МЕРЗОСТЬ ПРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ»: РЕВОЛЮЦИЯ КАК ДУХОВНЫЙ ВРАГ И РАЗРУШИТЕЛЬНИЦА РОССИИ 1 глава

К началу XX века внешние условия для мирного сожительства всех классов и вообще всего населения России складывались, пусть и несколько замедленно, но все основательнее и определеннее: рост национального валового дохода был весьма значительным, а распределение его — довольно равномерным. И с этой позиции следует четко заявить: утверждения большевистской пропаганды о якобы нищете царской России есть злостный миф, и истоки и причины революции находились не в сфере материальной, а в сфере духовной, — в 1917 году в России восстали преимущественно не против законов экономических, а против законов Божиих; не социальное творчество, и не забота о страждущих и обездоленных, а ненависть к Православной Руси — была движущей силой тогдашних богоборческих переворотов и большевизма как такового.

То, что источником и движущей силой любых революций всегда остается именно темное духовное начало, а не те или иные искажения (чаще всего временные) экономической ситуации, и то, что как раз так и случилось в России, показала сама жизнь: ведь сегодня средний россиянин живет чуть ли не в полтора-два (а порой — и раза в три) хуже, чем его предки в начале прошлого столетия, — но ведь никто из здравомыслящих граждан, несмотря на затянутые пояса, и не помышляет пока о какой-либо революции («красные» маргиналы в духе национал-большевиков — не в счет!).

Вообще же наивным и невежественным современным «красным» защитникам «славного социалистического прошлого» и представления о революции как результате «угнетения масс» при «царизме» (а не как заговоре антироссийских сил) следовало бы получше разобраться в реальных фактах отечественной истории. Но кто из таких «советских граждан», по словам митрополита Иоанна (Снычева), «помнит сегодня, после многих десятилетий одуряющей пропаганды, что еще до начала Первой мировой войны налоги в России были самыми низкими в мире? Что в 1913-м году урожай зерна у нас был на треть больше, чем в Соединенных Штатах, Канаде и Аргентине, вместе взятых? (А теперь мы и них закупаем миллионы тонн...)- Что Россия поставляла 50% мирового импорта яиц; 80% мирового производства льна? Что именно в императорской России — притом еще в XVIII веке — впервые в мире были приняты законы, защищающие условия труда (был запрещен ночной труд женщин и детей, ограничена продолжительность рабочего дня и т. п.)? Смешно сказать — кодекс императрицы Екатерины, регулирующий условия труда, был запрещен к обнародованию в "цивилизованных" Англии и Франции как "крамольный"!

Социальное законодательство России было самым совершенным в мире...».

Другое дело, что Россия к рубежу XIX—XX столетий страшно запоздала в целом со своим внутриобщественным развитием: запоздала с делом образования и развития культуры нации, с делом ее духовного просвещения, запоздала, что было особенно опасно, и с экономическим развитием (необходимой тогда капитализацией и модернизацией) сельского хозяйства, тем самым с должной быстротой не укрепляя и не расширяя в крестьянстве рядов «середняка». Несмотря на набиравшуюся уже тогда Россией основательную экономическую мощь, слишком многое в жизни страны оставалось еще в неопределенном, порой достаточно аморфном, а во многом и реликтовом состоянии — и система межсословных связей, и излишняя «скособоченность» общегосударственного производства в сторону аграрного сектора, и известная архаичность политической системы, и отсутствие у власти твердой воли в деле воспитания граждански ответственного общества, и сложившаяся за последние два столетия явная сервильность части духовенства по отношению к государству, и, наконец, нередкий поверхностно-интеллигентский, безответственный либерализм самой власти, не решавшейся на серьезное, государственнически-ответственное, последовательное и предельно жесткое противостояние революционной заразе.

За всем этим, конечно же, стояли давние исторические грехи российских верхов: здесь безусловно следует указать на прискорбную неспособность власти (и светской, и церковной) сохранить единство нации в условиях необходимых исправлений церковной жизни в последней трети XVII века (неспособность же эта фактически лишила русский народ значительной части наиболее деятельных и духовно твердых его представителей, ушедших в итоге в «раскол», в «старообрядчество», — в результате и самому единству народа был нанесен весьма ощутимый удар, отзывающийся в нас еще и по сегодняшний день; другой государственный «грех», усилившийся при Петре I и достигший поры полного своего ядовитого цветения при Екатерине II, — это еще один схожий «раскол», но уже между «западнически» настроенной властью и основной массой населения, придерживавшейся исконных народно-религиозных традиций, совершенно чуждых культуре имперского двора да и значительной части дворянства. В итоге же в стране оказались как бы два пласта жизни, совершенно чужие друг другу; причем это противостояние было в конце концов той же Екатериной еще более усилено реформами по укреплению крепостничества: исходя из чисто эгоистических своих интересов, дворянство само подложило под себя мину замедленного действия, расширив, укрепив (и всячески сопротивляясь впоследствии его отмене) совершенно нехристианское по самому духу своему «крепостное право»!

Вызванная крепостнической системой малоземельность крестьянства, неспособность его к модернизации и прогрессу, самая его непросвещенность, а зачастую и попросту дикость, застарелая человеческая обида, чисто формальная или сугубо бытовая у многих религиозность — всё это и сыграло свою разрушительную роль в 1917 году, когда крестьянство легко поддалось политическому обману со стороны в общем ненавидевших его — как нереволюционный класс — большевиков, лживо посуливших, однако, ему и землю, и право на дальнейшее (начатое еще в феврале) разграбление помещичьих хозяйств, и вожделенный мир. Способно ли было русское крестьянство — при свойственном ему тогда весьма часто духовно-ограниченном и умственно-отсталом состоянии — почувствовать и понять, где же находится подлинная правда, и что, поддерживая в тот период большевиков, оно поддерживает своих же будущих могильщиков?.

Впрочем, следует заметить, что многие из отмеченных противоречий начали всё же постепенно стираться после мятежей 1905—1907 годов; однако государственная (и политическая, и экономическая) жизнь в этот период пребывала еще в чрезвычайно неустойчивом равновесии. Поэтому начавшееся в 1914 году противостояние России и Германии в первой мировой войне (т. е. еще лет за пять-семь до завершения во всю пошедшей тогда очередной основательной модернизации страны) вскоре же и нарушило это шаткое равновесие. Раскачиваемая к тому же предательской пропагандой псевдогуманистов-либералов и откровенных ненавистников Империи — большевиков, не «вздернутая» мягким по характеру Николаем II вовремя «на дыбы» (подобно тому, как это умел делать некогда Петр I) страна, находившаяся уже на самом пороге победы, рухнула в апокалипсическую бездну революции...

Для России в особенности — как государства с традиционно религиозным общественным менталитетом — любые социальные противостояния не могли не затронуть самых коренных основ национального мировидения: общенародной христианской веры и самоопределения каждой отдельной личности в ее отношении к Богу, Церкви, Православию, а отсюда — и к Родине.

Любым революционным движениям всегда сопутствовали богоборческие тенденции: бесчеловечный дьявольский тоталитаризм как неизбежный результат всякой революции — якобы во имя «всех»! — неизменно приводил к немыслимому насилию над каждым, когда «все позволено». Но, как писал Ф. Достоевский, это становится возможным, только «если Бога нет», то есть при сознательно провозглашаемом богоотступничестве. Ему же принадлежит весьма образная и точная оценка состояния души русского человека в последней трети XIX века, которое он охарактеризовал как страшную битву между Богом и дьяволом, — битву, происходящую в человеческих сердцах. И в этом сражении, ставшем вскоре повсеместным и, по сути, всенародным, именно Русская Церковь, утверждавшая высшую ценность — духовную свободу человека, обретаемую им лишь в Духе Святом, приняла на себя, с октябрьским коммунистическим переворотом 1917 года, самый жестокий удар со стороны революционного тоталитаризма, лицемерно рядившегося в одежды «социальной свободы».

Последуя Христу, Православная Церковь России взошла в XX веке на свою Голгофу, день за днем, год за годом распинаемая новой богоборческой властью. Как говорит об этом Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II: «Беспощадное революционное время поставило Православную Церковь — нравственную опору закона — вне закона и обрекло ее на бесправное положение, угнетение и уничтожение. Распоряжениями советской власти были закрыты все духовные учебные заведения, ликвидированы церковные издательства, запрещено религиозное образование, прекращены все виды общественного служения Церкви и ее участие в народной и государственной жизни.

Наступление большевиков на Церковь было ознаменовано ее полным ограблением (в том числе и так называемым "изъятием" ее ценностей), закрытием и разрушением святых храмов, разорением и поруганием русских национальных святынь, гибелью бесчисленных и ценнейших памятников церковного творчества... Но, пожалуй, самым трагическим явлением в жизни Русского Отечества и его Церкви после 1917 года следует считать обрушившуюся на церковную иерархию и верующий народ волну массовых жестоких репрессий, унесших жизнь миллионов наших соотечественников. В условиях беспрецедентных в истории притеснений, преследований и открытых гонений многочисленные сонмы святителей, священников, монашествующих и простых русских людей явили высоту, величие и благородство христианского религиозного духа и запечатлели свою верность Христу праведной мученической кровью».

Такая ненависть со стороны коммунистической власти в России Церковь была вызвана двумя основными причинами — самим изначальным богоборчеством большевистской идеологии «марксизма-ленинизма» как новой сатанинской псевдорелигии и тем, что именно Церковь и до 1917 года и после него всегда оставалась главным противником коммунистической идеологии, а когда было возможно — то и гневной ее обличительницей.

С суровыми предостережениями против увлечения россиян ложными, революционными идеями выступали церковные деятели: «всероссийский батюшка», как любовно называли его в народе, великий чудотворец и проповедник, священник, святой праведный Иоанн Кронштадтский (Сергиев; 1829—1908), оптинский старец Варсонофий (Плиханков; 1845—1912), и два замечательных наших архипастыря — Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей Антоний (Храповицкий; 1863—1936) и архиепископ Вологодский Никон (Рождественский; 1851—1918).

Так, известный оптинский старец — преп. Варсонофий — еще задолго до революции говорил своему ученику Николаю (будущему священноисповеднику Никону, скончавшемуся от туберкулеза в ссылке в 1931 году); «Вот я смотрю на вас, зеленую молодежь, и думаю, что я не доживу до страшных дней, а вы доживете . Монастыри будут в великом гонении и притеснении. Придет время, когда в Оптиной будет тяжело... Истинные христиане будут ютиться в маленьких церковочках. Пожалуй, вы доживете до тех дней, когда опять будут мучить христиан. Я говорю про мучения, подобные древним... Гонения и мучения древних христиан, возможно, повторятся... Вы доживете до этих времен. Попомните мое слово. Тогда вы скажете: "Да, помню, все это говорил мне батюшка Варсонофий... Сколько этому прошло лет! " Помяните мое слово, что увидите "день лют". И опять повторяю, что бояться вам нечего...».

Уже в самом конце XIX столетия даже довольно в общем мягкий по характеру Владыка Антоний (Храповицкий) в гневном отчаянии взывал тогда к российскому обществу с мольбой: понять и увидеть наконец, что с отходом нации от Православия в итоге полностью лишается всякого разумного смысла само «государственное существование», раз оно превращается в существование, «основанное на народном себялюбии и чуждое религиозной идее», и что народ, теряющий в своем всё более развивающемся безрелигиозном эгоизме «образ Божий», не то что перестает быть хранителем заветов Святой Руси (хранителем хотя бы в идеале!), но вообще уже не имеет права называться российским народом. Как восклицал он в 1899 году в одной из своих статей, при подобном духовном состоянии «это уже не народ, но гниющий труп, который гниение свое принимает за жизнь, а живут на нем и в нем лишь кроты, черви и поганые насекомые, радующиеся тому, что тело умерло и гниет, ибо в живом теле не было бы удовлетворения их жадности, не было бы для них жизни».

Через несколько лет, в проповеди, произнесенной в Исаакиевском соборе в Петербурге (20 февраля 1905 года), Владыка Антоний призывал всех умножить молитвенные воздыхания ко Господу о том, «чтобы Он не попустил простому русскому народу заразиться общественным омрачением, — чтобы народ продолжал ясно сознавать, кто его враги, а кто его друзья; чтобы он всегда хранил свою преданность Самодержавию, как единственной дружеской ему высшей власти, чтобы народ помнил, что в случае ее колебания он будет несчастливейший из народов, порабощенный. . врагами всех священных и дорогих ему устоев его тысячелетней жизни, — врагами упорными и жестокими, которые начнут с того, что отнимут у него возможность изучать в школах Закон Божий, а кончат тем, что будут разрушать святые храмы и извергать мощи святых угодников Божиих...».

В проповеди Владыки явственно звучали уже и пророчества о том, что Россия в конце концов не сможет пережить отказ от многовековой монархии: в итоге после отмены Самодержавия, пусть даже и через какое-то длительное время, но все равно возникнет угроза самому существованию России как целостного государства, «ибо, лишенная своей единственной нравственно-объединяющей силы» она станет распадаться «на множество частей, начиная от окраины и почти до центра, и притом даже от руки таких народностей, о которых наши газетные писаки даже ничего не знают, каковы, например, татары казанские, крымские и кавказские . Такого распадения нетерпеливо желают наши западные враги, вдохновляющие мятежников, чтобы затем, подобно коршунам, броситься на разъединенные пределы нашего Отечества, на враждующие его племена и обречь их на положение . западноевропейских колоний.

Вот то печальное будущее, которое ожидает Россию, если бы она доверилась внутренним врагам своим, желающим сдвинуть ее с вековых устоев».

О необходимости сохранения монархической системы правления в России (в связи с ростом требований со стороны «демократов» всевозможных «конституций» и вообще уничтожения самодержавия) говорил — в проповеди 14 мая 1905 года в православном храме в Нью- Йорке — и будущий Патриарх-мученик Тихон (Белавин), являвшийся тогда правящим архиереем в Северной Америке: «Власть самодержавная означает то, что власть эта не зависит от другой человеческой власти, не черпается от нее, не ограничивается ею, а в себе самой носит источник бытия и силы своей. Ибо для чего существует она? Евреи просили себе у пророка Самуила царя для того, чтобы он судил и защищал их (см.: 1 Цар. 8, 5, 20)... Значит, царская власть должна стоять на страже права и справедливости, защищая от насилия подданных и особенно сирых и убогих, у которых нет других помощников, защиты. А для этого она и должна быть самодержавна и не зависима и не ограничена ни от сильных, ни от богатых. Иначе она не могла бы выполнить своего назначения, так как ей приходилось бы постоянно трепетать за свою участь и, чтобы не быть низвергнутою, угождать богатым, сильным и влиятельным, служить правде, как понимают ее последние, творить суд человеческий, а не Божий...».

Относительно же демократической формы правления как таковой Владыка Тихон, отмечая глубокую внутреннюю ложь ее и лицемерие, справедливо, со свойственной ему всегда спокойной трезвостью мысли, утверждал в той же проповеди (опираясь на увиденное им в США): «Что касается... народоправительства, то это одно заблуждение, будто сам народ правит государством. Предполагается, что весь народ в народных собраниях вырабатывает законы и избирает должностных лиц, но это только так по теории и возможно было бы в самом маленьком государстве, состоящем из одного небольшого города. А на деле не так. Народные массы, угнетаемые заботами о средствах к жизни и не знакомые с высшими целями государственными, не пользуются своим "самодержавием", а права свои передают нескольким избранным людям. Как производятся выборы, какие средства практикуются, чтобы попасть в число избранных, нет нужды говорить вам, сами видели здесь. Итак, народ не правит, а правят выборные, и так как избраны они не всем народом, а частью его (большинством?), партией, то и управляя они выражают не волю всего народа, а лишь своей партии (а иногда даже чисто свою волю, т. к. забывают даже и об обещаниях, которые они расточали перед своими избирателями), и заботятся о благе и интересах своей партии, а к противной относятся деспотически, всячески ее утесняя и оттирая от власти.

И вот такой несовершенный строй некоторые желают ввести и в нашем государстве... Забывают однако, что каждый народ имеет свои особенности и свою историю, и что может быть хорошо для одного, для другого оказывается непригодным. Прочны и действительны только те учреждения, корни которых глубоко утвердились в прошедшем известного народа и возникли из свойства его духа. Правовой порядок (конституции, парламентаризм) имеет корни у некоторых западных народов, а у нас в России из недр народного духа возникло самодержавие, и оно наиболее сродно ему. С этим необходимо считаться всякому, и производить опыты по перемене государственного строя дело далеко не шуточное: оно может поколебать самые основы государства, вместо того чтобы помочь делу и исправить некоторые недочеты. Имеяйуши слышати, да слышит!».

Увы, народ все-таки доверился тем своим «внутренним врагам», о которых говорили им и владыка Антоний, и владыка Тихон... О полной же истинности геополитических пророчеств епископа Антония свидетельствуют ныне результаты всей последующей, почти столетие медленно, но верно разлагавшейся, российской жизни, в том числе и недавние непосредственно территориальные изменения в судьбе российской земли — в результате антигосударственной предательской политики коммунистических последышей (как в самом центре, так и местных правителей полуфеодального характера в национальных «республиках»).

При этом показательно, что, как и теперь, так и столетием раньше ослаблению российской государственности в значительной мере — и преимущественно! — способствовали политически недалекие нувориши (предприниматели, банкиры) и коррумпированное чиновничество (так было и в царской России, так было и в СССР), исходившие, как правило, из временных своих эгоистических (сугубо экономических) интересов и фактически, в слепоте своей, рубившие сук на котором они все сидели! Именно им не нужна была твердая власть в государстве, которым каждый из них стремился попользоваться на свой лад.

О ясном понимании всего этого лучшими умами России свидетельствуют многие дошедшие до нас документы начала XX века — например, связанные с кризисом власти в эпоху мятежей 1904—1905 годов.

Так, известный московский священник, расстрелянный впоследствии (в 1918 году) большевиками, известнейший бесстрашный их обличитель, прославленный Церковью в 2000 году как новомученик Российский, протоиерей Иоанн Восторгов в проповеди, произнесенной им в военном соборе в Тифлисе 1 января 1904 года, особенно отмечал всеобщее нравственное падение — практически всех слоев общества, с тревогой обращаясь к присутствовавшим на богослужении: «В каком нравственном всеоружии мы можем встретить испытания, если Господь пошлет их России? Прочны ли наши нравственные силы? Крепок ли дух нашего народа? Царство наше стремится ли стать царством Божиим? Государственность наша является ли орудием нравственного восхождения народа к вершинам христианства и вечного спасения?.

Мрачным пессимизмом веет со страниц нашей периодической печати, этого зеркала общественной жизни. Прежде только верхние слои общества были заражены неверием и быстро неслись в каком-то безумном вихре увлечений от одной крайности к другой. Чего только, в самом деле, мы не пережили в области духовно-нравственной последние десятилетия! Каким только кумирам не поклонялись! Материализм, дарвинизм, борьба за существование, социализм, призывы к революции, потом — с легким сердцем — непротивление злу, возрождение идеализма, интеллигентское сектантство, агностицизм, потом опять марксизм, экономический материализм, сверхчеловечность Ницше, декадентство и, как последнее страшное знамение дней наших, так называемый аморализм, полное нравственное идиотство, — целое наводнение идей и фактов, а в результате: усталость духа и уныние, беспочвенность и духовная беспомощность! Но в прежнее время по крайней мере простой народ наш жил вне этой тревожной жизни: он был младенцем веры, послушным сыном Церкви; в вековом предании и в освященном верою строе жизни он находил для себя устои быта и существования. Ныне не то. Худые нравственные соки как бы просочились сверху в народ, до самого дна русской жизни, и если в образованных слоях унаследованная воспитанность и умственное развитие давали хоть какой-нибудь противовес нравственному упадку жизни и предохраняли ее от роковых крайностей, то в народе, если он развратится, не будет и этого сдерживающего начала. И видим мы в изображении печати: брожение религиозной мысли в народе, мужицкий нигилизм, грубый и беспощадный; босячество и отвратительное хулиганство, разврат, дурные болезни, падение семьи, падение авторитетов и уважения к власти; растущую эпидемию дерзостей, грабежей, уличных оскорблений, необъяснимых убийств. Среда дает своих прорицателей, новых пророков Ваала и бесстыдной Астарты. И вот, пред нами в книгах современных писателей возглашается проповедь, что не нужно бояться греха, что разнузданный босяк — господин положения и даже обновитель общественности; пред нами идеализация разврата и преступления и возведение порока в признак силы и сверхчеловечности. Ко всему этому—широко разлитое всюду недовольство, праздность мужиков, мотовство; тунеядство, попрошайничанье и обнищание; волнения рабочих, политическое брожение в инородцах, революционная и сепаратистическая пропаганда, убийства и кровавые покушения на представителей власти. Молодое поколение — носитель надежды будущего... Но оно измельчало даже в своих волнениях и беспорядках, обратившихся в какую-то дикую моду и пагубное поветрие; оно оторвано от национального самосознания, оторвано от преданий веры. Из молодых людей, получивших высшее образование, ныне уже выходят босяки и хулиганы... Так изображает нашу действительность ежедневная пресса...

Всё сказанное, взятое нами со страниц прессы, без сомнения, слишком мрачно, слишком преувеличено, в дурных целях сеяния смуты и уныния, из ненависти к русской жизни, ради клеветы на нее. Но, несомненно, много во всем сказанном, много и горькой правды...».

Тогда же о причинах русских нестроений того периода, но с политической точки зрения (в частности — об ослаблении поддающейся натиску либерализма царской власти), глава Синода К П. Победоносцев писал в самом конце 1904 года председателю Комитета Министров С.Ю. Витте так: «Вы сами указываете рану — "отсутствие определенной, знающей, что хочу, власти". Эту власть мы не в силах восстановить — она лежит бессильная, без сознания и без опоры, и представитель ее — министр — сидит теперь в Комитете без слов и без движения. Но, будучи бессильны в этом, мы все-таки должны охранять самую идею и самый принцип власти, — ибо без этого нет спасения нигде и тем паче в России...

Всё направлено к проложению путей к критике власти со стороны всех и каждого, и не иллюзия ли это — искать какой-то опоры порядка в Сенате, якобы по идее Петра? Но то был Петр, — и Сенат был орудием крепкой власти. Он устранился после него и воскрес(ал) в смысле орудия при монархах с властию. А теперь что такое Сенат? Собрание судебных чиновников, переворачивающих на все лады буквы законов, не приведенных ни к какому единству, а двигателем всего — присяжный поверенный».

Именно сохранения такого положения в стране — с параллельным проведением всероссийской кампании по всё большей дискредитации монархического строя — и добивались пробиравшиеся во властные структуры недалекие често- и сребролюбцы. Как записал в своем дневнике 5 января 1904 года бывший революционер-народоволец, ставший к тому времени убежденным монархистом-патриотом, Лев Тихомиров: «За такой строй стоят интересы могущественного чиновничества, которое не допустит до царя ничего способного воскресить монархию, ни — подорвать господство бюрократии. Эта сила необорима». И в том же дневнике (в сентябре 1905 года) он так характеризует положение в России: «Никто не может подвести общего итога, ибо его нет в сознании. В сознаниях есть только множество недовольств, есть общее неверие в существующее... Бог покидает на ее собственные силы изменившую Ему страну, и вот собственные силы ее оказываются гнилыми, никуда не годными».

Причем измена эта не была естественным уделом только революционеров, разночинцев-недоучек, пропагандистов-атеистов из интеллигенции и циников-марксистов — измена эта пронизывала уже всю Россию, все ее социальные слои. Весьма точно характеризовал это время уже упоминавшийся ранее И.А. Ильин: «...правые верхи хотят Бога без справедливости, а левые низы хотят справедливости без Бога. Но это еще лучшая ситуация. Кризис обостряется и ведет к катастрофе, когда правые верхи не хотят ни Бога, ни справедливости, — а хотят только неравенства в СВОЮ пользу; тогда их поражает идейный и вслед за тем волевой паралич; и дни их оказываются сочтенными. А левые низы (массы), со своей стороны, отводя Бога, начинают искать не справедливости, а неравенства в СВОЮ пользу, тогда их поражает слепота к духу и реальности, — ими овладевает одержимость, ненависть к духовной культуре и вера в противоестественную утопию. И их путь оказывается тоже предначертанным». Всё это мы и можем наблюдать на протяжении всей начальной революционной поры в России — с первых лет XX века и до идейно-волевого паралича Временного правительства, завершившегося его падением и приходом к власти большевистской уголовщины, когда «бандит, уверовав в противоестественную утопию, стал садистически экспериментировать» над Россией.

Министр финансов С. Витте предложил в тот период Государю два пути выхода из сложившегося кризиса: первый — «облечь неограниченной властью доверенное лицо», т. е. установить временную военную диктатуру (что было бы, конечно же, наиболее практически-действенным и в стратегическом отношении наиболее полезным для последующего мирного и экономически-прогрессивного — уже намечавшегося тогда — развития страны), второй — «предначертать будущему кабинету указания вступить на путь конституционный». На этом втором варианте разрешения революционно-кризисной ситуации преимущественно и настаивали министры Правительства.

Как и большая часть бюрократически-чиновничьих кругов России, а также в силу своей, все более определявшейся ангажированности российской промышленно-финансовой олигархией (равно и вследствие устанавливавшихся, нередко лоббистских, связей их с зарубежным капиталом), многие члены Правительства втайне желали — насколько возможно — ограничить самодержавную власть Царя. Немногое уже было нужно затем — всего лишь несколько месяцев «демократической» безответственности, безбожного политиканства, мелкого человеческого эгоизма и парламентской демагогии, чтобы эта духовная слепота привела Россию на порог ее гибели — к большевистскому Октябрьскому перевороту...

Николай II, в силу прирожденной своей гуманности не решившись на активное военное подавление бунтовщиков, не устоял по мягкости характера и перед натиском министров: Манифестом от 17 (30) октября 1905 года «Об усовершенствовании государственного порядка» Царь фактически даровал стране начала конституции: отныне — с ограничением Самодержавия и стремлением правящей верхушки постепенно превратить его в декоративную конституционную монархию (при активном содействии разрешенной отныне Царем демагогической Государственной Думы) — падение тысячелетней православной России стало неизбежным.

Уже гораздо позже, анализируя разрушительные итоги так называемой демократизации России и конкретной роли в гибели страны возникшей тогда ее Государственной Думы, Солоневич, справедливо напишет, в частности: «Первый же, упаси Господи, парламент, который мы получили за всю свою многострадальную историю: а) срывал всячески вооружение армии и флота; б) когда армия и флот оказались недостаточно вооруженными, свалил вину на Государя и его правительство; в) когда Государь и его правительство армию и флот все-таки вооружили: г) устроил революцию; д) проиграл войну; е) исчез бесследно. Так исчез, что даже здесь, в эмиграции, где, как известно, всякая болонка, оказывается, была в России сенбернаром, я не помню, чтобы кто-нибудь хвастался званием члена Государственной Думы или, тем более, Учредительного собрания.

Хвастаться действительно вовсе нечем».

В отличие от былых путей развития западно-европейских стран, Российской Империи в ее продвижении к ожидавшемуся «прогрессу» XX века необходимо было вынести натиск не только либерально-демократических кругов, но и невиданной прежде никем чумы этого столетия — «большевиков»-коммунистов. Необходимо жесткая, традиционная, духовно-осмысленная и ничем, кроме Промысла Божия, не ограниченная монархия (если бы таковая поддерживалась российским обществом в целом) этот грядущий натиск выдержала бы (и в дальнейшем можно было бы постепенно усовершенствовать формы общественного самоуправления — при сохраняющемся приоритете Самодержавия). Конституционного же типа монархия, какой она фактически начала становиться в России с Манифеста 17 октября, не выдержала даже и не слишком напористой Февральской революции 1917 года! Что уж тут говорить о большевистском перевороте, изначально готовом на любые зверства и жесточайшее противостояние традиционной российской православной государственности?.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: