Сделай Сам Свою Работу на 5

ЕЩЕ ОДИН ВОПРОС К ПОЛИЦИИ





Халтурин не знал, что 24 ноября Квятковский уже сидел в Доме пред­варительного заключения. Он был арестован, и на его квартире шли обыски. Оказалось, простодушная сестра Веры Фигнер доверила хранение нелегальной литературы своей приятельнице. Та показала ее своему любовнику, каковой незамедлительно донес. И на квартиру нагрянула полиция.

И далее вновь происходит странное. Полиция обнаруживает банку зеленого стекла, в ней – смесь нитроглицерина и магнезии – необходимые составляющие динамита. Находят сосуды с гремучей ртутью, используемой для взрывателей. Все это оказывается частями взрывных устройств большой разру­шительной силы. При этом полиция захватывает некий клочок бумаги, который зас­тигнутый врасплох Квятковский тщетно пытался сжечь. На этой бу­мажке – план здания, одно из помещений которого помечено крес­том....Полиция устанавливает, что это план Зимнего дворца. И крес­том на этом плане, найденном в «динамитной квартирке», отмечена царская столовая. Теперь полиции должно стать ясно: собираются взор­вать столовую в Зимнем дворце! В доме царя!

Надо немедля устроить тотальные обыски во дворце. Необходи­мо проверить всю прислугу – особенно вновь поступивших. Ведь, скорее всего, кто-то из дворца сообщил террористам точный план здания.



Ничего этого не происходит, как и в случае на железной дороге.

Удовлетворяются обысками помещений, прилегающих к столовой. Стесняют свободный вход и выход прислуги из дворца. (Теперь живу­щие во дворце обязаны постоянно иметь при себе свой значок – мед­ную бляху.) Вот, пожалуй, и все. И хотя вскоре начинают обыскивать всех рабочих, возвращающихся во дворец после отлучки, но делают это весьма формально. И Халтурин, который уже успел перенести во Дворец 6 пудов динамита, продолжает пополнять свой адский запас. Теперь динамит ему носит Андрей Желябов...

Так что обоих великих дел Великого И.К. – взрыва на железной дороге и того, что случится вскоре в Зимнем дворце – могло, точнее, долж­но было не быть.

Но они были при странном поведении полиции...

И опять возникает все тот же вопрос – почему?

 

СВЕРШИЛОСЬ!

Но вернемся в Зимний дворец. Наступил новый 1881 год. В сундуке скопилось почти 7 пудов динамита. И Халтурин предлагает – взрывать. Состоялось специальное заседание Распорядитель­ной комиссии. Пригласили главного динамитчика – гения Кибаль­чича.



– Какой эффект выйдет, если взорвать такой заряд? – спросили его.

– Царь будет напуган, но не повержен, – твердо ответил Николай Иванович. – Мои расчеты остаются в силе – восемь пудов... А лучше – десять» (вспоминал народоволец Серпокрыл).

Но Халтурин ждать не хочет. Он боится нового ужесточения мер. К тому же он очень устал. И Халтурин торопит с решением.

Нетерпеливый Желябов тоже жаждет побыстрее пустить дина­мит в дело. И Распорядительная комиссия, несмотря на мнение Ки­бальчича, отдает приказ – взрывать!

Теперь на Дворцовой площади каждый вечер Халтурина поджидает Желябов. Но, проходя не останавливаясь мимо Желябова, Халтурин бросает короткое – «Нет». Взрыв все откладывается.

Халтурин ждет, чтобы взорвать наверняка. И он дождался. Ему стано­вится известно, что 5 февраля в Зимний дворец приезжает любимый брат царицы принц Александр Гессенский. По этому поводу ровно в 6 часов (во дворце все происходит точно) в столовой состоится семей­ный обед. На нем будет присутствовать царь с сыновьями – наслед­ником и Владимиром. Царица, как говорили во дворце, присутство­вать на обеде не сможет – она уже не встает с постели.

Так что Халтурину выпадает возможность отправить на тот свет сразу царя и старших сыновей.

Удачной прелюдией к 5 февраля стало для народовольцев убийство некоего Жаркова, наборщика подпольной типографии, завербованно­го охранкой.



3 февраля агенты Исполнительного Комитета заманили Жаркова на лед Малой Невки. Оглушенный кистенем Жарков упал, и уже знакомый нам молодой Пресняков ударами кинжала добил его.

И наступило 5 февраля.

К шести часам вечера Халтурину надо было выманить из подвала живших вместе с ним столяров. Это оказалось несложным. Халтурин пригласил столяров в ресторан – отметить его помолвку. Ресторан был недалеко от дворца. Ближе к шести часам Халтурин объявил столярам, что хочет познакомить их со своей невестой. И, оставив столяров в ресторане (ждать его и невесту), Халтурин быстро возвращается во дворец.

На часах – шесть. Прислуга озабоченно бегает. Он понял: гость уже приехал. Халтурин спустился в подвал и соединил провода. Благодаря устройству взрывателя, у него оставалось четверть часа, и он смог неторопливо покинуть царский дворец.

В тот день в Петербурге мела метель. Снег валил густыми хлопьями. Метель мела третий день... Мосты, дома тонули в снегу, и горевшие фонари едва мерцали в метели. Все было тревожно и красиво. Египетс­кие сфинксы над Невой – в снежных мантиях. И огни Зимнего двор­ца с трудом светили в густом снегу...

В метели на Дворцовой площади ждал Халтурина покрытый снегом Желябов.

И из метели появился Халтурин.

«Замечательно спокойный, поздоровался с Желябовым и словно фразу из самого обычного разговора произнес: "Готово"» (вспоминал Л. Тихомиров).

И буквально через пару секунд на Дворцовой площади в Зимнем Дворце страшно грохнуло. Дворец будто содрогнулся. В дворцовых ок­нах погас свет.

И темный дворец исчез в белой метели.

5 февраля в Зимнем дворце император ждал принца Александра Гес­сенского.

Метель занесла дороги, не работала даже конка. На вокзал встречать принца император отправил сыновей – наследника и Владимира. Поезд опоздал из-за снежных заносов, и принца привезли к самому обеду.

Было самое начало седьмого, когда император, сыновья и гость под­ходили к Желтой столовой («Желтой» она называлась из-за цвета стен). И вдруг пол под ними начал отчетливо подниматься... и внизу тяжко, чудовищно грохнуло... Газ в галерее погас, наступила совершенная тем­нота, и в воздухе распространился невыносимый запах пороха.

«Мы все побежали в Желтую столовую, откуда был слышен шум, и нашли все окна лопнувшими, стены дали трещины в нескольких мес­тах, люстры почти все затушены, и все покрыто густым слоем пыли и известки» (из дневника наследника).

В столовой стоял дым. Окно было разбито взрывной волной, и даже ворвавшийся морозный ветер не смог рассеять этот густой дым и во­нючий запах серы. Горела только одна люстра, и у стола навытяжку стояли еле видные в дыму лакеи, покрытые густым слоем известки... Парадный сервиз был укрыт известью, из извести торчали канделяб­ры. Пальмы, украшавшие стол, стояли белые от известки. Все это посе­девшее пространство с недвижными, призрачными лакеями и с дья­вольским запахом серы было, как видение из Апокалипсиса.

 

АД

Из дневника наследника: «На большом дворе совершенная темнота, и оттуда раздавались странные крики и суматоха. Немедленно мы с Владимиром побежали на главный караул (в кордегардию. – Э.Р.), что было нелегко, так как все потухло и везде дым был так густ, что трудно было дышать...» В темноте сновали испуганные слуги со свечами. Дворец охватила паника. Нигде не могли найти коменданта. В это время комендант... висел между этажами! Дворцовый комендант Дельсаль из-за изувеченной ноги обык­новенно пользовался лифтом. В тот день он вошел в лифт и начал под­ниматься, когда произошел взрыв. Погас свет, и лифт остановился на половине дороги.

«Несчастный, не понимая причины остановки, провисел в воздухе 20 минут, которые, должно быть, показались ему вечностью. Глубокая темнота окружала его со всех сторон», – вспоминала фрейлина А. Толстая.

На площади зазвонил пожарный колокол. Ко дворцу мчались пожар­ные машины.

По мраморным лестницам дворца пожарные вбежали в кордегар­дию.

«Там был ад! Гарь, сплошной дым... дышать невозможно... В дыму тус­кло светили факелы... сверкали каски пожарных... Принесли еще факе­лов. Теперь место катастрофы было освещено. Гранитный пол, построен­ный из многопудовых плит, как жалкий мячик подбросило вверх ужаса­ющей силой взрыва. Груда разбитых плит, камней, извести... Под обломками слышались стоны... Между глыбами в дыму лежали фигуры в амуниции. Ходить было нельзя – всюду разбросаны части человеческого тела... И в свете факелов – темные пятна на стенах... Несчастный караул буквально разметало. Раненые, умирающие, стоны, мольбы о помощи, которую не могли оказать обезумевшие от ужаса и темноты пожарные. Единственный лейб-медик, дежуривший в этот вечер во дворце, и сестра милосердия метались между ранеными» (из петербургской газеты).

В это время в кордегардию вбежали наследник и Владимир.

«Прибежав, мы нашли страшную сцену: вся большая караульня, где помещались люди, была взорвана и все провалилось более чем на сажень глубины, и в этой груде кирпичей, известки, плит и громадных глыб сводов и стен лежало вповалку более 50 солдат, покрытых слоем пыли и кровью. Картина раздирающая, и в жизнь мою не забуду я этого ужаса!» – записал в дневнике наследник.

Если бы не эти гранитные перекрытия, от столовой ничего не осталось бы, от них – тоже. Царскую семью спасла уничтоженная кордегардия!

Пока его сыновья побежали вниз в кордегардию и появившийся из темноты лакей уводил перепуганного принца Гессенского, император бросился наверх.

Все газовые фонари, освещавшие коридоры, погасли, и все коридоры погрузились во тьму... А если они уже во дворце? Он бежал в пол­нейшей тьме и тяжелом дыму... Из тьмы выдвинулось освещенное лицо – лакей с канделябром. Выхватил канделябр, взбежал по лестни­це во тьму третьего этажа. Вдали у камер-юнкерских комнат увидел слабую полоску света.

Она стояла со свечой в дверях. Она ждала его...

Только императрица – единственная во всем Петербурге – так ни­чего и не узнала. Она спала. Она теперь почти все время спала. И государь запретил сообщать ей.

Вечером привычно звонили в церквях по случаю очередного чудес­ного спасения.

И это покушение было пятым по счету. Если и вправду существовало предсказание цыганки, он должен был считать.

 

УЖАС 5 ФЕВРАЛЯ

Итак, свершилось: сначала они запретили ему гулять в его столице, по­том ездить по железной дороге в его стране, теперь они запретили ему спокойно жить в собственном доме!

На следующий день, как всегда, он принял военного министра Д. Ми­лютина.

Он постарался быть спокоен. Опять же – привычно. Из дневника Д.А. Милютина: «Государь вызвал меня в кабинет. Как и в других, прежде бывавших подобных случаях, он сохранил полное присутствие духа, видя в настоящем случае новое проявление Перста Божьего, спасающего его в пятый уже раз от злодейских покушений».

Это было прекрасное объяснение. Однако министр, как и вся Россия, не мог избавиться от иной мысли: «Настоящий случай как-то особенно поразителен. Всякому прихо­дит на ум мысль – где же можно искать спокойствия и безопасности, если в самом дворце царском злоумышленники могут подкладывать мины?!»

И Милютин был прав – «где же можно искать спокойствия и безо­пасности?»

В Петербурге царила невиданная паника.

Вот они – голоса современников:

«Динамит в Зимнем дворце! Покушение на жизнь русского царя в самом его жилище! Это скорее похоже на страшный сон. Где же предел и когда же конец этому изуверству?» (петербургская газета «Голос»).

И великий князь Александр Михайлович впоследствии напишет: «Было бы слишком слабым сравнением, если бы я сказал, что мы все жили в осажденной крепости. На войне друзья и враги известны. Здесь мы их не знали....Камер-лакей, подававший утренний кофе, мог быть на службе у нигилистов... каждый истопник, входящий к нам, чтобы вычистить ка­мин, казался нам теперь носителем адской машины».

Видимо, это было общим рассуждением – и в большой романовс­кой семье, и в Петербурге.

«Берегитесь ваших трубочистов, им велено в важных домах сыпать порох в трубы. Избегайте театров, маскарадов, ибо на днях будут взры­вы в театрах, в Зимнем дворце, в казармах» (из письма в Третье отделение).

«Говорили, что под Малою церковью Зимнего дворца найдено несколь­ко пудов динамита...» «Теперь в Исаакиевском соборе ежедневно ос­матривают подвалы – неровен час, может, и туда подсыплют динамита, благо, что так легко теперь делают...» «Угрожают 19-го февраля взор­вать весь Петербург...» «...Одни рассказывают, что будет испорчена во­допроводная труба в Петербурге... останемся без воды, другие, что были получены печатные листки в казармах Преображенских, Конногвар­дейских и 8-м флотском экипаже, что они будут взорваны; говорят, что вторично во дворце было какое-то несчастье, что продолжают находить динамит» (из дневника генеральши Богданович).

«Пережившие эти дни могут засвидетельствовать, что нет слов для описания ужаса и растерянности всех слоев общества. Говорили, что 19 февраля, в годовщину отмены крепостного права, будут совершены взрывы в разных частях города. Указывали, где эти взрывы произойдут. Многие семьи меняли квартиры, другие уезжали из города. Полиция, сознавая свою беспомощность, теряла голову. Государствен­ный аппарат действовал лишь рефлекторно. Общество чувствовало это, жаждало новой организации власти, ожидало спасителя» (Эжен-Мельхиор де Вогюэ, дипломат).

Эхо 5 февраля – взрыва во дворце царей – покатилось по всей России.

На нелегальной квартире обсуждали случившееся и народовольцы.

Халтурин был в ужасающей депрессии. Нет, не потому что убил и искалечил больше полусотни человек... Он не мог себе простить, что царь остался жив.

«Известие о том, что царь спасся, подействовало на Халтурина са­мым угнетающим образом. Он свалился совсем больной, и только рас­сказы о громадном впечатлении, произведенном 5 февраля на всю Россию, могли его несколько утешить, хотя никогда он не мог прими­риться со своей неудачей» (Л. Тихомиров).

Сожаление о погибших гвардейцах Великий И.К., конечно же, вы­разил.

Прокламация Исполнительного Комитета «Народной воли» от 7 февраля 1880 года:

«С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчаст­ных солдат царского караула, этих подневольных хранителей вен­чанного злодея. Но пока армия будет оплотом царского произво­ла, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя, такие трагические столкновения не­избежны».

Так что сами виноваты.

И в заключение – новая угроза: «Объявляем еще раз Александру!I, что эту борьбу мы будем вести до тех пор, пока он не откажется от своей власти в пользу народа, пока он не предоставит общественное переустройство всенародному Учредительному собранию».

В тот же день 7 февраля хоронили погибших гвардейцев.

Царь был в церкви во время отпевания и погребения. На катафалке стояли 10 гробов. Глядя на эти выстроившиеся гробы, Александр ска­зал: «Кажется, что мы еще на войне, там, в окопах под Плевной!»

 

ПРОРОЧЕСТВО ДОСТОЕВСКОГО

Вернувшись в Россию и издав роман «Бесы», заклейменный передо­вой русской критикой, Достоевский на некоторое время отдается пуб­лицистике.

Он начинает печатать «Дневник писателя». И не обманывает в на­звании – это дневник. С исступленной откровенностью он беседует с читателем обо всем, что его захватило в эти дни – о событиях в политике, о своих воспоминаниях, сражается с либеральной крити­кой и письмами несогласных с ним читателей. Он жаждет быть ис­кренним, он не признает никакой политической корректности, его «кусательные мысли» – постоянно против течения. «Дневник» жад­но читали даже не согласные с ним. Ибо это было приглашение в мир Достоевского.

Работа над «Братьями Карамазовыми» прервала «Дневник».

В эти годы самые близкие вечно одинокому писателю люди – Константин Победоносцев, журналист Алексей Суворин и прочие вожди ретроградной партии. Это его круг. Но и они должны опа­саться Достоевского. Как бы ни был он консервативен в своих убеж­дениях, он никогда не сможет стать официозным. И если он славит союз «народа-богоносца» с самодержцем, то в интересах народа, и если выступает против нигилистов, то отрицает расправы и казни. «Сжигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком... Нравственный образец и идеал есть у меня один – Христос. Спрашиваю: сжег ли бы он еретиков, – нет. Ну так значит сжигание еретиков есть поступок безнравственный» (письмо К. Кавелину).

Эти знаменитые строчки – ключ к Достоевскому...

Верность Христу важнее для него верности убеждениям. Она и есть его убеждение... И если сегодня он ретрограднее всех ретрогра­дов, то завтра он вдруг – либеральнее всех либералов. Он напишет в «Записной книжке»: «Наша консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая. Сколько подлецов к ней примкнули». И будет называть себя... «русским социалистом!»

Он в постоянном диспуте... с самим собой. Это битва «нет» и «да",которые подчас мучительно одновременно звучат в его душе.

И последний его роман-завещание «Братья Карамазовы» – гигант­ская фреска, изображающая битву Бога и дьявола в человеческом сер­дце, полный предчувствий апокалипсической катастрофы, которая гро­зит России.

«Братья Карамазовы» печатаются сейчас – в 1879–1880 году – под грохот взрывов террористов. И роман имеет небывалый читательский успех.

И, конечно же, самый злободневный из русских писателей, был по­трясен случившимся 5 февраля. Вскоре после взрыва в Зимнем дворце в квартире Достоевского состоялся прелюбопытнейший разговор.

20 февраля его навестил Алексей Сергеевич Суворин, человек, которо­го знала вся читающая Россия. Алексей Суворин – владелец и редак­тор «Нового времени» – влиятельнейшей официозной газеты.

Суворин явился с морозца – высокий, худой, как всегда в распах­нутой бобровой шубе с тростью. В лице этого человек было что-то ли­сье, бесовское. Суворин вполне мог стать героем романа Достоевского.

Он выбился из жесточайшей бедности, стал известным журналистом, его фельетоны читала вся Россия. Ему пришлось пережить трагедию, пос­ле которой он едва не помешался: его жену застрелил в гостиничных но­мерах любовник. Суворина привезли в гостиницу и она умирала на его руках. И все это обсуждалось в газетах... Но он не сломался. Весь ушел в дело – купил захудалую газету «Новое время» и в короткий срок сделал ее знаменитой. Причем основной линией газеты вчерашнего бедняка стал патриотизм националистической партии, ненависть к либералам и анти­семитизм. «Девиз суворинского "Нового времени", – зло писал Салты­ков-Щедрин, – идти неуклонно вперед, но через задний проход».

И тем не менее этот блестящий и страшный человек был другом двух величайших писателей – Достоевского и впоследствии Чехова. Суворин подробно описал в дневнике свой разговор с Достоевским. И этот удивительный разговор совершенно необходим для понима­ния того, что происходило тогда в России.

«...Достоевский занимал бедную квартирку. Я застал его за круг­лым столиком в гостиной, набивающим папиросы». У Достоевского только что закончился припадок эпилепсии, и «крас­ное лицо его походило на лицо человека, вышедшего из бани, где он парился».

И они заговорили, естественно, о том, о чем говорили тогда все и всюду – о 5 февраля – о взрыве в Зимнем дворце. И Федор Михайло­вич, набивая папиросы, предложил Суворину разыграть весьма страшноватую коллизию.

– Представьте себе, Алексей Сергеевич, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро (магазин на Невском, где продавались кар­тины. – Э.Р.) и смотрим на картины. Около нас стоит человек, кото­рый притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим. Как бы мы с вами поступили? Пошли ли бы мы в Зимний дворец предуп­редить о взрыве или обратились к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?

Иными словами, Достоевский спрашивает Суворина: если бы мы с вами узнали, что произойдет тот взрыв 5 февраля в Зимнем двор­це, мы бы пошли об этом сообщить?

Ответ, кажется, совершенно ясен – побежали бы! Ничего подобного! Следует совсем иной страшный ответ Суворина. Редактор официознейшей газеты отвечает. «Нет! Не пошел бы!» И Достоевский, автор «Бесов», говорит... то же!

– И я бы не пошел! Почему? Ведь это ужас! Это – преступление. (Ну, еще бы искалеченные и убитые! И возможное убийство госуда­ря! – Э.Р.). Мы, может быть, могли бы предупредить!

Итак, автор «Бесов» отказывается идти предупредить страшное преступ­ление – вероятное убийство царя! И далее он объясняет – почему.

«Вот набивал папиросы и думал, перебирал причины, по кото­рым нужно было это сделать: причины серьезные, важнейшие, го­сударственной значимости и христианского долга. И другие при­чины, которые не позволяли бы это сделать, прямо ничтожные. Просто – боязнь прослыть доносчиком. Представлялось, как приду, какна меня посмотрят, станут расспрашивать, делать очные ставки, по­жалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напе­чатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаянья. Разве это нормально? У нас все ненормально».

«Достоевский... долго говорил на эту тему, – пишет в дневнике Су­ворин, – и говорил одушевленно».

Да, произошло самое ужасное. Либеральная, прогрессивная часть рус­ского общества сочувствует... террористам! Они стали героями, «свя­щенными коровами», которых нельзя трогать. Убийцы людей в глазах либеральной интеллигенции – главные борцы со слякотной властью. Властью, когда-то соблазнившей страну реформами и нынче от реформ отказавшейся и занимающейся вместо реформ беспощадными реп­рессиями. И неслучайно с террористами приятельствуют известные ли­тераторы, журналисты, адвокаты... Наш знаменитый писатель Глеб Ус­пенский – хороший знакомый члена И.К. «Народной воли» террори­стки Веры Фигнер, а другой террорист, член И.К. Николай Морозов в 1879 году прятался на квартире литератора Владимира Зотова и т.д.

И Вера Фигнер скажет в это время: «Мы окружены сочувствием большей части общества».

И будто подтверждая это, Достоевский в заключение сообщает Су­ворину невероятное. Достоевский говорит, что «напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов...» «Он хотел провести его через монастырь. И сделать революционером. Он совершил бы преступление по­литическое. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, есте­ственно, стал бы революционером», – записал Суворин в дневнике.

«Преступление политическое», за которое казнили, был террор.

Итак, Достоевский, заклеймивший «русский нигилизм» в «Бесах», объявляет, что сделает революционером-террористом (то есть «бесом») любимейшего своего героя – святого Алешу Карамазова! Невероятно!

Великий князь Александр Михайлович впоследствии напишет в сво­их мемуарах, будто Достоевский прямо говорил об этом с «необычай­ной искренностью»: «Подождите продолжения. («Братьев Карамазорых»– Э.Р.). В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша – убьет Царя».

Такова теперь правда жизни, мимо которой не может пройти Достоевский: в террористы, в «бесы» идут лучшие молодые люди, думающие о счастье народа. («Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером!») В этом трагический резуль­тат последнего десятилетия правления Александра II! Месть соблаз­ненного его же реформами общества... Так что и наш герой – госу­дарь всея Руси тоже в какой-то мере... отец русского террора!

Но как опасны слова писателя-пророка. Они способны сделать фанта­зию страшноватой реальностью.

Пройдет несколько месяцев и в ноябре того же 1880 года напротив квартиры Достоевского, на той же лестничной клетке, поселится уди­вительный молодой человек. Он будет ходить по той же узкой лестни­це, что и Федор Михайлович, подниматься на тот же этаж. Квартира Достоевского – «10», его квартира – «11». Он будет жить за стеной квартиры Достоевского. Причем не заметить его Достоевскому будет никак нельзя. Это – молодой красавец, с великолепной выправкой гвардейца, смуглым лицом без тени румянца и иссиня черными воло­сами. Да, это уже знакомый нам Александр Баранников – вчерашний соучастник убийства шефа жандармов Мезенцова, член Исполнитель­ного Комитета «Народной воли», участвовавший во взрыве царского поезда и прозванный «Ангелом мести».

И здесь, за стеной квартиры Достоевского, будут собираться эти правдолюбцы – алеши Карамазовы, ставшие террористами. Те, кого искали по всей России – члены Великого И.К... Собираться, чтобы готовить последнее решительное покушение на Александра II... И все с ними случится, как задумал Достоевский в своем ненаписанном романе: большинство их, захваченных идеей цареубийства, погиб­нут на эшафоте или в тюремной камере.

Но все это произойдет потом. А сейчас мы вновь вернемся в квартиру Достоевского – к его интереснейшему разговору с Сувориным.

Итак, Достоевский не пойдет сообщать о взрыве во дворце, потому что «либералы измучили бы». Но почему ретроград Суворин не пойдет спасать царя? Он ведь не боится, что его измучают либералы! Он сам этих либералов мучает!

Оказывается, его тоже измучают... но консерваторы!

В 1880 году в Москву из Петербурга посылались интереснейшие пись­ма.

Письма эти получала бывшая фрейлина императрицы Екатерина Федоровна Тютчева (родная сестра знакомой нам и к этому времени тоже бывшей фрейлины Анны Тютчевой).

Вот что писал Екатерине Тютчевой в этих письмах их автор: «Судьбы Божии послали нам его на беду России. Даже здра­вые инстинкты самосохранения иссякли в нем: остались инстин­кты тупого властолюбия и чувственности»... «Жалкий и несчастный человек!...»

«Мне больно и стыдно, мне претит смотреть на него...» «Явно, что воля в нем исчезла: он не хочет слышать, не хочет видеть, не хочет действовать. Он хочет жить только бессмысленною волею чрева»... Кто этот он, которого поносят в письмах такими словами? Это – Александр II, Император Всероссийский! Но кто его так проклинает?

Его клеймит не революционер и не либерал! Это антилиберал и ан­тиреволюционер. Все эти антицарские цитаты написал один из самых влиятельных русских сановников – Константин Победоносцев. Вос­питатель наследника престола, который вскоре станет главой Святей­шего синода. И который нынче являлся истинным главой ретроградной партии.

 

ЧЕЛОВЕК-МОРОЗ

В кабинете Победоносцева стоит чрезвычайных размеров стол с брон­зовыми львами. Стол, всегда заваленный горами бумаг, окружен ог­ромными шкафами с книгами. И над столом на фоне книг возвышает­ся его длинное узкое лицо, так напоминающее иссушенное молитвами и постами лицо Великого инквизитора. Высоченный лоб заканчивается голым черепом, оттопыренные уши, нос – клюв. И постоянный, беспощадно насмешливый взгляд, который так озадачивал его собе­седников.

Здесь, в этом кабинете, рождались идеи и страхи, которыми кор­мились все ретрограды в России – тогда и до сих пор.

Сначала о страхах.

Есть народная легенда о духе разбойника Степана Разина, который зак­лючен в скале. Только самодержавие и суровые законы сдерживают в скале бунтарский дух русского народа. Хотите реформы? Конституцию? И тотчас раскроется скала и «дикий человек» выйдет с кистенем в бес­крайнее русское поле. В свободе наш не ведавший доселе свободы ди­кий человек – страшен... он весь мир вокруг себя разрушит... и потом сам себя погубит... У европейца все на лице, европеец – прост... Нена­видит – видишь, любит – тоже. А наш мужик поприветствует, а по­том... с тем же добрым лицом за горло ухватит и задушит, после чего не забудет перекреститься!

И Победоносцев мечтает заморозить Россию, чтобы ее спасти. Но для этого нужен вождь. И он его находит – будущего спасителя России.

Когда государь после смерти Никса назначил его воспитателем но­вого наследника Александра, Победоносцев сказал: « Я приведу его к другому полюсу». И привел.

 

НАСЛЕДНИК

Наследник живет в Аничковом дворце. Здесь ничего не менялось со времен прабабушки Екатерины Великой. Зимний сад во дворце осве­щен холодным зимним низким солнцем... Мрамор античных статуй, итальянский фонтанчик со струями воды, вечнозеленые деревья на фоне снега за окном.. Здесь жили дед и отец Саши, когда они были наслед­никами. Дворец этот должен был занимать его брат Никс. Но Никс занимает сейчас могилу в Петропавловском соборе, и воды Невы на­верняка уже проникли в гроб... А вместо красавца Никса теперь в Аничковом живет он – Его Императорское Высочество цесаревичАлександр Александрович...

Ему 36 – совсем приблизился к возрасту, когда отец его сел на трон.

После взрыва в Зимнем дворце к нему в Аничков дворец почти ежед­невно является Победоносцев. И министр Д. Милютин насмешливо называет теперь Победоносцева «нимфой Эгерией Аничкова дворца» (нимфой-вдохновительницей, руководительницей).

Победоносцев и наследник... Необычайно худой Победоносцев – высокий скелет с голым черепом. И рядом толстый гигант наследник – огромный живот закрывает от него собственные сапоги.

Интеллектуальный портрет будущего правителя России оставил его будущий министр – граф Витте: «Совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже сред­него ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». Так что пронзительно умному Победоносцеву не составило большого труда «привести к другому полюсу» наследника – создать из цесаре­вича этакого колосса незыблемого самодержавия.

И наследник, как никто, годился для этой роли. Этот прямой пото­мок урожденного голштинского принца (императора Петра III) и ангальт-цербской принцессы (Екатерины Великой), в котором, благодаря трудам немецких принцесс в постелях русских царей, было 99 процен­тов немецкой крови, имел удивительно русский облик. «По наружнос­ти походил на большого русского мужика... к нему больше всего по­дошел бы полушубок, поддевка и лапти; по манерам был, скорее, более или менее медвежатый» (похож на медведя). (Граф Витте).

Цесаревич знал это и обожал все русское. И все его привычки – привычки средней руки русского помещика. Он любит выпить и умеет выпить, он – убежденный антисемит, как многие русские помещи­ки. Будучи посредственностью, он трезво относится к своим способ­ностям и уважает умных людей – беспрекословно слушает Победо­носцева. Но истинный его товарищ – генерал-адъютант Петр Черевин, занимавший тогда место товарища министра внутренних дел. Этот невысокий, без шеи генерал был в душе генерал-слуга, генерал-денщик. Он обожает Александра, будущего истинного царя. И хотя карьерой был обязан его отцу, считал Александра II царем неистинным, царем западным. Да и вообще весь мир для Черевина был раз­делен на две части: на одной – наследник и служивший ему Черевин, на другой – «прочая сволочь».

И Черевин с восторгом делит с наследником нехитрые забавы рус­ского помещика – рыбную ловлю, охоту и выпивку. Последнее раз­влечение цесаревна весьма не одобряла и не уставала с ним бороться. И Черевин придумал – пошил им обоим сапоги с очень широкими голенищами. В эти восхитительные сапоги входила плоская фляжка коньяка, вместимостью с бутылку.

Черевин вспоминал впоследствии (когда цесаревич уже стал госуда­рем Александром III): «Мария Александровна – подле нас, и мы сидим смирнехонько, этакие паиньки. Отошла она подальше, – мы переглянемся, – раз, два, три! – вытащим фляжки, пососем, и опять, как ни в чем не бывало. И называлось это у нас «голь на выдумки хитра».

В семейной обстановке цесаревич мил и прост, добр и «уютен». Он очень нравственен и религиозен. У него «прекрасное сердце, благо­душие, справедливость» (граф Витте). Будучи отличным семьянином и однолюбом, он ненавидит распутство и с ним страстно борется, подчас ребячливо. Он не упускает случая дернуть за фалды полумуж­ского костюма, который любит носить его тетка Маша, княгиня Лейхтенбергская, живущая в тайном браке со Строгановым. И радостно, как ни в чем не бывало, извиняется.

История отца с княгиней Долгорукой была для него нестерпима.

 

ВОЖДЬ РЕТРОГРАДОВ

Самой опасной чертой наследника была привязчивость. Сначала он обо­жал брата Никса и был под его влиянием, потом под влиянием жены. Теперь он был под влиянием Победоносцева. И цесаревна поддерживала эту привязанность. Присутствие в Зимнем дворце фаворитки, ее не­законные дети, умирающая императрица, опасность брака царя с Долго­рукой после смерти императрицы – все это нависло над наследником и цесаревной. И цесаревна была счастлива, когда Победоносцев начал соби­рать вокруг наследника ту самую партию, которую великий князь Кон­стантин называл «ретроградной».

Вот цитаты из произведений Победоносцева, которые он внушал на­следнику и которые исповедовала эта оппозиция. И они же востребо­ваны у нас до сих пор:

«Конституция и парламент – великая ложь нашего времени». «Ве­ликая правда – самодержавие царей».

«Старые учреждения, старые предания, старые обычаи – великое дело... народ дорожит ими, как Ковчегом завета предков».

«Выборы – всего лишь дело искусства, имеющего свою стратегию и тактику подобно военному искусству. Толпа слушает того, кто гром­че кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и наклонности. Выбранный, как правило, – излюбленник хорошо организованного меньшинства. В то время как боль­шинство бессильно перед кружком или партией... По теории избира­тель отдает свой голос за кандидата, потому что знает его и доверяет ему. На практике... он его совсем не знает, но избирателю натвержено о нем речами и криками заинтересованной партии...»

 

ПАРТИЯ АНИЧКОВА ДВОРЦА

Так возникла эта партия. Она должна была защитить права цесаревича Александра Александровича.

В нее входят все противники реформаторского курса. В конце 1870-х годов участники этой вельможной оппозиции генерал Р.А. Фадеев и генерал-адъютант И.И. Воронцов-Дашков написали некий манифест контрреформаторов. Это была книга «Письма о совре­менном состоянии России». В «Письмах» западным конституциям противопоставлялось «живое народное самодержавие»: «Царь должен быть самодержцем, царем, а не главой исполнитель­ной власти». Критиковался «непомерно громадный бюрократическим механизм, зараженный нигилизмом» и содержался призыв к... «вос­становлению допетровских государственных форм».

Наследник преподнес рукопись отцу. И император разрешил из­дать ее... но только – за границей.

Между тем оппозиция растет. В постоянных совещаниях в Аничковом дворце принимают участие люди страстной убежденности – иде­ологи национализма, публицисты: князь Мещерский и поборник идеи великой славянской империи Катков.

Вот так оформился этот союз самых консервативных элементов. И во главе его – наследник престола. Но дирижирует происходящим ним­фа Эгерия – Константин Победоносцев.

Они объявят себя партией охранительницей устоев, партией порядка.

Так начинаются сражения Аничкова дворца с Зимним дворцом, о котором уже знает весь чиновный Петербург.

Вот почему не побежал бы доносить о взрыве в Зимнем дворце Су­ворин, чья газета была рупором ретроградов, голосом камарильи.

Он не стал бы спасать царя, про которого вождь ретроградов так ясно сформулировал: «Судьбы Божьи послали нам его на беду России».

 

«КОЛЕБЛЯСЬ НАД БЕЗДНОЮ»

Итак, либералы против императора, потому что реформы останови­лись, ретрограды – потому что были реформы. Но это все – полити­ки, вожди общественности. Но с кем обычные люди, что говорит «на­род»? Оказывается, и народ – недоволен.

«Истинная подкладка этого недовольства очевидна: общий упадок благосостояния при частных искусственных исключениях», – писал все тот же современник событий, знаменитый историк Ключевский.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.