Этнолингвистика, фольклористика о повседневности

Обыденное сознание любого народа полнее всего выражается в его естественном языке, который изучается этнолингвистикой и её старейшим и до сих пор основным разделом — фольклористикой.Объектом данных отраслей филологической науки служит народное, в первую очередь поэтическое слово, воплощённое в оригинальных записях фольклорных текстов. Разными школами лингвофольклористов народная словесность рассматривается то ли как таковая, то ли с “конвоем” прочих — материальных элементов этнической культуры, повседневной, праздничной и ритуальной [295].

Для рассматриваемой темы принципиально важно отметить, что фольклорное измерение повседневной жизни и в особенности обыденного сознания представляет собой наиболее широкую и глубокую их модель в науке и культурной практике. Ведь фольклориста интересуют прежде всего такие образчики устного народного творчества, каковы былины, сказки, басни, легенды, пословицы, поговорки, прибаутки, присловья, лирические песни, причитания, заклинания, заговоры, анекдоты, шутки, ругательства, проклятия; трудовые, торговые, свадебные, праздничные формулы; всякие прочие варианты запечатленной в слове культуры этноса. Как видно даже из этого беглого перечня, ритуальная вербализация пронизывает собой всю без исключения жизнь любого народа. Фольклор видоизменяется от эпохи к эпохе, но по степени традиционности, долговечности не имеет себе равных в общей структуре культуры. “Молчат гробницы, мумии и кости, — лишь слову жизнь дана...” (И. Бунин).

К вещественным коррелятам народного сознания относятся: внешний вид человека, принятый в его сообществе параязык мимики, жестов, прически, татуировки и т.п. невербальных форм межличностной коммуникации; семантика жилища, его внешних конфигураций, планировки и интерьера; технологии трудовой деятельности и ее орудийное оснащение; покрой и украшения одежды; старинные рецепты приготовления еды и питья; народной гигиены и медицины; самодеятельного искусства (начиная с музыки, танцев, пения); и т.д., и т.п. моменты повседневного жизнеобеспечения, бытового уклада.

И словесную, и вещественную стороны народной культуры пронизывают весьма архаичные по своему типу мифологические представления о мире, человеке, сверхъестественных силах; вообще этико-эстетические предпочтения данного этносоциума. Народность фольклорной культуры выражается прежде всего в её синкретичности. Духовные и материальные, вербальные и невербальные, художественные и утилитарно-практические, сакральные и профанные, разные другие оппозиции в традиционной культуре неразрывно объединены, тогда как в субкультурах специализированных, профессиональных они более или менее дистанциированы друг от друга.

Всё сказанное о фольклоре и фольклористике позволяет рассматривать их материалы как непочатый край для эпистемологической рефлексии [296]. Лексикографическое описание фольклорного языка и семантический анализ вещественных атрибутов традиционного труда и быта дают возможность представить важные моменты народной картины мира, некие акценты этнической ментальности и, тем самым, скрытые слои нашего собственного обыденного сознания.

По данным современной лингвистики, основу менталитета любого народа образует наивная картина мира [297]. Она, собственно, и объединяет всех представителей той или иной культуры в этническую или иную общность.

Этот вариант мировидения отличается бинарностью — тео- и антропоцентричностью. В основе непосредственного существования Homo sapiens trivialis — нашего соотечественника — лежит иудео-христианская идея единого Бога, созидающего природу, организующего всё сущее и руководящее бытием человека и общества. Доминантой обыденного взгляда на мир выступает человек, вокруг которого располагаются две равноудаленные друг от друга сферы — личного мира и окружающего мира. В состав первого входит телесное бытие индивида (тело и его члены, органы); общественное бытие личности (семейно-родственные, дружеские отношения, социальный статус и т.п.), душевные качества человека (мысли, чувства, речь).

Второй, внешний обывателю мир состоит из дома и соответствующего тому быта (пища, одежда, обувь, орудия, домашние животные и культурные растения), социума (с его материальными и духовными ценностями), природы (от земной поверхности до неба, со всеми явлениями природы и временем их осуществления).

Тем самым, через воспринимаемое окружающими как анонимное и коллективное (не только общенародное, но и групповое) слово, произнесённое или записанное, лингвисты стремятся выяснить некие более или менее универсальные основы повседневного и праздничного, профанного и сакрального опытов культуры.

“Умейте же беречь... наш дар бессмертный — речь”. Эти строки И.А. Бунина - лучший эпиграф к вкладу фольклористики в постижение повседневности. За последние годы выдвинуто и реализуется несколько проектов составления энциклопедических словарей национального фольклора. Курская группа по созданию словаря русского фольклора под руководством профессора Александра Тимофеевича Хроленко при помощи разработанных ею методик частотного анализа русских былин и, для сравнения, английских лирических песен выявила целый ряд таких отличий ментальности русских и англичан.

Оказалось, что для традиционного сознания представителей различных этносов весьма значимыми характеристиками обладает человеческое лицо. Два этнических взгляда на лицо человека различаются фокусировкой внимания и содержанием периферийного зрения. Разумеется, лицо человека видят оба этноса и представляют его среднечастотными лексемами face и лицо. Различие обнаруживается в том, что английское face используется функционально: лицо как способ передачи информации об индивидуальности (лицо как индивидуум); русское же лицо (обычно белое — предельно положительная коннотация) — экран эмоциональной жизни, сигнал красоты, т.е. “портретно” в полном смысле этого слова.

У каждого этноса есть свои “точки красоты”. У англичан это щёки и губы, а потому лексемы lips и cheek весьма частотны и обладают широкой дистрибуцией, определяются эпитетами и сравнительными оборотами. Для русских такими “точками” служат брови и глаза. Универсальная формула русской мужской и женской красоты — “брови чёрна соболя, глаза ясна сокола”. На периферии описания лица у обоих этносов растительность на лице, отсюда низкая частотность слов, называющих усы и бороду. По предположению курских фольклористов, это обусловлено тем обстоятельством, что соответствующие реалии — принадлежность мужского лица, а фольклор замечает прежде всего то, что свойственно и женщине, и мужчине. Обделены поэтическим вниманием такие детали внешности, как нос и уши, представленные в песенном фольклоре низкочастотными лексемами без особой коннотации. Некоторые элементы внешности из поля зрения выпадают вообще, и тогда лингвистами констатируется отсутствие соответствующих лексем.

Возможны и культурно-идеологические (религиозные) оценки элементов внешности человека, и тогда один денотат может быть представлен двумя лексемами с полярной коннотацией, как у русских, где губы — знак греховности, а уста, напротив,ассоциируются с ритуальным поцелуем [298].

Столь же интересные выкладки делаются курскими фольклористами по многим другим сторонам языковой культуры русского народа. Особая привлекательность такого рода исследований состоит в фактической доказательности выводов — повседневная ментальность моделируется не субъективно, как у деятелей искусства и представителей традиционной науки, а объективизированно за счёт применения методик статистического анализа оригинальных текстов — аутентичных записей произведений устного народного творчества.

Носителями фольклорного начала чаще всего полагали, особенно в нашей стране, крестьянство да недавних выходцев из деревенской среды в пространство города. В этих, патриархальных слоях населения действительно полнее всего сохраняются рудименты древних вариантов мировоззрения, связанных с мифом, эпосом, сказкой. Однако в последнее время всё чаще внимание фольклористов обращается в сторону гораздо более широкого круга произведений устной и отчасти письменной словесности, принадлежащих не только предкам, но и современникам; не одним селянам, но и горожанам разных возрастов, профессий, сословий. Так, фиксируются и анализируются графитти в студенческих аудиториях и детские рассказы-страшилки, солдатские обряды демобилизации и сленг рыночных торговцев, анекдоты разных циклов и татуировки преступников; письма, дневники, документы представителей разных социальных слоев, поколений; многое т.п. из широчайшей области вербальной культуры социума.

При столь расширительном подходе к фольклору ему оказыва-ется присуще “всё то, что позволяет говорить о единстве смыслопо-рождающих структур культурной самопрезентации человека” [299]. Соответствующий проект петербургских филологов так и называется: “Мифология и повседневность”. Проведённые в его рамках конференции, защищенные диссертации и печатные издания касаются различных горизонтов данной тематики, вплоть до гендерных вариаций повседневного [300].

Причём в подобных ситуациях учёный так или иначе влияет на изучаемую им действительность, нередко выступая не только фиксатором, но и сотворцом фольклорных явлений. Ещё чаще фольклорный багаж народа пополняется за счёт школьно-книжных источников, средств массовой информации, которую он усваивает и перерабатывает по своим фантазийным “матрицам”. Такая — вторичная фольклоризация тех или иных явлений современной культуры способствует частичной модернизации массового сознания, некоторому развитию обыденных представлений.

При поправке на ту или иную степень архаичности содержащейся в фольклоре информации о менталилете народа, данные этнофольклористики как бы расцвечивают неожиданными красками контуры народной картины повседневного мира, “вытканной” (реконструированной) усилиями историков и социологов, антропологов и этнологов.

* * *

Подводем итоги того, какой в рамках лингвистики предстает вербальная сторона повседневности в форме разговорного, или обыденного языка. Разговорная функция обыденного языка всегда состоит в применении языка в разговоре с наличным собеседником; это живой коммуникативный дискурс. Неотъемлемым признаком обыденного языка является ситуационность - язык употребляется всегда в определенной ситуации. Язык выступает как «орган сейсмического восприятия», на который действует одновременно множество факторов. Возникая в контексте определенной ситуации, язык затем приобретает самостоятельность и сохраняет свою структуру даже после исчезновения данных ситуаций из жизни. Язык должен быть понят как специфический срез истории общества и культуры. Не существует никакого «индивидуального» разговорного языка, язык отличается групповым характером. В этом отношении особую важность имеют следующие факторы: группа-носитель языка; отношение индивида к группе; отношение группы к другим группам; динамика внутри группы. Если мы вспомним метод grid and group analysis английского антрополога М. Дуглас[301], то увидим, что построенная с его помощью концепция социальности познания практически полностью совпадает с групповой характеристикой языка. Итак, общая структура языка представляет собой совокупность групповых языков, а социальная природа языка такова же, как и социальная природа познания.

Логика повседневности

«Логика повседневности» – выражение, являющееся для профессионального логика в лучшем случае раздражающей метафорой, столь же бессмысленной, как и «логика мифа». Однако при более беспристрастном взгляде оно ничем не хуже, чем «логика науки», «политическая логика» или «экономическая логика», - выражения, которые фиксируют факт наличия и функционирования рассудочных структур в различных областях общественного сознания и практики. Очевидно, что классическая формальная логика отвлекается от важных гносеологических и онтологических допущений, принимаемых как наукой, так и иными типами сознания. В то же время современные логики осознают необходимость продвижения логического анализа во все более богатые когнитивно-практические контексты, разрабатывая системы эпистемической, модальной, конструктивной, многозначной логики.

Концепт «обыденная логика» существенным образом зависит от понимания природы логики как таковой. Так, если логика рассматривается как учение о законах мышления, то повседневный дискурс оказывается в основном логически ошибочным. Если же логика понимается как учение о формальных знаковых системах вообще, то и в повседневном дискурсе можно также усмотреть некоторые устойчивые формальные структуры. Они уже издавна привлекали внимание логиков, которые описывали их в качестве классических «логических ошибок» - паралогизмов и софизмов. Наша гипотеза состоит в том, что ошибки, связанные с нарушением логической правильности рассуждений, нарушение законов, правил и схем логики и составляет в сущности логику повседневного мышления. Это вовсе не значит, что повседневная логика принципиально ошибочна; просто она руководствуется иными задачами, исходит из других предпосылок по сравнению с классической формальной логикой. Повседневная логика может в той или иной степени усваивать собственно логические правила и способы рассуждения, подобно усвоению элементов научного знания вообще. Однако обыденная логика не может быть полностью перестроена на принципах классической формальной логики и при этом выражать существенные черты повседневного мышления.

Посмотрим подробнее на то, какими бывают логические ошибки[302]. Их классификации в логике обычно связываются с логическими операциями и видами умозаключений. Так, к ошибкам приводит нарушение правил классической логики при делении и определении понятий, в ходе индуктивного и дедуктивного вывода, в процессе доказательства, применительно к посылкам, тезису и форме рассуждения (демонстрации, аргументации). В чем причины несоблюдения правил логики? Перечислим некоторые из них:

«…В обычных рассуждениях не все их шаги – суждения и умозаключения, в них входящие, - обычно бывают выражены в явной форме», - с характерным повторением предиката «обычный» пишут Б.В. Бирюков и В.Л. Васюков. И далее: «Сокращенный характер рассуждений часто маскирует неявно подразумеваемые в них ложные посылки или неправильные логические приемы. Важным источником логических ошибок является недостаточная логическая культура, сбивчивость мышления, нечеткое понимание того, что дано и что требуется доказать в ходе рассуждения, неясность применяемых в нем понятий и суждений. Сбивчивость мышления бывает тесно связана с логическим несовершенством языковых средств… Источником логических ошибок может быть также эмоциональная неуравновешенность или возбужденность. Питательной средой для логических ошибок… являются те или иные предрассудки и суеверия, предвзятые мнения и ложные теории» (Цит. соч.). Итак, неявная форма, нечеткость, эмоциональность, зависимость от несовершенств естественного языка и расхожих мнений – разве это не исчерпывающая характеристика обыденного мышления? И не это ли те самые факторы, которые определяют его специфическую логику? Рассмотрим несколько примеров[303].

Вот рассуждение по одному из модусов условно-категорического силлогизма, содержащее ошибку отрицания основания:

Если у человека повышена температура, то он болен.

У Н. температура не повышена.

Н. не болен.

Не так ли мы рассуждаем, когда посылаем в школу ребенка, жалующегося на недомогание? Не такое ли основание выбирал еще не так давно заводской врач, отказывая в бюллетене рабочему? Впрочем, наивно допускать, что мы не знаем об очевидном факте: болезнь не всегда сопровождается повышением температуры. Мы рассуждаем так потому, что руководствуемся также и другими основаниями: ребенок ленив и готов пропустить школу под любым предлогом; завод нуждается в выполнении плана, а профсоюзные средства ограниченны. Мы не игнорируем логические правила, но учитываем комплекс факторов, суждения о которых лишь неявно подразумеваются и могут быть ложными. Однако средствами формальной логики здесь делу не поможешь.

Рассмотрим еще одно умозаключение, содержащее ошибку утверждения следствия.

Если данное вещество – сахар, то оно растворяется в воде.

Данное вещество растворяется в воде.

Данное вещество – сахар.

Растворим не только сахар, но и сахарин, поваренная соль, сода, отрава для крыс, героин и пр. – порошки белого цвета. И все же именно так рассуждает химик-аналитик, занимаясь идентификацией вещества. Иное дело, что он этим не ограничивается, а сопровождает вывод делением понятия: данное растворимое вещество попадает в класс тех веществ, среди которых находится сахар. А если ему нужно просто выбрать из двух вариантов, причем известно, что одно из веществ нерастворимо, а другое – сахар (кстати, эта дихотомия – также неправильная, потому что проводится по разным основаниям), то его вывод вполне корректен.

Энтимема, круг в определении или доказательстве, поспешное обобщение и многие другие – логические ошибки, которые вместе с тем не так легко причислить к паралогизмам или софизмам. Ведь и данная дихотомия не логического типа и относится к намерению говорящего, выявить которое – отдельная и трудная задача. Соответствие или несоответствие формы высказывания правилам классической логики– ненеобходимое и недостаточное основание для вывода о наличии в данной системе устойчивых структур и норм, выполнение которых считается целесообразным.

Назначение формальной логики отличается от назначения повседневной логики: последняя должна обеспечить реальные условия коммуникации. Поэтому она нередко рассматривается как совокупность разговорно-кооперативных максим[304]. Вот некоторые из них:

- максима количества - используй необходимую для цели разговора информацию и избегай излишней («Моя соседка, женщина, недавно забеременела»: «женщина» - излишняя информация).

- максима качества - используй истинные или обоснованные высказывания («Яичница с ветчиной - подходящая пища для младенцев» - ложное высказывание).

- максима релевантности - используй высказывания, относящиеся к теме, и не отклоняйся от темы без необходимости

- максима способа выражения - выражайся ясно и точно, избегая многозначных или сложных оборотов

Эти максимы определяют идеальные условия коммуникации, которые обычно не выполняются в полной мере. Однако они задают некоторые стратегические ориентиры, которые в дальнейшем предстоит истолковывать на основе определенных разговорных импликаций, предпосылок. Так, говорящий часто говорит одно, подразумевая другое. Далее, нарушение максим на уровне буквальных, поверхностных смыслов может быть истолковано как их соблюдение на более глубоком смысловом уровне[305].

Кооперативность языкового сообщества в целом выражается в табуировании не столько нелогичного, сколько бестактного, антисоциального языкового поведения. Оновременно эта конформистская стратегия ограничена необходимостью сохранять лицо, т.е. достоинство, собственную идентичность. Между табу как тактом и табу как достоинством и разворачивается все нормативное многообразие обыденного языка.

Понятийные стратегии

Неточность повседневных понятий есть одновременно их способность адаптации, применения в поведенческих стратегиях, имеющих разные интенции. Если в научных текстах адаптация понятий к новым ситуациям происходит эксплицитно, путем введения новых правил их употребления, то в повседневном дискурсе мы имеем дело с имплицитными понятийными стратегиями[306].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: