Достоевского – «лирический герой»

Когда в предыдущем подразделе настоящего параграфа мы перечисляли атрибутивные свойства, присущие лирическому герою, как их понимает современное литературоведение, то мы не оговорили, что само понятие «лирический герой» ввел в 1921 году Ю. Н. Тынянов в своей работе об А. Блоке. Анализируя творчество поэта, Тынянов писал: «Блок – самая большая тема Блока. Эта тема притягивает как тема романа еще новой, нерожденной (или неосознанной) формации. Об этом лирическом герое говорят и сейчас». И еще: «Эмоциональные нити, которые ведут непосредственно от поэзии Блока, стремятся сосредоточиться, воплотиться и приводят к человеческому лицу за нею» [Тынянов 1993: 224-229].

Тынянов, вводя этот термин, руководствовался, очевидно, тем, что, поскольку за стихами Блока явно ощущалось «человеческое лицо», т.е. сам А. Блок, и что о герое блоковских стихов говорят как о живой личности, постольку для читающей публикой творчество Блока воспринималось в неразрывном единстве с личностью самого Блока. Для подчеркивания исключительной близости автора с героем, их неразрывного единства, Тынянов, памятуя об интимности лирических переживаний и желая, по-видимому, отделить блоковского героя от обычных героев, присоединил к термину «герой» эпитет «лирический».

Но что говорит Бахтин об «обычном» восприятии произведений Достоевского? Бахтин в ПТД пишет: «Критическая литература о Достоевском… была слишком непосредственным идеологическим откликом на голоса его героев» [ПТД: 16]. Как следствие «Каждый по-своему толкует последнее слово Достоевского, но все одинаково толкуют его как одно слово, один голос, один акцент, а в этом как раз коренная ошибка». [ПТД: 44]. Сравнивая высказывание Тынянова о том, что как за стихотворениями Блока видели личность поэта, воспринимая их в качестве эпизодов его личностной истории, с только что приведенными высказываниями Бахтина (что и за героями Достоевского читатели и критики видели самого Достоевского, его голос, его личность и, споря и не соглашаясь с героями, спорили и не соглашались именно с Достоевским, с его идеями, с его идеологиями), можно увидеть разительное сходство оценок, даваемых читающей публикой этим авторам.

Конечно, схожести оценокчитающей публикой творчества Блока и творчества Достоевского недостаточно, чтобы позиционировать героев Достоевского,

как они представлены в ПТД, так же как и героя блоковских стихотворений, в качестве лирического героя. Скорее наоборот, здесь Бахтин открыто говорит о своем несогласии с такими оценками.

Более того, и в своих заметках, посвященных переработке книги «Проблемы творчества Достоевского», Бахтин подчеркивает свою позицию, противоположную точке зрения Леттенбауэра о том, что Достоевский в своих произведениях «только проецировал ландшафт своей души» [ПТД:186]. И в основном тексте ПТД можно прочитать следующее: «Своеобразие Достоевского… показать как другую, чужую личность, не делая ее лирической, не сливая с ней своего голоса [ПТД: 21].

Однако, несмотря на эти недвусмысленные заявления, мы, напротив, попытаемся доказать, что из бахтинского описания произведений Достоевского (описания, сформированного на основе анализа всего текста ПТД), следует, что последние можно позиционировать как произведения именно лирические, в которых герой является не независимой, отличной от автора личностью, но – лирическим героем, т.е. самой полной авторской объективацией, самым полным «ландшафтом души» Достоевского.

О том, что, по крайней мере некоторые из произведений Достоевского можно отнести к произведениям лирическим, говорит сам Бахтин (тем самым противореча своим же заявлениям, которые мы привели выше). Так, в главе, посвященной анализу слов героя и рассказчика в повестях Достоевского, Бахтин пишет следующее: «По своему материалу, по своей теме первая часть «Записок из подполья» – лирична. С точки зрения формальной это такая же прозаическая лирика душевных и духовных исканий и душевной невоплощенности как, например, «Призраки» или «Довольно» Тургенева, как всякая лирическая страница исповедальной Icherzahlung, как страница из «Вертера». Но это – своеобразная лирика, аналогичная лирическому выражению зубной боли» [ПТД: 134]. Значит, лиричность, по крайней мере одного произведения Достоевского, вполне допускается Бахтиным, пусть и в своеобразной форме – в форме лирики «зубной боли».

Мы не будем останавливаться на этом, но покажем, что все качества, которыми характеризуются произведения лирические присутствуют в бахтинском анализе произведений Достоевского, несмотря на заявления Бахтина о «не-лиричности» Достоевского. Причем данными качествами литературовед наделяет все произведения писателя.

Из предыдущего подраздела настоящего параграфа мы помним, что лирике присущи такие свойства, как: музыкальность, единство эмоционального настроения, исповедальность и максимальная приближенность к интимнейшим сторонам авторской души, приоритет внутреннего, духовного мира над внешним, где последний выступает в роли средства для раскрытия первого. Можно ли в бахтинском разборе Достоевского найти данные характеристики? Ответ будет утвердительным.

В самом деле, большинство, если не все, определения, которыми пользуется Бахтин, анализируя творчество Достоевского, – музыкальные термины. «Полифонизм» и «контрапункт», «многоголосость» и «проведение темы по разным голосам» – вот те своего рода «очки», через которые Бахтин предлагает смотреть на произведения писателя. «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов, действительно, является основною особенностью романов Достоевского» [ПТД: 14]. По всей видимости, в таком «музыкальном» подходе к восприятию литературы сыграло знакомство Бахтина с М. В. Юдиной [см: К 100-летию со дня рождения М. В. Юдиной 1999, Урицкая 1999, Воронина 1992: 179].

Об этом подобии «лирической целостности» и «полифонической целостности» пишет и А. А. Казаков: «Полифоническая целостность устремляется к тому, чтобы слиться с лирической – ведь именно для обозначения последней модели целостности обычно использовалась музыкальная метафора» [Казаков 2001б: 23]. Он продолжает: «Иначе говоря, лирика (или лиризм) также может считаться вариантом многоголосой целостности» [там же: 24]. Со своей стороны о музыкальности как о неотъемлемом атрибуте лирики пишет сам Бахтин. В тексте АГ находим: «Лирическая самообъективация – это одержимость духом музыки» [АГ: 224]. А в книге о Достоевском он солидаризируется с Б. М. Энгельгардтом, который отмечает, что у героев великого русского писателя складываются «особые отношения к идее», герой становится при этом «человеком идеи, одержимым от идеи» [ПТД: 32]. Очевидно, что музыкальная одержимость предстает в ПТД в форме одержимости идеей, но суть и здесь и там одна – эмоциональная предзаданность героя.

Аналогию между формальной «идейностью» и однотемностью музыкального произведения можно найти также в других высказываниях Бахтина. Он отмечает, что у Достоевского «повсюду – определенная совокупность идей, мыслей и слов проводится по нескольким неслиянным голосам, звуча в каждом по-иному» [ПТД: 176]. Можно сказать (как бы продолжая рассуждать в направлении бахтинской мысли), что как в музыке темы меняются от произведения к произведению, так же и романы писателя отличаются один от другого идеями-как-проблемами, доминирующими в каждом из них, лежащими в основе каждого из них.

И исповедальность, как одна из обязательных формальных сторон лирики, по мнению Бахтина, тоже присутствует в произведениях Достоевского: «Только в форме исповедального самовысказывания может быть, по Достоевскому, дано последнее слово о человеке, действительно адекватное ему» [ПТД: 55].

Что же касается ценностной первичности у Достоевского внутреннего мира над миром внешним, окружающим миром, когда последний выступает в роли средства для раскрытия мира души, что также характерно для лирики, то уже в самом начале главы «Герой у Достоевского» Бахтин пишет об этой включенности и подчиненности всего внешнего мира героя его внутреннему миру, его самосознанию. Достоевский, по мнению Бахтина, «перенес автора и рассказчика со всей совокупностью их точек зрения и даваемых ими описаний, характеристик и определений героя в кругозор самого героя, и этим завершенную тотальную действительность его он превратил в материал его самосознания» [ПТД: 47].

Разумеется, из приведенных цитат следует, что и «исповедальность», и примат «внутреннего» над «внешним» Бахтин относит не к самому писателю, но к его героям. Однако (как мы сейчас постараемся показать), поскольку любого из главных героев Достоевского Бахтин наделяет качествами, которыми характеризуется в теории литературы «лирический герой», постольку «исповедальность» и феноменология самосознания – качества авторской души, а значит, – качества произведения в целом.

В предыдущем пункте мы, опираясь на взгляды современных литературоведов, выделили пять атрибутивных качеств лирического героя.

Первое из перечисленных качеств, атрибутивно присущих лирическому герою, это присутствие его в произведении в виде «духа изображения». У Бахтина читаем: «Герой Достоевского не образ, а полновесное слово, чистый голос; мы его не видим – мы его слышим» [ПТД: 52]. Внешняя неизображенность, невидимость героев Достоевского следует из того, что последние, как говорит Бахтин, – «чистые функции осознания»: «Мы видим не кто он [герой. – А. К.] есть, а как он осознает себя, наше художественное видение оказывается уже не перед действительностью героя, а перед чистой функцией осознания им этой действительности» [ПТД: 47]. Известны также рекомендации Бахтина по поводу постановок произведений Достоевского в театре: «Театральный эффект его – это темная сцена с голосами, больше ничего» [М. М. Бахтин. Работы 20-х годов 1994: 328].

Следующим атрибутом лирического героя, по мнению современных теоретиков литературы, является неотличимость его языка от языка авторской личности. У Бахтина мы читаем: «Может даже показаться, что герои романов Достоевского говорят одним и тем же языком, именно языком их автора. (В этом однообразии языка многие упрекали Достоевского, в том числе упрекал и Толстой)» [ППД: 395]. Хотя данная цитата взята из переработанной книги о Достоевском, т.е. из «Проблем поэтики Достоевского», вышедшей в 1963 году, это утверждение вполне можно отнести и к редакции 1929 года. В этой связи, если воспользоваться определением романа «как организованного социального разноречия», которое Бахтин дает в работе «Слово в романе», вышедшей уже в 1930-х годах, то романы Достоевского вообще нельзя отнести к романному жанру.

Далее, героям Достоевского (в том виде, как они предстают перед нами в бахтинском анализе), так же как и лирическому герою, с самого начала полностью доступно знание сюжета произведения. Так, Бахтин пишет, что «о герое «Записок из подполья» нам буквально нечего сказать, чего он не знал бы уже сам» [ПТД: 51]. И любой из героев романов Достоевского, по мнению Бахтина, «все знает, и все видит с самого начала. Поэтому-то так обычны заявления героев (или рассказчика о героях) после катастрофы, что они уже все заранее знали и все предвидели» [ПТД: 145].

Само-сознание, по мнению Бахтина, есть «художественная доминанта построения героя» [ПТД: 49]. Уже одно это означает присутствие у Достоевского такой обязательной психологической черты героя как само-анализ. Бахтин пишет, что «Достоевский искал такого героя, который был бы сознающим по преимуществу, такого, вся жизнь которого была бы сосредоточена в чистой функции сознавания себя и мира». И вот в его творчестве появляется «мечтатель» и «человек из подполья» [ПТД: 49]. И действительно, трудно найти в мировой литературе более искушенного в искусстве самоанализа, чем «подпольный человек». Конечно, многие внешние и внутренние монологи главных героев не только повестей, но и романов Достоевского выступают классическими образцами самоанализа. О психоанализе героев романов Достоевского говорят и некоторые исследователи Бахтина [см. Бонецкая 1995б: 30].

Наконец, попытаемся обосновать присутствие у героев Достоевского (в изображении их Бахтиным) такого атрибута лирического героя, как его идеологическая солидарность с автором. И это – несмотря на то, что в ПТД можно прочесть как раз обратное: «Достоевский умел именно изображать чужую идею, сохраняя всю ее полнозначность как идеи, но в то же время сохраняя и дистанцию, не утверждая и не сливая ее с собственной выраженной идеологией» [ПТД: 66].

Сначала поставим вопрос: каким образом обосновывает не-слияние идеологии Достоевского с идеологией его героев сам Бахтин?

Это утверждение он аргументирует, во-первых, ссылками на «Дневник писателя», где, по его мнению, идеология Достоевского выражена ясно и недвусмысленно, и, во-вторых, приводя известную выдержку из письма Достоевского своему брату, в которой, по мнению Бахтина, Достоевский открыто говорит о несовпадении своих взглядов с взглядами героя повести «Бедные люди»: «По поводу «Бедных людей» он [Достоевский. – А. К.] пишет брату: "Bo всем они (публика и критика.— М. Б.) привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал. А им и не вдогад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может"» [ПТД: 105].

Что касается данного бахтинского аргументирования, то заметим, что Бахтин в другом месте своей книги прямо говорит о неправомерности сравнения взглядов героя со взглядами автора, если под последними иметь ввиду те, которые автор высказывает не в данном конкретном произведении, а где-то в другом месте (в нашем случае – в «Дневнике писателя»). «Содержательное совпадение [или несовпадение взглядов автора со взглядами героя. – А. К.], установленное не на произведении, само по себе не имеет доказательной силы» [ПТД: 65]. Поэтому ссылка Бахтина на «Дневник писателя» и на письмо Достоевского своему брату как на источники, где раскрывается истинная идеология Достоевского, некорректна с точки зрения самого же Бахтина.

Схема нашего доказательства, что на самом деле герои Достоевского, исходя из качеств героев, которыми наделяет их Бахтин, должны иметь ту же идеологию, что и сам Достоевский, будет следующей. Сначала мы найдем в ПТД высказывания, относительно других героев (героев произведений других писателей), в которых Бахтин отмечает идеологическую близость героев и автора. Затем перечислим качества, которыми литературовед наделяет этих героев и увидим, что эти качества (а не ссылки на знание «действительной» идеологии, которой придерживался автор) дают формальное основание Бахтину отождествлять идеологию таких героев с их автором. Наконец, обоснуем соответствующими цитатами из ПТД, что теми же самыми качествами обладают герои Достоевского. Все это даст нам право формально, отталкиваясь от самого произведения (а иной подход, с точки зрения Бахтина, как мы видели, «не имеет доказательной силы») отождествить идеологию героев Достоевского с идеологией самого Достоевского.

Итак, в ПТД присутствует ряд высказываний Бахтина о романтических героях, в которых отмечается совпадение принципиальных идеологических позиций этих героев с позициями авторов, их создавших. Бахтин пишет, что слово такого героя «служит выражением собственной идеологической позиции автора (как у Байрона, например)» [ПТД: 14]. Именно к героям романтизма относятся слова Бахтина: «Точка зрения героя из объектной сферы может быть продвинута в сферу принципа. В этом случае идеологические принципы, лежащие в основе построения, уже не только изображают героя, определяя авторскую точку зрения на него, но и выражаются самим героем, определяя его собственную точку зрения на мир. Такой герой формально резко отличается от героев обычного типа. Нет надобности выходить за пределы данного произведения, чтобы искать иных документов, подтверждающих совпадение авторской идеологии с идеологией героя [ выделено нами. – А. К.] » [ПТД: 65]. И далее: «И самое слово такого героя, и его переживание даны иначе: они не опредмечены, они характеризуют объект, на который направлены, а не только самого говорящего как предмет авторской интенции. Слово такого героя лежит в одной плоскости с авторским словом… Герой, например, не закрыт и внутренне не завершен, как и сам автор, поэтому он и не укладывается весь целиком в прокрустово ложе сюжета, который воспринимается как один из возможных сюжетов и, следовательно, в конце концов, как случайный для данного героя. Такой незакрытый герой характерен для романтизма, для Байрона, для Шатобриана, таков Печорин у Лермонтова и т. д.» [ПТД: 65]

Именно эти, выше отмеченные Бахтиным, формальные качества романтического героя – 1) «неизображенность» автором идеологических принципов романтического героя, но их выражение самим героем, 2) интенциональность слов такого героя, их не опредмеченность автором, 3) идеологическая равновесомость слов героя и автора, 4) аналогичная авторской незавершенность героя, 5) оценка сюжета как одного из возможных, а, значит, и случайность для героя сюжета, в событиях которого герой просто «оказывается» – дают основание Бахтину говорить об идеологической близости в романтизме автора со своим героем. Но эти вышеперечисленные качества романтического героя присущи, с точки зрения Бахтина, и героям Достоевского.

Так, о «неизображении» автором, но о собственном «выражении» героями произведений Достоевского своей идеологии Бахтин пишет: «Миры героев [у Достоевского. – А. К.] построены по обычному идейно-монологическому принципу, построены как бы ими самими». [ПТД: 35]. А об интенциональности и о не «опредмеченности» слов героя автором Бахтин говорит, что у Достоевского «появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в романе обычного типа, а не голос его героя» [ПТД: 14]. Относительно же равновесомости идеологий можно привести высказывания Бахтина о том, что «Слово героя о себе самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово» [ПТД: 14]. Что касается незавершенности героя, то она, по мнению Бахтина, следует из того, художественной доминантой построения образа героя является самосознание: «Самосознание как художественная доминанта построения героя не может лечь рядом с другими чертами его образа, оно вбирает эти черты в себя как свой материал и лишает их всякой определяющей и завершающей героя силы» [ПТД: 49]. Наконец, о неважности для героев сюжета произведения Бахтин указывает, что «Авантюрный сюжет…[есть. – А. К.] одежда, облегающая героя, одежда, которую он может менять сколько ему угодно» [ПТД: 77], отмечая при этом как раз наличие у Достоевского такой сюжетной авантюрности.

Из всего этого можно сделать вывод, что качества, присутствующие романтическим героям, которые дают Бахтину формальное основание говорить об идеологической близости автора и героя в романтизме, обнаруживаются и у героев Достоевского. А значит, близость взглядов и оценок последнего со своими героями также получает формальное обоснование. Бахтиновед Н. К. Бонецкая пишет: «Если Бахтин и усматривал каких-то предшественников Достоевского, то нигде, кроме как в литературе романтизма» [Бонецкая 1995б: 55], и «Искать эстетическую форму, соответствующую этой новой ситуации, надо, беря за отправную точку "романтический характер"» [там же: 57].

Однако в чем же все-таки отличие романтических героев от героев Достоевского?

Во-первых, романтический герой отличается и от лирического героя и, как нами было выше показано, от героев Достоевского тем, что не знает сюжета произведения. Во-вторых, и это очевидно, романтический герой всегда присутствует в произведении в единственном числе, главных же героев Достоевского, особенно в романах, всегда бывает несколько. Однако наличие множества героев, каждый из которых пытается быть адептом той или иной, идеологии, отнюдь не мешает им всем быть авторскими объективациями. Очевидно, что это происходит тогда, когда у автора на самом деле нет одной идеологии, но существует множество равновесомых идеологий, ни одна из которых не может занять доминирующую позицию. То, что таковым автором является Достоевский (автором, который видит равную истинность антагонистических идеологем, и которые поэтому – пусть и вынуждено – соприсущи ему), мы покажем во второй главе.

Значит, знание сюжета героями и наличие множества равноправных идеологий в произведениях писателя не могут повлиять на вывод о долженствующем быть совпадении идеологий Достоевского с идеологиями его героев. Поэтому, и последним атрибутивным качеством, которое присуще лирическому герою, а именно, идеологической солидарностью автора и героя, герои Достоевского, формально, должны обладать.

Итак, в результате проведенного анализа можно сделать вывод о том, что у героев художественных произведений Достоевского, в том виде, как они предстают перед нами в книге Бахтина ПТД, присутствуют те же качества, что и у лирических героев. Данное положение будет нами использовано в главе второй, где будет показано, что эстетическая теория, представленная Бахтиным в ПТД имеет в своем основании отношение автора к лирическому герою.

Теперь, перед тем, как приступить к собственно анализу эстетических воззрений Бахтина, где понятие «лирического героя» будет играть одну из ведущих ролей, рассмотрим еще один инструмент, с помощью которого специфические художественные формы словесных целых, представленные в эстетических воззрениях Бахтина, с одной стороны создаются, с другой – обретают свое материальное воплощение. Это – так называемые «одноголосые» и «двуголосые» слова.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: