МЕРЗОСТЬ ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ»: РЕВОЛЮЦИЯ КАК ДУХОВНЫЙ ВРАГ И РАЗРУШИТЕЛЬНИЦА РОССИИ 6 глава

В комнате, длиной в 8 и шириной в 6 аршин, жертвам некуда было податься: убийцы стояли в двух шагах. Подойдя к Государю, Юровский холодно произнес: "Ваши родные хотели вас спасти, но это им не удалось. Мы вас сейчас убьем".

Государь не успел ответить. Изумленный, он прошептал: «Что? что?» Двенадцать револьверов выстрелили почти одновременно. Залпы следовали один за другим.

Все жертвы упали. Смерть Государя, Государыни, трех детей и лакея Труппа была мгновенна. Цесаревич Алексей был при последнем издыхании; младшая Великая Княжна была жива: Юровский несколькими выстрелами своего револьвера добил Цесаревича; палачи штыками прикончили Анастасию Николаевну, которая кричала и отбивалась...

Когда все стихло, Юровский, Войков и двое латышей осмотрели расстрелянных, выпустив в некоторых из них еще по несколько пуль или протыкая штыками.

Войков рассказывал, что это была ужасная картина. Трупы лежали на полу в кошмарных позах, с обезображенными от ужаса и крови лицами. Пол сделался совершенно скользкий... Спокоен был один Юровский. Он хладнокровно осматривал трупы, снимая с них все драгоценности...

Установив смерть всех, приступили к уборке... Помещение, в котором происходило избиение, спешно привели в порядок, стараясь, главным образом, скрыть следы крови, которую, по буквальному выражению рассказчика, «мели метлами»...».

Не менее страшен и рассказ о последующих действиях коммунистических убийц. По рассказу Войкова, после уборки помещения, к утру, «Юровский распорядился, и латыши стали выносить трупы через двор к грузовому автомобилю, стоявшему у подъезда.

...Тронулись за город в заранее приготовленное место у одной из шахт. Юровский уехал с автомобилем. Войков же остался в городе, так как должен был приготовить все необходимое для уничтожения трупов.

Для этой работы было выделено 15 ответственных членов Екатеринбургской и Верхне-Исетской партийных организаций. Все были снабжены новыми остро отточенными топорами такого типа, какими пользуются в мясных лавках для разрубания туш. Войков вспоминает эту картину с невольной дрожью. Он говорил, что когда эта работа была закончена, возле шахты лежала громадная кровавая масса человеческих обрубков, рук, ног, туловищ, голов.

Эту кровавую массу полили бензином и серной кислотой и тут же жгли. Жгли двое суток. Не хватало взятых запасов бензина и серной кислоты. Пришлось несколько раз подвозить из Екатеринбурга ночью запасы...

Это была ужасная картина, — закончил Войков. — Даже Юровский, и тот под конец не вытерпел и сказал, что еще таких несколько дней, и он сошел бы с ума.

Под конец мы стали торопиться. Сгребли в кучу все, что осталось от сожженных останков расстрелянных, бросили в шахту несколько ручных гранат, чтобы пробить в ней никогда не тающий лед, и побросали в образовавшееся отверстие кучу обожженных костей...

Наверху, на площадке возле шахты, перекопали землю и забросали ее листьями и мхом, чтобы скрыть следы костра...

Юровский уехал сейчас же после 6(19) июля, увезя с собой семь больших сундуков, полных романовским добром» — так завершилось инициированное Лениным безбожное убийство царской семьи; «после бесовщины октябрьского переворота безбожие стало стержнем новой советской религии (точнее, антирелигии), которая не умерла и поныне. Имя ей — коммунизм. Ленин в этой трагедии исполнил роль антихриста ХХ века».

Только сердечное и глубоко осознанное покаяние русского народа может смыть с его души позорное кровавое пятно екатеринбургского убийства.

Оценивая духовно это ужасное событие российской истории и по-христиански обличая злую волю тех россиян, что творили подобные преступления, сама Святая Русь, эта подлинная Россия великих святых и вовсе безвестных христолюбцев, словами проповеди св. блаженного архиепископа-чудотворца Иоанна (Максимовича; 1896—1966; канонизирован Русской Зарубежной Церковью в 1994 году) так подвела печальный итог всему содеянному:

«Убийство Императора Николая II и Его Семьи является исключительным, как по виновности в нем Русского и других народов, так и по его последствиям. Не сразу оно совершилось, подготавливалось постепенно.

Гнусная клевета поколебала преданность Царю и даже доверие к Нему значительной части русской общественности. В связи с тем наступившему, искусно вызванному, мятежу не было дано должного отпора ни властями, ни обществом. Малодушие, трусость, предательство и измена во всей полноте были проявлены ими. Многие поспешили искать доверия и милостей от преступников, пришедших к власти. "Народ безмолствовал" сначала, а потом быстро начал пользоваться создавшимися новыми условиями. Каждый старался о своей выгоде, попирая Божественные заповеди и человеческие законы. Открыто не было ничего сделано в защиту Государя и Престола. Молчаливо принято было известие о лишении Царя и Его Семьи свободы. Втайне лишь возносились молитвы и воздыхания теми многими, кто не поддался общему искушению и понимал преступность тех деяний. Посему Государь оказался всецело в руках своих тюремщиков и новой власти, знавшей, что может сделать всё, что хочет.

Убийство легло на совесть и душу всего народа. Виноваты все в той или иной степени: кто прямым мятежом, кто его подготовкой, кто изменой и предательством, кто оправдыванием совершившегося или использованием его в выгоде себе. Убийство Царя-Мученика есть прямое следствие их.

Кровь его на нас и на чадах наших. Не только на современном поколении, но и на новом, поскольку оно будет воспитано в сочувствии к преступлениям и настроениям, приведшим к цареубийству.

Лишь полный духовный разрыв с ними, сознание их преступности и греховности и покаяние за себя и своих предков освободят Русь от лежащего на ней греха».

Очередное жесточайшее наступление на Церковь власти предприняли в 1922 году, объявив о так называемом «изъятии церковных ценностей» — под предлогом якобы помощи голодающим Поволжья.

Церковь изначально с пониманием отнеслась к самой идее такого благотворительного акта, оговорив лишь необходимость уважительного отношения к православным святыням. Тогдашний митрополит Петроградский Вениамин (Казанский; 1874—1922) даже сам предложил сотрудничество со стороны Церкви в этом непростом вопросе.

В одном из своих воззваний к петроградской православной пастве он заявлял: «...Великое волнение, происшедшее по поводу распоряжения гражданской власти об изъятии церковных ценностей для голодающих, охватило умы всех...

Святая Церковь, верная заветам Христа, следуя примеру великих святителей, во время народных бедствий шла на помощь погибающим, жертвуя для спасения их от смерти и свои священные ценности.

Так поступала и наша Русская Православная Церковь...

Недобровольные пожертвования Церкви и церковных людей признаются недостаточными. Все церковные ценности изымаются распоряжением гражданской власти на голодающих.

Я своей архипастырской властью разрешаю общинам верующих жертвовать на нужды голодающих и другие церковные ценности, даже и ризы со святых икон, но не касаясь святынь храма, к числу которых относятся: св. престолы и что на них (священные сосуды, дарохранительницы, кресты, Евангелия), вместилища святых мощей и особо чтимые иконы.

К пожертвованиям призываю приступить немедленно...».

Однако властям было нужно совсем не это. Изъятые (и с немалой кровью) ценности до голодающих, конечно же, не дошли: вымиравшая тогда, в значительной степени «контрреволюционная», по большевистским понятиям, «крестьянская масса» коммунистов вовсе не интересовала.

Известно, что после завершения «изъятия» церковных ценностей часть этой добычи была разворована государственными чиновниками, часть ушла на выплату Германии репараций после заключенного большевиками Брестского мира с немцами, часть — на поддержку движения Кемаля Ататюрка в Турции, часть — на развитие подрывного коммунистического движения в Европе и т. п.

Главное, что в тот момент действительно интересовало коммунистов, — это спровоцировать противостояние верующих нарочито кощунственному изъятию церковных святынь и окончательно расправиться с Церковью под благовидным предлогом спасения голодающих. И события в отдельных случаях, естественно, развивались по вполне устраивавшему ЦК и Ч К сценарию.

Особенно острым оказалось столкновение православного народа с комиссарами в марте 1922 года в городе Шуе Иваново-Вознесенской губернии, где верующие даже ударили на колокольне в набат. Собравшиеся горожане пытались защитить храм от налетчиков, но вскоре прибыли чекистские автомобили с пулеметами. Чекисты открыли огонь прямо по толпе (всего тогда было убито 5 и ранено 15 человек мирных граждан). Через несколько дней многих из прихожан во главе со священником Павлом Светозаровым осудили и расстреляли (все эти шуйские мученики прославлены Церковью в 2000 году).

В связи с событиями в Шуе В.И. Ленин со свойственным ему злобным цинизмом указывал в секретной записке для ЦК:«... именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (а поэтому и должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления... Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый кратчайший срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут... изъятие ценностей, в особенности, самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».

Во исполнение именно такой «программы», — после недолгого судебного фарса, — в ночь с 12 на 13 августа 1922 года были расстреляны петроградские мученики: митрополит Вениамин (Казанский), архимандрит Сергий (Шейн) и миряне — профессор Юрий Новицкий и Иоанн Ковшаров.

Замечательно то, с каким христианским достоинством и внутренним глубочайшим смирением перед волей Божией выступал в суде владыка Вениамин, большая часть последнего слова которого вообще была посвящена защите других подсудимых. После того как председатель суда заметил ему: «Вы все говорили о других, трибуналу желательно знать, что вы скажете о себе», Митрополит-мученик «с некоторым недоумением посмотрел на председателя и тихо, но отчетливо сказал: «О себе. Что же я могу вам о себе еще сказать. Разве лишь одно... Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре — жизнь или смерть, — но что бы вы в нем ни провозгласили, — я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение (при этом Митрополит широко перекрестился) и скажу: слава Тебе, Господи Боже, за все"...».

В 1992 году владыка Вениамин и трое других расстрелянных с ним исповедников веры Христовой были канонизированы Церковью как новомученики Российские.

На основании неполных архивных данных ранее считалось, что в результате компании по изъятию церковных ценностей к концу 1922 года большевистскими «судами» были приговорены к смерти или просто «в явочном порядке» уничтожены: 2601 человек из белого духовенства, 1962 — из черного (т. е. иноков), 1447 монахинь и послушниц (и это — еще по неполным данным!). Последние же итоги изысканий государственной реабилитационной комиссии (памяти жертв коммунистических репрессий в России) таковы: «...Только за 1922 год было уничтожено более 8 000 священнослужителей, то есть почти столько же, сколько было уничтожено за всю гражданскую войну».

Подобные зверства по отношению к верующим и массовые убийства священства явились отнюдь не революционными «излишествами» в политике новой власти или ее тактическими ошибками (как тогда говорили — «перегибами»), но сознательными преступлениями, вполне логично и естественно вытекавшими из сатанинской идеологии коммунизма. Ведь тогда казнили не только служителей Бога, но готовы были казнить и Его Самого (хотя бы и в виде «идеи»): как известно, 30 января 1923 года состоялся один из самых вопиющих фарсов воинствующего безбожия — по инициативе и в присутствии коммунистических «наркомов» Троцкого и Луначарского было инсценировано заседание революционного трибунала для вынесения смертного приговора Самому Богу!

На этом фоне кажутся уже «мелочами» даже такие знаменательные факты духовной дикости большевизма, как нередкие тогда установки в России памятников разбойникам и государственным преступникам — Стеньке Разину, Пугачеву (которого привезли некогда в Москву — как дикого зверя в клетке — причем не без помощи самого Суворова!) или даже величайшему предателю всех времен и народов Иуде, выдавшему Христа на казнь (такой памятник был водружен в г. Свияжске). Присутствовавший при открытии памятника «датский писатель Хенниг Келер сообщал: «Местный совдеп долго обсуждал, кому поставить статую. Люцифер был признан не вполне разделяющим идеи коммунизма, Каин — слишком легендарной личностью, поэтому и остановились на Иуде Искариотском как вполне исторической личности, представив его во весь рост с поднятым кулаком к небу".

... Повсеместным арестам и убийствам представителей монашества сопутствовало и разорение обителей, многие из которых вскоре же начали насильно закрывать. Хранившиеся в них мощи русских святых подвергались невиданным надругательствам или даже уничтожались.

То и дело арестовывались правящие епархиальные архиереи. В результате такого атеистического геноцида коммунистов по отношению к верующей, то есть к большей части русского народа, к концу 1924 года в тюрьмах и ссылках находились 66 его архипастырей—епископов, а в 1927 году их было там уже 117. В это тяжелейшее для Церкви время, как никогда прежде, верующие жаждали пастырского руководства, но рады духовных наставников редели: приходские священники, иноки-старцы смиренно принимали мученические венцы — истинно духоносных водителей России становилось всё меньше и меньше.

Новая власть, исподволь отравляя сознание постепенно порабощаемого ею народа, лукавством и насилием заглушая саму его совесть, всё более стремилась предстать в ореоле якобы легитимной — законной и всенародно признанной — «власти Советов».

Но уже вскоре истинную оценку ей опять же дала сама Церковь — в лице одного из ее Соборов, участники которого заявили: «Какая же логика может признать право народного представительства за теми, кто поставил себе целью совершенно уничтожить народную культуру, то есть прежде всего то, чем народ жил почти тысячу лет — его религию, чем продолжает жить и теперь, перенося жестокое гонение на свою, родную веру... Завоеватели-большевики казнили сотнями тысяч русских людей, а теперь миллионами морят их голодом и холодом: где было слышно, чтобы интересы овечьего стада представляли собою его истребители — волки? Если бы спросить еще не растерзанных волками овец, что бы они желали для своего благополучия, то в ответ послышался бы один дружный вопль: уберите от нас волков».

Из десятилетиями хранившегося большевизмом, — воспользуемся здесь вновь словами святого Патриарха Тихона, — «ядовитого источника греха» приверженцы коммунистической идеи вновь и вновь пытались напоить, одурманить Россию, предлагая ей «великий соблазн чувственных земных благ», дабы «прельстился наш народ, забыв о едином на потребу» — жизни в согласии с Богом и друг с другом.

Трезво мысливший Патриарх всегда достаточно ясно указывал и неизменный источник разрушения России — безбожие. Так, в одной из проповедей он справедливо утверждал: «Вся эта разруха и недостаток оттого, что без Бога строится ныне Русское Государство; разве слышали мы из уст наших правителей святое имя Господне в наших многочисленных советах, парламентах, предпарламентах? Нет, они полагаются только на свои силы, желают сделать имя себе, а не так, как наши благочестивые предки, которые не себе, а имени Господню воздавали славу».

Патриарх Тихон, с самого начала Октябрьского переворота выступая с бесстрашным обличением революционных злодеяний и призывом к примирению всех враждующих сторон, в значительной степени способствовал подъему религиозных настроений в народе.

Это, естественно, весьма беспокоило большевиков. В результате — и личной своей проповедью, и твердым исповеданием христианской истины, неустанной борьбой с внешними врагами Церкви и с пытавшимися разложить ее изнутри (при прямом покровительстве ЧК-ОГПУ) честолюбцами и авантюристами — Святейший Патриарх Тихон вызвал лютую ненависть со стороны новых властей. Его то заключали в тюрьму, то содержали под домашним арестом в московском Донском монастыре...

Впрочем, достаточно практичный в своей церковной политике Патриарх со временем пришел к печальному выводу о необходимости занять, увы, более прагматичную позицию духовного невмешательства в дела возникшего на территории России большевистского государства. Учитывая политические реалии дня и в значительной мере уже устав как от давления ОГПУ, так и от бесконечных предательств многих бывших своих сопастырей, а также, главное, воочию все более и более убеждаясь в наступающей духовной инертности россиян, он постепенно начал склоняться к выражению вынужденной потенциальной лояльности Церкви — по отношению к уже утвердившемуся причем явно надолго, советскому режиму.

О внутренних предпосылках принятия Патриархом такого решения один из современных вдумчивых историков Российской Церкви и ее пастырей говорит следующее: «...можно представить, что происходило в душе Патриарха. Ведь он в этот момент трагически осознавал, что основная масса церковного народа не собирается его защищать... Он понимал, что число его активных сторонников очень мало. И это было страшное прозрение того, что основная часть церковного православного народа не собирается поддерживать своего Патриарха, свою Церковь, что Церковь им в данный момент стала не нужна, они сняли с себя всю ответственность за то, что происходит с Церковью.

И значит, Церковь вступает в совершенно особый этап своей истории, когда она будет не только гонима властью, но будет предаваема, оставляема на произвол судьбы основной частью своей паствы. Жить с этим сознанием Патриарху, выросшему в совершенно иной среде, когда казалось, что Православие — это незыблемая основа бытия русского народа, было, конечно, очень тяжело. И он шел на компромисс не столько, может быть, из-за тех, кто жил рядом с ним в это время: он прекрасно понимал, что то, что произошло в России, это действительно надолго. Патриарх думал о том, чтобы сохранить церковную иерархию для будущих поколений: для детей, внуков, правнуков тех, кто сейчас бросил церковную иерархию, бросил своих пастырей и из паствы превратился в стадо баранов, которое помчалось в "светлое будущее" с "молочными реками и кисельными берегами" . После пяти лет он понимал, что народ пребывает в страшном соблазне, и, наверное, с этим поколением уже невозможно отстоять Церковь». Что ж, как показало время, Сам Господь и все те, кто остались до конца верными ему — Его Святая Русь, сонм пострадавших за Христа новомучеников, — отстояли (а в этом-то Патриарх никогда не сомневался) Российскую Церковь от всех внешних и внутренних ее врагов.

Но тогда до этого было еще далеко: Россия лежала, увы, не столько в физических, сколько в духовных развалинах! И именно поэтому Патриарх решил все-таки взять для Церкви на время хоть какую-то передышку, попытаться приобрести для ее существования в окружающем сатанинском государстве хоть какие-то если не права (ибо их здесь не было фактически ни у кого!), то хотя бы подобие прав. И только поэтому он в конце концов начал постепенно соглашаться пойти на временный компромисс с большевистской властью — заплатив столь страшную цену за сомнительную и весьма условную легализацию Церкви.

Но, несмотря даже на то, что действия Патриарха на протяжении последних месяцев его жизни все явственнее свидетельствовали о пересмотре им прежней, более жесткой антибольшевистской духовной позиции в сторону определенной лояльности по отношению к ним, он все же был, вероятно, физически устранен чекистами: Патриарх Тихон неожиданно скончался в 1925 году в самый праздник Благовещения (25 марта / 7 апреля) в 23 ч. 45 мин. — во время лечения от стенокардии в частной московской клинике Бакуниных на Остоженке (причем еще за два дня до кончины Святейший служил свою последнюю Литургию в церкви Вознесения «Большого» на Никитской).

В церковной памяти сохранились последние слова Патриарха: «Теперь я усну... крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная, темная, — и затем, крестясь, добавил, как во время благодарственных, по причащении молитв, — слава Тебе, Боже... слава Тебе, Боже... слава Тебе...» Он не успел произнести в третий раз «Боже», не успел и перекреститься в третий раз — душа его отошла ко Господу.

Лишившись с кончиной Патриарха Тихона законного своего возглавителя, Церковь оказалась — особенно перед лицом непрекращавшихся большевистских провокаций и репрессий — в весьма сложном положении.

Назначенные ранее Патриархом (на случай его заключения или смерти) возможные преемники первосвятительской власти («местоблюстители» Патриаршего Престола) находились в середине 20-х годов в заключении; это были будущие прославленные Церковью священномученики: всего несколько месяцев возглавлявший Церковь митрополит Крутицкий Петр (Полянский, род. в 1862 г., арестован в декабре 1925 г., расстрелян в 1937 г.), митрополит Казанский Кирилл (Смирнов; род. в 1863 г., расстрелян в 1937 г.; его даже прочили после смерти святителя Тихона на место очередного российского Патриарха — он безусловно был вполне достоин этого) и митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский; 1854—1928). Большевики всячески старались исполнить, как мы знаем, сколь заветную, столь же и неосуществимую свою мечту — стереть Церковь с лица земли!

В это же время, в 1920-х годах, не менее опасными для Церкви, чем «нападения внешние», явились различные внутренние ее расколы.

Многие епископы пребывали тогда в разномыслии. Так, например, часть клира (во главе с авантюристами и предателями Церкви — священниками А. Введенским и В. Красницким), при участии «заштатного» епископа Антонина (Грановского), ушла — кто из страха перед большевиками, кто из нецерковного пристрастия к так называемой «свободе» (т. е. желая жить не «по духу Божию», а по своим «демократическим» страстям) — в раскол «обновленчества». «Обновленцы» создали, в частности, пресловутую «революционную» «Живую церковь», устраивая по указке ЧК свои разбойничьи «Соборы» и пытаясь разрушить каноническую Православную Церковь изнутри (иногда их действия доходили до полной дикости: так, в пылу «революционности», некоторые обновленцы, преимущественно в провинции, даже вывешивали в алтарях вместо иконы Спасителя портрет большевистского «божка» — сатаниста Карла Маркса).

Начинали сбываться слова пророчества преподобного Серафима, записанные его учеником, о грядущем в самом ближайшем времени духовном падении самих христиан, но самое страшное — их пастырей, когда уже и «архиереи русские так онечестивятся, что нечестием своим превзойдут архиереев греческих во времена Феодосия Юнейшего, так что даже и важнейшему догмату Христовой Веры — Воскресению Христову и всеобщему Воскресению веровать уже не будут». Недаром и преподобный оптинский старец Нектарий (Тихонов), касаясь темы постепенного духовного оскудения мира и наступления эпохи всеобщего Богоотступничества-«апостасии» — отвечая на вопрос об исполнении признаков второго пришествия Господня, говорил в 1922 году: «...конечно, даже простому взору видно, что многое исполняется, а духовному открыто: раньше Церковь была обширным кругом во весь горизонт, а теперь он как колечко... как колечко».

Внутрицерковные «расколы» имели тогда место не только «слева», но и «справа» (хотя последний был вызван — политически вынужденно — состоянием церковных дел внутри самой, ставшей тогда большевистской, России); выражал он, однако, в отличие от «живоцерковников»-обновленцев, стремление православных россиян как раз сохранить верность отеческой вере и христианским принципам устроения российской государственности.

Эмигрировавшие во время гражданской войны из России, монархически настроенные епископы фактически создали еще осенью 1921 года на съезде членов так называемой Русской Церкви Заграницей (в г. Сремски Карловцы — тогдашней резиденции Сербского Патриарха), эмигрантскую Русскую Зарубежную Церковь во главе с уже существовавшим ранее Высшим Церковным Управлением (ВЦУ). Последнее считало себя естественным правопреемником прежнего Временного ВЦУ Юга России (действовавшего в 1918—1920 годах при Белой армии), которое тогда признавалось Патриархом Тихоном как относительно каноничное. Позже южное ВЦУ было возрождено русскими эмигрантами в Константинополе (после эвакуации врангелевской армии из Крыма) — как временное Высшее Церковное Управление Заграницей, чья деятельность была разрешена Вселенской Константинопольской Патриархией и благословлена Патриархом Тихоном. И лишь в 1921 году ВЦУ наконец переехало со множеством беженцев в Сербию.

Приходы Русской Церкви в Западной Европе тогда (по указу Патриарха Тихона от 26 марта/8 апреля 1921 года) возглавил архиепископ Волынский, потом митрополит, Евлогий (Георгиевский; 1868—1946). Можно утверждать, что самим изданием такого указа подтверждается (пусть и косвенным образом) тот факт, что заграничное объединение православных приходов во главе с ВЦУ оценивалось в то время Патриархом как вполне каноничное церковное образование. Указ этот был ответом на запрос: кого поминать за богослужениями? — и в нем Патриарх подтверждал не только дальнейшее право на существование ВЦУ, но и явно признавал сами конкретные его решения: «Ввиду состоявшегося постановления Высшего Церковного Управления за границей, считать православные русские церкви в Западной Европе находящимися временно, впредь до восстановления правильных и беспрепятственных сношений означенных церквей с Петроградом, под управлением Преосвященного Волынского Евлогия, имя которого должно возноситься за богослужением в названных храмах...».

На основании такого признания Патриархом прав ВЦУ в делах руководства зарубежными русскими приходами поздней осенью 1921 года в сербских Сремских Карловцах состоялось общее организационное собрание (Собор) представителей Русской Заграничной Церкви (и членов клира, и мирян — в полном соответствии с постановлениями Всероссийского Поместного Собора 1917—1918 годов). Собрание это вполне узаконило создание Русской Православной Церкви Заграницей. Определенную каноническую легитимность ему изначально придало то, что оно было организовано и проведено в согласии с основными принципами «Положения о созыве заграничного собрания русских церквей», одобренного ВЦУ еще в Константинополе в июле 1921 года, т. е. когда это эмигрантское Управление однозначно признавалось Патриархом Тихоном (пусть и временно) как вполне каноничное. Следует притом подчеркнуть, что в соответствии с «Положением» участниками Собрания-Собора заявлялось, что и впредь подобные «Собрания признают над собой полную и всестороннюю архипастырскую власть Московского Патриарха» и все постановления Собраний «идут на утверждение Святейшему Патриарху, а до утверждения в нужных случаях осуществляются как временная мера решением Высшего Церковного Управления». Тем самым заявлялось, что никаких (собственно духовных ли, административных ли) сепаратистских целей зарубежное объединение православных приходов не имеет и считает себя неотъемлемой частью Российской Православной Церкви.

Однако в новом своем указе — от 5 мая 1922 года, Патриарх, вновь подтвердив полномочия владыки Евлогия, в то же время был вынужден дать распоряжение Зарубежному «карловацкому» ВЦУ прекратить свое существование, поскольку оно, естественно, в силу своего принципиального монархизма и неприятия большевиков постоянно ставило Патриарха в политически неловкое положение перед советскими властями: что мог ответить Святейший представителям ОГПУ, свирепевшим всякий раз, когда очередной Карловацкий Собор издавал новый антибольшевистс-кийдокумент с призывом в духе: «Народы Европы! Народы мира! Помогите честным русским гражданам...помогите изгнать большевизм — этот культ убийства, грабежа и богохульства — из России и всего мира!»? Патриарх по этому поводу вздыхал, писал владыке-«карловчанину» Антонию (Храповицкому): «Опричники расстреливают нас, как куропаток... может быть, их [убитых большевиками. — Г. М.] участьлучше, чем нас оставшихся. Теперь многие из нас бегут к вам, но вы к нам погодите...» — и, однако, подписывал (в попытке сохранения Церкви в России) нужные ОГПУ бумаги; а оно все более и более давило на него, считая ответственным за зарубежную антисоветскую церковную деятельность.

Впрочем, уже на следующий день после издания майского указа 1922 года (с прещениями Собранию в Карловцах) он всё равно был арестован — обвиняемый, в частности, как раз за связь с «карловчанами» в Сербии.

Показательно, однако, что ранее — когда Патриарх еще призывал Русь, всех россиян пойти за веру «на Голгофу» (увы, они в основной массе своей так и не откликнулись!) — он отнюдь не запрещал ВЦУ, активно действовавшее тогда в южной России: он верил тогда еще в поддержку Церкви русским народом и считал, что, искоренив силами всех православных верующих богоборческий большевизм, можно будет восстановить и нормальную единую каноническую систему церковного управления.

В сентябре 1922 года епископский Собор в Карловцах формальным образом исполнил патриаршее повеление о ликвидации ВЦУ, но тут же создал новое управление — Синод епископов Русской Церкви Заграницей во главе с митрополитом Антонием (Храповицким), взявшим на себя еще в октябре 1921 года, на основании Постановления Архиерейского Собора Сербской Церкви, управление всеми русскими православными общинами в Сербии. При этом, однако, было официально заявлено, что для законности заседаний Синода в них обязательно должен принимать участие митрополит Евлогий (в качестве возглавителя всех европейских эмигрантских приходов) — как единственный из зарубежных архиереев, обладающий соответствующими каноническими полномочиями от Патриарха Тихона.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: