Неограниченный семиозис и пределы интерпретации

Специфическим вкладом Умберто Эко в теорию семиотики можно считать попытку преодоления противоречия между Пирсом и Соссюром, которое при всей парадоксальности подобной форму­лировки долгое время считалось вполне очевидным: не случай­но сложился стереотип, согласно которому "семиотику" отде­ляет от "семиологии"¹ та же дистанция, которая привела к раз­личению "линии Пирса" (логическая ветвь) и "линии Соссюра" (лингвистическая традиция). Первым, кто попытался опроверг­нуть миф об антитетичности Пирса и Соссюра, был Роман Якоб­сон, однако Эко углубил эти представления и в построении сво­ей концепции руководствовался принципом их синтеза.

Обобщая в предельно упрощенном виде аргументы сторон­ников разделения двух традиций, можно отметить следующее. Пирс, при всей его многогранности, оставался на позициях фи­лософии и логики, формулируя свою семиотическую програм­му. Он не предложил ни одного определения языка. Для него язык — это просто слова, а эти последние и есть знаки, то есть символы — конвенциональные знаки. Для Соссюра же знак —

¹ "Семиотика" или "семиология"? Локк, Пирс использовали термин "семиотика" согласно той традиции, которая ведет к древним гре­кам. Соссюр странным образом предпочел "семиология". Но любо­пытно другое — этот исторический парадокс впоследствии был сам семиотизирован, концептуально обоснован как различие в подходах Пирса и Соссюра. Кристева разделила оба термина по двум уровням Соссюрианской структуры знака: семиотика изучает перцептивный (сенсибельный, чувственный) уровень знака — т. е. означающее; семиология же занимается концептуальным уровнем знака, т. е. оз­начаемым. (См.: Kristeva J. Semeiotike. Recberches pour une semanalyse. Editions du Seuil, 1969.) Американцы привыкли считать, что семиоло­гия (Соссюра) — это лишь субсфера более универсального философ­ского каркаса, представленного у Пирса. Греймас, Барт полагали, что "настоящая семиология" разрабатывалась Пирсом. Эко понима­ет под семиологией метасемиотику. В принципе, следует признать, что эти термины почти синонимичны и различие между ними может быть важным лишь в дискуссиях специалистов. Тем более, что грани­цы между ними очень подвижны (если говорить о науке-объекте и метанауке, например).

это прежде всего знак лингвистический, языковой (даже если Соссюр предлагал более широкую перспективу для семиотичес­кого изучения "жизни знаков внутри общества"). Пирса не ин­тересовали первичные знаковые отношения, в то время как Соссюр предложил понятие значимости и в целом стремился найти некий универсальный принцип, на котором основано все многообразие речевой деятельности. Если в семиотике Пирса знак становится знаком постольку, поскольку он репрезентиру­ет объект (посредством ряда интерпретаций), то у Соссюра знак конституируется его положением в системе, а проблема референ­та выносится за скобки его теории. "Триадоманьяк" Пирс при­писывает знаку триадическую структуру (объект — знак — интерпретант), Соссюр останавливается на бинарной модели (означаемое — означающее). Если Пирса интересовала динами­ка семиозиса, то Соссюр рассматривал знаковую структуру в статическом состоянии.

Казалось бы, концепция Пирса выгодно отличается наличи­ем в ней позитивного решения или как минимум небезразличия к проблеме референта, то есть отношения знака к потусторон­ней языку реальности. Однако еще Бенвенист задавался вопро­сом, анализируя концепцию знака у Пирса: если все эти знаки (то есть знаки и их интерпретанты) выступают как знаки друг друга, то могут ли они в конечном счете быть знаками чего-либо еще, что само не является знаком?² (Это напоминает одну из новелл Борхеса, где содержанием сна был тоже сон.) В про­цессе функционирования знака (неограниченный семиозис) об­наруживается как отсутствие исходного объекта, так и конеч­ного интерпретанта (Пирс допускал, что если представить себе самый сложный, исчерпывающий, конечный интерпретант, то это было бы не что иное, как сам объект, явленный нашему сознанию, но такой объект и такой интерпретант, — физически тождественные, — не существуют). В результате понятие рефе­рента оказывается более чем проблематичным, что невольно сближает Пирса с Соссюром.

Помимо этого открываются и другие возможности синтеза. Так, в рамках проблемы десубстанциализации значения Сос­сюр, одержимый категорией различия, ставит акцент на про­блеме значимости как основе значения, на реляционных свой­ствах языка, что было своеобразной революцией по сравнению

²См.: Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 71.

с позитивистским языкознанием, которое ограничивалось рас­смотрением абсолютных свойств (значений слов, акустических и артикуляционных свойств звуков) как конкретных сущностей языка. Пирс сделал фактически то же самое, лишив "значение" его определенной зависимости от объекта (значение иногда трак­туется как денотат знака) и показав, что любое значение прин­ципиально интерсубъективно: языковые значения не существу­ют помимо их использования. Не сложно провести мысленную экстраполяцию и увидеть последствия подобного переворота в эпистемологических ориентациях философии, семиотики, тео­рии литературы в XX веке: от Пирса и Соссюра к "языковым играм" Витгенштейна, от него к тезису о "смерти автора" (ком­пенсируемой "рождением читателя") и к проблеме гиперинтер­претации, то есть к ситуации, когда смысл текста зависит лишь от его интерпретатора.

Далее, по мнению Эко, понятия знака и семиозиса не толь­ко не противоположны, но, скорее, комплиментарны: сущность знака раскрывается в процессе интерпретации, что позволяет нам осознать, почему значения не застывают в замкнутую, аб­солютную систему. "Семиотический процесс интерпретации пред­ставляет собой самую сущность понятия знака"³. Кроме того, Соссюр оставил определение означаемого на полпути между понятием, мысленным образом и психологической реальностью, но указал, что означаемое связано с мыслительной деятельнос­тью того, кто имеет дело с означающим. Следовательно, знак имплицитно полагается как коммуникативный механизм, что очевидно в случае с неограниченным семиозисом Пирса. Нако­нец, обе теории — это концепции конвенционального отноше­ния между знаком (символом, языком) и реальностью. В своей теории семиотики Эко находит точки соприкосновения между семиотикой Пирса и семиологией Соссюра, восстанавливая не­достающие звенья в логике их рассуждений, используя аргу­менты одного для доказательства тезисов другого⁴.

Для Эко принцип неограниченного семиозиса всегда высту­пал как "святая святых" семиотической теории. Иное дело, что в последние годы ему приходится выступать в защиту аутентич­ного пирсовского истолкования этого понятия, которое в конце

³ Eco U. Semiotics and the Philosophy of language (Indiana University Press, 1984). Р. 1.

⁴См. более подробно об этой проблеме: Eco U. A Theory of Semiotics.

концов стало пониматься неопределенно широко⁵. В Пределах интерпретации Эко анализирует расхождения в трактовке это­го понятия, более подробно рассматривая, как и почему идея неограниченного семиозиса, экспроприированная деконструк­тивизмом, обернулась гиперинтерпретацией. Главная причина, по которой Эко анализирует специфику концепции Пирса в ее отличии от современных форм интерпретации, заключается в том, что существует общая тенденция воспринимать неограни­ченный семиозис в качестве свободного прочтения, в процессе которого воля интерпретатора, согласно метафорическому вы­ражению Рорти, "обтесывает" текст в своих целях⁶.

Признание того, что текст страдает из-за отсутствия автора или референта, не обязательно ведет к мысли о том, что текст не имеет объективного или буквального лингвистического зна­чения. Деррида стремится к тому, чтобы ввести практику (кото­рая является более философской, нежели практическо-критической) для провокации тех текстов, которые принято рассмат­ривать как имеющие окончательный, определенный и принятый сообществом смысл. Он желает опровергнуть не столько смысл текста, сколько метафизику присутствия в интерпретации, от­талкивающейся от идеи окончательного смысла. Он демонстри­рует власть языка и его способность сказать больше, чем он намеревается сказать буквально. Становится очевидным, что с того момента, как текст был лишен субъективных намерений (автора), у его читателей нет больше никаких обязательств, или возможностей, оставаться верными этим намерениям. Таким образом, можно прийти к заключениям о том, что язык вовле­чен в игру множественных означивающих практик; что текст не

⁵ Под "семиозисом" Пирс имел в виду процесс функционирования знака, в котором обнаруживается, что каждый знак с необходимостью яв­ляется интерпретацией предшествующего ему знака. В процессе семиозиса нет ни конечного объекта, ни конечного интерпретанта, и тем не менее только благодаря этим отношениям между знаком и его объектом мы познаем нечто, что находится за пределами знаковых систем (благодаря свойствам репрезентации). (См.: Peirce Ch. S. Questions concerning Certain Faculties Claimed for Man, in Peirce on Signs /ed. by J. Hoopes. The University of North Carolina Press, 1991. Р. 49. См. также: Peirce Ch. S. Logic as Semiotic: The Theory of Signs, in Philosophical Writings of Peirce /ed. by J. Buchler. Dover Publications, 1955. Р. 99-100.)

⁶ См.: Eco U. Unlimited semiosis and Drift: Pragmaticism vs. "Pragma­tism", in The limits of interpretation (Indiana University Press, 1990). Р. 42.

может иметь абсолютного и однозначного смысла; что трансцен­дентальное означаемое не существует; что означаемое всегда откладывается, а означающее всегда существует в ином изме­рении; что каждое означающее связано с другим означающим таким образом, что все оказывается вовлеченным в означающую цепочку, которая продолжается до бесконечности⁷.

Рорти, рассуждая о деконструктивизме и других формах "текстуализма", назвал их ответвлениями прагматизма⁸. Но это не тот прагматизм, который приписывают Пирсу — "самому последовательному кантианцу из всех". Он осторожно оставля­ет Пирса где-то на периферии прагматизма, но выдвигает на видное место Деррида и деконструктивистов вообще. Эко пред­лагает рассмотреть, каким образом Деррида "дискредитирует" Пирса⁹.

⁷ Eco U. Unlimited semiosis and Drift: Pragmaticism vs. "Pragmatism", in The limits of interpretation. Р. 33.

⁸ См.: Rorty R. Consequences of Pragmatism. Essays: 1972—1980 (Min­neapolis, 1982).

⁹ Суровость Эко в отношении деконструктивизма имеет свои основа­ния (особенно когда речь идет о толковании Пирса — самого "тем­ного" автора современности), однако проблема может быть вынесена в более широкий контекст. Во-первых, сообщество "пирсоведов" со своей стороны не согласно с той трактовкой, которую Пирс получа­ет в концепции Умберто Эко (в этом плане его точка зрения не явля­ется истиной в последней инстанции, а сам Эко не может узурпиро­вать право на "единственно правильную" интерпретацию Пирса). Во-вторых, Эко ничего не говорит об обратной стороне медали — о том, что само обращение Деррида к Пирсу было продиктовано стремле­нием уйти от структуралистской парадигмы интерпретации и пре­одолеть соссюрианскую точку зрения, хотя именно влияние Соссю­ра, его взгляд на проблему произвольности лингвистического знака предопределил такое прочтение Пирса, о котором здесь говорит Эко, — в свете концепции "следа" или идеи "диссеминации". В отли­чие от Пирса Соссюр определял знак как фиксированное и статичес­кое единство, в котором каждое означающее привязано к своему означаемому. Деррида же заявляет о динамизме знаков: знак не мо­жет и не должен пониматься как жесткая связь одного означающего с определенным означаемым; знак — это движение — течение — от одного означающего к другому. Это движение во все стороны (passe­partout)... Для Деррида семиозис — это прежде всего процесс, кото­рый нельзя помыслить в замкнутой логике, а семиотика Пирса — это один из возможных путей выхода за пределы упорядоченного мира бинарных оппозиций Соссюрианской семиологии. (См.: Бел М., Брайсон Н. Семиотика и искусствознание // Вопросы искусствознания. IX (2/96). С. 536.)

В О грамматологии Деррида обращается за "поддержкой" к авторитетам, чтобы легитимировать свой проект семиозиса бесконечной игры различий. Среди авторов, которых он цити­рует, — не только Соссюр и Якобсон, но также Пирс. Деррида утверждает, что "Пирс продвинулся очень далеко в направле­нии, которое мы назвали де-конструкцией трансцендентального означаемого"¹⁰. В результате может сложиться впечатление, буд­то вся теория неограниченного семиозиса Пирса призвана под­держать позицию Деррида в его стремлении "рассчитаться" с проблемой референции¹¹. Эко задается вопросом, насколько кор­ректна филологически и философски подобная интерпретация Пирса, предлагая деконструировать чтение самого Деррида¹². Если Деррида предполагает, что его интерпретация верна, он должен также допустить, что текст Пирса имеет привилегиро­ванное значение, которое здесь выделяется, признается как та­ковое и недвусмысленно склоняется. Деррида сказал бы одним из первых, что его прочтение способствует дальнейшему дви­жению текста Пирса, невзирая на интенции его (то есть Пирса) автора. Но, говорит Эко, если мы не обязаны принимать сторо­ну Деррида и задаваться вопросом, насколько хорошо Деррида прочитал Пирса, то мы можем спросить себя, был ли бы Пирс удовлетворен таким прочтением. Конечно, Пирс поддерживает идею неограниченного семиозиса, но это не то же самое, что деконструктивистское смещение смысла. "Когда Деррида гово­рит, что понятие коммуникации не может быть сведено к идее переноса униформного значения, что понятие буквального зна­чения проблематично, что употребление понятия "контекст" рис­кует быть неадекватным; когда он подчеркивает в тексте отсут­ствие отправителя, получателя и референта и исследует все возможности неоднозначной интерпретируемости этого фено-

¹⁰ См.: Derrida J. De la grammatologie. Paris: Ed. de Minuit, 1967. Р. 71.

¹¹ Как отмечает С. Коллини, неудивительно, что в адрес постструктурали­стской критики постоянно слышатся упреки в ведении "двойной игры", когда при чтении какого-нибудь текста фактически вводится собствен­ная стратегия интерпретации, тогда как на уровне теоретического манифеста судьба текстуального смысла всецело зависит от читатель­ского произвола. (См.: Collini S. Introduction: Interpretation terminable and interminable, in: Eco U. Interpretation and Overinterpretation. Cam­bridge University Press, 1992. Р. 8.)

¹²См.: Eco U. Unlimited semiosis and Drift: Pragmaticism vs. "Pragma­tism", in The limits of interpretation. Р. 34—35.

¹³ Ibid. Р. 35.

мена; когда он напоминает нам, что любой знак может быть процитирован и таким образом он теряет свой контекст, что влечет за собой появление новых контекстов в почти неограни­ченных масштабах, — во всех этих и многих других случаях он говорит то, что ни один семиотик не смог бы опровергнуть"¹³. Но часто Деррида, чтобы привлечь внимание к неочевидным истинам, забывает об истинах весьма очевидных, о чем нельзя умолчать. Рорти сказал бы, что "он не заинтересован в том, чтобы согласовать свою философию со здравым смыслом"¹⁴. Однако, по мнению Эко, Деррида принимает многие из этих очевидных истин как нечто само собой разумеющееся. Дерри­да, но не его последователи.

Если верно, что понятие буквального смысла проблематич­но, все равно нельзя отрицать, что для исследования всех возможностей текста, в том числе и тех, которые не предусмат­ривались автором, интерпретатор должен прежде всего оттал­киваться от значения нулевой степени — того, которое можно найти в самом глупом и примитивном словаре, того, которое закреплено в языке на данный исторический момент, того, ко­торое ни один из членов данного языкового сообщества в здра­вом уме не станет подвергать сомнению. Любое предложение может быть интерпретировано метафорически: даже утвержде­ние Джон ест яблоко каждое утро может быть истолковано как "Джон повторяет грех Адама каждый день". Но, чтобы со­гласиться с такой интерпретацией, всякий должен признать, что яблоко значит такой-то фрукт, что Адам считается первым че­ловеком и что, согласно нашему знанию Библии, Адам съел запретный плод¹⁵.

Эко предлагает ограничить прочтения Пирса, а не старать­ся открыть их "слишком широко". Несмотря на фаллибилизм, синехизм и общую неопределенность, если не сказать запутан­ность, философии Пирса, для него идея значения все же пред­полагает существование референции согласно цели (понятие цели в том смысле, в котором его употребляет Рорти, вполне есте­ственное для прагматика, но довольно щекотливое для прагмати­ста). Цель, несомненно, и уж во всяком случае в концепции

¹⁴ См.: Rorty R. Consequences of Pragmatism (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1982). Р. 87.

¹⁵ См.: Eco U. Unlimited semiosis and Drift: Pragmaticism vs. "Pragma­tism", in The limits of interpretation. Р. 36.

¹⁶ Ibid. Р. 37.

Пирса, определяется чем-то, что лежит вне языка. Возможно, это не имеет никакого отношения к трансцендентальному субъек­ту, но это связано с референтом, с внешним миром и в конеч­ном счете проводит параллель между идеей интерпретации и идеей интерпретировать нечто согласно данному значению.¹⁶

Далее, семиозис неограничен и саморазворачивается с по­мощью интерпретантов, но существует как минимум два слу­чая, когда семиозис сталкивается с чем-то, существующим вне его.

Первый случай — это знаки-индексы. Эко готов оспорить идею Пирса о том, что знаки-индексы связаны с объектом, который они обозначают. В том смысле, что они не обязательно указывают на существующего референта. Однако невозможно отрицать, что они как минимум указывают на нечто, что при­надлежит экстралингвистическому или экстрасемиозисному миру.

Второй пример: любой акт семиозиса детерминирован Ди­намическим Объектом (Реальность, которая некоторым обра­зом отсылает знак к его репрезентамену). Мы создаем репрезентамены, поскольку нас вынуждает к этому нечто внеш­нее, лежащее за пределами семиозиса. Динамический Объект не может быть элементом физического мира, но он может быть эмоцией, мыслью, чувством, верой.

Иначе говоря, процесс сознания (понятие неограниченного семиозиса у Пирса служит прежде всего гносеологическим це­лям) не является чьим-то личным делом — его гарантом высту­пает сообщество. Если невозможно определить, какая именно интерпретация предпочтительнее, то можно хотя бы принять во внимание тот факт, что некоторые интерпретации контексту­ально недопустимы¹⁷. Таким образом, Эко показывает, что нео­граниченный семиозис, принимаемый как гипотетическая идея, как эпистемологическая абстракция, в реальности принимает форму ограниченных и весьма определенных интерпретаций, сан­кционированных данным сообществом.

¹⁷ Eco U. Unlimited semiosis and Drift: Pragmaticism vs. "Pragmatism" in The limits of interpretation. Р. 41.

Генеалогия "пресловутого читателя"

Ролъ читателя (1979) состоит из восьми эссе, шесть из кото­рых были написаны в период с 1959 по 1971 год. В данной кни­ге, несмотря на хронологическую и в известной мере темати­ческую гетерогенность включенных в нее текстов, представлен почти весь репертуар тех проблем, которые разрабатывались Умберто Эко в тот период и привлекают его внимание по сей день: проблема взаимодействия текстуальных стратегий, раз­личные типы читателей, теория "возможных миров" примени­тельно к анализу фабульных ожиданий читателя, понятие "сцена­рия" (или "фрейма" как совокупности определенных культурных клише в сознании читателя), идеология читателя и текста и т. д. Поэтика открытого произведения (1959) и Миф о суперме­не (1962) относятся к досемиотическому периоду и впоследствии были дополнены и переработаны самим Эко (например, Поэти­ка открытого произведения позднее стала первой главой книги Открытое произведение). Главной проблемой, исследуемой в этих эссе, является диалектика "открытого" и "закрытого" тек­стов. Семантика метафоры и О возможности порождения эс­тетических сообщений в языке рая были написаны в 1971 году; в них поднимается вопрос о том, как эстетическое использова­ние языка обусловливает интерпретативное сотрудничество ад­ресата. Следующие два текста Риторика и идеология в "Париж­ских тайнах" Эжена Сю и Нарративные структуры у Флемин­га (обе работы — 1965 г.) посвящены анализу интерпретативных возможностей не только и не столько авангардистских произве­дений, сколько текстов, порожденных массовой культурой, то есть рассчитанных на однозначное истолкование. Наконец, два последних эссе — Пирс и семиотические основания открытос­ти: знаки как тексты и тексты как знаки (1976) и Lector in fabula: прагматическая стратегия в метаповествовательном тексте (1975—1977) — способствовали в немалой степени тому, что книга была воспринята как интеллектуальная провокация, а Эко впоследствии пришлось взять на себя ответственность за эскалацию "открытости" и бесконечности интерпретации, ибо установленная им вначале, казалось бы, четкая иерархия меж-

ду автором и читателем — доминанта авторского замысла, воп­лощенного в тексте, над восприятием читателя — в конце кон­цов оказалась подвергнутой сомнению¹ (даже если сам автор этого не желал).

Если вспомнить тот период, когда была опубликована эта книга, можно попытаться представить себе, насколько своев­ременной она казалась в ситуации, когда неприемлемость струк­туралистского подхода к тексту, а равно и "классического" герменевтического стала очевидной для всех и потребность в новой парадигме интерпретации буквально витала в воздухе. Любопытно, например, то обстоятельство, что одновременно и параллельно с ним эту же задачу решал Итало Кальвино. Роль читателя была опубликована в тот год, когда Кальвино выпустил свой роман Если путешественник зимней ночью... также посвященный присутствию читателя в повествователь­ной структуре текста. Еще более непосредственно на актуаль­ность данной проблематики указывало оригинальное название книги — Lector in fabula. Название книги в английском пере­воде — Роль читателя — утратило это напоминание о кон­тексте, появившись как результат адаптации к условностям английского языка. Эко поясняет, что если бы латинское заг­лавие было переведено более или менее буквально на англий­ский язык, то оно лишилось бы всякого смысла. Получилось бы что-то вроде "Читатель в басне". В действительности ори­гинальное заглавие — это перефразированная поговорка "lupus in fabula", весьма популярная в Италии, которая употребляет­ся в ситуации, когда кто-то, о ком только что говорили при­сутствующие, неожиданно появляется, и которую на русский язык можно было бы перевести как "легок на помине" или "поминать черта". Вместо "волка" — персонажа из сказки, Эко использует "читателя"², и, таким образом, современнику, имев­шему представление о перипетиях "читателя" в литературных и семиотических кругах, было понятно, почему этот читатель является пресловутым.

Можно ли "классифицировать" каким-то образом подход, развиваемый Умберто Эко в контексте многочисленных иссле-

¹ См.: Солоухина О. В. Концепция "читателя" в современном запад­ном литературоведении // Художественная рецепция и герменевтика (под ред. Ю. Б. Борева). М., 1985. С. 214.

²См.: Eco U. Six Walks in the Fictional Woods (Harvard University Press, 1994). Р. 1.

дований по прагматике литературных текстов и теорий рецеп­ции, появившихся в последние годы?³

Проблема "образцового", "абстрактного", "идеального" читателя в семиотике и текстуальном анализе противостоит или, точнее, предшествует идее читательской аудитории как разнородной, гетерогенной, всегда конкретной и незамкнутой группе людей (ensemble ouvert, в терминологии Л. Гольдмана), границы и постоянная характеристика которой не существу­ют. Категория "реального" читателя более чем проблематич­на, ибо в конечном счете мы оказываемся в порочном кругу гносеологических категорий и в любом случае имеем дело с абстракциями большей или меньшей степени. В данном случае речь идет об абстракции "образцового читателя", реальность которого задается текстом и ни в коей мере не классовыми, политическими, этническими, сексуальными, антропологичес­кими и другими признаками идентификации. "Читатель" Эко напоминает, скорее, компьютер, способный обнаружить в своей памяти и соединить в безграничном гипертексте весь тексту­альный универсум (и потому он — образцовый читатель par excellence). Его единственной связью с миром является культур­ная традиция, а единственной жизненной функцией — функ­ция интерпретации. Это существо без тела и без органов (если перефразировать Делёза и Гваттари). В конечном счете, оста­навливаясь именно на этой категории из всего множества су­ществующих концептов, Эко использует понятие "образцово­го читателя" не для выяснения множества его реакций на ху­дожественное творение (что, напротив, акцентируется в понятии имплицитный читатель В. Изера), а для обретения реальности текста, для защиты его от множества интерпрета­тивных решений⁴.

³ В рамках типологии рецептивных подходов, предложенной Дж.Стэйгер, концепция Эко наряду с теориями Барта, Каллера, Женетта, Риффатера, Фиша и Изера представляет так называемый textual-activated подход, согласно которому текст устанавливает правила игры для читателя, который конституируется текстуальными конвенция­ми. В то же время существуют context-activated и reader-activated теории, подчеркивающие активность читателя или роль историческо­го и теоретического контекста рецепции. (См.: Staiger J. Interpreting Films. Studies in the Historical Reception of American Cinema. Princeton University Press, 1992. Р. 35-47.)

⁴ См.: Солоухина О. В. Концепция "читателя" в современном запад­ном литературоведении. С. 222.

Как считает сам Эко, его представлению об образцовом чи­тателе больше всего соответствует подразумеваемый читатель В. Изера⁵. Однако тот подход, который предлагает Изер, в боль­шей мере отражает точку зрения Эко времен Открытого про­изведения: "подразумеваемый читатель" Изера призван раскрыть потенциальную множественность значений текста. Работая с "сы­рым" материалом, каковым представляется написанный, но не прочитанный и, следовательно, не существующий еще текст, читатель вправе делать умозаключения, которые способствуют раскрытию множественных связей и референций произведения.

Нынешний Образцовый Читатель Эко — фигура еще более призрачная. Он вынужден наслаждаться той свободой, которая ему оставлена текстом (пожалуй, это именно тот случай, когда "самодеятельность" недопустима). "Если угодно, рассуждая о читателе, я еще в большей степени "немец", чем Изер, — то есть еще более абстрактный и более спекулятивный", — гово­рит Эко⁶.

Он сознательно не разделяет ни идеологию, ни теоретичес­кие взгляды психоаналитических, феминистских и социологи­ческих теорий читателя, оставаясь ближе всего к парадигме ре­цептивной эстетики, которая демонстрирует свою почти абсо­лютную индифферентность к социополитическому контексту восприятия и в этом смысле — к "реальному" читателю, к flesh-and-blood person. Тем не менее, эстетизированная и во многом формальная концепция Эко (а также Изера, Риффатера, Яусса), имеющая дело с идеальным читателем и его разновиднос­тями, вполне согласуется с другими теориями, историзирующими субъекта рецепции как реального читателя при всей услов­ности этого термина, хотя бы в том смысле, что классическое литературоведение и структуралистская традиция в том числе в принципе не интересовались проблемой восприятия текста. В предисловии к американскому изданию Роли читателя Эко от­мечает, что именно предпринятая им попытка проблематизировать читателя более всего способствовала его расхождению со структуралистами. В 1967 году в одном из интервью по поводу Открытого произведения Леви-Стросс сказал, что он не может принять эту перспективу, поскольку произведение искусства —

⁵ См.: Iser W. The Implied Reader (Baltimore: John Hopkins University Press, 1974). Р. 278.

⁶ См.: Eco U. Six Walks in Fictional Woods (Cambridge: Harvard University Press, 1994). Р. 16.

"это объект, наделенный некоторыми свойствами, которые дол­жны быть аналитически выделены, и это произведение может быть целиком определено на основе таких свойств. Когда Якоб­сон и я попытались осуществить структурный анализ сонета Бодлера, мы не подходили к нему как к "открытому произведе­нию", в котором мы можем обнаружить все, что было в него заложено предыдущими эпохами; мы рассматривали его в каче­стве объекта, который, будучи однажды написанным, обладает известной (если не сказать кристальной) упругостью; мы долж­ны были выявить эту его особенность"⁷.

Иное дело, что спустя двадцать лет мнение Леви-Стросса, возможно, кажется более близким к истине с точки зрения Эко 90-х гг. Во вступительной главе к Роли читателя он писал, что, подчеркивая роль интерпретатора, он не допускал и мысли о том, что "открытое произведение" — это нечто, что может быть наполнено любым содержанием по воле его эмпирических чита­телей, независимо или невзирая на свойства текстуальных объек­тов. Напротив, художественный текст включает в себя, помимо его основных, подлежащих анализу свойств, определенные струк­турные механизмы, которые детерминируют интерпретативные

стратегии⁸.

Рецептивные исследования и современные теории интерпрета­ции не возникли ex nihilis. Однако дело заключается в том, что на протяжении многих веков права текста и его автора каза­лись незыблемыми, а проблема читателя занимала весьма скром­ное место в просветительских по своей сути теориях однонап­равленного воздействия автора и его произведения на реципи­ента. "Читатель" оставался на периферии гуманитаристики вплоть до 60-х годов XX века (за исключением спорадических исследо­ваний, проводимых, скорее, в рамках социологии). Сам факт подобной маргинальности свидетельствует о том, что на протя­жении столетий фигура Создателя занимала главное место в западных интеллектуальных практиках. Идея Бога как Автора всего сущего явно или неявно вдохновляла традиционную исто­риографию, литературоведение, искусство и другие сферы с при­сущим им культом творческих и гениальных личностей, созда-

⁷См.: Caruso Р. Conversazioni con Levi-Strausse, Foucault, Lacan (Milano: Mursia, 1969). Р. 81-82.

⁸ Eco U. "Intentio Lectoris: The State of the Art", in The limits of interpretation. Bloomington&Indianapolis: Indiana University Press, 1990.

Р. 50.

ющих произведения и драматизирующих историю. Позиция де­миурга и идея невидимого центра, благодаря которому универ­сум обретает некоторую целостность и осмысленность, не были отменены в одночасье ницшеанским тезисом о "смерти бога": мы усвоили уроки структурализма достаточно хорошо, чтобы понять, что центр и место бога — это эффект структуры. По­этому культ Автора вполне логично уступил место культу Чи­тателя — нового Dieu cache, наделяющего слова смыслом, име­нующего вещи и упорядочивающего мир своим взглядом.

Среди текстов, которые невольно сыграли важную роль в этом структурном "перемещении" и в общем изменении пара­дигмы текстуальной интерпретации, можно было бы упомянуть Лингвистику и поэтику Р. Якобсона (1952), поскольку читатель был представлен наконец в качестве полноправного члена про­цесса коммуникации, и лишь после этого акта легитимации Автору было позволено "умереть" во имя рождения Читателя. Таким образом, Умберто Эко с его идеей "открытого произве­дения" (в 1959 году) оказался одним из первых теоретиков "но­вой волны".

С позиций типологии основных подходов, следовало бы за­метить, что если возвращение к авторским интенциям, как и к другим ценностям традиционной критики, выглядело бы сегод­ня непростительным анахронизмом, то спор между защитника­ми интенций читателя и интенций текста все еще актуален. Имен­но в русле этого спора развивались в последние десятилетия основные концепции интерпретации текста. Множество различ­ных теоретических подходов (герменевтика, рецептивная эсте­тика, критика читательских реакций, семиотические теории интерпретативного сотрудничества, вплоть до "ужасающе го­могенного архипелага деконструктивизма") оказалось объеди­нено общим интересом к текстуальным истокам интерпрета­тивного феномена. "Это означает, что их интересовали не эм­пирические данные индивидуального или коллективных актов чтения (изучаемых социологией восприятия), но, скорее, конст­руктивная (или деконструктивная) деятельность текста, пред­ставленная его интерпретатором — в той мере, в какой эта де­ятельность как таковая представлена, предписана и поддержи­вается линейной манифестацией текста"⁹.

⁹ Eco U. "Intentio Lectoris: The State of the Art" // The limits of interpre­tation. Р. 45.

В предельно обобщенном и несколько схематизированном виде можно восстановить основные этапы становления совре­менной парадигмы интерпретации¹⁰, рассматривая отношения "автор — текст — реципиент" в исторической перспективе.

Роль автора как основного инвестора значения текста ис­следовалась традиционной ("школьной") критикой: политичес­кий и социальный контекст создания произведения, биография автора и высказывания автора о своем произведении рассмат­ривались как основание для реконструкции интенций автора и соответственно в этой парадигме текст предположительно мог иметь некий аутентичный смысл. Кроме того, этому подходу была свойственна вульгарносоциологическая вера в репрезента­тивность текста, то есть способность отражать социальную ре­альность и некоторые убеждения автора (пресловутая "красная нить", которая должна проходить через все творчество писате­ля). Изменяемость смысла в зависимости от контекста рецеп­ции, субъективность прочтения и отсутствие имманентного тек­сту смысла не входили в число допустимых разночтений этой парадигмы.

"Текст, текст и ничего, кроме текста" — так можно было бы сформулировать в двух словах кредо литературных теорий, вдохновленных русским формализмом, американской новой кри­тикой и французским структурализмом. Было бы более чем зат­руднительно представить здесь все то многообразие идей и ме­тодов, которые были предложены этими традициями, однако можно утверждать наверняка, что приоритет оставался за ин­тенцией текста, его означивающими структурами и способнос­тью к порождению смысла. В рамках структуралистского под­хода попытка принять во внимание роль реципиента выглядела бы как посягательство на существовавшую догму, согласно ко-

¹⁰ Для более полного обзора существующих традиций, школ и основ­ных проблем современной теории интерпретации и рецепции см.: Eco U. Intentio Lectoris: The State of the Art, in The limits of interpre­tation (Indiana University Press, 1990); Suleiman S. R. Introduction: Va­rieties of Audience-Oriented Criticism, in The Reader in the Text (ed. by S. R. Suleiman and I. Crosman. Princeton University Press, 1980); Stai-ger J. Interpreting Films. Studies in the Historical Reception of American Cinema (Princeton University Press, 1992); Reader-Response Criticism: From Formalism to Post-Structuralism (ed. by J. Р. Tompkins. Baltirnore:The John Hopkins University Press, 1980); Holub R. C. Reception Theo­ry: A Critical Introduction (Methuen, 1984); Художественная рецеп­ция и герменевтика (под ред. Ю. Б. Борева). М., 1985 и др.

торой формальная структура текста должна анализироваться сама по себе и ради себя¹¹. Между тем в изменившемся контек­сте дискуссий об интерпретации этот структуралистский прин­цип трансформируется в позитивный тезис о том, что читатель­ская реакция детерминирована прежде всего специфическими операциями текста. Хотя синтез структуралистской критики с психоанализом в свое время дал почувствовать, что в рамках этого подхода историчность восприятия отвергается самой уни­версальностью текстуальных процедур. В этом смысле структу­рализм все еще близок к традиционному пониманию процесса интерпретации как выявления заключенной в произведении аб­солютной художественной ценности, в то время как, например, в рамках рецептивной эстетики, а также и социологии литера­туры "произведение рассматрив

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: