Часть третья. Откуда берутся «утки»

Разобрав соответствия реалий Северной Кореи штампам и образам ГЗ, попробуем проанализировать вопрос о том, откуда берется столько «уток».

На поддержание злодейского образа Северной Кореи работает несколько факторов. Во-первых, это общая закрытость страны и малая проверяемость информации.

Большинство представлений о КНДР базируется или на внешних впечатлениях, полученных от ее официальной пропаганды и пропущенных сквозь мировосприятие европейца, или на показаниях разнообразных перебежчиков или правозащитников, которые сами по себе не менее необъективны, чем официальная северокорейская пропаганда. Ситуацию усугубляет окружающая режим завеса секретности, из-за которой любые, даже самые дикие, россказни не могут быть проверены до конца, и потому нередко принимаются на веру тогда, когда они в той или иной мере укладываются в уже имеющуюся концепцию. Так мы видим то, что хотим.

Надо очень хорошо понимать, из каких источников формируется информация, служащая базой для «уток». Иностранцы находятся под плотным контролем, и потому та информация, которая в обычной стране добывается легко, применительно к КНДР связана с большими трудностями. Вследствие этого можно выделить несколько каналов поступления данных, исключая северокорейский официоз, которому по определению традиционно не верят.

Первый канал – данные спутникового наблюдения или аэрофотосъемки. Но «сверху видно далеко не все». Более того, степень разрешения фотографий, сделанных со спутников, все-таки не позволяет «прочитать, что написано на этикетке». А это значит, что информационные лакуны между фактами по-прежнему заполняются умолчаниями, а умолчания эти во многом строятся на образе страны в интерпретации СМИ – так формируется порочный круг.

Можно вспомнить, как, отчаявшись найти какие-либо фотографии Ким Чен Ына, спецслужбы РК даже объявили награду в 30 тысяч долларов за его изображение. Неизвестно, получил ли кто-то эти деньги, но ни одна из фотографий, которые до появления младшего Кима на публике позиционировались как добытые разведчиками его фото, даже похожей на него не оказалась. Впрочем, этому мгновенно было придумано объяснение: новый руководитель сделал себе одну или несколько пластических операций, чтобы больше походить на деда.

Второй – мнение экспертного сообщества, хотя а) качество экспертов бывает различным (достаточная часть их – бывшие советологи, переброшенные на новый участок; корейским языком владеют далеко не все); б) многочисленные заключения, которые по преимуществу основываются на таком количестве данных, которых обычно бывает недостаточно для того, чтобы делать выводы, опираясь только на них. Поэтому в той или иной мере эксперты гадают, и процесс этого гадания во многом основан на том, какие цели и мотивации при этом приписываются северокорейскому руководству. А последнее прямо зависит от того, какой образ Северной Кореи носит в себе данный эксперт.

Тут стоит упомянуть и широко разошедшуюся в Интернете историю про фондовый рынок Северной Кореи. Если отбросить вопиющее профессиональное невежество «эксперта»[108], то видно, что он не допускал даже мысли о том, что в современном мире может существовать страна, не имеющая фондового рынка.

Можно заметить, как часто на широко анонсированные мероприятия приглашаются люди, которые, несмотря на свои заслуги в других областях и формальные регалии, корееведами не являются и детали не знают. Последнее означает, что их выступления, которые подаются как мнения специалистов, на самом деле являются трансляцией общественного дискурса по данному поводу.

Брюс Камингс приводит подробный анализ наиболее известных в США книг по северокорейской тематике, подчеркивая, насколько слабое представление о том, что в действительности происходит в КНДР, имели многие из “специалистов”, их написавших. И насколько, те, кто называл себя аналитиками, оказывались в ловушке собственных пропагандистских клише, подгоняя под них факты вместо того, чтобы действительно заниматься анализом. Из-за этого многие книги такого рода изобилуют интересной фактологической информацией, но выводы, которые делаются из нее, этой информации как бы противоречат. Кроме того, он хорошо подмечает привычку анализировать особенности северокорейского общества и экономики с точки зрения сугубо западного человека; опуская конфуцианскую составляющую, подходить к КНДР с теми же мерками, что и к социалистическим странам Восточной Европы; отождествлять желания и потребности жителей Северной Кореи со своими желаниями и потребностями.

В результате вместо того, чтобы пытаться понять особенности культуры, ее изначально обвиняют в “неправильности”.

Так, мне нередко приходилось сталкиваться с комментариями, в которых сцены массового народного “горевания” в Северной Корее после смерти очередного Великого Вождя объявлялись срежиссированными и политыми соусом рассказов о том, какие репрессии, скорее всего, ожидали тех, кто отказывался рвать на себе волосы. Конечно, европейцу сложно представить себе такую спонтанную реакцию масс на смерть государственного деятеля, но мы помним смерть и похороны Сталина, когда большое число жертв давки было связано с тем, что даже государственная машина оказалась не способной предусмотреть такой большой масштаб народного желания лично попрощаться с вождем[109].

Отдельно надо сказать про западные правозащитные организации, озабоченные правами человека в КНДР. Собственно экспертов по стране среди них немного, а идеологические шоры довольно велики, они активно транслируют информацию из официальных и неофициальных южнокорейских источников, как бы дополнительно «раздувая костер демонизации КНДР». Хороший пример – отчет американской организации, борющейся за права человека в КНДР, в котором Пхеньян обвинили в похищении более 64 тыс. людей. Без комментариев цифра ужасает, но если прочесть весь доклад, то выясняется, что в этот список вошли не только таинственные исчезновения или истории тех, кто перебрался в КНДР добровольно, но подавляющее большинство похищенных – на самом деле те, кто во время Корейской войны ушел с Юга на Север[110].

Третий канал, кажущийся наиболее надежным, – информация, поступающая от перебежчиков или через специфические НГО, занимающиеся сбором информации о КНДР.

Сначала про НГО. Как правило, информация с Севера приходит либо через «Добрых друзей» (неправительственная буддийская организация) либо через «Дэйли НК» (организация скорее протестантского плана, имеющая более тесные связи с госструктурами). И те, и другие вроде бы имеют сеть информаторов в КНДР, однако их методика работы с информацией различна. «Добрые друзья» предпочитают полностью проверять получаемую информацию, и потому она у них бывает довольно рутинной. «Дэйли НК» больше ставит на оперативность и потому, с одной стороны, часто опережает своих конкурентов при подаче «горячих» новостей, а с другой – по той же причине среди сообщений от них высокий процент «уток». Естественно, СМИ больше любят «горячие» новости, и среди специалистов информация «Дэйли НК» в большей степени воспринимается как пропагандистская или невалидная, поскольку довольно часто новость выглядит так: анонимный источник из такой-то провинции сообщил о слухах, согласно которым…

Обе организации не засвечивают свои источники по понятным причинам, и потому в отчетах часто фигурируют «свидетель № 542», или «сорокалетний господин Ким из провинции Канвондо». Теоретически информация от таких источников поступает «своим людям» в Китае, которые обрабатывают ее и передают наверх по инстанциям. Так получается, что основными ньюсмейкерами оказываются два или три человека в Китае, которые являются представителями всякого рода правозащитных организаций и заявляют, что у них есть источники в Северной Корее, которые они не имеют права раскрывать. Это означает, что от честности и объективности этих нескольких человек зависит очень многое, поскольку ангажированный человек на такой работе способен просто гнать дезинформацию.

Теперь о «показаниях перебежчиков», которые очень часто рассматриваются как абсолютно достоверный источник, но их тоже надо перепроверять.

Во-первых, это позиция людей, которые покинули страну и (исходя из самого факта их публичных выступлений с такими заявлениями) либо сделали это по политическим мотивам, либо по той или иной причине придали своему побегу политическую окраску.

Во-вторых, перебежчик нуждается в защите или хочет набить себе цену и потому с радостью расскажет именно то, что от него хотят услышать. На фоне роста числа перебежчиков и изменившегося отношения к ним, для того, чтобы претендовать на более широкий пакет социальных благ, надо активнее привлекать к себе внимание.

Автор не стремится осуждать перебежчиков за их слова, и не считает каждого ангажированным или проплаченным провокатором. В прессе достаточно материалов о том, насколько тяжело им адаптироваться на Юге, и что там их считают гражданами второго сорта. Особенно после того, как с ростом их численности и разоблачением нескольких скандалов, связанных с деятельностью так называемых «брокеров», их «подъемные» были существенно снижены. Один из немногих способов получить больше – активно участвовать в антисеверокорейской пропаганде, а поскольку конкуренция велика, приходится рассказывать что-нибудь особенно страшное, став автором «эксклюзивного слуха»[111].

Кроме того, опрос большого числа перебежчиков – сложное и муторное дело. И, заметим, по комплексу причин правительство РК так и не пыталось провести тотальное анкетирование беженцев, которое бы дало репрезентативный срез, отражающий ситуацию в стране.

Поэтому чаще известны обработанные мемуары отдельных лиц, из которых непонятно, насколько их истории типичны и не «изукрашены» в угоду конъюнктуре. Эти лица и выступают основными источниками страшилок.

Начнем с наиболее правдоподобной истории Кан Чхоль Хвана. Выходец из семьи японских корейцев, «член семьи врага народа». Провел 10 лет в лагере в возрасте с 9 до 19 лет, впоследствии перебрался на Юг. Ныне является журналистом «Чосон Ильбо». Написал книгу «Аквариумы Пхеньяна», где довольно много рассказано и о лагерях, и о жизни за их пределами. Впрочем, волну страшилок Кан особенно не гонит, описывает то, что видел сам, и потому его мемуары вызывали двойственное впечатление, не позиционируя КНДР как ГЗ. Наоборот, их даже стоит просмотреть в сравнении с остальной такой литературой.

Не менее известная Ли Сун Ок была представителем номенклатуры, отбыла срок за финансовые преступления (что характерно – в лагере работала по специальности), после чего перебралась в РК, а оттуда – в Америку, где даже давала показания перед Конгрессом[112]. Ее книга «Глаза бесхвостых животных» активно использовалась в пропаганде, и именно оттуда мы знаем о «голых карликах», работавших нагишом в горячем цеху металлургического завода, или о поливании мучеников расплавленным металлом.

Духовной сестрой Ли является Ким Кён Ок (у нас чаще пишут – Ким Кьюнг Ок[113]), представительница «северокорейской катакомбной церкви», которая прошла через «северокорейский Гулаг», а потом героически сбежала в Америку, где прославилась страшилкой о том, как молодые женщины из числа заключенных (особенно те, кто был репрессирован за исповедование христианства) в массовом порядке подвергаются групповому насилию со стороны охранников, а родившиеся в результате этого дети автоматически приравниваются к врагам народа, после чего приговариваются к смерти и «идут на решение продовольственной проблемы». Несмотря на полную паранойю идеи «производства» младенцев с целью дальнейшей их «переработки на мясо», она понравилась нашим журналистам, и в паре публикаций в российской демократической прессе к откровениям госпожи Ким отнеслись как к источнику, заслуживающему доверия.

Правда, следующий виток ее «сенсационных показаний» совсем уж вышел за рамки здравого смысла – теперь младенцев не кидали в лагерный котел, а забивали в рамках секретной продовольственной программы, нацеленной на омоложение северокорейской элиты путем приготовления из них экзотических яств. В результате Ким Чен Ира фактически впрямую обвинили в поедании христианских младенцев, но и это порождение больной сексуальной фантазии было воспринято некоторыми как нечто вполне реальное. Ведь Северная Корея – такая ужасная страна, так почему бы там не происходить и Такому?

Хотя наиболее одиозной автору кажется биография Син Дон Хёка, который будто бы родился в концлагере, прожил там до двадцати с гаком лет, а затем благополучно сбежал сначала на Юг, а потом – в США. Там он написал книгу «Побег из лагеря 14», которую весной 2013 г. даже перевели на русский язык.

Правда, молодой человек абсолютно не выглядит перенесшим тяжелые лишения в детстве, а главное – говорит на идеальном южнокорейском наречии, объясняя это тем, что он «привык». Даже вырванный палец, фигурирующий во всех промо-текстах его книги, оборачивается на самом деле отсутствием фаланги, что вполне может быть следствием производственной травмы или членовредительства в стиле иных современных патриотов РК, отрезавших себе пальцы в знак протеста против политики Японии.

Да и его книга оказалась настолько гипертрофированным описанием «ужасов на Севере», что, в конце концов, данный «р0ман» пришлось рекламировать не как свидетельство перебежчика, а как «бестселлер, основанный на реальных событиях»[114].

Даже японские бульварные СМИ, считающие своим долгом «мочить Кимов», отмечают, что значительное число «секретов, раскрытых в подобных мемуарах», является досужими сплетнями или искаженными слухами, которые, тем не менее, как бы обретают легитимность - «очевидец», особенно незапятнанный связями с режимом[115], становится идеальным свидетелем обвинения.

Интересно, что авторы наиболее громких «страшных сказок» квартируют в основном в США или гастролируют по «свободному миру» в качестве пропагандистского рупора. Интересно, что это наиболее одиозные представители перебежчиков. То ли они не прижились на Юге, то ли в среде большинства беженцев их «сказки» вызывают недоверие.

Это же касается и остальных - Им Чун Енг сделал свои признания, уже 10 лет прожив в Южной Корее (непонятно, чего тянул, если знал Такое), а Сун Мин Чжон заговорил, когда над ним нависла угроза депортации из Австралии (правда, не в Северную, а в Южную Корею), ради того, что интервью привлечет внимание общественности, и местные власти разрешат ему остаться[116]. М. Брин специально отмечает, что ни один из перебежчиков/диссидентов не оказал такого пропагандистского влияния, как А. Сахаров или А. Солженицын[117].

Среди мемуаров беглецов встречаются и неангажированные. Например, я бы отметил Ли Нам Ок[118], которая открыла рот только через пять лет после «побега» и во многом «в ответ на» очередной вал антикимченировской истерии[119]. Достаточно объективное представление о Ким Чен Ире составила и известная южнокорейская актриса Чхве Гён Хи, которая вместе с мужем была выкрадена из РК по приказу Ким Чен Ира «для развития отечественной киноиндустрии».

Зато с «правильными» перебежчиками работают профессиональные журналисты, тоже соответствующей направленности. Помогавший Син Дон Хёку Блэйн Хардэн ранее занимался демонизацией Сербии, а соавтор Кан Чхоль Хвана Пьер Ригуло известен как автор очередной «черной книги коммунизма»[120]. Поэтому логично предположить, что такие «соавторы» не только занимаются литературной обработкой текста, но и хорошо понимают «запросы потребителей», в том числе их любовь к «душераздирающим подробностям».

К постоянным авторам страшилок и сказок примыкает и пресловутый Кэндзи Фудзимото, якобы личный повар Ким Чен Ира и автор многочисленных книг[121], статей и интервью. Либеральной прессой он воспринимается как чуть ли не ведущий эксперт по тому, что творится в элите КНДР вообще и в уме Ким Чен Ира, в частности. Покойный Ким чуть ли не советовался с ним, бомбить или не бомбить Японию, и еще в 1989 г. обсуждал с ним вопросы ядерного оружия.

Правда, говорил он всегда только то, чего требовал текущий момент, и это хорошо видно по его высказываниям о Ким Чен Ыне. Вначале младший Ким представлялся им как маньяк войны, заслуживший доверие отца лестью и пресмыкательством и лично ответственный за инциденты 2010 года из-за своего желания поиграть в войну. В 2012 г. Ын оказывается у него сторонником реформ, пытающимся выбраться из-под гнета камарильи старых фанатиков[122].

Фудзимото не только рассказывал об извращенных гастрономических вкусах Кимов (в частности, упоминая мясо львов[123], которое вообще считается несъедобным), но и внес вклад в общие представления о Ким Чен Ире как о Нероне и Калигуле одновременно. Мемуары представляют массу подробностей о том, как Ким Чен Ир любил, чтобы перед ним танцевали голые девушки, а его средний сын Ким Чон Чхоль переодевался в женское платье, будучи трансвеститом.

Между тем, человек, который представляет себе место хозяйственной обслуги в режиме типа сталинского, с трудом поверит в то, что какой-то повар имел круглосуточный «доступ к телу» руководителя государства и обсуждал с ним вопросы внешней политики. С трудом верится и в историю побега Фудзимото из Северной Кореи – потребовалось лишь показать Киму видео с морским ежом и предложить съездить за этим деликатесом на Хоккайдо, после чего повара немедленно отпустили.

Более того, даже из антикимченировской пропаганды мы знаем, что когда этот «японский мастер суши» вернулся домой в Японию, ему (как и Ким Кён Ок в США) сменили имя, сделали пластическую операцию и вообще запутали все так, что благодаря программе защиты свидетелей найти его не представляется возможным. Однако такое формально резонное нагромождение мер безопасности вынуждает задать вопрос, действительно ли человек, который называет себя Кэндзи Фудзимото, является поваром Ким Чен Ира, и существовал ли такой повар вообще.

Впрочем, японские СМИ, особенно, газета «Санкэй Симбун» уверенно занимают второе место на празднике «утководства». Можно сказать, что в информационной войне против КНДР японская пресса играет ведущую роль. Даже если два из трех пропагандистских сообщений будут затем разоблачены как ложные, запрограммированный осадок все равно остается. Кроме того, за то время, пока «утка не убита», ее, как правило, успевают растиражировать СМИ третьих стран, которые привыкли полагаться на японскую прессу как на источник достоверной информации. Между тем, опровержение до таких СМИ может и не дойти, примером чему – дезинформация о падении северокорейской боеголовки в нескольких десятках километров от Находки, после чего представители желтой прессы начали нагнетать ситуацию, рассказывая байки о том, что «состав упавшего груза» может вызвать региональную экологическую катастрофу.

Применительно к южнокорейской же прессе следует отметить разницу между государственным агентством Ёнхап и рядом влиятельных частных газет, выступающих рупором определенной политической фракции. В нашем случае стоит отметить газету «Чосон Ильбо», которую можно назвать рупором правоконсервативных кругов, часто публикующую материалы, не подтверждаемые иными изданиями.

Так, именно по информации "Чосон Ильбо", Китай ввел свои войска в северокорейскую свободную экономическую зону (СЭЗ) Расон для обеспечения безопасности своего персонала и инфраструктуры, в которую Пекин вложил значительные средства. Официальный Пекин опроверг эту информацию, назвав ее "полной чушью", а даже гипотетический ввод войск - "абсолютно немыслимым делом"[124]. А новость о стычке на рынке эта же газета превратила в: «Сотни людей вступили в столкновение с силами безопасности»[125], хотя даже агентство Енхап этот факт не подтвердило[126].Она же не раз запускала «утку» о том, что Ким Чен Ын в очередной раз решил убить старшего брата, но вмешался КНР[127].

Казалось бы, с «утками» все понятно, и такой известный специалист по новейшей истории Кореи, как Б. Камингс, специально подчеркивает, что многие «показания» северокорейских диссидентов, в том числе и тех, кто сбежал в СССР, противоречили историческим документам[128]. Но пхеньянский режим секретности сыграл с КНДР дурную шутку. В условиях закрытости этой страны и слабой возможности проверить данные любая негативная информация, просочившаяся через «железный занавес», с радостью воспринимается как новость и при этом с трудом поддается проверке.

А далее получается любопытный парадокс. Несмотря на то, что исходящая информация может показаться странной, ее принимают на веру, ибо утверждения и факты принято опровергать контр-утверждениями и иными фактами, почерпнутыми из независимых источников. Даже если рассказ выглядит очень странным с точки зрения здравого смысла, для формализованной дискуссии (вроде той, которая используется при оформлении статей в Википедии[129]) критики только с точки зрения здравого смысла может быть не достаточно.

Это означает, что перебежчики могут говорить все, что угодно – даже то, что при минимальном анализе выглядит абсолютным абсурдом. Более того, маловозможно выловить и «фальшивых свидетелей» типа Фудзимото или Ким Кён Ок. Ведь если бы такой перебежчик существовал, его бы действительно попытались спрятать и изменить ему внешность и документы, дабы северокорейские спецслужбы до него не добрались. И поскольку стопроцентного подтверждения того, что такой человек – фальшивка, нет (заметим, это потребовало бы очень серьезных и специфических доказательств), СМИ принимают его существование за правду.

При желании, снять трущобы и бездомных можно и в Москве, и в Сеуле, снабдив эти съемки соответствующим пропагандистским обрамлением. Понятно, что когда речь идет об известном городе, количество трущоб в нем обычно примерно известно. Но закрытость Северной Кореи создает ситуацию, при которой любая информация, исходящая оттуда, считается заслуживающей доверия.

Опровержения касаются разве что совсем откровенных фальшивок, когда человек, якобы бежавший из провинции Хамгён, не знает ее диалект, а надписи на стенах, будто бы сфотографированные на Севере и чудом оказавшиеся в руках южан, выполнены в южнокорейской орфографии.

Конечно, откровенные «утки» имеют короткий завод, и при попытке дать сегодня ссылку на некоторые особо громкие фальшивки прошлых лет, автор наталкивался на то, что информация о них была удалена из Интернета или сохранилась только на третьестепенных «желтых» ресурсах, которые в свое время дублировали такие новости. Так, из Интернета исчезло заявление Ким Кён Ок о поедании младенцев в ритуальных целях[130].

Однако психологический осадок от подобных текстов все равно остается. Читатель уже не может вспомнить, что именно сформировало его негативное отношение к Северной Корее, но главное-то в том, что он уже не относится к КНДР нейтрально.

Во-вторых, это собственно северокорейская пропаганда - анахронизм, который подпитывает некоторые штампы. Необычная для дипломатических заявлений риторика и высокий уровень экспрессии настолько переключают внимание на себя, что затеняют основной смысл сообщения. В результате страдает дело, ибо все помнят, что Северная Корея угрожала превратить Сеул в море огня, но слабо представляют себе, за что и в каком контексте, в каком случае, по какой причине. И поскольку один яркий образ накладывается на другой, накапливается представление о том, что Северная Корея постоянно кому-то угрожает.

Сюда же - лозунги на домах, машины с репродукторами, заголовки статей типа «Урод Чон Ду Хван» и т. п. или вполне реальные детские задачки по математике типа: «3 бойца КНА уничтожили 10 американских империалистов. Сколько врагов уничтожит 5 бойцов нашей армии?».

Правда, до определенного времени в выражениях не стеснялись обе Кореи. Однако с ростом глобализации и распространением в регионе более «цивилизованных» правил ведения информационной войны оскорбления в стиле «письма запорожцев турецкому султану» стали считаться моветоном, и при Ро Тхэ У в пропагандистский аппарат Юга было введено ограничение, запрещающее употреблять как в описательных, так и в полемических текстах слова, оскорбляющие честь и достоинство северокорейских оппонентов.

Помогают созданию образа врага и иные ошибки КНДР в сфере пиара. Когда в конце 1990-х, во время голода, активисты европейских гуманитарных организаций попали в зону бедствия, северокорейцы «неправильно подготовились» к их приезду. Вместо того, чтобы показать им реальную картину гуманитарной катастрофы, они удалили с глаз долой всех нищих и убогих, убрали валяющиеся повсюду мертвые тела и предоставили иностранцам возможность общаться только с идеологически проверенными членами партии или военными. В результате иностранцы решили, что вся гуманитарная помощь идет на нужды партии и армии, а масштабы народного бедствия так высоки и ужасны, что в те районы, где этот ужас творится, иностранцев не пустили, показав им потемкинскую деревню[131].

В-третьих, это общая любовь современных СМИ, и не только «желтых», к громким заголовкамтипа «Из Пхеньяна вывезли всех детей-инвалидов и испытывают на них химическое оружие» или «Тех, кто мало плакал по покойному Ким Чен Иру, публично расстреливают из минометов».

Здесь надо отметить очень неприятную тенденцию, касающуюся не только КНДР, но освещения тем, связанных с болью и страданием вообще. Идет какое-то болезненное смакование чужих бедствий, будь то рассказы о катастрофах категории "письмо знакомого друга из утопленного Крымска", порнохоррор Д. Балдаева[132] или фотоконтент типа «Шок! Не смотрите! Расскажите об этом всем»! Упоение чужой трагедией, которая вызывает подспудную радость от того, что она не твоя.

Считается, что подобный феномен имеет чисто физиологические корни, и автор даже натыкался на термин «допаминовая наркомания», когда человек сознательно загружает себя негативными эмоциями, получая от этого определенное удовлетворение. При этом, как и в случае с наркоманией, человека начинает «вставлять» все больший и больший набор ужасов, а, значит, даже нормальные тексты должны хотя бы внешне соответствовать такому канону. Как заявил мне один из знакомых, занятых в издательском бизнесе, для того, чтобы хорошо продаваться, моя гипотетическая книга о Корейской войне должна иметь заголовок в стиле «Окровавленная свежесть[133]: Сталин тут не при чем!» и аннотацию в традициях желтой прессы.

В этом контексте порождения спроса на страсти-мордасти рассказы про ужасы КНДР не сильно отличаются от садистских стишков типа «Маленький мальчик на стройке гулял…» или распространенных на порносайтах рассказов о том, как женщин насилуют, пытают, и убивают. Спрос рождает предложение, а если «порнохоррор» (иначе некоторые тексты Син Дон Хёка, Ли Сун Ок или Ким Кён Ок не назовешь) еще и сочетается с политически конъюнктурной темой и малой проверяемостью источников, допаминовых наркоманов вообще не интересует, насколько правдива сказка[134].

Частью этой проблемы является и общее падение компетентности журналистов и пропагандистов. Вместо того, чтобы находить реальные факты, касающиеся проблем КНДР (что требует времени, знаний, навыков и т. п.), проще сочинить душераздирающие подробности, которые все равно невозможно проверить. Ведь «не пожелавший назвать свое имя эксперт», на которого ссылается автор, может быть в равной мере и реальным человеком, и плодом его воображения.

К тому же, когда «не сбитая на взлете утка» отправляется в самостоятельный полет, она начинает как бы «обрастать перьями». Чтобы его новость не выглядела бездумной копией предыдущей, журналист часто додумывает или дополняет ее подробностями, которые суть некий эксклюзив. Более того, неверная информация начинает самотиражироваться и самокопироваться, в то время как ее удачные опровержения появляются в тех же источниках же крайне редко. В лучшем случае удается добиться того, чтобы данный «бред» вместе со ссылками на него исчез из интернета.

В этом смысле очень характерно то, как в российской прессе эволюционировала новость про репрессии в отношении тех, кто мало плакал на похоронах Ким Чен Ира. Сначала информаторы оттуда указали, что на сеансах самокритики очень многие обвиняли себя в том, что недостаточно сильно выражали свое горе. Потом не понятная как западному, так и российскому читателю, тема собраний самокритики (такие собрание – заимствование не из СССР, а из КНР) рассосалась, и новость стала выглядеть как: «В Северной Корее тех, кто мало плакал, бичуют на собраниях». Потом кто-то упомянул термин «товарищеский суд», но (возможно, потому, что этот элемент советского прошлого молодежи уже непонятен) товарищеский суд превратился в уголовный. А где суд, там и смертный приговор, и когда новость дошла до российских либеральных публицистов класса Виктора Шендеровича, она уже имела вид: «В Северной Корее казнят тех, кто недостаточно хорошо плакал по Ким Чен Иру» [135].

Наконец, здесь к незнанию или к недопониманию северокорейской темы добавляются идеологические шоры и давняя традиция антисеверокорейской пропаганды, которая тоже сформировала свои каноны изложения и рамки восприятия массовым сознанием. Так, благодаря активности советских диссидентов и тех, кто бежал из «соцлагеря» на Запад еще в 1930-е годы, к настоящему времени сложился своего рода канон литературы с «рассказами о пережитом», содержащий определенный набор штампов или «брендов». Современному поколению перебежчиков они хорошо знакомы, и оно умело ими пользуется[136]. А высокая проницаемость общества средствами массовой информации создает ситуацию, когда канон описания определенных событий (например, стихийного бедствия или поездки в отдаленные бедные регионы мира) достаточно распространен и влияет на общий медиа-контент. Условно говоря, есть некие штампы, под которые, сознательно или неосознанно, пытается подстроиться рассказчик.

И сегодня любой человек, не побывавший в КНДР, все равно может написать «отчет» о поездке туда, ориентируясь на такой канон. Фотографий, которые можно описать своими словами, в сети достаточно; отсутствие новой информации всегда можно списать на то, что «нас плотно опекали и не давали ни с кем контактировать, а программа тура была типовой»; зато можно добавить какую-нибудь душераздирающую деталь, которая будет отличать ваш отчет от тысячи других подробных и которую при этом невозможно проверить. Например, трогательный рассказ о том, как, принюхавшись к горничной в гостинице, автор подарил ей брикет российского мыла, однако на следующий день их обслуживала совсем другая горничная, а куда девалась та девушка, которую он «одарил», он так и не узнал.

Так что уже разобранная выше история про «расстрел из миномета» очень показательна - обычно, достаточно просто предложить человеку вспомнить, что такое миномет (то есть, минимально задействовать критическое мышление), как «морок спадает». Но при этом история про данную казнь разлетелась так широко не только по причине некритического мышления большинства обывателей, но и потому, что «в такой стране, как КНДР, возможно все».

В заключение раздела немного о том, как выглядит формирование КНДР как ГЗ в разных регионах. Отражение Северной Кореи в массовом сознании среднего американца можно хорошо проследить на сайте http://tvtropes.org, посвященном штампам и сюжетам, распространенным в сериалах, литературе, аниме и т. п. Используя методику, похожую на метод Проппа в его «Морфологии сказки», они выделяют основные «кирпичи», из которых строится сюжет произведения, и анализируют их. Выйдя за рамки сайта, посвященного исключительно сериалам, там дают очень хороший срез того, как та или иная страна или явление воспринимаются с точки зрения «мультяшной реальности». Есть там и раздел, посвященный Северной Корее, прекрасно отражающий набор штампов большинства атрибутов ГЗ[137], в том числе то, как идеально этот образ подстраивается под разные воззрения.

Например, некоторые критики наподобие Кристофера Хитченса, известного своим воинствующим атеизмом, критикуют Север именно как религиозное государство. А в том сегменте США, где религия остается доминирующим трендом в обществе, культ Кимов позиционируется как антихристианство, - вплоть до попыток авторов вроде преподобного Томаса Белке искать в чучхейских памятниках сатанинскую или масонскую символику.

Некоторые элементы массового сознания в США делают из Северной Кореи марионетку или прислужника Китая, за спину которого она прячется. Однако этот момент почти не фигурирует в описании Северной Кореи как ГЗ, ибо ГЗ должно быть самостоятельным. Кроме того, существующий формат договоренностей между КНДР и КНР предполагает китайскую помощь только в том случае, если Северная Корея подвергается неспровоцированной агрессии.

Что же до России, то с одной стороны, так как российская политическая традиция несколько отличается от западной, часть штампов западного сознания не воспринимается россиянами как безусловные признаки Зла. С другой стороны, образ КНДР оценивается через призму СССР, и хотя даже в лучшие времена Северная Корея была не очень похожа на Советский Союз, её рассматривают как квинтэссенцию советского прошлого, причем касается это как тех, кто видит в этой стране последний бастион коммунистической духовности, так и тех, для кого это кровавый советский реликт.

Поэтому в России демонизация Ким Чен Ира идет в сторону обвинений в неблагодарности и антироссийскости, - вплоть до заявлений о том, что на создание мавзолея и памятников Ким Чен Иру северокорейцы взяли крупные кредиты в нескольких российских банках, которые теперь отказываются возвращать. Какие это банки, не говорится[138].

Выводы

Можно сказать, что западные и южнокорейские пропагандисты идут по легкому пути и лепят из Северной Кореи образ, соответствующий образу враждебного государства в массовом сознании. В результате многое, за что Северная Корея заслуживает критики, выпадает из демонизации как непонятное западному обывателю, заменяясь на универсальные штампы ГЗ, взятые из массовой культуры, особенно, из такого жанра как комикс.

К чему это ведет и чем это так опасно? Разоблачение недостатков того или иного режима хорошо, когда эти недостатки реальны, и речь идет о настоящей Северной Корее, а не ее аналога «с другого глобуса». Однако сегодня этот комиксовый образ КНДР наползает на настоящее и подменяет его собой, так что представление о Северной Корее в массовом сознании становится совершенно мифологизированным.

Возможно, это годится для пропаганды, но, во-первых, когда «мультяшная реальность» оказывается слишком мультяшной, она становится не объектом сопереживания, а объектом стёба и издевательств, на фоне которых рассказы о реальных проблемах страны и попытка привлечь внимание к чьей-то настоящей беде воспринимаются через призму гротескных и разоблаченных фальшивок. Ничем не отличаясь от истории пастушка, который слишком часто кричал: «Волки!».

Вторая проблема ещё хуже, поскольку искаженный образ КНДР начинает утверждаться не только в умах рядовых обывателей, но и в головах лиц, принимающих решения, и даже у самих пропагандистов. А это значит, что стратегии реальной политики, которые теоретически должны быть построены на понимании оппонента, вместо этого строятся, исходя из сложившегося образа, а попытки специалистов или людей, которые там были, объяснить, что всё несколько не так, натыкаются на возмущение, потому что «И так всем всё понятно, что там происходит!».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: