Переписка Андрея Курбского с Иваном Грозным

Краткое содержание книги

Время чтения: 10–15 мин.

Князь Андрей Курбский — один из лучших воевод царя Ивана Грозного, друг и советник его молодости. В 60-е гг. многие из таких советников попали в опалу. Предчувствуя, что-то же сбудется и над ним, Курбский в апреле 1564 г. перебежал на сторону польского короля и обратился к царю с открытым посланием.

Князь обвиняет царя Ивана в отступлении от веры и в «прокажённой совести». «Почто, царь, — спрашивает он, — побил ты сильных во Израиле и различными смертями казнил воевод, данных тебе от Бога на врагов твоих?» Царь мученическою кровью обагрил церковные пороги, невинно обвинил своих доброхотов в изменах и чародействе. За что же? Не они ли положили перед царём прегордые царства, не им ли сдавались сильные крепости немецкие? Или царь мнит себя бессмертным, впал в неслыханную ересь и не боится предстать перед Судией, Богоначальным Иисусом? Сам же князь Курбский, хотя претерпел от царя множество бед, водил его полки, проливая пот и кровь, но вместо награды безвинно изгнан из отечества. Теперь царь больше не увидит его лица до Страшного Суда. Князь же не будет молчать, но будет беспрестанно со слезами обличать его перед Безначальной Троицей.

Казнённые царём, у престола Господня стоя, взывают об отмщении, пока Иван пирует на бесовских пирах со своими льстецами, жертвующими собственными детьми, словно Кроновы жрецы. Главный же советник царя есть Антихрист, от прелюбодеяния рождённый: не должно у царя быть таким советникам. Это письмо Курбский грозится положить с собой в гроб и с ним предстать на суд Господа Иисуса.

Иван Грозный ответил огромным посланием, в котором по пунктам ответил на все обвинения Курбского. «Бог наш, Троица, — начинает он свой ответ, — который прежде век был и ныне есть, Отец и Сын и Дух Святой, ни начала не имеющий, ни конца»; этому Богу царь неколебимо верен и от Него имеет всю свою власть. Князь же Курбский — отступник от Честного и Животворящего Креста Господня, поправший все священные установления. Он пожертвовал своей душой ради тела, ибо, перебежав к врагам, нарушив крестное целование, волей или неволей станет разорять церкви, попирать иконы, убивать христиан. Те, кто его научил этому, суть бесы. Как он не стыдится раба своего Васьки Шибанова? Тот, стоя перед царем и перед всем народом, не отрёкся от своего господина, а Курбский своему изменил.

Курбский пишет о прокажённой совести, но что плохого в том, чтобы держать собственное царство в своих руках? Русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не их бояре и вельможи. Царь должен быть царем на деле, а не только по имени; если где разделится царство, там сейчас же произойдёт нестроение, к которому и подстрекают изменники: Курбский, протопоп Сильвестр, Алексей Адашев и им подобные. Не царь противится Богу, а те, кто прежде Божьего суда царя осуждает. Величайший из царей Константин убил собственного сына, и царь Давид велел убивать врагов своих в Иерусалиме, и оба причислены к святым, убитые же ими — злодеи, а не мученики. Кто же поставил Курбского наставником над душой и телом царя?

Никаких сильных во Израиле царь не убивал и не знает, кто это такие, потому что Русская земля держится Божиим милосердием, молитвами Пречистой Богородицы и молитвами всех святых, а не судьями и воеводами. Крови в церквах Божьих он никакой не проливал и церковных порогов ею не обагрял, но все церкви всячески украшает. Мучеников за веру в его царстве никаких нет, а если князь говорит об изменниках и чародеях, «ино таких собак везде казнят». Изменников же и чародеев царь не оболгал, а обличил.

Бояре же царю Ивану никогда доброжелателями не были: он от них страдал с младенчества. Царь подробно описывает все боярские измены и обиды с тех пор, как он остался сиротой. Были измены государственные, но и в повседневной жизни с ним поступали не как с царём и вообще не по-человечески. Играет он, например, в детстве в своих палатах, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, положив ногу на постель царёва отца, а на маленького Ивана и не смотрит. Уж когда на пятнадцатом году жизни Иван стал править самостоятельно, изменники-бояре, которых Курбский называет мучениками, царскую родню оболгали чародеями и родного его дядю злодейски убили в церкви — сделали то, в чём теперь обвиняют Ивана. Так в том ли верная служба, что бояре, собираясь в собачьи стаи, убивают царских родственников? И какой они могут гордиться воинской доблестью, если занимаются междоусобными сварами?

Потом царь возвысил и приблизил к себе Алексея Адашева и попа Сильвестра, те же ставили его ни во что, смотрели как на младенца. Если царь скажет что-нибудь и хорошее, им это неугодно, а их и дурные советы якобы все хороши. Нет никакого безумия в том, что царь повзрослел и от таких советников избавился. Когда же Иван Васильевич заболел и завещал царство малолетнему сыну своему, Димитрию, Адашев с Сильвестром, полагая царя уже на том свете, нарушили его волю: присягнули князю Владимиру Старицкому, с тем чтобы Димитрия убить. Иван же их наказал несильно: Адашева и иных разослал по разным местам, а поп Сильвестр ушёл сам, и царь его с благословением отпустил, потому что хочет с ним судиться не на этом, а на том свете. Измена же тех, кто казнён, известна всему свету, а теперь казни кончены, и даже сторонники изменников пользуются благоденствием (здесь царь солгал).

Казанское царство Курбский с товарищами, правда, помогали покорить, но всё думали, как бы поскорей вернуться домой, а не как лучше победить. Под Астраханью же их и близко не было. Исполнять же ратные труды — их служба, хвалиться тут нечем, — а Курбский ещё и равняет службу с опалой. Германские же города воеводы брали только после многих напоминаний и писем, а не по собственному стремлению — не такова усердная служба. Напрасных гонений Курбский от царя не терпел, а если и было небольшое наказание, то поделом. Напротив: князь Михаил Курбский был боярином удельного князя, а князь Андрей — царским: царь Иван его возвысил не по заслугам. Курбский пишет, что царь не увидит больше его лица — да кто захочет такое эфиопское лицо и видеть?

Бессмертным царь себя не считает. Он знает, что Бог гордым противится, но горд не господин, требующий повиновения от слуги, а слуга, не слушающий господина. Курбский обвиняет царя в гонениях, но они сами с Сильвестром и Алексеем гнали людей и даже велели побить каменьями епископа Феодосия. Предстать с Курбским на суд Божий царь готов, ибо тот сам делам Христовым не следует; он и его друзья — всем и царским грехам корень и начало. Обличать же грешника перед Святой Троицей нечестиво: Бог не слушает и праведников, если они молятся о погибели грешных. О Кроновых жертвах Курбский пишет ложь и клевету, Антихристу подобен он сам, а не кто иной. Если же он хочет своё письмо в гроб с собой положить, то уже окончательно отпал от христианства, ибо и перед смертью не желает простить врагам.

Курбский отвечал Ивану кратко: осудил слог «широковещательного и многошумящего послания», посмеялся над обширнейшими выписками из Писания и отступлениями «о постелях, телогреях и иных бесчисленных, якобы неистовых баб басни», выразил огорчение, что царь не утешает его, но осуждает. Подробно же он возражать не желает, хотя и мог бы, ибо всю надежду возлагает на Божий суд.

Ещё один обмен посланиями между царём и Курбским состоялся в 1577—1579 гг. Взяв город Вольмер, из которого Курбский писал своё первое послание, царь решил известить изменника о своём торжестве. Хотя беззакония его, признаёт Иван, многочисленней песка морского, от веры он не отступил. И теперь Бог Животворящим Своим Крестом даровал ему победу. Где являлся Крест, там города сами сдавались, а где не являлся, там бой был. Кроме того, царь вновь припоминает своим боярам всякие обиды. Большинство из этих упрёков не понял сам Курбский, самый же тяжкий — в том, что друзья Ивана виновны в смерти его любимой жены Анастасии: «Не отняли бы вы у меня юницы моей, не было бы и Кроновых жертв».

Когда Курбский отвечал на это письмо, русские войска уже опять терпели неудачи и князь мог смело обличать царя в бесовской гордости. Обличает он вновь в жестокости не одного царя, но весь род московских великих князей, начиная с Юрия Московского, выдавшего татарам святого Михаила Тверского. Казнённые Иваном также суть святые, и клевещущий на них повинен в неотмываемом грехе — хуле на Духа Святого. И не силой Христова Креста побеждало царское войско, ибо оно же терпело и поносные поражения. Ещё многими красноречивыми словами Курбский укоряет царя, призывая опомниться и восстать от смертного греховного сна.

Это послание, а также и второе послание Курбского, вероятно, не были отосланы. Пересказал Н. Н. Зубков

А. Никитин

Хождение за три моря

Краткое содержание книги

Время чтения: ~8 мин.

В 1458 г. предположительно купец Афанасий Никитин отправляется из родной Твери в Ширванскую землю (на территории теперешнего Азербайджана). У него с собой путевые грамоты от великого князя тверского Михаила Борисовича и от архиепископа Тверского Геннадия. С ним ещё купцы — всего идут на двух судах. Двигаются по Волге, мимо Клязьминского монастыря, проходят Углич и добираются до Костромы, находившейся во владениях Ивана III. Его наместник пропускает Афанасия далее.

Василий Панин, посол великого князя в Ширване, к которому Афанасий хотел присоединиться, уже прошел вниз по Волге. Никитин ждет две недели Хасан-бека — посла ширваншаха татарского. Едет он с кречетами «от великого князя Ивана, и кречетов у него было девяносто». Вместе с послом они двигаются дальше.

В пути Афанасий делает записи о своем хождении за три моря: «первое море Дербентское (Каспийское), дарья Хвалисская; второе море — Индийское, дарья Гундустанская; третье море Черное, дарья Стамбульская» (дарья по-перс. — море).

Казань прошли без препятствий. Орду, Услан, Сарай и Берензань прошли благополучно. Купцов предупреждают, что караван подстерегают татары. Хасан-бек дает подарки осведомителям, чтобы они провели их безопасным путем. Неверные подарки взяли, однако весть об их приближении подали. Татары настигли их в Богуне (на отмели в устье Волги). В перестрелке были убитые с обеих сторон. Меньшее судно, на котором была и поклажа Афанасия, разграблено. Большое судно дошло до моря и село на мель. И его тоже разграбили и четверых русских взяли в плен. Остальных отпустили «голыми головами в море». И они пошли, заплакав… Когда путники вышли на берег, и тут их взяли в плен.

В Дербенте Афанасий просит помощи у Василия Панина, который благополучно дошел до Каспия, и Хасан-бека, чтоб заступились за людей, захваченных в плен, и вернули товары. После долгих хлопот людей отпускают, а больше ничего не возвращают. Считалось, то, что пришло с моря, — собственность владельца побережья. И разошлись они кто куда.

Иные остались в Шемахе, другие пошли работать в Баку. Афанасий же самостоятельно идет в Дербент, затем в Баку, «где огонь горит неугасимый», из Баку за море — в Чапакур. Здесь он живет полгода, месяц в Сари, месяц в Амале, о Рее он говорит, что здесь убили потомков Мухаммеда, от проклятия которого семьдесят городов разрушились. В Кашане он живет месяц, месяц в Езде, где «домашний скот кормят финиками». Многие города он не называет, потому как «много ещё городов больших». Морем добирается до Ормуза на острове, где «море наступает на него всякий день по два раза» (впервые видит приливы и отливы), а солнечный жар может человека сжечь. Через месяц он, «после Пасхи в день Радуницы», направляется на таве (индийское судно без верхней палубы) «с конями за море Индийское». Доходят до Комбея, «где родится краска и лак» (основные продукты экспорта, кроме пряностей и тканей), а затем идут до Чаула.

У Афанасия ко всему, что касается торговли, живой интерес. Он изучает состояние рынка и досадует, что солгали ему: «говорили, что много нашего товара, а для нашей земли нет ничего: все товар белый для бесерменской земли, перец, да краска». Афанасий привез жеребца «в Индийскую землю», за которого заплатил сто рублей. В Джуннаре хан отбирает у Афанасия жеребца, узнав, что купец не мусульманин, а русин. Хан обещает вернуть жеребца и ещё дать тысячу золотых в придачу, если Афанасий перейдет в мусульманскую веру. И срок назначил: четыре дня на Спасов день, на Успенский пост. Но накануне Спасова дня приехал казначей Мухамед, хорасанец (личность его до сих пор не установлена). Он заступился за русского купца. Никитину возвратили жеребца. Никитин считает, что «случилось Господне чудо на Спасов день», «Господь Бог сжалился… не оставил меня, грешного, милостью своей».

В Бидаре он опять интересуется товаром — «на торгу продают коней, камку (ткань), шелк и всякий иной товар да рабов черных, а другого товара тут нет. Товар все гундустанский, а съестного только овощи, а для Русской земли товара тут нет»…

Живо описывает Никитин нравы, обычаи народов, живущих в Индии.

«И тут Индийская страна, и простые люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу заплетены, и все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, а детей у них много. Из простого народа мужчины, и женщины все нагие да все черные. Куда я ни иду, за мной людей много — дивятся белому человеку».

Все доступно любознательности русского путешественника: и сельское хозяйство, и состояние армии, и способ ведения войны: «Бой ведут все больше на слонах, сами в доспехах и кони. Слонам к голове и бивням привязывают большие кованые мечи… да облачают слонов в доспехи булатные, да на слонах сделаны башенки, и в тех башенках по двенадцать человек в доспехах, да все с пушками, да со стрелами».

Особенно интересуют Афанасия вопросы веры. Он сговаривается с индусами пойти в Пар-ват — «то их Иерусалим, то же, что для бесермен Мекка». Он дивится, что в Индии семьдесят четыре веры, «а разных вер люди друг с другом не пьют, не едят, не женятся…».

Афанасий горюет, что сбился с русского церковного календаря, священные книги пропали при разграблении корабля. «Праздников христианских — ни Пасхи, ни Рождества Христова — не соблюдаю, по средам и пятницам не пощусь. И живя среди иноверных, я молю Бога, пусть он сохранит меня…»

Он читает звездное небо, чтобы определить день Пасхи. На «пятую Пасху» Афанасий решает возвращаться на Русь.

И снова он записывает то, что видел своими глазами, а также сведения о разных портах и торгах от Египта до Дальнего Востока, полученные от знающих людей. Отмечает, где «родится шелк», где «родятся алмазы», предупреждает будущих путешественников, где и какие их поджидают трудности, описывает войны между соседними народами…

Скитаясь по городам ещё полгода, Афанасий добирается до порта — города Дабхола. За два золотых он отправляется до Ормуза на корабле через Эфиопию. Удалось поладить с эфиопами, и судно не ограбили.

Из Ормуза Афанасий посуху идет к Черному морю и добирается до Трабзона. На корабле он договаривается за золотой дойти до Кафы (Крым). Приняв за шпиона, его грабит начальник охраны города. Осень, непогода и ветры затрудняют переход моря. «Море перешли, да занес нас ветер к самой Балаклаве. И оттуда пошли в Гурзуф, и стояли мы тут пять дней. Божиею милостью пришел я в Кафу за девять дней до Филиппова поста. Бог творец! Милостию Божией прошел я три моря. Остальное Бог знает, Бог покровитель ведает. Аминь!» Пересказал А. Н. Кузин

Аввакум

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: