим в качестве примера.

Вот и сейчас наша пара станцевала ничуть не хуже, чем на репетициях. За другими не наблюдал, не хватало времени. Был сосредоточен только на своих движениях и партнерше. Удивительно, но мне понравилось. Понравилось танцевать перед огромной толпой. Чувствовалась какая-то важность, некое величие момента: все стоят и неотрывно смотрят, как ты кружишься под музыку, точно осенний лист по прохладному ветру. Моя партнерша мне улыбалась и подмигивала. Не в первый раз, кстати. А танец, и правда, завораживал…

Нам громко и долго хлопали. Мой отец вышел чуть вперед: на лице улыбка. Мама стояла неподалеку от него, тоже улыбалась, глаза ее при этом были влажными от радости.

После торжественной части было решено прокатить выпускников по культурным местам города. Но пока автобусы еще не приехали, вся эта толпа из душного актового зала повалила на улицу. Конец мая подарил ту еще погоду, и потому на школьном дворе было не менее жарко и душно, чем в помещении. Все тут же принялись фотографироваться и галдеть.

Когда прибыли автобусы, все родители отправились по домам, а выпускники распределились по салонам. Там мы принялись за шампанское, которое заранее припасли мои одноклассники. Под хохот и радостные крики оно текло по нашим подбородкам, так как стаканчиков прихватить никто не додумался. Да… Было в последнем звонке что-то особенное. Некое осознание того, что ты в последний раз испытываешь нечто такое, чего в дальнейшей жизни уже вряд ли сможешь испытать.

И вот мы всей толпой гуляли по паркам, площадям и другим местам под открытым небом. Встречали таких же школьников, как и мы, кричали друг другу: «С последним звонком!» и фотографировались. Очень много фотографировались. Только и успевай подскочить в нужный момент к шумной компашке и состряпать какую-нибудь смешную рожицу. Алкоголь выстрелил точно в голову. Время и пространство завертелись в вихрящей пляске. Весь мир сквозь замутненное стеклышко легкого опьянения начал казаться таким волнующим.

Я ведь никогда толком не находился в центре внимания своих одноклассников, но именно в этот день чувствовал, что они заинтересованы в общении со мной. Девчонки кружились все время рядом, парни советовались со мной по поводу укромного места, где бы еще выпить шампанского, моя партнерша странно на меня глядела своими блестящими глазами…

«Вот так учишься-учишься, — думал я, — мысленно ненавидишь школу, а как приходит конец этой учебе, находит грусть. Удивительно просто». Конечно, впереди еще ждал выпускной, но в последнем звонке была какая-то своя отдушина. Этот звон в коридоре на всю школу, который ты внимательно слушаешь, как никогда, от первой и до последней секунды… Звон, как бы говорящий: «Ну вот, дружок, ты получил знания, теперь иди и смело воплощай в жизнь все свои мечты!»

Не знаю, то ли шампанское так подействовало, то ли действительно вся эта атмосфера навеяла грусть, но я чуть слезу не пустил. Бывало у меня такое, когда происходило что-то действительно важное. Что-то конкретно меняющее жизнь. В такие моменты ощущаешь, что грядут изменения и что это последние часы, которые ты потом будешь вспоминать с улыбкой на лице. Точнее, будет вспоминать уже другой Максим, который к тому времени немного подрастет, поступит (я надеюсь!) в университет. Вот он-то и вспомнит однажды этот день. Этот последний звонок уходящей школьной эпохи.

О том, что произошло у Мефины дома, мы с ней будто забыли. Так же, как и раньше, занимались математикой, и я начал действительно в ней многое понимать. Во мне пробился крохотный росточек надежды, что все получится. Что я смогу поступить в свой заветный университет.

Я помнил наш недавний разговор.

— Я сбегу с последнего звонка, — объявила она неделю назад, когда мы вечером сидели на нашей скамейке.

— И что будешь делать? — удивился я.

— Приду сюда и буду размышлять о том, что это был последний день в школе и что впереди теперь целая неизведанная жизнь.

— Тогда я тоже сбегу с последнего звонка, — сказал я.

— Сомневаюсь, — усмехнулась она. — Последний звонок подразумевает бурную вечеринку тем же вечером, но уже без родителей.

— Да что может быть интересного в последнем звонке? — посмеялся я тогда, но потом понял, как же сильно ошибался.

На вечер действительно были запланированы неформальные посиделки в кафе, где должен был остаться только наш класс, без учителей и родителей. Мне, конечно же, после всех этих дневных похождений с одноклассниками сильно хотелось пойти туда, продолжить веселье, но при этом я понимал, что должен непременно встретиться и с Мефиной. В последние дни получалось так, что виделись мы крайне редко. Постоянные репетиции вальса и хорового пения часто отнимали у меня время и силы на прогулки до парка перед сном. Хотя я и знал, что Мефина каждый вечер приходит туда.

И для нее, и для меня стало очевидным, что после нашего поцелуя между нами что-то изменилось. Хоть мы и не говорили об этом. Но я это чувствовал. И она тоже. После поцелуя между нами повис огромный знак вопроса.

Я пробыл в кафе до девяти вечера. Там громко звучала музыка, наполнялись и пенились бокалы, а наши разгоряченные красные лица все больше и больше растягивались от хмельных улыбок. Когда я сказал, что ухожу, никто не воспринял это всерьез. Совершенно не хотели отпускать. Даже театрально возвели «стену», закрыв мне проход к двери. Но я решил.

Наконец попрощавшись со всеми, сразу же побежал к парку. Выглядел я парадно: в белой рубашке с галстуком и черных брюках; пиджак трепыхался в руке. По дороге меня несколько раз, поздравляя, окликнули прохожие, видя на мне красную ленту выпускника. На ходу бросая слова благодарности, я бежал дальше. Я был уверен, что Мефина уже на нашем месте.

Мне пришла мысль о том, что было бы здорово чем-нибудь ее удивить. Не просто появиться, как всегда, а сделать это необычно. И я купил много воздушных шариков. Очень много.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: