Модель “внешняя”. Желание, направленное на мир.

Про императив опровержения

Развивая мысль о дебатах как диалектике, а о регламенте как о структуре, единственная задача которой - создать для неё поле и ведущий импульс, запускающий диалектический анализ явления, хочется подробнее разобрать именно механику этого импульса. Обсуждая это с Данилом Воложем в один из его приездов, мы постепенно вышли к анализу того мотива, который заставляет нас откликаться на внешнее к нам высказывание опровержением, если это высказывание вступает в противоречие с теми мыслями, которые мы имеем внутри.

Немножко о том, как мы вышли именно на это.

Наверное, многие замечали в себе и в своих коллегах-дебатёрах следующее явление: через какое-то время занятия дебатами перестаёшь совершенно ввязываться в спор и пытаться что-то возражать на чьи-нибудь неаргументированные доводы. Что довольно понятно - вероятно, их неверность/нерелевантность анализируется на уровне рефлекса, и они находятся в совершенно другом, безынтересном поле, “победа над которым инструментами логики предрешена” (как бы снобистски это не звучало - я, разумеется, упрощаю).

Но при этом существует обратный процесс: как раз в случае, если довод говорит языком логики, ты испытываешь внутреннее побуждение ответить на него (в случае, если чувствуешь его инаковость, по отношению к собственной позиции). Речь не обязательно идёт об ответе “вслух” - это вполне может быть попытка объяснить себе его и “отоппонировать” ему внутри себя. Запускается общий механизм проговаривания языком логики чего-то “своего”, что могло бы опровергнуть или включить его в свою объяснительную модель, т.е. “присвоить” - в обоих случаях речь идёт о преодолении его “инаковости, чужеродности”.

Казалось бы, разницу в реакции мы уже объяснили: в первом случае довод лежит в другом поле, которое изначально признано нами “бездоказательным”, “непригодным”, а во втором случае довод говорит с нами нашим же языком, существует в том же поле, в котором отчасти существуем мы, или которое, по крайней мере, является для нас “авторитетной реальностью”. Но это не объясняет именно того, почему мы не можем спокойно пройти мимо. Почему одного того, что нечто выражено в языке логики, достаточно, чтобы заставить нас провзаимодействовать с ним? Почему не можем мы, будучи внутренне уверены в своей позиции, игнорировать его и довольствоваться этой уверенностью? Что заставляет нас, даже при полной уверенности в своей правоте, начинать формализовывать свои убеждения логически, чтобы вступить в диалог с тем логическим конструктом?

Это и будет предметом анализа в данной заметке. Так поставили мы с Данилом себе вопрос, и постарались найти объяснительные модели - и заметка представляет собой попытку записи результатов нашего совместного “диалектического” анализа этой внезапно возникающей “искры”, внутреннего императива к действию.

Поняв механику этого императива в этом, “очищенном” примере (мысленном эксперименте, если угодно), мы, вероятно, сможем понять и то, как работает “зашитый” в регламент механизм создания той запускающей “искры”, о которой говорилось вначале.

Несколько предпосылок, от которых мы отталкивались:

1. Логический конструкт мыслится здесь не-персонифицировано, в отрыве от личности его автора. Он представляет своего рода законченную “логическую сущность”, которая существует независимо в “логическом поле”. В таком случае придётся сразу отмести банальное объяснение через социальную психологию: действительно, если мы говорим о подобном конструкте в чьей-то речи, можно было бы подумать, что, чисто метонимически, потребность “победить” его ассоциируется с необходимостью “победить” человека и занять по отношению к нему доминирующую позицию, со всеми ссылками на животное в инстинктах человека и т.п. Но это не так хотя бы потому, что подобный же механизм запускается в нас и когда мы читаем это в книге уже умершего автора, и когда нам передают его как пересказ чужих слов, и в ряде других случаев, когда сам конструкт уже явно оторван от “говорящего” его источника, а значит представляет собой самодостаточную, локализованную в логике сущность.

2. Мысль (идея, позиция) в нас, к которой он “инаков”, или даже “противостоит”, существует на момент запуска того “императива оппонирования”, и ещё не имеет логической выраженности: она не формализована внутри нас и потому неотделима от нашего само-осознания. Как и почти все наши мысли и убеждения: нельзя прочертить границы между “я” и “то, что я мыслю”.

Если бы мы попытались произвести такое последовательное отделение, то зона того, что такое “мы”, постепенно сжалась бы до нуля и исчезла, причём сам процесс “отделения” - о-гранич-ения, о-предел-ения - связан был бы с тем, что и само содержание мысли/убеждения видоизменялось: из её тотальности и без-граничности внутри сознания, где она находится в единстве с нашим “я”, она бы, с одной стороны, редуцировалась, 1)через поиск “сущностного стержня” её, и опускание того, что представляется вторичным, и 2)через описания её словами, принципиально не отражающими субъективно-индивидуальные её черты, а с другой стороны, приращивала бы свой смысл за счёт 1)многозначности слов, которые используются как элементарные единицы при конструировании логических построений (игра их значений способна не только породить “сдвиг” смысла, но и индуцировать его новые пласты) и 2)самих законов организации логической системы, требующей “докрутки” некоторых звеньев в процессе формализации - а значит, создания новых мыслительных продуктов, “подсказанных” самой системой (“система сама себя наращивает” при помощи нашего мышления). Такие новые звенья могут совершенно преобразить мысль, так что мы и сами не узнаем её - по крайней мере, точно почувствуем, что “она сильно изменилась”.

Фактически, говоря здесь о механике приращения смыслов при логическом формулировании мы немного коснулись самого принципа работы диалектического развёртывания мысли, только пока в рамках внутренней диалектики системы: когда сама система выдвигает себе требования по докрутке, и наше сознание можно рассматривать либо как поле, где совершается диалектика - оно, обладая пониманием логики, лишь даёт существовать “миру логики” и слепо (автоматично) выполняет законы логики, как природа - законы природы (пассивный вариант), - либо как одного из участников диалектики (при такой, активной, модели диалектика будет происходить, вероятно, не внутри системы, а между её элементами и сознанием, невольно им оппонирующим). Но этот вопрос пока оставим.

Итак, мы уже пришли к нескольким положениям, благодаря которым можно упростить описываемую нами ситуацию: 1)есть некая чуждая нам “логическая сущность”, 2)при этом у нас внутри есть некоторая невыделимая позиция/мысль, которую мы тотально, “синтетически” ощущаем как верную (“знаем” о её верности) 3)при попадании той “логической сущности” в поле нашего зрения, так сказать, тут же индуцируется облекание нашей мысли в логическую сущность, что сопряжено с её отделением от нас (и приращением ей смыслов в ходе её строительства) 4)эта локализованная в логике сущность, как результат нашей деятельности (или соавторства нас и её самой как самодостраивающей системы), должна в итоге опровергать или включать в себя (“поглощать”) исходную “логическую сущность”, то есть “побеждать” её.

После анализа того что происходит, необходимо перейти к тому, почему это происходит. Нас здесь интересует главным образом пункт 3 - почему происходит эта индукция? Чем вызван этот “императив оппонирования”?

Предложим два объяснения, которые мы с Данилом выработали для себя:

Модель “внешняя”. Желание, направленное на мир.

Из всего сказанного выше следует признание наличия этой логической сущности в некотором условном “мире логики”, который не такой уж условный, а вполне реально существующий для нас. Это тот культурный слой, через который мы смотрим (выбираем смотреть) на то, что называем “объективная реальность” (к которой не выходим напрямую). Оптика логики - та оптика, которую мы выбираем (осознанно ли - другой вопрос) как одну из приоритетных во взгляде на мир, и значит мир для нас живёт по её законам (она участвует в порождении “мира”, в котором живём). И это не иллюзия - это то, как мы существуем в мире и как мир существует для нас - без системы координат, примиряющей субъект с объектом их встреча невозможна^[1].

Итак, если предположить (таким образом, или иным) всеобще-субъективное наличие некоего “мира логики” - наложен он на мир, живёт ли мир через него, или он вообще существует независимо, не так важно - то мы, встречаясь в нём с той “логической сущностью”, не можем её не “прочесть” - она говорит языком логики, понятным нам и выбранным нами за “язык верного”. Как мы не можем не слышать того, что громко сказал прохожий и не можем не опознавать слов в его потоке речи и смысла, возникающего за ними. Получается, что локализованный в языке логики как отдельная сущность логический конструкт - это фактически ловушка, капкан, в который мы ступаем. При этом, считав невольно этот конструкт, мы не можем уже не знать, что в “мире логики” он существует - а его оппозиция (та наша мысль, которая пока внутри нас, срощена с нами и принципиально не локализована) ещё нет. Особенно, если мы будем считать, что мир логики индуцируется по аналогии с “миром художественного произведения”, в момент прочтения: то есть, мир, в котором мы сейчас пребываем один на один с тем чуждым конструктом, создаётся в момент, когда мы невольно “соглашаемся” его прочесть - начиная “читать” логику, мы актуализируем законы логических построений как критерий, как координаты этого мира, как “закон природы” в нём - и через них конституируем этот мир, в котором уже живёт читаемая нами сущность, и в котором, вероятно, мы находимся как субъект, на неё смотрящий.

Проблемой для нас становится именно то, что пока в мире, в основу которого положен критерий логической обоснованности, существует только та сущность, минимальную верность которой мы считываем, невольно её же ей наделяя (да, она должна содержать хотя бы “магистральную логику” (см. теорию аргумента), чтобы стоять как сущность без нашей сознательной помощи, к которой мы не расположены вовсе), она является гегемоном в этом мире. Без её опровержения она является единственно верной в этом мире, а значит, определяет этот мир, как мир, где верно то-то и то-то. Мы же, как субъект, находимся в этом мире, и имеем внутри себя противоположное убеждение, которое чувствуем как верное и желаемое нам. Внимание: мы, зная, что нет абсолютной истины, при этом прекрасно понимаем, что и этот конструкт верен, но - ключ в том, что мы по крайней мере не согласны, чтобы он был ЕДИНСТВЕННО верен в мире. Мы не хотим, чтобы он задавал мир (целиком, или по конкретному вопросу), чтобы он определял его как гегемон, чтобы мир был ТАКОВ (примеры высказываний вроде “я не хочу жить в мире, где гей - это преступник!” - это проговорённая основа описываемого императива опровержения; за ним обычно следует обоснование иной модели, где быть геем - это вариант нормы). Единственная возможность переозначить мир и постараться сделать его максимально равным своему этическому представлению, каков он должен быть (это и есть основа внутреннего убеждения) - это вынести убеждение из сферы внутреннего в “мир логики”, локализовав через язык логики, причём так, чтобы он “побеждал” гегемона (как - говорилось раньше). Требование объективной победы не даёт нам довольствоваться, что на уровне собственных убеждений внутри себя мы по-прежнему уверены в верности их (если они не поверхностны, а являются результатом глубокого осознания), - потому что пока они лишь внутри нас, мир остаётся тем, которого мы не можем допустить этически.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: