Отец Александр и стихотворцы

Отца Александра спрашивали:

— Почему вы хвалите любые стихи, которые вам приносят, даже и вовсе графоманские?

— Лучше уж пусть пишут стихи и верят в свое предназначение, чем пьют горькую, — отвечал отец Александр.

Свет миру

Отец Александр говорил: «Нам дано только светить».

Об идиотах

Одна беременная женщина много болела. То одним, то другим, то третьим, просто не было уже никаких сил нет. Врачи говорили ей: «Немедленно делайте аборт. Родится ведь идиот!». Родственники тоже очень переживали и добавляли: «Мало того, что идиот. Где он будет жить? У нас и так повернуться негде». Жили они, и правда, большой семьей в двухкомнатной квартире. Но женщина упрямилась, все-таки она была верующая, и аборта делать не хотела. Тогда хитрые родственники посоветовали ей поговорить с отцом Александром, потому что знали — человек он широкий, свободный, не то что какой-нибудь поп-мракобес, знает языки, читает книжки, чужое мнение уважает, глядишь, благословит и аборт.

Женщина отправилась к отцу Александру и все ему рассказала. Отец Александр ответил: «Родится идиот — будете любить идиота».

Родился вообще не идиот. Сейчас он уже вырос и учится в МГУ.

Не старец

Отец Александр никогда не хотел быть пастырем наподобие древних, руководить душами, говорить «можно» и «нельзя», давать судьбоносные советы, назначать епитимьи и применять педагогические приемы. У него был совсем другой склад. Он все больше просто утешал своих чад и говорил с ними о Владимире Соловьеве и Павле Флоренском. Но те, кто посещал его, иного и не желали.

Когда он умер, ему так и не нашлось замены, потому что больше никто из батюшек Флоренского и Соловьева не читал.

Идеже несть болезни

Когда отцу Иоанну Крестьянкину исполнилось 90 лет, он перестал принимать чад. Чада же, много лет кормившиеся из его рук, роптали: «Столько лет окормлял нас, ведя ко спасению, а теперь? Это не он, а злые люди вокруг него. Почему нас к нему не допускают?»

Келейник же отца Иоанна, в очередной раз отказав страждущим от встречи с батюшкой, сказал другому брату с улыбкою: «Отец Иоанн так широко распахнул пред людьми двери рая, что они забыли, что существует старость и болезнь».

Убийцы

У отца Афанасия было послушание — исповедовать сестер монастыря. Как-то раз к отцу Афанасию приехал отец Илья, старинный друг отца Афанасия по семинарии.

— О, как я мечтаю, — сказал отец Афанасий другу, когда они уже посидели немного за столом и хорошо закусили, — чтобы хоть одна монахиня нашего монастыря кого-нибудь убила.

— Что ты, что ты говоришь, батюшка! — замахал на него руками отец Илья.

— Не могу больше слушать, как подходят одна за одной, и все точно сговорились: «Батюшка, я в среду съела сардинку!»

Цикл 7.
Чтение на ночь в женском монастыре

Матушка Георгия в мире животных

Матушка Георгия, поступившая в монастырь в романтические 1990-е и за пятнадцать лет превратившаяся из наивной девушки в зрелую монахиню, говорила так: «Нет ничего страшнее для женского монастыря, чем слова «послушание превыше поста и молитвы». Через бездумное следование этому поучению многие в монастыре теряют любовь. Да и вообще человеческий облик». Она же говорила: «В монастырь приходишь пушистым зайчиком, но с годами превращаешься в колючего ежика. Иначе здесь не выживешь». С этими словами матушка хмурилась, сводила брови, а пальчики выставляла на слушателей, как ежиные колючки.

О милости Божией

Матушка Филарета давно подозревала, что сестры в ее монастыре спасаются плохо. Да и сами сестры подливали масла в огонь: что это, мол, матушка, целый день мы на послушании, на службы не ходим, молиться некогда совершенно. Хорошо еще, если послушание тихое, в библиотеке какой-нибудь, а если в коровнике? Мычанье, навоз, какая уж тут молитва, не сосредоточиться, ничего. В келью приходим поздно, только и успеваешь раздеться да повалиться спать. Некогда даже правило вечернее вычитать! Разве это монашество? Раньше-то у подвижников вон сколько было времени.

Долго думала матушка. И придумала. Обошла вокруг всю территорию монастыря и остановилась у брошенной баньки. Банька осталась от прежних хозяев, сейчас в ней никто не мылся, а внутри лежал разный хлам. Матушка велела баньку очистить, выкинуть мусор и помыть полы. Все исполнили по ее приказу. Вот, объявила матушка сестрам на трапезе, это будет наш затвор. Заходи по одному.

Затвор продолжался неделю. Сестре выдавались Священное Писание, молитвослов, псалтырь, подходящая минея и типикон. А также одно шерстяное одеяло. Под одеялом можно было спать, а можно было и постелить его на жесткую деревянную полку баньки. Подушкой должна была служить рука, согнутая в локте. Других постельных принадлежностей не выдавалось. Спать разрешалось подряд три часа и подниматься на молитву. За этим следили две специальные поставленные на страже сестры. Они по очереди дежурили снаружи, подглядывали в дырку, и если затворница засыпала, стучали в ведро и будили ее. Те же дежурные приносили затворнице раз в день пищу.

Составили четкий график, и получилось, что за год все сестры хоть раз побывают в затворе. Только дело как-то не то чтобы не пошло, а несколько застопорилось. Первой отправили матушку Иулианию из трапезной — в прошлом журналистка, красавица, она была самая разговорчивая и часто возмущалась монастырскими порядками. Исцелить гнойные раны, нанесенные ее душе гордостью и самомнением, матушка и решила в первую очередь. Но на четвертый день затвора мать Иулиания начала издавать странные звуки, все громче и громче. Что она имела в виду, было неясно, — разговаривать с затворницей не полагалось. Но она и сама, кажется, не стала бы разговаривать, потому что, собственно, просто ужасно выла. Стражницы пожаловались матушке. Матушка приказала выждать еще сутки, а пока начать читать об Иулиании суточную Псалтырь. Не прошло и дня, как мать Иулиания замолчала. Видно, подействовала молитва сестер. Правда, вечером Иулиания не подошла к окошечку принять пищу, и наутро тоже. Тогда уж все совсем всполошились, и все-таки открыли затвор, на день раньше. Мать Иулиания сначала выходить не хотела, все мотала головой, говорить она точно разучилась, но ее вывели за руку, и она послушно пошла. На матушкины расспросы, угрозы и уговоры ничего не отвечала, только смотрела голубыми остановившимися глазами. Делать было нечего, мать Иулианию отправили в монастырский лазарет и возобновили чтение Псалтыри о ее несчастной душе. Через два дня она за молитвы матушки и сестер очнулась, стала почти прежней. Только с тех пор не любила закрытых помещений, все норовила приоткрыть хоть форточку, но это и у нормальных людей бывает, клаустрофобией называется.

Пока мать Иулиания приходила в себя, в затвор отправили следующую сестру. Эта вызвалась сама, вне очереди, дабы посрамить дьявола, так явно посмеявшегося над Иулианией. Мать Мастодонта провела затвор на отлично. Молилась, постилась и вышла совершенно нормальной, только чуть похудевшей, но быстро отъелась и на вопрос, были ли искушения, отвечала, что одно только было искушение — очень хотелось под конец спать. После удачи Мастодонты матушка-игуменья сильно взбодрилась, но со следующей сестрой опять случилась неприятность. Она вышла вроде нормальной, только почти сразу после затвора слегла в больницу с инфарктом, а там и вовсе умерла. Так и пошло.

Одна-две нормально, а третья обязательно или в уме помрачится, или заболеет, или из монастыря после затвора уйдет. Или даже не уйдет, но целый день после освобождения смеется. И остановить ее невозможно.

Тогда матушка снова собрала сестер на трапезе и сказала: «Молиться вам еще рано. Лучше уж работайте, как работали, и не ропщите». Тем по неизреченной милости Господней и кончилось дело.

Сладкая жизнь

Как-то раз, когда затвор еще не отменили, но надзора над затворницами почти уже не было, их просто запирали снаружи на ключ, в избушку на курьих ножках отправили мать Софью, между прочим выпускницу Щуки. Через несколько дней ее ближайшие подружки, матушка Георгия и матушка Надежда, решили укрепить узницу в ее заточении. Душевно, но главное телесно. Заранее подобрав ключ, матушки взяли с собой побольше сладостей, конфеток, бутербродов, любимого мать Софьиного томатного сока и поближе к вечеру тихонько забрались к ней в гости. Только сестры разложили угощение и начали пир, стук в дверь! Что делать? Быстро покидали обратно в сумку все сладости, затолкали ее под широкую банную полку, спустила до полу одеяло, туда же нырнула и худенькая матушка Надежда. А мать Георгия встала за занавеску.

