МЕРЗОСТЬ ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ»: РЕВОЛЮЦИЯ КАК ДУХОВНЫЙ ВРАГ И РАЗРУШИТЕЛЬНИЦА РОССИИ 8 глава

...Взяв на себя управление Церковью, митрополит Сергий, при поддержке значительной части иерархов, был вынужден положить немало сил на укрепление внутреннего строя церковной жизни. Вспоминая в 1942 году о той тяжелой поре своей деятельности, он писал: «В нашей Церкви воцарился невообразимый хаос...» — и тем не менее, как продолжал Владыка далее, — «в своем уповании мы не посрамились. Наша Православная Церковь не была увлечена и сокрушена вихрем всего происходящего. Она сохранила ясным свое каноническое сознание, а вместе с этим и каноническое законное возглавление, то есть благодатную преемственность Вселенской Церкви и свое законное место в хоре автокефальных Церквей».

Но волны репрессий со стороны государства не прекращались и после издания «Декларации». Особенно страшные из них пришлись на 1929— 1931 и 1937 годы, когда бесчеловечной машиной коммунистической власти были уничтожены десятки тысяч священнослужителей и сотни тысяч православных мирян, а миллионы всех их (те, которым «повезло») томились по десять-пятнадцать лет, нередко постепенно погибая от голода и болезней, в советских концентрационных лагерях.

Ужасают масштабы творимых (десятилетиями!) большевистских зверств, подтверждаемых ныне официальными архивными документами.

Новейшие данные, обнародованные государственной комиссией по реабилитации жертв советского строя, непререкаемо свидетельствуют как о вопиющей внутренней антигуманности коммунистической идеологии в целом, так и о безусловной преступности коммунистического режима в России — в частности. Об этом ясно говорит и следующая официальная статистика, приводимая в одном из современных исследований по истории геноцида Церкви и православных христиан в СССР:

«Широкомасштабная политика гонений на Русскую Православную Церковь с 1924 по 1936 год привела к репрессиям по отношению почти к 50 000 представителей духовенства. Среди них было расстреляно от 5 000 до 7 000 представителей духовенства.

Совершенно особый характер репрессии против Православной Церкви приобретают в 1937 году. За один только этот год было расстреляно наибольшее количество православного духовенства — 85 300 человек [по новейшим, более полным архивным данным; ранее же считалось, что в этом году было убито «всего только» порядка 20 000 священнослужителей. — Г.М.]. Причем расстреливали не только тех, которых в это время арестовывали, но и тех, кто находился в заключении.

С 1938 по 1941 год, когда количество жертв несколько уменьшилось, было расстреляно 25 400 представителей православного духовенства...

Для справки сообщим следующее. К 1915 году русское православное духовенство насчитывало в своих рядах 140 епископов, 112 629 священников, диаконов, псаломщиков и 29128 монахов и монахинь, что составляло в целом 141 757 служителей и служительниц Русской Православной Церкви. А к 1941 году только расстреляно 130 000 представителей православного духовенства. Конечно, кого-то рукополагали и в 1920-е годы, но если учесть, что система духовного образования была полностью ликвидирована в 1918 году и количество священнических и диаконских хиротоний было незначительно, мы можем констатировать, что в эти два десятилетия проводилась политика полной физической ликвидации православного духовенства.

В 1941 году русское православное духовенство насчитывало 4 правящих архиерея ц около 500 служащих священнослужителей... Отметим, что в число православного духовенства, ликвидированного в этом году, не входят православные священнослужители, умершие в тюрьмах и концлагерях от голода и болезней, и те православные миряне — а это многие сотни тысяч — которые были репрессированы за исповедание православной веры».

Арестам и массовым расстрелам верующих сопутствовали повсеместные закрытия монастырей и приходских храмов: к 1939 году в стране из существовавших, поданным Синода, до революции более 54 тысяч церквей оставалось действующими лишь около сотни храмов. В Киевской епархии, где в 1917 году имелось 1710 церквей и 23 монастыря, к 1939 году сохранились только два прихода с тремя священниками и одним диаконом.

В некоторых же епархиях не оставалось ни одного действующего храма, да и сами епархии зачастую большевиками ликвидировались. Так, например, архиерейская кафедра в Пскове была вовсе упразднена в 1936 году, а в 1939—1940 годах были закрыты последние церкви в самом Пскове и в соседних Порхове и Острове (в Святых Горах) — «так что к моменту прихода германской армии в этой области не было ни одной церкви и ни одного священника, который совершал бы богослужения». В пику же большевикам немцы во время оккупации позволяли открывать храмы повсеместно, что в известной мере и послужило дополнительным толчком к заключению Сталиным в период Отечественной войны временного альянса с Церковью; это же вынудило его не закрывать сразу храмы вновь — при возвращении советской власти в освобожденные от немцев города и села (этим МГБ вновь стало заниматься уже после окончания войны).

Но, кроме упомянутого повсеместного предвоенного закрытия храмов, в СССР десятилетиями — в условиях, так сказать, «мирной» жизни — тысячи храмов попросту уничтожались коммунистами при помощи динамита. Так, в конце 20-х — начале 30-х годов множество ценнейших памятников древнерусского зодчества оказались разрушенными и в Москве, где апофеозом этого варварства стала гибель Храма Христа Спасителя, взорванного в декабре 1931 года. Святыни Руси — монастыри — осквернялись, и в них, как правило, размещались тюрьмы и концентрационные лагеря— как истинное воплощение коммунистической «духовности». Одним из самых страшных лагерей стала территория упраздненной тогда Соловецкой обители, где погибли десятки епископов и многие тысячи простых россиян.

Но не менее отвратительным было растление и убийство коммунистами человеческих душ. Узаконенное шпионство друг за другом, повсеместное доносительство, страх и ненависть, предательство своих родных, друзей и близких становятся в это время обычными атрибутами жизни подсоветского общества. Подобные проявления падения человеческого духа имели, увы, место порой и в церковной жизни, хотя в целом православным верующим в СССР было присуще, конечно же, гораздо более высокое и нравственно не сломленное состояние души — чем основной части отступившего от Христа и Его Церкви населения страны.

Некоторое изменение положения Церкви в России принесла грянувшая всенародная беда — Великая Отечественная война, заставшая страну, — в силу предыдущей довольно бездарной и стратегически однобокой политики большевистского правительства во главе со Сталиным, — в значительной мере врасплох.

Многие православные подвижники и духовно опытные старцы расценили это страшное для страны испытание как наказание Божие за грехи революции и братоубийственные внутренние войны, за все то зло, которое творил тогда в России народ против самого же себя, но главное — за грех Богоотступничества, за преступления (или же равнодушное отношение к ним со стороны большинства) против Бога и Его Церкви, за взорванные или закрытые храмы (которых скоро в СССР не должно было уже остаться ни одного!). Что еще, кроме гнева Господня, могло привести в чувство закосневшие в большевистской лжи сердца, пробудить человечность в людях, все более превращавшихся в бездушные винтики советской государственной машины и требовавших на своих митингах и собраниях все новых и новых расстрелов и тюрем? И, по сути, не слишком многие сознательно и последовательно стремились сохранить тогда в себе образ Божий.

О подобном наказании свыше, о том, что Бог бесконечно поругаем не бывает, не раз предупреждали народ молитвенники-старцы — но кто слушал их?.

Так, еще 6 августа 1918 года, за 10 дней перед смертью, известный (недавно причисленный клику святых) старец о. Аристоклий, подвизавшийся тогда на афонском подворье в Москве, предсказывал, не объявляя, однако, никаких сроков, о дальнейшей судьбе России: «Все бросят Россию, откажутся от нее другие державы, предоставив ее себе самой, — это чтобы на помощь Господню уповали русские люди...», и далее: «Услышите, что в других странах начнутся беспорядки — и подобные тому, что и в России, и о войне услышите, и будут войны, — но ждите, пока вот немцы не возьмутся за оружие, ибо они избраны Божиим орудием наказания России...»; тогда же говорил он и о значительно более отдаленном будущем, утверждая: «Крест Христов засияет над всеми мирами, и возвеличится наша Родина и будет как маяк во тьме для всех».

И, в самом деле, война способствовала значительному духовному пробуждению нации. Несколько улучшилось — но какой дорогой ценой! — и положение Церкви в государстве.

Коммунистическая власть, как обычно — со свойственным ей политическим цинизмом, решила использовать ту огромную потенциальную силу, что всегда заключалась в национально-патриотических традициях Русской Церкви.

И, действительно, что было делать Сталину? Как можно было продолжать уничтожать русские православные храмы и измываться над русским православным человеком, если, например, оккупанты, захватывая наши города, туг же (пусть и из чисто пропагандистских политических целей) закрывали музеи атеизма и разрешали вновь открывать храмы?.

Так, уже в июле 1941 году немецкими оккупационными властями были «закрыты антирелигиозные музеи, находившиеся в кафедральном Успенском соборе Смоленска и Троицком соборе Псковского кремля. Эти древние храмы были переданы Русской Православной Церкви, и в них возобновились регулярные богослужения», причем « августа в Смоленске в день памяти Смоленской иконы Божией Матери, именуемой "Одигитрия", в возвращенном Церкви соборе отслужен молебен перед найденным накануне немецкими солдатами чудотворным списком этой иконы».

В ответ и Сталин решил использовать в чисто политических целях «церковный фактор», хотя это было сделано им не сразу и с большим, так сказать, скрипом (даже патриотическое воззвание Патриаршего Местоблюстителя, митрополита Сергия, от 22 июня 1941 года, было разрешено огласить в храмах только 6 июля!). Что оставалось Сталину, этому лукавому политикану, — как не позволить и в России открытие храмов и уж во всяком случае не закрывать их вновь в тех местах, где они были открыты немцами — при освобождении русских территорий от оккупантов? Ведь, например, в одной только Псковской области, где, благодаря усилиям большевиков, перед войной практически не осталось ни одной (!) действующей церкви, при немцах к началу 1944 года было открыто более 400 приходов, где служило около 200 священников. Но этого мало — там же «активно использовались такие формы просветительского, миссионерского и социального служения, как преподавание Закона Божия в приходских и общеобразовательных школах, создание детских садов и детских приютов, катехизация взрослых, просветительская работа духовенства с учителями, миссионерская деятельность духовенства на радио. Ничего подобного не допускалось коммунистическим режимом в СССР не только в довоенное время, но и в течение всего послевоенного периода вплоть до 1989 года». Там же, в Пскове, священство всячески старалось помогать — и духовной поддержкой, и собранными продуктами — русским военнопленным в здешних лагерях.

К началу 1943 года «на территории, занятой немецкими войсками, было открыто около 10 тысяч храмов». В то же время оккупанты оставались оккупантами: и они точно так же, как и коммунисты (эти — особенно в 1941—1942 годах, в советских концентрационных лагерях), расстреливали священство в военные годы! Так, за чтение в храмах первого послания митрополита Сергия (Страгородского) «в Киеве были расстреляны настоятель Николо-Набережной церкви архимандрит Александр (Вишняков) и протоиерей Павел Остренский, в Симферополе — протоиерей Николай Швец, дьякон Александр Бондаренко, старец Викентий».

Показательна именно чисто пропагандистская направленность временного заигрывания Сталина с Церковью: если в том же Пскове Православной миссией было издано к декабрю 1942 года 100 тысяч молитвенников, то Московскую Патриархию в августе того же года обязали выступить якобы в качестве издателя полиграфически роскошной по тем временам книги (с 50-тысячным тиражом) «Правда о религии в СССР» — сугубо пропагандистского издания, «которое распространялось преимущественно за границей» и где лживо «указывалось на отсутствие серьезных проблем в церковной жизни СССР довоенного времени и подчеркивалось, что главные исторические невзгоды Церкви в СССР пришлось пережить лишь в результате немецко-фашистской агрессии».

О том, каково было положение Церкви на самом деле, свидетельствуют хотя бы такие разнородные, но равнодискриминационного характера факты: например, только с марта 1944 года были разрешены и состоялись несколько встреч православного духовенства с командирами и бойцами Красной армии; или другое: несмотря на то, что прихожане осажденного Ленинграда «собрали в помощь фронту почти 17, 5 миллионов рублей, городские власти не передали в этот период Русской Православной Церкви ни одного храма, за исключением вернувшихся в юрисдикцию Московской патриархии бывших обновленческих Спасо-Преображенского собора и кладбищенской Серафимовской церкви»; и, наконец: когда, после встречи митрополита Сергия со Сталиным 4 сентября 1943 года, Церковь была как бы вновь «разрешена» в СССР и в октябре того же года новоизбранный Патриарх Сергий передал властям «заявление об освобождении находившихся в советских лагерях и считавшихся живыми 24 архиереев, одного архимандрита и одного протоиерея», то оказалось, что «все упомянутые в списке священнослужители, кроме одного, к этому времени были либо расстреляны, либо умерли в лагерях». Вот вам и великий «церковолюбец», «раб Божий» Иосиф!

Показательно, что даже ради собственной временной политической выгоды советская казенная машина работала с удивительным скрипом: так, даже документ о последующем разрешении на открытие храмов в России (с предоставлением минимальных прав верующим) — так называемое постановление Совнаркома СССР за № 1325 «О порядке открытия церквей» — власти приняли только 28 ноября 1943 года!

Об истинном характере отношения коммунистической власти к Церкви в период Отечественной войны весьма недвусмысленно и трезво высказался, например, один их наиболее уважаемых и достойнейших российских пастырей — петербургский протоиерей, настоятель храма на Серафимовском кладбище Василий Ермаков: «О той войне говорят сейчас очень много, но не всегда правдиво. Сегодня, через 60 лет после окончания войны, некоторые говорят, например, что во время войны было повальное обращение к Богу, повсеместное служение молебнов в частях, даже причащение солдат перед боем. На самом деле, у православных в Красной армии всю войну оставалось лишь право на тайную молитву между кровавыми боями и безбожными речами политруков. Оставшиеся в живых ветераны, если они верили в Бога, вспомнят, как они обращались к Богу в глубине своего сердца... Мне хотелось бы обратить внимание всех россиян на то, что многие говорят сейчас, в начале XXI века, о том, что во время войны Бог был в сердцах всех советских воинов и даже в сердцах советских военачальников. Но почему же тогда в день Победы — а Пасха была 6 мая — командный состав не приветствовал победителей пасхальным приветствием "Христос воскресе!"? Хотя тогда в армии почти все были крещеными. Почему было не обратиться и не поздравить не только с днем Победы, но и с Пасхой? Не было тогда веры в Бога, боялись упоминать Бога. И только одна Матерь-Церковь в те пасхальные дни поздравляла русский народ с Пасхой и Победой. Именно Церковь уже 22 июня 1941 года в послании митрополита Сергия впервые высказала великую мысль о том, что "победа будет за нами". Несмотря на то, что нас гнали, нас унижали, нас убивали, мы, православные христиане, своих обид не вспомнили.

Ветераны, помните этот день — день Победы и Пасхи! Это был день Победы жизни над смертью. Пасхальный канон возвещает нам: "Смертью смерть поправ". Пора понять, что мы победили не [одними только] нашими сыновьями и дочерьми, павшими на полях войны, но силой духа русского народа.

Русские люди XXI века! Подумайте о нас, ветеранах,... какие мы есть, и не повторяйте наших ошибок. Не отходите от Бога. Если русский человек не ходит в храм, он перестает быть русским. Это главный завет Вам от меня, священника, прослужившего у Престола Божьего 52 года».

В годы войны Церковь неизменно способствовала укреплению народного духа. На деньги, собранные ею среди верующих, создавались танковые колонны и боевые эскадрильи; некоторые священники даже совершали богослужения в партизанских отрядах.

4 сентября 1943 года в Кремле состоялась историческая встреча трех святителей: Заместителя Местоблюстителя Патриаршего Престола, митрополита Сергия (Страгородского), митрополита Ленинградского Алексия (Симанского) и митрополита Крутицкого Николая (Ярушевича) — с главой Правительства И.В. Сталиным, который, окончательно рассудив, что в сложившихся политических условиях будет гораздо выгодней преследование Церкви на время отложить, выразил своим собеседникам намерение возвратить ей (до известной, разумеется, степени) полностью попранные ранее ее гражданские права.

Тогда же Сталиным было принято решение о проведении Поместного Архиерейского Собора — он состоялся уже через четыре дня! И тогда же, 8 сентября, Собор избрал митрополита Сергия Патриархом.

В последующие месяцы весьма небольшое число архиереев и священников было выпущено из лагерей на свободу. Началась подготовка к открытию Богословского института, возобновилось издание «Журнала Московской Патриархии».

Как воспринимали это фальшивое и насквозь политиканское послабление со стороны властей тогдашней деятельности Российской Церкви сами православные — например, священники — видно из некоторых их позднейших оценок того периода. Так, уже цитировавшийся протоиерей Василий Ермаков говорил в одной из своих проповедей (вспоминая те события уже полвека спустя): «И в двадцатые, и в тридцатые годы нашего XX века казалось, что нет уже Святой Руси. На глазах, казалось бы, равнодушной публики продолжали закрывать те немногие, еще оставшиеся храмы; популярные писатели высмеивали образ священнослужителя, а отмеченные славой поэты клеветали на Христа...

Казалось, дьявол празднует тризну, и уже не осталось больше верующих, но вот грянул трагический 41-й год. Началась война. Ее тотчас нарекли Отечественной... Вслед за Отечеством заговорили о патриотизме, затем и о русских людях, — вспомнили и о таком понятии! Затем, когда уже совсем до беды дошло и немцы вышли к Волге, — «вспомнили» о церкви, о Православии, позволили избрать патриарха. Так все ожесточенные планы большевиков оказались перечеркнуты Крестом Господним — теми неимоверными страданиями русских людей, вынесших войну на своих плечах... Кто-то с верой принимал эти мучения, видя в них искупительный подвиг русского человека; кто-то с проклятиями, с ожесточением, с ненавистьювдуше. Но поворот в духовной жизни народа начался...».

Патриарху Сергию довелось управлять Церковью в первосвятительском сане совсем недолго: 15 мая 1944 года он скончался. Очередной Поместный Собор избрал 2 февраля 1945 года нового Патриарха — им стал «блокадник», перенесший вместе со своей паствой тяготы многомесячной осады северной столицы, митрополит Ленинградский Алексий (Симанский; 1877-1970).

В первые годы его патриаршества в стране еще открывались семинарии и академии, действовало немало монастырей и приходских храмов, но радость верующих от казавшегося им теперь возможным дальнейшего развития церковной жизни была недолгой. Сталин вскоре в известной мере разочаровался в способности Церкви подыгрывать ему на международной арене в его коммунистических агрессивных планах (а именно таким образом он поначалу пытался ее использовать), хотя отдельные представительные функции за рубежом ей были навязаны, и она их несла. Не было более необходимости и в ее укрепляющей единство нации исторической традиции, а как неизменно последовательному марксисту-ленинцу — Церковь вообще была Сталину чужда и в целом неприятна.

Поэтому уже вскоре после завершения войны Сталин опять стал постепенно сворачивать деятельность Церкви (особенно внутреннюю). Вновь начал он отправлять священство в лагеря — хотя уже и не в таких количествах, как ранее. Начали, не слишком торопясь, но вполне сознательно и направленно, вновь закрывать духовные учебные заведения и, главное, монастыри и храмы. Так, «согласно докладу, представленному Сталину Советом по делам Русской Православной Церкви, к 1 октября 1949 года "изъято 1150 молитвенных зданий" (на бывшей оккупированной немцами территории)». А в докладной министра МГБ Абакумова Сталину (1948 г.) приведены, например, такие данные о числе арестованных верующих: «В результате работы органов МГБ по выявлению и аресту антисоветского элемента среди церковников и сектантов за время с 1 января 1947 года по 1 июня 1948 года по Советскому Союзу за активную подрывную деятельность арестовано 1968 человек, из них православных церковников — 679 человек».

И всё-таки в целом — в силу определенной политической инерции властей — первое десятилетие правления Патриарха Алексия I оказалось относительно благоприятным для жизни Церкви. В стране существовали Духовные академии и семинарии, готовившие достаточное пока число клириков. К тому же после смерти Сталина и в связи с последовавшей затем постепенной ликвидацией лагерей на свободу начали выходить немногие уцелевшие еще представители старого епископата и священства. Всего тогда в епархиях открылось и действовало около 14 тысяч храмов.

Впрочем, за всё это церковной иерархии приходилось платить слишком дорогую и в духовном смысле слишком отвратительную цену, становясь волей-неволей нередко соучастницей антихристианской в своей глубочайшей внутренней сущности политики советской государственности.

Касаясь временного пересмотра соввластью ее взаимоотношений с Церковью, имевшего место в годы войны, — при сохранявшейся между ними подспудной непримиримости, чреватой в будущем неизбежным столкновением, один из ведущих церковных историков так характеризовал (в сборнике статей православных авторов, изданном в 1953 году в США) сложившееся тогда положение: «кремлевские властители в горькую минуту вынуждены были, во имя собственного шкурного спасения, признать свободу проконтролированных культов, включая и русскую православную Церковь, при условии оскопления ее народно-учительных, общественно-воспитательных, вообще миссионерских в широком смысле функций. В оскопленном виде, как жалкая карикатура на полное, свободное, а стало быть и теократическое Православие, современная русская иерархия обращена в течение некоторого времени на службу коммунизму и как аппарат духовного укрощения угнетенных масс, и как орудие международной псевдопацифистской пропаганды. Но... все-таки этот кошмарный маскарад Православия есть факт, не дающий спокойно спать господам над бескрестным Кремлем. Это напоминание о наличии неостывшей подземной клокочущей лавы, способной взорвать и перевернуть все. И это относится не только к религии, но и ко всей человеческой природе, искаженной и закованной в кандалы противоестественной доктриной и тиранией коммунизма. Вся свободная природа человека страждет, клокочет, томится жаждой освобождения и... вся взорвется, возвращаясь к самой себе через какую придется катастрофу. Во всяком случае, через переворот по существу революционный. Мирная эволюция тут исключена, как исключен компромисс между раем и адом, где непереходимая пропасть велика утвердися (Л к. 16,26). И это... проблема не наша только, частная, русская, а проблема всемирная. Всем народам придется на нее ответить решительно и окончательно. И не словами, а делами».

Это постоянно чувствовавшееся большевистской властью внутреннее духовное неприятие ее со стороны Церкви столь же постоянно заставляло коммунистическую верхушку бояться ее — а потому так или иначе пытаться уничтожить! Поэтому неудивительно, что постепенно о важной роли веры и Церкви в победе над германским фашизмом было забыто, хрупкий временный конкордат власти с церковными кругами ликвидирован, и религия снова стала восприниматься коммунистическим начальством лишь как чрезвычайно опасный идеологический враг. В результате соответствующей политики Кремля и тогдашнего главы государства Н.С. Хрущева (политики чрезвычайно низкой в культурном отношении, волюнтаристской, неумной и недальновидной) положение Церкви на рубеже 1950—1960-х годов вновь резко ухудшилось. Около половины церквей коммунисты вновь насильственно закрыли. На верующих обрушилась очередная волна репрессий. И хотя внешне власть соблюдала минимальное подобие приличия (времена были уже не столь «волчьими», как в довоенные годы), наиболее строптивые священники опять попали во все те же лагеря.

Со временем, однако, давление коммунистического режима на Церковь несколько ослабело — главным образом, в силу повсеместно наступившей в стране общественно-политической стагнации. Тем не менее государство, остававшееся и в эти годы принципиально атеистическим (в силу самой — неизменно богоборческой — коммунистической идеологии), лишь вынужденно терпело Церковь, не будучи в силах, как показала история, уничтожить ее. В который раз жизнь подтвердила сказанные некогда Самим Богочеловеком Христом слова: «...Ясоздам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18).

Завершающий этап почти полностью бесправного (а временами — и мученического) положения Церкви в России при большевистском режиме совпал с периодом Первосвятительства Патриарха Пимена (Извекова; 1910-1990).

И при Патриархе Пимене Церковь все также продолжала находиться под мощным прессом государственного атеизма. Исподволь власти, как и прежде, закрывали храмы: с 1971 по 1981 год прекратили существование приблизительно 270 приходов; всего же в России к 1981 году сохранялось 7007 действующих храмов. Сокращалась и численность духовенства, постоянного подвергавшегося надзору и травле со стороны так называемых «уполномоченных по делам религии» (негласных сотрудников Комитета Госбезопасности).

Некоторая активизация церковной жизни наступила (поскольку была позволена) лишь с приближением юбилейной даты — 1000-летия Крещения Руси.

С начавшимся ослаблением гнета государства и открытием новых храмов явно возросло и число молящихся в них — значительная часть россиян вновь постепенно стала ощущать себя православной нацией. В этом смысле показательно (хотя это и факт, так сказать, внешнего порядка): только с 1980 по 1988 год Софринские художественные мастерские Патриархии изготовили и реализовали 63 миллиона нательных крестов!

После последовавшей 3 мая 1990 года кончины Святейшего Патриарха Пимена преемником его на Первосвятительском Московском Престоле стал Святейший Патриарх Алексий II (Ридигер; род. 23 февраля 1929 года в Таллине).

... Прошло всего лишь чуть более года с начала Первосвятительства Святейшего Патриарха Алексия II, как грянули тягостные и нелепые события псевдопатриотического прокоммунистического августовского путча 1991 года.

Нравственная победа россиян над горе-заговорщиками (увы, использованная Б. Ельциным преимущественно в личных политических целях) была воспринята Церковью как переломный момент в истории страны — как начало крушения безбожной коммунистической идеологии, более семидесяти лет насаждавшейся в России ее внешними и внутренними врагами, как завершение долгого и мучительного пленения ее народов бесчеловечной атеистической властью.

В связи с этим Святейший Патриарх обратился 23 августа с особым Посланием к народу. Слова Его Святейшества могут служить своеобразной итоговой оценкой всего долгого пути противостояния Православной России и ее Святой Церкви рухнувшему наконец большевистскому режиму: «Коммунистическая идеология, как мы убеждены, никогда более уже не будет государственной в России. Она попыталась вновь силой навязать себя народу, но народом же была ненасильственно отвергнута».

Будем верить, что ушли в прошлое и уже не вернутся (во всяком случае до эпохи грядущего Апокалипсиса — ибо слово Божие непреложно!) времена гонений на Церковь, времена воинствующего атеизма. Но прежде чем возрождающаяся ныне Русь вновь окажется способной обрести былую свою духовность и жажду святости, ей предстоит пройти нелегкий путь, где от каждого потребуется не только глубоко осмысленное и внутренне пережитое личное покаяние — за долгое уклонение от путей Христовых, но и большая нравственно-созидательная работа. Именно это и подчеркнул в том же Послании 1991 года Патриарх Алексий II: «Должен наконец закончиться бесплодный и горький труд разрушения: больной, чье безумие долгие годы внушало ужас всем сопредельным, присел у ног Христовых в здравом уме (Лк. 9, 35) и покаянии. Россия начинает труд и подвиг исцеления!

Этот труд, все мы знаем, не будет ни коротким, ни легким, но молитвами святых мучеников и угодников Божиих, просиявших в земле Русской, верю, он не будет бесплодным.

Мы должны знать: труднейшей для каждого из нас будет работа не внешняя, а внутренняя. Нелегко вернуть Отечеству благосостояние, но многократно трудней очистить свое сердце от злобы, подозрений и рождающей их безумной богоборческой гордыни...

Поистине, на долгие годы для всех нас должна стать общей смиренная молитва мытаря: Боже, милостив буди нам, грешным (Л к. 18,13). Кто из нас сможет сказать, что не нуждается в милосердии и прощении Божием? Простим же друг другу, чтобы и Господь простил нам!

Дорогие мои! С радостью освобождения вас!».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: