Сделай Сам Свою Работу на 5

ЗАГАДКА ВЕЛИКОЙ РЕЧИ ДОСТОЕВСКОГО





Пока в Петербурге был объявлен траур и члены романовской семьи с замиранием сердца ожидали дальнейших шагов государя, в Москве в эти дни тоже весьма беспокоились.

В древней столице должны были состояться торжества по случаю долгожданного открытия памятника Пушкину. И устроители с тревогой ожидали: не отменят ли торжества по случаю траура? Впрочем, траур оказался не строгим (на это, как выяснится позже, были свои причины), и государь разрешил московские торжества.

Политическая весна, начавшаяся после назначения Лорис-Меликова, вновь оживила общество. И эти пушкинские торжества были не­ким знаком этого пробуждения. Помимо литераторов, профессоров и представителей печати в Москву съехались посланцы едва ли не всех существующих в стране общественных организаций вплоть до хоро­вого общества. Приехало множество разных депутаций с хоругвями и венками, толпы поклонников знаменитых литераторов, участвовавших в торжествах, заполняли залы.

Три дня продолжались празднества. И на третий, заключительный, день с речью о Пушкине выступил Федор Михайлович Достоевский.

Если вы сегодня прочтете его речь, ничего подобного тому, что случи­лось в зале, вы не почувствуете. А случилось вот что:



«Когда Федор Михайлович окончил свою речь, то наступила мину­та молчания, а затем, как бурный поток, прорвался неслыханный и невиданный... восторг. Рукоплескания, крики, стук стульями – все сливалось воедино... Многие плакали, обращались к незнакомым соседям с возгласами и приветствиями; многие бросились к эстраде, и у ее подножия какой-то молодой человек лишился чувств от охватившего его волнения. Почти все были в таком состоянии, что, казалось, пошли бы за оратором по первому его призыву куда угодно. Так, ве­роятно, в далекое время умел подействовать на собравшуюся толпу Савонарола».

Воспоминания всех очевидцев одинаковы:

«Когда он закончил, началось что-то невероятное... не было человека, который не хлопал бы, не стучал, не кричал «браво» в исступлении... Женщины махали платками в каком-то истерическом состоянии... люди прыгали, вскакивали на стулья, чтобы оттуда кричать, махать платка­ми... в воздух летели шапокляки и цилиндры... Обнимались, братание какое-то всеобщее. Какой-то юноша в экстазе ринулся к Достоевско­му на эстраду и упал в нервный обморок... Потом на эстраду выбежа­ли несколько очаровательных курсисток с огромным лавровым вен­ком.. Бог знает, где они его добыли...»



После Достоевского должен был говорить вождь московских сла­вянофилов Иван Сергеевич Аксаков. Но он заявил, что «не в состоянии говорить после Федора Михайловича...»

В чем же была причина легендарного триумфа?

Первое – это сам оратор: Федор Михайлович – «гипнотический человек».

Он вышел – сутуловатый, небольшого роста, с усталыми глазами, с какими-то нерешительными жестами и тихим голосом. Некрасивое, болезненно-бледное лицо (кожа, будто восковая) с русой редкой бо­родкой. Светло-каштановые, слегка рыжеватые волосы, мягкие, тон­кие, напомажены, тщательно прилизаны.

Начал он сухо, никаких движений, ни одного жеста, только тонкие, бескровные губы нервно подергивались, когда он говорил. И постепенно совершенно преобразился... Маленькие светло-карие глаза странно расширились, они светились. И повелительно задви­галась рука. И зал, завороженный гипнотической силой его веры, уже не мог оторваться от этих глаз, от этой указующей руки про­рока...

Но исчез в Лету не только великий миг чтения. Исчезла и другая со­ставляющая фантастического успеха – жгучая злободневность речи. Это была столь необходимая тогда расколотому враждой обществу, столь редко популярная в России объединительная речь. И, говоря о Пушкине, Достоевский, конечно же, говорил о сегодняшнем дне. Он обращался к обезумевшей России, колебавшейся над бездной. Он за­говорил о трагедии Алеко – герое пушкинской поэмы «Цыгане», гор­дом убийце, мечтавшем о свободе, которому (как писал Достоевский в «Дневнике писателя») «необходимо... всемирное счастье... дешевле он не примирится». И зал, конечно же, понимал, что обращается он к другим убийцам, так же верящим, что они убивают ради свободы и так же мечтавшим о всемирном счастье.



И это их он молил: «Смирись, гордый человек, и только тогда ты станешь свободен!» «Потрудись, праздный человек!» – обращался он к этим несчастным, забывшим, что такое полезный труд, посвятившим свои таланты, свою молодость мести и убийствам.

«Эти молодые бездельники, которые каждый день кушают созданный чьим-то трудом хлеб, имеют ли они право на какую-нибудь гор­дость? Ведь если взять любого из этих бесноватых и спросить, какие же, наконец, у него заслуги пред обществом, какие ощутимые труды по­зволяют ему так жить, ведь не окажется совершенно никаких. Они в подавляющем большинстве паразиты или полупаразиты», – зло писал современник о молодых террористах.

Но в том-то и дело, что в речи Достоевского не было злобы. Ника­кой укоризны не было. Одна любовь к заблудшим, одна исступленная мольба к ним – покаяться, соединиться и любить друг друга.

С этой любовью он обратился и к двум нашим постоянно враждую­щим лагерям – к западникам и славянофилам, называвшим «святыми» свои войны. Он говорил, что воевать им друг с другом не из-за чего, ибо никакого противоречия в их взглядах нет. «Нам надо быть русскими и гордиться этим», – как призывают славянофилы. "Но чтобы стать на­стоящим русским, надо стать братом всех людей"... Ибо назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское, всемирное – как мечтают западники...» «О, народы Европы, они и не знают, как они нам дороги!»

Объединение всех в Любви, Прощении и Смирении перед Богом – вот о чем молил Россию писатель... И это потрясло аудиторию, уже привыкшую к бесконечным спорам, диспутам и главное – к злобе.

«Пушкинская речь» была коронацией Достоевского. Именно после этой речи он стал в глазах русского общества писателем-пророком.

И не случайно в конце года Победоносцев пытается соединить Дос­тоевского с партией Аничкова дворца. Он устраивает встречу писателя с наследником и цесаревной.

В конце 1880 года (16 декабря) Достоевский приехал в Аничков дворец. Визит был долог. Но во время визита Достоевский последовательно на­рушал все правила этикета. Он вставал, когда хотел, говорил первым и по окончании визита ушел, преспокойно повернувшись к цесаревичу спиной, а не пятясь лицом, как требовал тот же этикет. «Наверное, это был единственный случай в жизни будущего Александра III, когда с ним обращались как с простым смертным», – записала дочь Достоевского.

Вряд ли подобная «внутренняя свобода» порадовала наследника. И вряд ли Достоевский этого не понимал. Но писатель помнил слова любимого поэта: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Нельзя вольному коню жить в любом политическом за­гоне. Невозможно это для свободной мысли...

 

«НЕТ ВОЛИ, КРОМЕ ЦАРСКОЙ»

Между тем в Петербурге развязка наступила быстрее, чем ожидали.

Царь подождал, пока прошли «сороковины» и вызвал к себе Адлерберга. Министр двора услышал то, что он так боялся услышать. Госу­дарь объявил, что решил обвенчаться с княгиней Юрьевской. Игры между царем и министром («секрет Полишинеля») были закончены.

Адлерберг пытался уговаривать императора. Ведь официальный го­довой траур только начинался, это был вызов романовской семье, ре­лигии, обычаям. В ответ получил:

– Я государь – единственный судья своим поступкам.

После чего произошло самое неприятное для Адлерберга: Александр велел ему все организовать и пригласил его участвовать в церемонии.

Он спешил жениться. Ведь теперь приходилось ценить каждый день, про­житый без покушения. А если убьют или сам умрет? Катя и дети остава­лись без средств к существованию.

Но объявлять о венчании он запретил, пока не кончится траур. Так что романтика продолжается – свадьба была тайной. 6 июля 1880 года в три часа дня в Царском Селе состоялась эта тайная свадьба.

В одной из комнат дворца поставлен походный алтарь. Он сам привел невесту. Обряд бракосочетания совершает протоиерей церкви Зимнего дворца Ксенофонт Яковлевич Никольский.

На венчании присутствуют лишь несколько человек – ближайшее окружение царя: министр двора граф Александр Владимирович Адлерберг и два генерал-адъютанта Э. Баранов и А. Рылеев. Они – шаферы, держат венцы.

Присутствующим явно неловко. Но царь чувствует себя отлично – весел, шутит и явно счастлив. Он – в голубом гусарском мундире, не­веста – в великолепном подвенечном платье.

По окончании все свидетели подписали «Акт»:

«Тысяча восемьсот восьмидесятого года шестого июля в три часа попо­лудни, в походной церкви Царскосельского дворца Его величество Им­ператор Всероссийский Александр Николаевич соизволил вторично вступить в законный брак с фрейлиной, княжной Екатериной Михай­ловной Долгорукой.

Мы, нижеподписавшиеся, бывшие свидетелями бракосочетания, составили настоящий акт и подтверждаем его нашими подписями, 6- го июля 1880 года».

Далее подписи: Генерал-адъютант граф Александр Владимирович Адлерберг. Генерал-адъютант Эдуард Трофимович Баранов. Генерал-адъютант Александр Михайлович Рылеев.

Когда все было закончено, царь предложил жене покататься в ко­ляске. Погода была прекрасная. Ему было очень хорошо: он впервые спокоен за будущее.

Как уже не раз цитировалось: «В России все секрет, но ничего не тайна!»

Так что на следующее утро двор знал все. Фрейлины покойной им­ператрицы были потрясены и негодовали. Свидетелям венчания при­шлось оправдываться государевой волею. Весть из Царского Села тотчас перелетела в Петербург. И уже генеральша Богданович записывает в дневнике о своем «глубоком негодовании»... Это «глубокое негодова­ние» становится модным. «Старик, тотчас забывший несчастную жену и женившийся на молодой развратнице» – таков был отзвук в обще­стве.

Наш двуликий Янус опять не понял. Деспот Петр Великий мог же­ниться на кухарке и сделать ее императрицей – на то он и был деспот. Император, решивший править по-европейски, должен был (увы!) все время думать об обществе. Но он, воспитанный отцом, так и не смог к этому привыкнуть.

Вечером она спала во дворце в его постели, а он сидел за столом – улаживал формальности: подписывал необходимый Указ Правитель­ствующему сенату:

«Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Ми­хайловной Долгорукой, мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом Светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям: сыну нашему Георгию, доче­рям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впос­ледствии, мы жалуем их всеми правами, принадлежащими закон­ным детям сообразно ст. 14 основных законов империи и ст. 147 учреждения императорской фамилии.

Александр.

Царское Село. 6 июля 1880 г.»

Итак, их дети – Георгий, Ольга и младшая Екатерина (родилась в 1878 году) становились светлейшими князьями. Но, согласно Положению об императорской фамилии, «дети, происшедшие от брачного союза лица императорской фамилии с лицом, не имеющим соответственно­го достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующе­му или владетельному дому, права на престол не имеют». Это должно было успокоить двор и наследника. Но они знали, что государство – самодержавное и законы меня­ют сами государи. «Нет воли, кроме царской», – как любил повто­рять друг наследника генерал П. Черевин.

На следующий день Лорис-Меликова вызвали в Царское село. Алек­сандр сообщил ему о новом своем браке и о том, что все пока должно остаться тайной. К этому прибавил: «Я знаю, как ты мне предан. Впредь ты должен быть также предан моей жене и моим детям». После этих слов Александр перевел разговор на текущие дела.

Но с этой минуты при свиданиях с Лорисом, при обсуждении дел весьма часто присутствовала светлейшая княгиня Юрьевская. И граф понял: государь показывает – здесь присутствует будущая императрица. «Светлейшая» – только первая ступенька. И умный Лорис пе­ред обсуждением дел с государем все чаще начинает советоваться... с нею! Он знает, это очень нравится царю.

В это время наследник, лечившийся на курорте в Гапсале, возвращается в Петербург. И немедленно узнает «тайну»... Он потрясен. Однолюб, глубоко религиозный, он и прежде не мог понять греховную жизнь отца. И вот теперь, не дождавшись конца траура, отец торопливо же­нится!

Только через три дня император позвал сына в Царское Село. Он со­общил ему о своем браке. После чего пришлось объяснить сыну самое постыдное – причины брака. Самодержец Всероссийский опасался быть убитым кучкой злодеев, с которыми он не в силах справиться. И они заставили помазанника Божьего нарушать церковные прави­ла, они уже управляли его поступками!

Наследнику было сказано, что женитьба должна сохраняться в тайне до истечения года траура. И что княгиня Юрьевская и ее дети, конечно же, никаких прав на престол не имеют, и она никогда не выйдет из своей скромной роли.

И при первой же встрече с цесаревной жена императора свет­лейшая княгиня Юрьевская поцеловала ей руку. Как и положено по этикету морганатической супруге.

 

ПЕРВЫЙ РАСПУТИН

Все лето 1880 года прошло спокойно. Наступил август. По-прежнему полное спокойствие – никаких покушений.

Но теперь потрясения разыгрались в романовской семье и при дворе..

Великие княгини – жены его братьев, ставшие старухами, не ус­тавали негодовать по поводу брака – явно боялись дурного примера. Их фрейлины и фрейлины покойной императрицы придумывали са­мые стыдные сплетни «об одалиске». Они даже сумели разглядеть, что эта красавица... очень некрасива! Не говоря уже о том, что плохо воспитана.

Но дальше – больше. Министр двора Адлерберг рассказывает, что она смеет обсуждать с Лорис-Меликовым государственные дела. Имен­но в это время рождается слух, который останется в воспоминаниях фрейлин: император стал жалким стариком, которым управляют молодая жена и хитрющий армянский генерал.

И слух этот усиливался по мере того, как камарилье становилось ясным, куда ведет страну император.

Так княгиня Юрьевская становится... предтечей Распутина! Как и Распутин, она расколола романовскую семью, и оппозиция также умело использовала ее образ, уничтожая престиж царя.

Но Александр семейный мятеж игнорировал. Ибо главное – сверши­лось. Он удержал страну у края бездны. Ставка на возвращение к ре­формам себя оправдала. Почти полгода не было покушений. И Лорис- Меликов доложил ему радостный итог: настала пора упразднить Вер­ховную распорядительную комиссию.

6 августа было обнародовано это важнейшее достижение: Россия возвращается к нормальной жизни, граф Лорис-Меликов складывает с себя диктаторские полномочия. Одновременно уничтожался глав­ный символ подавления общественной жизни – Третье отделение Соб­ственной Его Величества Канцелярии...

Вместо него создавалось могущественнейшее Министерство внутрен­них дел, и внутри него – Департамент полиции. В Департамент поли­ции передавались функции и кадры Третьего отделения. Министром внутренних дел, конечно же, становился граф Лорис-Меликов. Он ста­новился и шефом корпуса жандармов.

 

НАКАНУНЕ ГЛАВНОГО ДЕЯНИЯ

Наступила вторая половина августа. Царь готовился покинуть Петербург – его ждала традиционная бархатная осень в Крыму в Ливадийском дворце.

Перед тем как оставить Петербург, он осуществил важнейшее – отнял у оппозиции сына.

За день до отъезда в Ливадию император и Лорис-Меликов встре­тились с наследником. Царь знал, что при большом упрямстве сын... бесхарактерен.

И он умел его ломать.

Лорис держал речь. Граф доказывал цесаревичу, что расправы приво­дили только к усилению влияния революционеров, в то время как но­вая политика сумела сделать главное. Впервые за долгие годы общество поворачивается лицом к власти... Лисий Хвост умел формулировать пре­дельно просто, в отличие от мудреных, трудно понимаемых речей По­бедоносцева.

Сам император грозно и многозначительно молчал. И уже вечером Лорис написал главной приятельнице Долгорукой госпоже Шебеко: «Насколько я могу судить по внешним признакам, сообщение, сде­ланное мною сегодня наследнику, не произвело на него плохого впе­чатления. И слава Богу!»

Лорис был слишком скромен. Наследник вновь становился покор­ным наследником, какими были его отец, дед и прадед. Исполнителем воли отца.

Теперь Александр мог оставить Петербург на цесаревича. Лориса император берет с собой. Там, в Ливадии, он будет готовить с ним то главное, опаснейшее преобразование, ради чего все и было задумано. В благословенном Крыму, далеко от опасной столицы, он хочет хорошенько все продумать... Фраза графа Гейдена: «Чтобы со­хранить Самодержавие, надо его ограничить» должна стать реально­стью.

Утром 17 августа император вернулся из Царского Села в Петер­бург, чтобы вечером уехать в Ливадию. В Петербурге у Царскосельс­кого вокзала его ждал экипаж. Окруженный казачьим эскортом, царь отправился в Зимний дворец.

Как всегда, по пути в Зимний дворец императорский кортеж дол­жен был проехать через Каменный мост.

А если говорить точнее – именно в этот день Александр должен был погибнуть на Каменном мосту.

 

СЮРПРИЗ ПОД МОСТОМ

В эти дни под Каменным мостом по реке часто катались на лодке зна­комые нам молодые люди. Это были они – Александр Михайлов (пос­ле ареста Квятковского ставший единоличным руководителем «Народ­ной воли»), высокий красавец-бородач – глава боевиков Желябов и приятный интеллигент в пенсне – главный динамитчик Кибальчич.

Операцию задумал Александр Михайлов. Хитрец Лорис явно уво­дил общество под крыло власти. Террор терял популярность. Надо было спешить.

Кибальчич рассчитал на этот раз сам и точно – 7 пудов динамита, уло­женные под опоры моста, должны поднять экипаж царя на воздух вместе с самим мостом.

В непромокаемых гутаперчивых подушках весь динамит был удачно спущен на дно реки. Провода вывели на стоявший у берега дощатый плот, где прачки стирали белье в реке. На этом плоту народовольцы и должны были соединить провода нового динамитного «подарочка» царю.

17 августа рано утром к мосту приближалась царская коляска, плотно окруженная казачьим эскортом. Резво мчались лошади. Экипаж и ка­заки буквально пролетели по Каменному мосту, и... никакого взрыва не последовало!

Все объяснялось в этот раз совсем прозаично: проспал один из главных участников покушения – народоволец Тетерка. У него не было часов. Он прибежал к мосту, когда карета уже пронеслась.

Так что Господь еще раз спас государя, и покушение не состоялось. И если верить цыганке, по-прежнему два покушения отделяли госуда­ря от смерти.

 

СЮРПРИЗ В КРЫМУ

Поздним вечером того же 17 августа императорский поезд отправил­ся в Ливадию.

На вокзал привезли княгиню Юрьевскую с детьми. Теперь, после же­нитьбы, она всюду ездила вместе с ним – и в Царское Село, и в Петергоф. Она объявила ему, что после того случая на железной дороге, боль­ше не отпустит его одного. Если погибнуть, то вместе. Но прежде княги­ня ездила в другом вагоне, и сопровождавшие царя сановники привычно делали вид будто не знают, кто эта дама. И вот теперь случилась маленькая революция – княгиню с детьми проводят в царский вагон. И она занимает купе покойной императри­цы. Свита изумлена. Ведь решено было считать брак тайным в течение всего траурного года.

Но главная неожиданность ждала свиту в Ливадии. По приезде в Крым княгиня Юрьевская не отправилась, как обычно, на маленькую виллу в Бьюк-Сарай. Вместе с императором она приеха­ла в Ливадийский дворец. Во дворце император распорядился посе­лить княгиню в апартаментах покойной императрицы.

И вслед за Лорисом поняла и свита: тайный брак кончается. Грядет новая императрица.

В Ливадии они все время вместе. Они выезжают вместе в его коляс­ке. Или вместе скачут верхом, вместе играют с детьми в парке и вече­ром вместе сидят на верхней веранде. И, обнявшись, молча смотрят в море. Они вместе и когда приходит Лорис обсуждать грядущее великое по­трясение – начало Конституции!

30 августа главный проводник будущей реформы – ее лицо – ге­нерал от кавалерии, генерал-адъютант, министр внутренних дел граф Лорис-Меликов получает высший орден империи – Андрея Перво­званного.

Так император укрепляет верного сподвижника. Перед тем как на него обрушится все негодование двора и могущественных ретрогра­дов.

 

ВЕЛИКИЙ ПРОЕКТ

Работа идет каждый день. В Ливадию вызываются министры. Это был план участия выборных представителей от земств и городов в законодательной деятельности Государственного совета. То, что когда- то он поручал разрабатывать министру Валуеву, то, о чем говорил пе­ред взрывом Зимнего дворца с великим князем Константином Нико­лаевичем и не решился сделать тогда...

И вот – решился теперь.

Эта скромная для Европы реформа была подлинной революцией для России.

Впервые выборные представители могли участвовать в принятии за­конов. Святая святых – самодержавие нарушалось, точнее разрушалось этими выборами. Преобразованный Государственный совет, конечно, не мог считаться парламентом, но мог стать его зародышем и предше­ственником. В русской истории реформу назовут «Конституцией Лориса-Меликова».

Это не была еще конституция. Но, как вскоре скажет император наследнику: «Мы идем к Конституции».

Так готовился следующий после отмены крепостного права удар по азиатскому прошлому.

Но решившись на этот проект, государь начинает любимую игру – он сомневается. Привычно плачет. Мучается и сам мучает. Но Лорис ус­пел его изучить. Все как всегда: государь хочет, чтобы все вокруг настаивали... а он продолжал бы сомневаться. И они вовсю усердствуют: вме­сте с Лорисом настаивает Катя.

В это время наследник вместе с семьей приезжает к государю в Ливадию. И во дворце он увидел новый порядок: в комнатах матери обитала она. И это теперь, когда не кончился траур по матери!

Наследник был оскорблен, а умная цесаревна поняла, что затевает­ся нечто очень серьезное. И это – первые шаги ненавистной княгини к престолу.

И наследник взбунтовался. Он объявил отцу: ситуация стала для них невыносимой, и они решили уехать – отправятся в Данию к родите­лям цесаревны. На это последовал истинный ответ самодержца: «Тог­да ты тотчас перестанешь быть наследником престола».

Бунт сына был подавлен. Более того, цесаревичу пришлось, сжав зубы, выказывать расположение княгине!

Но отец щадил его чувства.

Каждое воскресенье император приглашал вызванных в Ливадию ми­нистров на обед. Теперь в одно воскресенье за обеденным столом ря­дом с царем сидели сын и цесаревна. Но уже в следующее воскресенье наследника с цесаревной отправляли на долгую прогулку – в гости к великим князьям (их дворцы были здесь же – в благословенном Кры­му). И тогда за столом рядом с царем сидела княгиня Юрьевская. Го­сударь познакомил ее с министрами. Она все больше становилась госу­дарыней.

Наследник с семьей вернулись в Петербург.

 

ЗАВЕЩАНИЕ

Все шло великолепно. Но предчувствия беспокоят царя. Несмотря на все успехи Лориса, в этом затишье было что-то грозное. И чем ближе возвращение в опасную столицу, тем отчетливее его мысли о смерти.

11 сентября из Ливадии последовало распоряжение императора о переводе в Государственный банк 3 302 900 рублей на имя Екатерины Михайловны Долгорукой. Он написал: «Ей одной я даю право распо­ряжаться этим капиталом при моей жизни и после моей смерти».

И в начале ноября он пишет из Ливадии вслед уехавшему сыну:

«Дорогой Саша! В случае моей смерти поручаю тебе мою жену и детей. Твое дружественное расположение к ним, проявившееся с пер­вого же дня знакомства и бывшее для нас подлинной радостью, застав­ляет меня верить, что ты не покинешь их и будешь им покровителем и добрым советчиком... При жизни моей жены наши дети должны ос­таваться лишь под ее опекой. Но если Всемогущий Бог призовет ее к себе до совершеннолетия детей, то я желаю, чтоб их опекуном был назначен генерал Рылеев или другое лицо, по его выбору и с твоего согласия. Моя жена ничего не унаследовала от своей семьи. Таким об­разом, все имущество, принадлежащее ей теперь, движимое и недви­жимое, приобретено ею лично, и ее родные не имеют на это имуще­ство никаких прав. Из осторожности она завещала мне все свое состо­яние, и между нами было условленно, что если на мою долю выпадет несчастье ее пережить, все ее состояние будет поровну разделено меж­ду нашими детьми и передано им мною после их совершеннолетия или при выходе замуж наших дочерей. Пока наш брак не будет объяв­лен, капитал, внесенный мною в Государственный банк, принадлежит моей жене в силу документа, выданного ей мною.

Это моя последняя воля, и я уверен, что ты тщательно ее выпол­нишь. Да благословит тебя Бог! Не забывай меня и молись за так нежно любящего тебя. Па».

Он знал: сын добр, и он позаботится о ней и детях.

19 ноября император решает вернуться в Петербург. Ведомство Лориса было на страже – в районе станции Лозовая поли­ция обнаружила адскую машину, уложенную под полотно железной дороги.

Так народовольцы напомнили о себе. И так Лорис продемонстри­ровал свою силу.

Последний раз царь уезжал из Ливадии.

Как всегда, Александр остановился в Москве. И она вместе с ним жила в Николаевском дворце, где он родился.

21 ноября около 12 часов дня императорский поезд прибыл из Моск­вы в Санкт-Петербург. Обычно по возвращении из Ливадии на Нико­лаевском вокзале его встречала большая романовская семья. Но, со­гласно церемониалу, в случае подобной официальной встречи, его жена (как морганатическая супруга) должна была следовать в процессии вслед за всеми великими княгинями. Он не допустил ее унижения. Тор­жественная встреча на Николаевском вокзале была отменена. Он при­казал остановить поезд на маленькой станции под Петербургом. И здесь, в поезде, состоялась его встреча с романовской семьей.

Приехав в столицу, император, княгиня и дети вышли из поезда,сели в экипаж, окруженный казаками, и отправились в Зимний дворец.

В Зимнем дворце княгиню Юрьевскую ждал его новый подарок. Вме­сто прежних жалких комнат для нее были приготовлены великолеп­ные апартаменты – истинное жилище императрицы.

 

НАПРЯЖЕНИЕ НАРАСТАЕТ

Работа над проектом шла стремительно. В самом начале 1881 года го­сударь получил «Всеподданнейший доклад». Проект, вошедший в ис­торию России под названием «Конституции Лорис-Меликова», был го­тов. Ознакомившись с «Всеподданнейшим докладом», государь ника­ких возражений не высказал. Это означало, что дело практически решено.

Для окончательной шлифовки текста он повелел собрать секретную комиссию – «Особое совещание».

«Милая моя Екатерина Федоровна, – с безнадежностью писал По­бедоносцев Тютчевой, – вот и год прошел, тяжелый, ужасный – опять оставил кучу обломков... Лорис... мастер заговаривать, очаровывать... Он удивительно быстро создал себе две опоры – и в Зимнем дворце, и в Аничковом. Для государя он стал необходимостью, ширмою безо­пасности. Наследнику облегчил подступы к государю и представил готовые ответы на всякое его недоумение, ариаднину нить изо вся­кого лабиринта. По кончине императрицы он укрепился еще более, потому что явился развязывателем еще более трудного узла в запутав­шейся семье и добыл еще, в силу обстоятельств, третью опору – в из­вестной женщине... Как тянет это роковое царствование – тянет ро­ковым падением в какую-то бездну. Прости, Боже, этому человеку – он не ведает, что творит, и теперь еще менее ведает. Теперь ничего и не отличишь в нем, кроме Сарданапала....Мне больно и стыдно, мне пре­тит смотреть на него, и я чувствую, что он меня не любит и не доверяет мне. Спешу кончить, чтобы отправить письмо с оказией... Да хранит вас Господь!»

Теперь доверять такие письма почте было опасно. Лорис умело на­ладил тотальную слежку. И полиция усердно перлюстрирует письма – даже шахматный матч по переписке между Москвой и Петербургом был сорван. Полиция перехватывала письма с ходами участников, ду­мая что это шифр.

Так что подобные письма лучше посылать с верным человеком. И такие люди были вокруг Победоносцева – много людей.

В это время государь продолжает знакомить с женою высших санов­ников.

Как и положено влюбленному, он уверен, что и все вокруг разделя­ют его восторг.

И он зовет... Победоносцева. И, конечно же, описание княгини тот­час отправилось в Москву – все к той же к Екатерине Тютчевой:

«Она была в черном шелковом платье, чуть-чуть открытом – на шее висела на бархотке бриллиантовая звездочка. В костюме не вид­но было прибранности – рукава не сплошные, но раскрытые, руки без перчаток и руки не показались мне красивы... Государь имел до­вольный и веселый вид и был разговорчив. Она села по правую руку государя, я – по левую. Возле нее Лорис-Меликов, с которым она все время вполголоса переговаривалась...Я нашел ее неприятною и очень вульгарною женщиной. Красоты в ней не нахожу... Правда, цвет лица у нее очень хорош. Глаза, взятые отдельно, были бы, пожалуй, хоро­ши, только взгляд без малейшей глубины – того типа, на котором прозрачность и наивность сходятся с безжизненностью и глупостью... Каково же видеть такую фигуру на месте нашей милой, ум­ной и изящной императрицы!»

Он сумел увидеть красавицу вульгарной и некрасивой, как и все престарелые фрейлины покойной императрицы... «Каково же ви­деть такую фигуру на месте нашей милой, умной и изящной импе­ратрицы!» Теперь это главный рефрен постаревшего двора Алек­сандра II.

Но влюбленный император продолжал «радовать» романовское се­мейство встречами с княгиней.

 

«ДЕРЖАЛ СЕБЯ, КАК ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ МАЛЬЧИК»

На очередной семейный прием был приглашен брат царя наместник на Кавказе великий князь Михаил Николаевич. И впоследствии его сын великий князь Александр Михайлович вспоминал:

«В воскресенье вечером члены императорской семьи (на приеме присутствовала вся большая романовская семья. – Э.Р.) собрались в Зимнем дворце у обеденного стола, чтобы встретиться с княгиней Юрь­евской. Голос церемониймейстера, когда он постучал три раза об пол жезлом с ручкой из слоновой кости, звучал неуверенно:

– Его Величество и светлейшая княгиня Юрьевская!

Великие княгини встретили влюбленных соответственно.

«Мать моя смотрела в сторону, цесаревна Мария Федоровна поту­пилась.

Император быстро вошел, ведя под руку молодую красивую жен­щину. Он весело кивнул моему отцу и окинул испытующим взглядом могучую фигуру наследника. Вполне рассчитывая на полную лояльность своего брата (нашего отца), он не имел никаких иллюзий относительно взгляда наследника на этот второй его брак.

Княгиня Юрьевская любезно отвечала на вежливые поклоны вели­ких княгинь и князей и села рядом с императором в кресло покойной императрицы.

Долгая совместная жизнь нисколько не уменьшила их взаимного обо­жания. В шестьдесят три года император Александр II держал себя с нею как восемнадцатилетний мальчик. Он нашептывал слова одобрения в ее маленькое ушко. Он интересовался, нравятся ли ей вина. Он соглашался со всем, что она говорила. Он смотрел на всех нас с дружес­кой улыбкой, как бы приглашая радоваться его счастью, шутил со мною и моими братьями...

Полный любопытства, я не опускал с княгини Юрьевской глаз. Мне понравилось выражение ее грустного лица и лучистое сияние, иду­щее от светлых волос. Было ясно, что она волновалась. Она часто обращалась к императору, и он успокаивающе поглаживал ее руку. Ей, конечно, удалось бы покорить сердца всех мужчин, но за ними следили женщи­ны, и всякая ее попытка принять участие в общем разговоре встречалась вежливым, холодным молчанием. Я жалел ее и не мог понять, почему к ней относились с презрением за то, что она полюбила красивого, весе­лого, доброго человека, который к ее несчастью был Императором Всероссийским?..

К концу обеда гувернантка ввела в столовую их троих детей.

– А вот и мой Гога! – воскликнул гордо император, поднимая в воздух веселого мальчугана и сажая его на плечо. – Скажи-ка нам, Гога, как тебя зовут?

– Меня зовут князь Георгий Александрович Юрьевский, – ответил Гога и начал возиться с бакенбардами императора, теребя ручонками.

– Очень приятно познакомиться, князь Юрьевский! – шутил го­сударь. – А не хочется ли, молодой человек, вам сделаться великим князем?

– Саша, ради Бога, оставь! – нервно сказала княгиня».

Этой шуткой Александр II довольно грубо прозондировал своих род­ственников – как они отнесутся к дальнейшему восхождению детей княгини.

«Княгиня Юрьевская пришла в величайшее смущение, и в первый раз забыла она об этикете Двора и назвала государя – своего супруга – во всеуслышание уменьшительным именем...

На обратном пути из Зимнего дворца мы были свидетелями новой ссоры между родителями:

– Что бы ты ни говорил, – заявила моя мать, – я никогда не при­знаю эту авантюристку. Я ее ненавижу! Она – достойна презрения. Как смеет она в присутствии всей императорской семьи называть «Сашей» твоего брата!

Отец вздохнул и в отчаянии покачал головой.

– Ты не хочешь понять до сих пор, моя дорогая, – ответил он кротко, – хороша ли она или плоха, но она замужем за государем. С каких пор запрещено женам называть уменьшительным именем своего законного мужа в присутствии других? Разве ты называешь меня «Ваше Императорское Высочество»?

– Как можно делать такие глупые сравнения! – сказала моя мать со слезами на глазах. – Я не разбила ничьей семьи. Я вышла за тебя замуж с согласия твоих и моих родителей. Я не замышляю гибели Империи!»

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.