Тут в затвор вошла уставщица, инокиня, объясняющая, какие молитвы и по каким книгам затворнице читать дальше. Мать Софья встретила ее ни жива ни мертва. А мать Надежда, сжавшаяся под полкой, страшная хохотушка, только и делала, что кусала себе пальцы, чтобы не засмеяться. Но от этого ей было еще смешней. И она фыркнула. Уставщица насторожилась.

— Ой, матушка, — заголосила мать Софья. — Такие страхования, такие страхования, то будто стучит кто-то, то вздыхает, то стонет, только молитвой и гоню их, проклятых. А то и за ноги иногда хватает!

Тут из-за занавески раздался звук, сильно напоминающий хрюканье — это не выдержала мать Георгия.

Мать уставщица уже медленно пятилась назад, но наткнулась спиной на полку, и вот ведь искушение — только в затворах такое бывает — мать Надежда не выдержала и слегка ущипнула гостью за ногу! Уставщица закричала так, будто ее режут. Выбежала из баньки и прямиком к игуменье. В затворе дело нечисто. Фырканья, хрюканья, щипки! Краем глаза она заметила, что и занавеска колыхалась как-то очень странно!

Подозрительная игуменья поспешила за уставщицей прояснить ситуацию. В отличие от уставщицы она подергала занавески, не поленилась наклониться и посмотреть, что делается под полкой... Никого, ничего. Сестры, конечно, успели убежать. Зато уставщице досталось. Нечего зря воду баламутить! Кто у меня после твоих сказок в затвор пойдет? Тщетно пыталась оправдаться уставщица и свалить все на мать Софью, напрасно разводила руками. Следующей в затвор пошла именно она. А мать Софья вскоре согласилась даже затвориться вне очереди. «Лучшие минуты в монастыре...» — мечтательно качала она головой, вспоминая о своем сладком затворе.

Цикл 9
Американские истории

Ненависть

Саша Гундарев ненавидел попов. Вид их вызывал у него такое глубокое отвращение, что едва их показывали по телевизору, или он видел их живьем, но особенно все-таки по телевизору, Саша программу сразу переключал, и долго еще потом плевался. А несколько раз даже бежал тошнить в туалет.

— За что ты так их ненавидишь? — со слезами спрашивала у него православная жена Вера

— Ты знаешь, — цедил Саша.

Вера и правда знала, и спрашивала Сашу из одного только отчаяния. Давным-давно Саша ей все про попов объяснил. Книжки он все Верины прочитал, был подкованный, и этими же книжками ее побивал. Во-первых, говорил Саша, почему они такие самодовольные? Что они хорошего сделали? Ничего. Значит, нечем и надмеваться. Во-вторых, почему половина антисемиты? А вторая половина — националисты, земле русская, Русский дурдом по третьему каналу, а Англия и Франция тоже между прочим святые, и Испания, и Новая Гвинея, и Христос главный был интернационалист. Искажают твои попы, Верочка, Священное писание. В-третьих, почему так любят власть, и светскую и духовную, хлебом не корми, дай только поуправлять заблудшими душами, этим же бедным душам во вред, и поцеловать в компании президента икону. В-четвертых, почему так любят деньги? Почему не стесняются ездить на иномарках, почему строят четырехэтажные «домики» притча и говорят о гонениях на церковь? А народ голодает. Но тут Вере иногда удавалось Сашу убедить, что подальше от столиц, в глубинке, вместе с этим народом и священники голодают тоже.

— Дают им развалины, говорят «восстанови», а на что? И они тоже голодают, молоденькие мальчики из семинарии!! — кричала на Сашу Вера.

— Мальчики голодают и рвутся к власти! Чтобы не голодать, — резал Саша. — Копят денежки на епископскую должность. Все продается и покупается, думаешь, я не знаю?

Но Вера и сама про это ничего не знала. И замолкала. А Саша не замолкал. И поправлялся, что попов, ладно, тем более мальчиков готов простить, но только не епископов и митрополитов.

Тут Вера на собственную голову уговорила Сашу сходить с ней в -ий монастырь полюбоваться на службу архиерейским чином. Вера думала сразить Сашу красотой и величием торжественной службы, но Саше все, наоборот, страшно не понравилась. Особенно выражение лица епископа, надменное, как показалось Саше. И не понравилось, что все вокруг этого епископа увивались, подавали ему расческу, бегали за ним со свечами. В общем Вера ни в чем Сашу убедить не могла. Только плакала и молилась о муже Богу.

И вот однажды Саша отправился на два месяца поработать в Америку и там случайно познакомился с одним русским по имени Peter Grigoryev. Петя оказался православным и в ответ на Сашину критику поповства предложил Саше посмотреть на их местного епископа.

— Не хочу я на них смотреть! — отрезал Саша.

— Да мы уже приехали, — ответил его новый друг.

И остановил машину возле какого-то зеленого дворика. Тут Саша рассмотрел над деревьями золотой куполок.

Только они с Петей вышли из машины и приоткрыли чугунную калитку, как увидели дворника. Пожилой дворник с белой бородой и в кожаном фартуке мел метлой двор. Просто Пиросмани какой-то, а не штат Пенсильвания. Увидев гостей, дворник страшно смутился, бросил метлу и позвал пить чай. Но за чаем дворник был уже не в фартуке, а в черной рясе, потому что оказался местным епископом. Весь чай Саша промолчал, а дворник-епископ, смеясь собственным шуткам, рассказывал гостям что-то про своих бабушек и дедушек из России. Он был двоюродным внуком известного русского передвижника и племянником не менее известного композитора. Только Саша слушать ничего не желал. И в воскресенье приехал на службу. Убедиться, что дворничество с метлой было одним маскарадом.

Но служил владыка не по-архиерейски, а как простой священник, «иерейским чином» — объяснил Саше Петя. Без свечей, юношей и расчесок.

И трапезы никакой волшебной после службы не было, только чай с донатсами, типа русских пончиков, но по-американски. Сам владыка, как сообщил Петя, предпочитает овсяную кашку, которую и варит себе каждое утро.

— Что, прям сам варит?

— Хотели, конечно, помочь, много раз поварих всяких к нему приставляли, но он их незаметненько прогонял...

— Ну, хоть машина-то у него есть хорошая? — обреченно спросил Саша.

— Машина есть. Без машины в Америке пропадешь, — ответил Петя и кивнул в сторону.

В стороне стоял ветхий фольксваген.

— 1976-го года, — сообщил Петя. — Владыке на епископскую хиротонию подарили, вот он с ней с тех пор и не расстается. То одно поменяет, то другое. А мотор крепкий, до сих пор отлично работает.

— Да как ему не стыдно! — не выдержал Саша. — Он же владыка!

— Думаешь, ему не дарили хороших машин? Каждый год кто-нибудь дарит. Он благодарит, принимает, и даже недельку-другую ездит на ней. Ну, а потом... — Петя вздохнул. — Девает он их куда-то, а куда — никто не знает. Спрашивают его, а он как дурачок сразу сделается — разбил, простите, братья и сестры, старика, разбил вашу красавицу, в металлоломе лежит. И на колени — бух! Простите, грешного маразматика!

Саше, конечно, все это очень понравилось. И владыка, и службы его скромные, и сам он, ясный, веселый, бодрый такой старичок. Хоть и с хитрецой.

С Сашей владыка даже долго беседовал, про математику про Сашину, про людей американских, и незаметно дал один совет, Саша сразу не понял, к чему это владыка какую-то жизненную историю ему рассказал. А потом понял, и тоже так поступил, как в этой жизненной истории. После этого его пригласили и на следующий год в Америку приехать, поработать над новым проектом. Саша не отказался.

Конечно, не то чтобы Саша тут же поверил в Бога, начал ходить в церковь и полюбил попов, но смягчился. Возвращается в родную Россию, а там жена Вера ждет его не дождется, хоть и православная, а все равно ж жена. И с тех пор Саша попов ненавидеть перестал. Поставил фотокарточку владыки на письменный стол, и только по телевизору покажут какого попа, программы уже не переключает, а просто бежит к письменному столу «подышать свежим воздухом». Подышит, и ничего — опять добрый. Даже и скажет иногда Вере в утешение: «Просто менталитет у них советский, но лет через девяносто будут и у нас свои владыки, Верочка, так что ты не расстраивайся».

Отец Василий

Отец Василий был очень скромным. Несмотря на то, что был епископом. Правда, американским. Когда он начал приезжать из Америки в Россию и, идя после службы, гладил детей по голове, дарил им конфетки и тихо улыбался,все очень удивлялись: вот, какими, оказывается, бывают епископы. Однажды отец Василий ехал на машине к одному батюшке, в страшную глухомань, потому что батюшка служил в далекой деревне, но очень звал владыку в гости, посетить его храм, между прочим XVI века. И владыка согласился. Дорога пошла плохая, машину трясло, но все терпели, и вдруг водитель остановился. Ехать дальше было нельзя, только что здесь произошла авария. Мотоцикл врезался в грузовик. У мотоцикла вниз лицом лежал седой человек. Второй человек смотрел на него и, сжимая в руках шлем, плакал, потому что на земле лежал его собственный отец, от удара скончавшийся на месте.

— Если ваш отец был верующим, — сказал владыка, — можно отслужить панихиду.

— Да-да, — закивал молодой человек. — Мой отец всегда верил в Бога, молился. В церковь он не ходил, у нас тут вокруг все церкви давно разрушены, но всегда говорил, что у него есть духовник.

Из машины принесли облачение, отец Василий начал облачаться, но прежде, чем начать панихиду, спросил:

— И все-таки это удивительно — ваш отец никогда не ходил в церковь, кто же тогда был его духовником?

— Он ловил религиозные передачи из Лондона и слушал их почти каждый день. Вел эти передачи батюшка, имени не помню, а фамилия — Родзянко. Этого батюшку отец и называл своим

духовником, хотя, конечно, никогда не видел его. Отец Василий медленно опустился на колени перед своим духовным сыном, с которым встретился первый и последний раз в жизни.

Цикл 11.
Назидательные рассказы для чтения в воскресной школе

Сердце христианина

О богобоязненный и послушливый чадушко! Приложи свою мяконькую ручонку к левой груди. Слышишь, как там что-то громко бьется? Это твое сердце! А теперь, детонька, давай проверим, христианин ли ты? Сжимается ли твое маленькое сердечко при виде обездоленных, несчастных, гонимых, попираемых, прокаженных, плачущих, страждущих и тяжко скорбящих? Оделяешь ли ты нищих копеечкой? Отдаешь ли самое дорогое, свои игрушки и любимую одежду несчастным беспризорным детям с вокзалов? Обливаешься ли слезами покаяния, когда восстает на тебя жестокий помысел съесть конфетку, а ты не сопротивляешься ему, гнусному сему и соблазнительному помыслу, и все-таки подходишь к заветному шкафчику, встаешь маленькими своими ножками на табуретку, открываешь дверцу и быстро хватаешь ее, злосчастную сию искусительницу в цветном фантике? Понимаешь ли ты, милое дитятко, что в блестящей обертке таится твоя погибель? Начинает ли твое сердце биться чаще при мысли о том, что целый день погружался ты в бездны житейского и земного, играл, прыгал, кричал, и ни разу не вспомнил о Великом Предивном и Славном Создателе Вселенной? Воздаешь ли ты благодарение за каждую прожитую тобою минуту и соделанный тобою вздох? Проявляешь ли безропотность при претерпевании болезней, кори, гриппа, ветрянки, свинки, авитаминоза? Сознаешь ли, ложась вечером в свою уютную постельку и обнимая за шею любимую, тихо благословляющую тебя перед сном матушку, что этой ночью ты, быть может, умрешь, и мягкая твоя перинка превратится в твою могилу, ибо неисповедимы пути Божий?!

Вопрос и задание после текста: Проверь, все ли еще бьется твое сердце?

Цикл 12.
Православные разговоры

Отец Василий звонит по мобильнику отцу Викентию, своему соседу по келье.

— Чем занимаешься, отец?

— Да тайноядением. А ты?

— Да почти сплю.

— Ну, сна без сновидений.

— Ну, ангела за трапезой.

— Батюшка, чувствую в себе силы для духовной жизни. Дайте мне какое-либо задание.

— Хорошо, вставай в 6 утра и делай 10 поклонов с Иисусовой молитвой.

— Батюшка, да вы что! Силы-то для духовной жизни у меня появляются только вечером, а рано утром я сплю.

— Батюшка, мой сосед по парте надо мной смеется, щиплется прямо на уроке. Говорит: «Петров наломал нам дров», и разные другие дразнилки.

— А ты от него пересядь. Но с большой любовью.

— Батюшка, вот я пересел, а он все равно на переменах дразнится.

— А ты ему ответь твердо, резко, можно даже грубо. Но с большой любовью.

— Батюшка, я ему ответил, а он опять. И дерется.

— А ты размахнись и как следует дай! Но с большой любовью.

— Знай, если кого-то осудишь, то тут же приходит плотский помысел, как бы в наказание.

— А вы пример приведите.

— Батюшка, можно я буду читать духовные книжки?

— Пока учишься в школе, читай просто хорошие книги.

— Батюшка! Всю службу стою и думаю неизвестно о чем.

— Не можешь дать Богу сердце, дай хотя бы ноги.

— Ну что, Юра, не пытался ли ты развинтить отверткой церковную кружку с пожертвованиями?

— Нет, батюшка, но идея хорошая.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: