Окончание петровской эпохи

С каждым месяцем 1917 г. Россия и Запад приближались к концу своего двухсотлетнего союза, созданного по воле Петра Великого. Впервые за годы войны в европейских столицах начинают сомневаться в том, что поддержка России является залогом существования Запада, залогом его победы. Впервые мы видим, что послами Антанты (Бьюкененом в меньшей степени, Палеологом — в большей) овладевает сомнение в исторической релевантности дальнейшего союза с Россией. Фактором надежды для них являются колоссальные размеры русской территории, огромная величина русской армии. Французский посол рассуждает, допуская худшее: как бы быстро ни пошло разрушение русской армии, Германия не решится немедленно обнажить русский фронт, ей нужны будут значительные силы, чтобы гарантировать свой восточный фланг. Двадцать-тридцать дивизий, которые Германия могла бы снять с Восточного фронта, недостаточны для победы Германии на западе.

В то же время безответственные силы в России должны знать что ждет страну в случае измены союзническому долгу — Запад откажет ей в помощи. Этим воспользуются враги России. У Германии появится возможность компенсировать возможные потери на Западе за счет России: скорее всего, это Курляндия, Польша, Галиция и Бессарабия. Неизбежны и "восточные" потери — о Константинополе нужно забыть, неизбежным станет общее падение престижа России на Востоке. В то же время Запад, владея морями, оккупируя германские колонии, пользуясь своим финансовым могуществом и помощью Соединенных Штатов, сможет продолжать войну так долго, сколько понадобится для победы.

Западные послы определили в качестве самой большой опасности для России — распад государства по национальному признаку. Развивается, если воспользоваться словами посла Палеолога, "самый опасный зародыш, заключающийся в революции: Финляндия, Лифляндия, Эстляндия, Польша, Литва, Украина, Грузия, Сибирь требуют для себя независимости или, по крайней мере, полной автономии". Французский дипломат анализирует порожденную буржуазной революцией стихию, которая права коллектива, протонации ставит выше индивидуальных прав и совсем ни во что не ставит историческое творение столетий — общую единую Россию. Еще раз заглянем в дневник Палеолога: "Вероятно, Россия обречена на федерализм ввиду беспредельности своей территории, разнообразия населяющих ее рас, возрастающей сложности ее интересов. Но нынешнее движение гораздо более сепаратистское, чем областное, скорее сецессионистское, чем федералистское; оно стремится, ни больше, ни меньше, к национальному распаду... Как не соблазниться неистовым глупцам из Таврического дворца разрушить в несколько недель то, что исторически создано в течение десяти веков. Французская революция начала с объявления республики единой и неделимой. Этому принципу были принесены в жертву тысячи голов, и французское единство было спасено. Русская революция берет лозунгом: Россия разъединенная и раздробленная"^{607}.

Иноземным наблюдателям хватило здравого смысла увидеть то, что упоенные революционным беспределом новые вожди видеть отказывались исчезновение центральной власти, которая служила символом и инструментом сохранения единства страны. "Русский народ очень религиозен, но его религия есть религия символов и церемоний, и в политической жизни он также ищет церемоний. Во главе государства он должен иметь некоего владыку, на которого он мог бы смотреть с почтением, как на олицетворение своих национальных идеалов"^{608}.

Западные военные атташе, посещавшие петроградские полки и беседовавшие с фронтовыми офицерами, не желали принимать желаемое за действительное: эта армия — если не будут приняты решительные меры к недопущению социалистических агитаторов на фронт — никогда уже не будет принимать действенное участие в войне. Революция сокрушила машину управления и дезорганизовала основные административные ведомства. Удар оказался нанесенным по самому слабому месту России — ее организации.

16 апреля 1917 г. Бьюкенен делает многозначительную запись:

"Социалистическая пропаганда усилилась благодаря прибытию новых анархистов из-за границы". Бьюкенен предсказал пророчески: "Мы, вероятно, будем свидетелями ряда революций и контрреволюций, как это было около пятисот лет назад в "смутное время". Среди прибывших "анархистов" Бьюкенен выделяет Ленина^{609}. Прогуливаясь по Петрограду, посол несколько раз видел его выступающим с балкона особняка балерины Кшесинской. Тогда послу не могло прийти в голову, что он видит альтернативу усиливающейся анархии. Однако посол уже лишился иллюзий относительно велеречивых вождей марта.

Западные послы начали выделять лидеров в довольно пестром составе Временного правительства, они быстро произвели деление на "пессимистов" Милюкова и Гучкова и "оптимистов" во главе с Керенским. Бьюкенен назвал только Гучкова и Керенского "действительно сильными людьми". Британский посол не видел в новом русском правительстве ни одного энергичного "человека действия", способного пойти на конфронтацию с Советом рабочих депутатов. Бьюкенен не отрицал, что военный министр Гучков был энергичным, живым и в других обстоятельствах вполне способным восстановить необходимую дисциплину в армии деятелем. Но перед необходимостью идти на непопулярные меры он не обладал необходимым динамизмом, широким видением, столь нужной харизмой и не мог повести за собой. Признанием поражения его личных усилий стал выход в отставку в знак протеста против разлагающих армию сил. Не смог претендовать на роль сильного человека и Милюков. Его настаивание на строгом соблюдении договоров и соглашений императорского правительства довольно скоро стало считаться в высших кругах Петрограда анахронизмом. Бьюкенен отметил точку крушения усилий Милюкова повести за собой правительство: "Он считает приобретение Константинополя вопросом жизненной важности для России, что ведет его к одиночеству во Временном правительстве". Запад и Милюков жили как бы в одном измерении, а революционный Петроград — в другом.

Палеолог сообщил в свое министерство иностранных дел, что "только молодой министр юстиции господин Керенский производит впечатление человека дела. Чем-то фанатичным и ясным он напоминает Сен-Жюста; он является подлинной главой Временного правительства"^{610}.

Французский министр Тома определил Керенского как "единственного трезвого, способного и демократического политика, способного восстановить порядок в России и возобновить ее военные усилия"^{611}.

Французский посол в Риме послал своему премьеру Рибо отзыв весьма позитивного характера о политической деятельности Керенского. Чтобы закрепить положительное впечатление союзников, Керенский перед дипломатами восславил Францию и французскую революцию, что заставило германского информанта сообщить в Берлин 26 апреля 1917 г.: "Керенский — истинно русский человек и ненавидит Германию".

В германском министерстве иностранных дел Керенского охарактеризовали как "молодого и энергичного человека, настоящего русского по убеждениям, который желает блага своей стране и не скупится на английское золото, человек в любом случае желающий мира"^{612}.

Лондон консолидируется

Тяготы войны в декабре 1916 года, как уже говорилось выше, привели к перегруппировке британских политических сил. В условиях неимоверного напряжения воля премьера Асквита стала терять те качества, которые она всегда демонстрировала: настойчивость, уравновешенность, силу. Сказалась гибель на Западном фронте его сына Герберт Асквит уходит в тень, а Ллойд Джордж устремляется к руководству. "Мне пришлось взять на себя страшную ответственность премьерства в условиях скверно проведенной войны".

Профессиональные военные один за другим предпринимали попытки решить судьбу войны решающим прорывом на Западном фронте. Среди политиков Ллойд Джордж, возможно, первым потерял веру в такой исход войны. И ему важна была поддержка человека, имеющего непосредственный полевой опыт. С его благословения Черчилль, прибыв с фронта в палату представителей, со всем талантом обрушился на стратегию "одного решающего удара". Черчилль потребовал созыва закрытой сессии парламента и на ней признал провал наступления французского главнокомандующего генерала Нивелля. Он задавал самые неприятные вопросы: "Кто может отрицать, что французы испытывают величайшее замешательство? Кто может отрицать, что наше наступление остановилось?"

В июле 1917 года Черчилль возглавил министерство боеприпасов. К рабочим Данди он обратился со словами: "Если когда-либо в истории Британии была необходимость стать скалой, то это сейчас"

Он сразу же обозначил главную опасность — впасть в детали. Ведь это и погубило двух его предшественников. Двенадцать тысяч чиновников работали в созданном в 1915 году для Ллойд Джорджа министерстве — это было слишком много для эффективного контроля. Реорганизация министерства, устранение системы финансового контроля, консолидация аморфной импровизированной структуры и одновременно наращивание военного производства — вот первостепенные задачи. Был создан Совет военного производства из десяти членов, каждый из которых курировал несколько (из пятидесяти) департаментов. Совет заседал каждый день, и к нему был приставлен секретариат. Через парламент был проведен закон о военных закупках, позволивший более эффективно решать вопросы огромной рабочей силы, подключенной к войне.

Британский кабинет наконец получает лидера, востребованного мировой войной. Черчилль в "Мировом кризисе" дает такой его портрет. "Ллойд Джордж обладал двумя характерными чертами, которые позволяли ему жить в гармонии с самим собой в этот период конвульсий. Во-первых, это способность жить настоящим. Каждое утро он обозревал насущные проблемы свежим взором, незамутненным предвзятыми суждениями, прошлыми оценками, былыми разочарованиями и поражениями. В горниле кризиса, когда мир представлял из себя калейдоскоп, когда каждый месяц удивительные события изменяли все ценности и отношения, эта неистребимая умственная бодрость, направленная к достижению победы, была редким благословением.

Его интуиция справлялась с кризисом лучше, чем логический процесс менее гибких умов. Свойство жить в настоящем и начинать каждый день с нового старта прямо вело к его второму бесценному достоинству. Ллойд Джордж в этот период, казалось, обрел уникальное свойство создавать из поражений базу для грядущих побед. Так, кризис с подводными лодками привел его к созданию системы конвоев; после поражения при Капоретто он создает Верховный военный совет; катастрофа 21 марта 1918 года (начало наступления немцев. — А. У). привела его к формированию объединенного командования и крупным американским подкреплениям. Он не сидел, ожидая, когда развитие событий позволит изречь мудрое суждение. Он вцепился в гигантские по масштабу события и всегда стремился подчинить их себе, не испытывая боязни в отношении возможных ошибок и их последствий. Традиции и рутина не беспокоили его. Он никогда не пытался превратить какую-либо фигуру среди военных или морских чинов в фетиш, за которым можно было бы спрятать свою репутацию. Им ничто не отрицалось априорно. К его прирожденному свойству управлять людьми ныне добавилось высокое чувство пропорции в определении военной политики и способность вникнуть в прежде чуждые проблемы".

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: