Предпосылки войны: теории и реальность

Поиск причин войны и мира велся на протяжении многих столетий. При этом использовались разные методологические подходы[81]. В нашем анализе причин войны мы будем опираться на три уровня исследования, принятых в изучении внешнеполитического поведения в целом - индивидуальном, национально-государственном, системно-международном. В основе данного подхода лежит исследование Кеннета Уолтца «Человек, государство и война» (1959 г.), в котором обозначены три совокупности факторов, объясняющих возникновение войн[82]. Наиболее полное объяснение происхождения войн может быть дано с учетом возможностей и желаний политических лидеров развязать войну, которые, в свою очередь, детерминированы факторами каждого из трех названные уровней.

Когда мы говорим о причинах войны, относящихся к индивидуальному уровню, то имеем в виду психологические и социально-психологические факторы, которые, впрочем, трактуются разными учеными по-разному. Одни утверждают, что определенные типы личности особенно склонны к насилию и когда подобные индивиды оказываются в руководстве государством, возможность вовлечения этих стран в войну возрастает. Другие исследователи склонны считать, что врожденные черты личности политических лидеров менее важны, чем особенности процедуры принятия решений и коммуникационных процессов, которые могут обуславливать неверное восприятие лидером импульсов и сигналов, идущих извне. Третьи уверены, что война нередко есть результат эмоций и настроений в обществе, таких как разочарование, обида и прочих, имеющих основания в реальности. Все три подхода имеют право на существование и подтверждаются фактами истории войн.

Пожалуй, наименее убедительным является мнение о врожденной агрессивности и склонности к войнам некоторых народов. Эта позиция может быть опровергнута тем, что практически все народы в разные периоды своей истории воевали, а те из них, которые причисляются к наиболее агрессивным, имели в своей истории продолжительные мирные периоды. Не подтверждается также предположение, что женщины-политики менее склонны к военным действиям. Примеры тому – войны, которые вели премьер Израиля Г.Мейер, премьер Великобритании М.Тэтчер, премьер Индии И.Ганди. Действия женщин во власти аналогичны действиям мужчин в схожих обстоятельствах.

Объективные национальные особенности государства также способны влиять на его обращение к военному насилию. Хотя в этом вопросе много весьма спорных утверждений. Так, некоторые ученые полагают, что существует корреляция между национальной мощью и враждебными внешнеполитическими импульсами. Страна, обладающая значительным экономическим и военным потенциалом, несколько более склонна в войне, чем другие государства. Сомнение в этом тезисе вызывает то, что, как показывает история, в войнах участвовали государства с самым разным национальным потенциалом. Возможно, можно принять во внимание лишь тезис о том, что государства может быть более склонно к внешней экспансии на этапе национального возвышения и наращивания внутренних возможностей. Об этом свидетельствует, например, опыт Японии первой половины ХХ в., Германии конца XIX – начала ХХ вв. Этот феномен получил в литературе название «эффекта чайника»: закипая, вода стремится к расширению, образуя пар.

Другим национальным атрибутом, связанным со склонностью государства к войне, называют наличие или отсутствие сырьевой базы. Еще десятилетие назад этот аргумент мог бы быть подвергнут вполне обоснованной критике. Примером была бы Япония и некоторые другие страны, лишенные минерального сырья и при этом проводящие весьма мирную внешнюю политику. Однако обострение вопроса энергетической безопасности в начале 2000-х гг. показало, что названная корреляция не столь уж беспочвенна. Вполне реальными выглядят будущие войны за обладание источниками сырья, а в некоторых регионах и питьевой водой. По крайней мере на сегодняшний день можно наблюдать серьезные (пока еще дипломатические) противоречия по сырьевым вопросам (например, между Россией и ЕС в рамках Энергетической Хартии, по разделу арктического шельфа между Россией, США, Канадой, Данией и Норвегией).

Одним из наиболее интересных аспектов рассматриваемой темы является вопрос о корреляции между типом политического режима государства и его склонностью к войне. На эту тему имеется много литературы, как поддерживающей идею «демократического мира» («демократии не воюют между собой»), так и опровергающих эту идею. Среди аргументов «за», принадлежащих сторонникам либеральной традиции в анализе международных отношений, - внешние институциональные контакты между демократическими странами в рамках международных организаций, где они могут разрешать возникающие противоречия дипломатическим путем; глубокая экономическая взаимозависимость между демократическими странами, многие из которых являются развитыми постиндустриальными державами; внутренняя система сдержек и противовесов между ветвями власти[83]. Критика теории «демократического мира» наиболее активно ведется сторонниками реалистического направления, или сторонниками осмысления международных отношений с позиций борьбы за власть, безопасность и сохранение национальной независимость. Главным для представителей данного подхода является не система правления – авторитаризм или демократия, а внешние условия безопасности, в которых существует то или иное государство. Реалисты считают, что сохранить мир помогает не столько наличие демократической культуры или системы имеющихся в обществе сдержек и противовесов, сколько деятельность сильных международных союзов и их усилия по сдерживанию агрессора. Реалисты ссылаются на эмпирические свидетельства. Например, известные кровавые столкновения Сербии и Хорватии, Армении и Азербайджана стали возможны несмотря на демократизирующийся характер их режимов и наличие демократически избранных органов власти[84].

Большинством исследований не подтверждается идея о том, что внутренняя политическая нестабильность в государстве способствует войне, поскольку, мол, правительство ищет «козла отпущения» и возможность «выпустить пар» из общества. Правда, в отдельных случаях такое все же случается. Однако скорее, внутренняя политическая нестабильность провоцирует лидеров зарубежных государств использовать ситуацию для развязывания войны или навязывания кабальных внешних условий (например, Брестский мир между Германской империей и Советской Россией 1918 г.).

Наконец, еще один национальный фактор, вызывающий интерес ученый как возможная предпосылка войны – развитый военно-промышленный комплекс (ВПК) в стране. Мнения по этому вопросу расходятся. С одной стороны, мощные ВПК существуют во всех развитых и просто крупных странах, что совсем не обязательно подталкивает их к войне. К тому же спорным является вопрос о милитаристских приоритетах руководителей ВПК, являющегося, как известно, синтезом бизнес- и оборонных структур. Бизнес-сообщество скорее ориентировано на международную стабильность и благоприятную международную торговлю (будь это даже торговля вооружениями), чем на войну. С другой стороны, косвенная связь между мощным ВПК и потенциальной склонностью государства к войне существует. Высокие расходы на оборону психологически повышает значение военных приоритетов в обществе, что представляет собой часть процесса милитаризации и может привести общество к восприятию идеи необходимости войны.

Обратимся к уровню международной системы. Многие ученые утверждают, что в мировой политике существуют продолжительные циклы между крупными войнами, которые связаны со сменой мирового лидерства. Так, Первая мировая война знаменовала собой упадок мирового доминирования Британии в силу внутренних экономических и политических причин и возвышение таких держав, как Германия и Япония. Вторая мировая война закончилась биполярным миром при «уходе в отрыв» США и СССР. Глобальная война, как правило, заканчивается выходом на мировую арену новых стран-лидеров, которые сами со временем начинают сдавать свои международные позиции. Сегодня многие утверждают, что американская гегемония постепенно движет к своему закату и это чревато усилением опасности распространением военного насилия в мире. Другими словами, то, что называют циклами войны, является международной реакцией на смену мирового лидера[85].

На уровне международной системы многие ученые фокусируют внимание на соотношении сил между государствами как на одной из предпосылок войны. Наиболее предпочтительное объяснение заключается в том, что баланс сил (военный паритет) имеет тенденцию к сдерживанию агрессии, в то время как нарушение военного баланса ее стимулирует. Если обратиться к американскому лидерству (однополюсности) в современной мировой политике, то можно констатировать нарастание связанной с ним военной напряженности в мире. Соединенные Штаты сохранили ракетно-ядерный потенциал, масштабы которого не исключают вероятность его применения не только против носителей новых угроз, но и против крупных в военном отношении государств. Они обладают самым мощным в мире потенциалом обычных вооружений и способностью проецирования силы одновременно в большинстве регионов мира. В последнее десятилетие нарастала политическая воля Вашингтона решать многие конфликтные ситуации в мире в военном ключе и склонность использовать силу в одностороннем порядке. Одновременно растет неприятие такой ситуации со стороны большей части мирового сообщества, в том числе и ряда крупных в военном отношении государств[86]. Так, показательно ранжирование приоритетности реальных угроз национальной безопасности РФ российским руководством. Международный терроризм, несколько лет назад занимавший одно из первых мест, отошел на десятую позицию, угроза распростронения ядерного и других видов оружия массового уничтожения – на шестую. На верхнюю строчку поднялся «курс военно-политического руководства США на сохранение мирового лидерства, расширение экономического, политического и военного присутствия в регионах традиционного влияния России»[87].

Мир многолик. Аргументом против версии о возрастании вероятности войны в связи с нарушением баланса сил является отсутствие военного конфликта между СССР и США в период 1945 – начала 1970-х гг., несмотря на что ядерного паритета между ними не было. Конечно, отдельные примеры мало что доказывают, но они, по крайней мере, заставляют задуматься над очевидностью приводимых теоретических выкладок.

Действительно, есть и прямо противоположные утверждения: войны скорее возникнет между равными по силе государствами или их альянсами, т.к. более слабый не отважится воевать, а более сильному это не нужно. Впрочем, эмпирические свидетельства не подтверждают и этого. Войны ведутся как между равными, так и между неравными (например, колониальные войны против метрополий), хотя чем больше неравенство, тем меньше вероятность войны и тем меньше она будут длиться.

Иногда предполагается, что война – это результат изменения соотношения сил в международной системе и что война более вероятна в «переходный период», когда одно государство получает преимущество перед другим. События, связанные с окончанием холодной войны и развалом СССР, не подтверждают эту мысль: биполярность, несмотря на резкое ослабление одного из полюсов противостояния, не привела к большой войне.

Еще одно предположение, касающееся международных предпосылок войны, - наличие международных военных альянсов. Некоторые считают ( в соответствии с классической теории баланса сил), что военные альянсы «минимизируют» и локализуют войну, препятствуя широкомасштабной международной дестабилизации. Такая зависимость, действительно, имела место в период классической Вестфалии (XVII-XIX вв.), но, как показала Первая мировая война, именно противостояние двух военных блоков явилось невиданной до того системной катастрофой в мировой политике.

Последние тенденции в мировой политике, связанные с ростом числа межэтнических конфликтов, позволили выдвинуть еще одну концепцию предпосылок войны. Речь идет о территориальной близости потенциальных соперников. Действительно, в межэтнических конфликтах военные действия, как правило, ведутся за обладание той или иной территорией, и в этом случае соседство соперничающих группировок имеет одно из первостепенных значений.

Наконец, важным «спусковым крючком» войны является гонка вооружений между двумя или группой стран. Гонка вооружений, являющаяся одним из проявлений известной «дилеммы безопасности» и представляет собой процесс стимул-реакции между странам, зависимого от взаимного восприятия угрозы правительствами. Каждая страна наращивает вооружения в ответ на вооружение противника, при этом гонка может развиваться медленно, временами замирать на точке взаимной безопасности или стремительно возрастать. Гонка вооружений предшествует не всем войнам, но если она началась, то вероятность войны возрастает в разы. В современном мире имеет место сохранение ракетно-ядерных вооружений на избыточном, с точки зрения парирования «новых угроз», уровне и расширение клуба обладающих ими государств. Продолжает работать и логика модернизации вооруженных сил великих держав по принципу достаточной готовности к «сценарию худшего случая» вооруженного противоборства. В этом процессе активно участвует, среди прочих, и Россия. Несмотря на то, что к началу XXI в. ведущие страны существенно реформировали часть национальных армий, приспособив их к ведению антитеррористических, антиповстанческих, миротворческих операций, основную часть национальных вооруженных сил по-прежнему составляют силы и средства ведения межгосударственных войн. Продолжение если не гонки, то модернизации вооружений по всему спектру (что близко одно к другому) показывает, что межгосударственная «дилемма безопасности» в принципе сохраняется. Хотя перед лицом общих для многих государств «новых угроз» они вынуждены объединяться и отодвигать на задний план соперничество между собой, степень единства по этим мотивам не следует преувеличивать[88].

Таким образом, точно определить предпосылки войны очень трудно, т.к. этот феномен мировой политики не поддается однофакторному объяснению. Крупномасштабные глобальные войны могут быть связаны с одними причинами, более ограниченные региональные – с другими. Причины разных уровней – индивидуального, национального и системного характера – взаимодействуют или сводят друг друга на нет.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: