Оскар Уайльд- Основоположник«Кэмпа»

4 Г*-

В доказательство - один шедевр русской литерату­ры, рассказ И. Бунина «Поздний час»-написано в эми­грации, во Франции, 19окт 1938 г.

И. А. Бунин. «Поздний час»

Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет. Жил когда—то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик труд проехать каких—нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и

проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня.

И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи...

Вот как строятся гениальные эссе - о краткости я уж не говорю, но сам прием: автор знает уже, что «или теперь или никогда» и, значит, только в воображении, но это гениальное усилие воображения; просто:

И я пошел по мосту через реку. И все, и он уже там...

Мост был такой знакомый, прежний, точно я видел его вчера: грубо—древний, горбатый и как будто даже не каменный, а какой—то окаменевший от времени до несокрушимости, -гимназистом я думал, что он был еще при Батые.

-а дальше читайте сам рассказ... И он-пример кон­цепта в художественной минимализации.

Вопрос о минимализации далее продолжаем о кон­цептах как национальных ценностях (в главе V).

РУССКОЕ 2. «Несказанное, синее, нежное...»

«Несказанное» вообще может служить введением в поэзию Сергея Есенина:

Несказанное, синее, нежное, Тих мой край после бурь, после гроз, И душа моя - поле безбрежное — Дышит запахом меда и роз.

(1924-1925 гг.).

И его же (те же годы, чуть ранее):

Нездоровое, хилое, низкое, Водянистая, серая гладь. Это все мне родное и близкое, От чего так легко зарыдать.

Здесь же, на примере Есенина, видна еще одна осо­бенность «тонких пленок» концептов - в них легко, естественно, сополагаются (ложатся рядом) контра­сты:

Несказанное, синее, нежное Нездоровое, хилое, низкое.

(От чего так легко зарыдать... Еще, может, и за­рыдаем. Но прежде о других национальных.)

3. Небесспорное: «Понадеемся на русский „Авось"»

Собственно говоря, все концепты, приписываемые как общепринятое какой—либо культуре, небесспор­ны, они идут в ранге пословиц и поговорок. А. С. Пуш­кин сказал бы - «как гласит молва». С нашим русским списком не всякий и русский согласится.

Но если мы сравним (приведенные ниже) примеры «сравнительной коллективной психологии» С. Мада-риаги - французское «Закон, законность», испанское «Честь», то выбранное нами русское «Авось», конеч­но, резко отлично. Те - именно термины коллек­тивной психологии или даже права, русское же - со­всем не юридический термин и даже вообще не имя существительное. Этим словом фиксируют состояние духа, ничем не обоснованную надежду на удачное те­чение событий, оно часто просто восклицание, междо­метие. Его понятийное ядро, если таковое можно вы­делить, - «ничем не обоснованная вероятность», вро­де «случайного числа» в математике.

Но вместе с тем, это и «вечный спутник русской ду­ши».

А ведь «вечные спутники», поубеждениюса михрусских, существуют.

Скоро! Приметы мои хороши. Скоро покину обитель печали. Вечные спутники русской души— Ненависть, страх - замолчали

(Н. Некрасов. «Последние песни»). Почти любой грамотный русский может продолжить такой список. Начиная со слов А. С. Пушкина

Гроза двенадцатого года. Смешались мы. Кто нам помог: Остервенение народа, Барклай, зима иль русский бог?

«Остервенение народа» - это то, что как параллель нашел сам А. С. Пушкин - «русский бунт, бессмыслен­ный и беспощадный».

Но наш текст пролегает сейчас в другом направле­нии - к интеллигенции.

4. Интеллигенция. «Жрец» нарекись и именуйся «Жертва»

Интеллигенция - русское слово, зафиксированное именно как своеобразно русское, «русизм» во всех основных словарях европейских языков. Но как раз русскому—то определить его, пожалуй, труднее всего. Его суть не логическое понятие, а концепт. Его суть вы­ражена лучше всего поэтической строкой В я ч е- сла­ва Иванова в нашем заголовке: провозгласивший себя «жрецом» в действительности становится «жертвой», и это роль и судьба русской интеллигенции.

Строка Вяч. Иванова взята нами из рассуждения Вяч. Иванова «О действии и действе», которым он сопроводил свою трагедию «Прометей» (1906-1919). На очень, конечно, абстрактном и очень литературном уровне трагедия эта и трактат имеют все же отноше­ние и к нашему предмету, и не абстрактному, и не «ли­тературному». «Слова, влагаемые Эсхиловым хором старцев в уста Агамемнона, стоящего на пороге роко­вого решения: „Что здесь не грех? Все - грех!" - заклю­чают в себе целую философию действия: так, по край­ней мере, философствует Трагедия. Но последняя из­менила бы своей природе, если бы в то же время - и именно в силу противоречия, ею вскрытого, - не пове-

левала человеку действовать.

Познай себя, кто говорит: «Я - Сущий», Познай себя - и нарекись: «Деянье».

[■■■]

«Жрец» нарекись, и знаменуйся: «Жертва».

Се, действо-жертва. Все горит. Безмолвствуй»

[Иванов 1974: 157]. Это писалось в 1919 г., что это было - предчувствие? (подробнее [Степанов 19996: 14-41]).

Умно и удачно определено у Надежды Мандель­штам: «Что же такое интеллигенция? Любой из призна­ков интеллигенции принадлежит не только ей, но и дру­гим социальным слоям: известная степень образован­ности, критическаямысльисвязаннаяснейтревога, свобода мысли, совесть, гуманизм. Последние призна­ки особенно важны сейчас, потому что мы увидели, как с их исчезновением исчезает и сама интеллигенция. Она является носительницей ценностей и при малей­шей попытке к их переоценке немедленно перерожда­ется и исчезает, как исчезла в нашей стране. Но ведь не только интеллигенция хранит ценности. В народе они сохраняли свою силу в самые черные времена, когда от них отрекались в так называемых культурных верхах. Быть может, дело в том, что интеллигенция не стабильна и ценности в ее руках принимают динами-

ческую силу. Она склонна и к развитию и к самоуничто­жению. [.] Однажды Осип Мандельштам спросил меня, вернее, себя, что же делает человека интеллигентом. Само слово это он не употребил - оно в те годы под­верглось переосмыслению и надругательству, а потом перешло к чиновным слоям так называемых свобод­ных профессий. Но смысл был именно тот. «Универси­тет?-спрашивал он. - Нет... Гимназия?.. Нет... Тогда что же? Может, отношение к литературе?..

Пожалуй, но не совсем...» И тогда, как решающий признак, он выдвинул отношение человека к поэзии. У нас поэзия играет особую роль. Она будит людей и формирует их сознание. Зарождение интеллигенции сопровождается сейчас (опубликовано в 1970 г. - Ю. С.) небывалой тягой к стихам. Это золотой фонд на­ших ценностей. Стихи побуждают к жизни и будят со­весть и мысль. Почему так происходит, я не знаю, но это факт» [Мандельштам 1970: 352-353]. (Осип Ман­дельштам был репрессирован в 1938 г.)

Итак, «жертвенность», «тревога» и «отношение к по­эзии» - признаки концепта, как мы находим их в «ми­ре концептов». Что касается понятия, то к указанно­му здесь выше ядру можно добавить данное истори­ками философии: «Интеллигенция - понятие введе­но в научный оборот в России в 60-х гг. XIX в., в 20-х гг. вошло в англоязычные словари. Первоначально интеллигенцией называли образованную, критически

мыслящую часть общества, социальная функция ко­торой однозначно связывалась с активной оппозицией самодержавию и защитой интересов народа. Главной чертой сознания интеллигенции признавались твор­чество культурно—нравственных ценностей (форм) и приоритет общественных идеалов, ориентированных на всеобщее равенство и интересы развития челове­ка» [Новая философская энциклопедия 2000-2001, 4: 130].

5. «Мнение». «Общественное мнение»

Ключевые термины культуры составляют в языке особую группу. Они, очевидно, отличаются от кон­кретной лексики, референты которой можно указать или изобразить жестом. Они отличаются от абстракт­ных слов, представляющих собой транспозиции других языковых знаков или отвлеченные научные термины. По справедливому выражению Э. Бенвениста, количе­ство таких слов невелико, а между тем вся история на­шей духовной культуры есть - в сжатом виде - исто­рия обращения людей с этими несколькими десятками слов. Нет сомнения, что их отличие лежит в их содер­жании, и это единственная особенность, которая будет интересовать нас здесь.

1. В Словаре русского языка С. И. Ожегова (изд. 9. М., 1972) дается следующее определение: «Мнение. Суждение, выражающее оценку чего—н., отношение к кому—чему—н., взгляд на что—н. Общественное мнение - суждение общества о чем—н.».

Таким образом, мнение разъясняется как суждение, но суждение субъективное, содержащее либо личное отношение, либо личную оценку. Ср.: «Мнение сбли­жается с верой, так как в нем выражена позиция лич-

ности. Исследователи социального мнения обратили внимание на то, что часто мнение по какому—либо во­просу у человека не возникает не потому, что чело­век недостаточно осведомлен, а потому что он к дан­ному вопросу индифферентен. Многие исследовате­ли отмечали также роль социальных чувств как од­ной из основ мнения. Иначе говоря, то, что в вере является доминирующим, а именно - ценностное от­ношение, присутствует и во мнении, составляя его эле­мент. Противоречивость природы мнения заключается в том, что в нем есть и второй элемент - знание. В этом отношении мнение совпадает с вероятностным знани­ем» [Врунов 1971: 107]; ср. также [Уледов 1963].

Однако приведенное современное научное понятие - концепт более расчленено и уточнено, чем значе­ние слова. В силу общей закономерности соотноше­ния значений слов и научных терминов, подчеркнутое нами выше определение еще не достигнуто значени­ем слова, первое лишь прогнозирует будущее обще­языковое значение слова «мнение». Можно предполо­жить, что так или приблизительно так будет опреде­ляться значение этого слова в толковых словарях не­далекого будущего.

Типичными словосочетаниями с этим словом явля­ются в современном языке, например, такие: У меня сложилось мнение, что,,,; Каково ваше мнение о...? и неопределенно—личное Есть мнение, что... (обыч-

но эвфемизм, вместо «начальство считает»). Объек­том таких высказываний является обычно суждение о ценности или о событии (факте), допускающем цен­ностную характеристику. Например, невозможно У ме­ня сложилось мнение, что собирается гроза, но воз­можно У меня сложилось мнение, что назревает скандал.

Уже из сказанного можно видеть основные компо­ненты понятия «мнение»: 1. мнение - это знание; 2. но знание субъективное, основанное на вероятности, на вере, вероятностное знание; 3. вероятностное знание о ценностях, главным образом, духовных. Эти компо­ненты указывают на исторические источники понятия «мнение», подобно тому как это бывает и в других слу­чаях с терминами культуры.

2. Более отдаленное, но еще вполне живое для кру­га чтения образованного человека значение находим в словарях предшествующей эпохи. Так, в Толковом словаре русскою языка под редакцией Д. Н. Ушако­ва (М., 1935-1940) находим следующее определение: «1. Взгляд на что—н., суждение о чем—н., выражен­ное в словах. Интересное мнение; 2. (только ед. чи­сло) Оценка, то или иное суждение о ценности чего— н. Быть низкого мнения о чем—н.» Точнее определе­но в этом словаре общественное мнение: «суждение общества о чем—н., отношение общества к чему—н.; само общество как источник этих суждений».

В последнем определении делается заметно, что словосочетание общественное мнение не просто мне­ние с добавочным атрибутом, «мнение, принадлежа­щее не одному лицу, а многим», не просто «мнение общества», а обозначение какой—то иной сущности - «самого общества как источника суждений». И по­скольку определение Словаря под ред. Д. Н. Ушако­ва на тридцать—сорок лет старше Словаря С. И. Оже­гова, то следует предположить, что это различие бу­дет обнаруживаться тем сильнее, чем далее мы будем углубляться в социальную этимологию этого понятия, и что в исходной точке лежат две вовсе различные ка­тегории.

3. В языке Пушкина, по данным Словаря языка Пуш­кина (тт. 1-4, М., 1956-1961), мы находим следующее соотношение слова мнение с его синонимами. Оно входит в синонимический ряд мнение, молва, толки, слухи. Молва принадлежит одновременно двум раз­ным синонимическим парам: 1. молва - слухи, толки (Молва о взятии крепостей вскоре разошлась по го­роду «История Пугачева» 23, 12), 2. молва - мнение (Позор Мариин огласился, И беспощадная молва Ее со смехом поразила. «Полтава», 1, 3—17). Именно вторая пара проливает свет на значение слова мнение. В то время как молва у Пушкина имеет субъектом (не обяза­тельно выраженным) понятия "толпа¹, "чернь¹, 'необра­зованные люди¹, "простой народ", субъектом мнения

выступают 'образованный человек', 'образованные лю­ди', 'образованное общество'. Ср.: Он уронил Россию во мнении Европы, и медленностью успехов в Тур­ции и неудачами против польских мятежников (Пись­ма, 609, 9). В контекстах последнего типа формируют­ся у Пушкина два тесно связанных для него понятия -общественное мнение, народное мнение. 'Народное мнение' у Пушкина отличается и от 'молвы', и от 'обще­ственного мнения', субъектом народного мнения вы­ступает народ, нация. Ср.: Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? Не войском, нет, не польскою помо-гой, А мнением: да! мнением народным (Борис Году­нов, XX, 35-бис). Понятие народного мнения - ориги­нально пушкинское, отражающее его мысли о народе как о движущей силе истории (см. ниже, II, 3). Понятие общественного мнения, или просто мнения у Пушки­на близко к соответствующей категории исторических доктрин (в особенности французских) его времени.

4. По форме словосочетание общественное мне­ние несомненно засвидетельствовано в русском язы­ке в 1808 г. в Статистическом журнале, т. II (В. В. Ве­се—литский. Развитие отвлеченной лексики в русском литературном языке первой трети XIX в. М., 1969, с. 128). Однако то значение, отражение которого нахо­дим в языке Пушкина и в словаре под редакцией Д. Н. Ушакова, является очевидным продуктом более позд­ней эпохи - эпохи романтической историографии 20-

30-х гг. XIX в., особенно развившейся во Франции. В доктрине Гизо и других общественное мнение есть не что иное как «голос народа», тождественный «голосу истины», истины, рассеянной в индивидуумах и обна­руживаемой средствами гласности и свободы слова. В отличие от абстрактной логики одного «просвещенно­го» ума, что было тезисом философов Просвещения XVIII в., теперь совестью и сущностью каждой эпохи признается «коллективный разум», «сила обществен­ного разума». Новое понятие выражается двумя сло­восочетаниями I'opinion publique, Intelligence publique. Первое, opinion publique, дает начало значению рус­ского общественное мнение (форма этого словосо­четания сложилась уже к 1808 г.). От него отличает­ся похожее, но не тождественное понятие XVIII в. -франц. opinion populaire у Вольтера. Вольтеровское opinion populaire сопоставимо скорее с пушкинским молва, нежели с пушкинским мнение народное. Вто­рое, intelligence publique, как «осознавший себя кол­лективный, общественный разум», становится одним из прообразов и источников русского понятия интел­лигенция, а также соответствующего понятия в языках Восточной Европы.

В ту же эпоху «общественное мнение» вполне осо­знается как историческая категория, изменяющаяся сама и отмечающая своим изменением положение данной эпохи в ряду других эпох. Возникает предста-

вление об «истории общественного мнения», и ранний этап этой истории, предшествующий осознанию обще­ственным разумом самого себя, начинают видеть в на­родной мечте и легенде, в истории символического и поэтического народного творчества.

Романтическая историография была не только на­учной доктриной, но и определенным общественным настроением. Возведя общественное мнение и обще­ственный разум («интеллигенцию») в ранг историче­ской категории определенных эпох и рассматривая са­мое себя как высший этап этой истории - самосозна­ние общественного разума, она сделала тем самым исторической категорией и понятие сопутствующего общественному мнению общественного настроения, или умонастроения общества. В этом смысле слово­сочетание настроение общества, настроение народ­ных масс употреблял В. О. Ключевский. Ср.: «...с во­царения новой династии в продолжение всего XVII в. все общественные состояния немолчно жалуются на свои бедствия, на свое обеднение, разорение, на зло­употребления властей. Недовольство становится и до конца века остается господствующей нотой в настрое­нии народных масс» [Ключевский 1957: 89].

5. Таким образом современное русское мнение включается в семантические ряды: 1) "суждение¹, "зна­ние¹, 2) "оценка", "верование", "вера"; общественное мнение - в семантические ряды: 1) "мнение", 2) 'обще-

ство', 3) 'мечта', 'легенда', 'поэтическое народное твор­чество', 4) 'настроение', 'умонастроение', 'умонастрое­ние общества', 'общественное настроение', 5) 'коллек­тивный разум', 'интеллигенция'.

Семантические ряды слов соединяются по общим правилам русского Словаря, но особенное русское слово - концепт интеллигенция (см. выше) остается никуда не включенным, он - явление не «словарное», не «научное», - он одновременно «художественное», он-концепт.

6. Концепты «высокого стиля»

- как ценность и красота.

«Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана»

Современная концептология («стилистика») стре­мится уловить не только стихи, но и прозу, не только слово, но и музыку, и краски как единство одного и того же - концепт.

В августе 1887 г. А. П. Чеховвыпустил (в издатель­стве А. С. Суворина) сборник своих рассказов преды­дущих лет «В сумерках» (16 рассказов). В следующем году сборник был удостоен Пушкинской премии Акаде­мии наук, а в ближайшие за тем два года переиздавал­ся А. С. Сувориным еще 12 раз, он стал значительным - и формирующим - фактором русской культуры.

Он имеет яркие особенности. Прежде всего, - заго­ловок, сам принцип заголовка, его ключевое слово. В наши дни авторские сборники обычно называются по одному из произведений - название рассказа (или сти­хотворения) переносится на название всего сборника. У Чехова не так: в сборнике нет ни одного рассказа с таким заголовком, но все они пронизаны ощущени­ем сумерек и грусти, и обобщение дано автором: речь

идет о сумеречном существовании, больше всего об осенних сумерках, осеннем пасмурном дне.

В первом рассказе - «Мечты» повествуется о том, как в каком—то селе задержан беспаспортный бродя­га, человек интеллигентный и тихий. Он отказывается назвать свою фамилию, и двое «сотских» теперь обя­заны отконвоировать его в уездный город и сдать в по­лицию. Сам задержанный этому обстоятельству ско­рее рад: он надеется, что оттуда его отправят на посе­ление в Сибирь, а там есть надежда получить какой— никакой надел земли и зажить новой жизнью. Но он бо­лен, кашляет, еле бредет, и постепенно конвоиры по­нимают, что вряд ли и до уезда он дойдет живым. Од­нако все трое нехотя бредут. «В осеннюю тишину, ко­гда холодный, суровый туман с земли ложится на ду­шу, когда он тюремной стеной стоит перед глазами и свидетельствует человеку об ограниченности его воли, сладко бывает думать о широких, быстрых реках с при­вольными, крутыми берегами, о непроходимых лесах, безграничных степях.» и т. д. - словом, о Сибири, куда мечтает попасть обреченный задержанный.

Но вот второй рассказ - «Пустой случай», где вовсе нет - сначала - ни сумерек, ни осени, а все по—дру­гому: «был солнечный августовский полдень.» Но кон­чается рассказ иначе: «Мне приятно было уходить из этого маленького царства позолоченной скуки и скор­би, и я спешил, точно желая встрепенуться от тяжело-

го, фантастического сна с его сумерками.»

В последнем рассказе - «Святою ночью» сумерки уже другие - предрассветные, полные ощущения ти­хой радости Пасхи. «Было темно, но я все—таки видел и деревья, и воду, и людей. Мир освещался звездами, которые всплошную усыпали все небо. Не помню, ко­гда в другое время я видел столько звезд!» Но все— таки и здесь царит атмосфера грусти - какой—то «ра­достной грусти». Паромщик, Иероним, ни на минуту не забывает, что только что умер его друг, монах, одарен­ный поэтическим даром сочинять акафисты, - Нико­лай. «Стою я тут на пароме, - тихо говорит он, - и все мне кажется, что сейчас он с берега голос свой подаст. Чтобы мне на пароме страшно не казалось, он всегда приходил на берег и окликал меня. Нарочито для это­го ночью с постели вставал. Добрая душа! Боже, какая добрая и милостивая! У иного человека и матери такой нет, каким у меня был этот Николай. Спаси, Господи, его душу!.» Но все—таки это - «сумерки» и этим конча­ется сборник «В сумерках». (При включении рассказов в собрания сочинений А. П. Чехова сборник как целое перестал существовать, но для истории литературы он не должен был быть забыт именно как целое, как цен­ность, как концепты. В последние годы он в этом каче­стве возрожден в издании «Литературные памятники», 1986 г.) П. И. Чайковскийв 1876 г. завершает свой цикл из

12 фортепьянных пьес «Времена года», снабженных литературными эпиграфами. Одна из пьес - грустная. «Октябрь. Осенняя песнь» имеет эпиграф из А. К. Тол­стого:

Осень, осыпается весь наш бедный сад. Листья пожелтелые по ветру летят...

И. И. Левитанв 1879 г. создает свою картину «Осен­ний день. Сокольники», резко отличную от его знаме­нитой бодрящей «Золотой осени». Здесь - пусть не сад, но парк, где царит хмурая осень, и листья осыпа­ются, и одинокая женщина в черном бредет по аллее.

Итак, в 1880-е годы концепт уже был собран и, яду-маю, ощущен. Но - не назван.

Но вот Борис Пастернак в тяжелом, военном 1943 г. пишет под Москвой - еще едва год прошел со времени «разгрома немцев под Москвой», еще их разбитая тех­ника лежала местами у дорог, еще подмосковные стан­ции электричек кое—где не были полностью отстрое­ны- пишет: