Пожалуйста, будь моим смыслом

«Проходит безумие, боль порождает боль, но нет ничего, способного нас убить. Твое одиночество будет молчать с тобой. Ведь ты никогда так отчаянно не любил.» Кот Басё

Альбрехт говорит. Холодно. Отстраненно. И как будто бы не ему. Словно все живое в нем умерло вместе с русскими солдатами прошлой ночью в лесу. Слова сплетаются в предложения, и он говорит, говорит, говорит. И это бы даже имело смысл, не будь Фридрих так зол, не будь он морально раздавлен.

- Почему ты сказал это? Почему не подумал о других? Об отце, о ребятах…

«Обо мне», - вдруг появляется у него в голове.

Оно висит в воздухе, напрашивается, но остается непроизнесенным. Оно - понятное и больное. Оно колит сердце и выжигает легкие. Оно - грубая правда, которую страшно признать. Но если не сделать этого сейчас - у них обоих просто не будет шанса.

И когда, заглядывая ему в глаза, Альбрехт тихо произносит:

- Для себя. Я сделал это для себя, - Фридриха срывает.

Он толкает Штайна в грудь, впечатывая в стену, с озлобленностью выплевывает горькое «эгоист», бесится и орет, потому что это сильнее его, жестче и безумнее. Одиночество, отступившее от него с самой первой их встречи, снова опутало сердце, впустив внутрь свои острые льдистые иглы отчаяния.

И лежа с Альбрехтом на полу, сжимая его, трясущегося, в своих объятиях, слыша его всхлипы, чувствуя его дыхание, Ваймер вдруг понимает, что не может отпустить его. Возможно, уже никогда не сможет.

И в голову приходит единственно правильное и простое решение.

- Мы сбежим.

В глубоких и светлых глазах отражаются неверие, немой вопрос и тревога. Он вдруг перестает дрожать и всхлипывать, но еще сильнее вцепляется в плечи Фридриха.

- Сегодня же, - говорит тот так легко, будто бы и не говорит вовсе. - Сбежим, - и по тону его голоса ясно, что это точка. Решение неоспоримо и не терпит возражений. Обсуждать нечего.

Штайн закрывает глаза, прижимается виском к скуле Ваймера и тихо шепчет:

- Хорошо.

***

Они бегут ночью, не взяв с собой ничего, кроме денег и небольшой ручной клади. Перебираются через забор, продираются сквозь заснеженный лес, стараясь заметать следы, добираются до автотрассы и, поймав первую пожелавшую остановиться попутку до ближайшего поселения, меняют одежду. Сев на поезд, едут до родного города Фридриха, потому что там есть люди, способные им помочь.

Они почти не говорят, обходясь долгими взглядами, незначительными прикосновениями и редкими полуулыбками.

Альбрехт не уверен в правильности их поступка и боится так сильно, как никогда в своей жизни. Однако очень скоро Фридрих понимает, что это не страх быть пойманным и не сомнения в собственных желаниях. Это боязнь за него, Ваймера, неуверенность в месте, занимаемом в его судьбе. Альбрехт думает, что разрушает Фридриху жизнь, почти уверен, что тот и сам это скоро поймет.

Как только Фридрих осознает настоящую природу чувств Штайна, ему хочется заверить друга, насколько тот не прав и как пусты его переживания. Однако не говорит ровным счетом ничего. Сейчас Альбрехт не услышит его, даже если Ваймер выразит это печатным словом объемом в тысячу страниц. Только не сейчас. Поэтому Фридрих - человек действий - просто идет вперед, таща Альбрехта за собой.

- Разве ты не хочешь сходить домой, чтобы проститься? Возможно, ты уедешь навсегда, - Штайн говорит это в полумраке комнаты, лежа на кровати-полуторке и прижимаясь щекой к его теплому, вздымающемуся боку в тщетной попытке уснуть.

- Нет. Там могут искать, - Ваймер отрицательно качает головой, и голос его не дрожит. - К тому же, мы уже простились, когда я только уходил в Академию.

Оба понимают это нежелание по-своему. Альбрехт думает, что Фридрих захочет остаться, увидев семью. Фридрих же знает, что родители попытаются удержать его, и он снова сделает им больно своим уходом.

Обходными путями, прилично потратившись, они получают поддельные документы с чужими именами и другими датами рождения, благодаря которым оба становятся старше на пару лет. И совместным решением, не без помощи все тех же знакомых, покидают страну с толпой эмигрантов, отправившись через Швейцарию в Соединенные Штаты Америки.

Благодаря образованию Альбрехт свободно владеет английским языком. Фридрих же в силу подвижности ума способен к быстрому обучению.

Пересекая границу в плотно забитом людьми вагоне, грязные и мало похожие на самих себя, они крепко держатся за руки, касаясь плечом плеча. И когда Альбрехт вновь смотрит на Фридриха со смесью сомнения и тревоги, тот тихо произносит:

- Я не жалею. Ни о чем.

***

В США они селятся в тихом, далеком от всякой войны штате. В маленькой, сдаваемой за гроши комнатке-чердаке. И хозяйка дома так добра к потерянным, одиноким мальчишкам, что попервости кормит их три раза в день абсолютно бесплатно и помогает с одеждой, отдав оставшуюся от ее собственных, давно живущих отдельно сыновей.

Ваймер все еще учит язык и довольно часто путается в словах, но уже полученной за пару месяцев базы достаточно для того, чтобы он устроился на завод. Вот уж шутка судьбы - он бежал из дома, не желая быть обычным рабочим, стремясь к карьерному росту и материальному благополучию, но теперь он ходит собирать моторы для самолетов в смену с восьми до восьми и считает это несказанным везением.

Альбрехт рвется следом, но Фридрих отговаривает его от этой затеи. Нет, он не считает парня слабым - в действительности тот сильнее многих рабочих завода, но это не его, не для Штайна. Физический труд больше для Ваймера.

Альбрехт злится и дуется первые несколько дней, потом мирится с положением дел и начинает заниматься по дому, а через полтора месяца неожиданно получает работу в местной типографии, и тихий восторг селится на донышке его глаз.

Они почти не видятся, устают и кажется постоянно голодают, но им не на что жаловаться. Потому что когда они все-таки встречаются - обычно по ночам и то лишь потому что в их каморку влезла одна кровать - они разговаривают о мелочах, а потом затихают и еще подолгу слушают дыхание друг друга, почти ощущая, как вздымается чужая грудь.

***

Первый их раз случается только спустя два года после миграции. На дворе ноябрь тысяча девятьсот сорок пятого, ощущение победы висит в воздухе. О ней говорят везде и всюду, про нее поют, снимают фильмы и рисуют картины. Победа - двигатель всего, общая эйфория, повсеместная радость.

Оба знают, что их семьи целы, отец Альбрехта был ранен и даже потерял ногу, однако остался жив. Какое-то время они всерьез обсуждают возможность возвращения домой, но затем вопрос сходит на нет. Правда в том, что им хорошо здесь, они нашли свое место и своих людей.

В этот день их маленькая комната будто бы вся заполнена солнечным светом, из кухни тянется вкусный запах свежеиспеченных булочек, и хозяйка уехала к родственникам на пару дней - так что они одни, и в доме стоит абсолютная тишина.

Тому, чем они занимаются, лучше всего подходит определение занятия любовью. Фридрих выцеловывает каждую родинку и шрам на молочно-белой коже, ласкает и нежит Альбрехта, почти баюкая в своих объятиях. Они долго и с упоением целуются, а соединяясь, будто сливаются в один живой, неистовствующий организм, пышущий жаром и заходящийся в сладких судорогах.

Они смотрят друг другу глаза в глаза, и иногда соприкасаются лбами, замирая, переводя дыхание.

Фридрих сходит с ума от каждого движения, от самоотдачи Альбрехта, от его бесконечного доверия, от их общей эмоциональной открытости. Но медленно умирать в агонии его заставляют слова.

- Люблю… тебя… - шепчет Штайн, переходя с английского на немецкий.

Они не говорили на родном языке больше года. Признание, слетевшее с нежных губ, интимнее всего прочего.

***

В тысяча девятьсот шестидесятом вся страна сходит с ума от президентской избирательной компании, и они оба поддерживают Кеннеди, потому что уж он-то знает, как устроить хорошую жизнь для всех граждан страны.

Они живут в большой квартире на пересечении Барибо драйв и Хенесси авеню в Брансуике, штат Мэн, и, несмотря на загазованность и вечный шум, оба буквально влюблены в свое жилище.

У Альбрехта здесь есть свой кабинет, где он работает над статьями, поскольку совсем недавно стал журналистом в местной газете.

А Фридриху отвели небольшую комнату под спортзал, и хоть он и не занимается боксом со времен Академии, порой с удовольствием лупит по груше, особенно после тяжелого рабочего дня уже на другом заводе, где ему удалось стать бригадиром смены.

Год назад они побывали в родной Германии, навестили живых родственников, простились с навсегда ушедшими. Мать Фридриха, овдовевшая несколько лет назад, предлагала ему вернуться домой, и даже не была против Альбрехта, однако оба они решили вернуться в штаты.

- Видимо слишком глубокие раны причинила нам Родина. Стоит пробыть здесь больше недели, и рубцы вскрываются, начиная гноиться, - задумчиво говорит Штайн, стоит им сесть в поезд и тронуться с места.

- И мы снова бежим, - с грустной улыбкой замечает Ваймер, как в первый раз сжимая в своей руке руку Альбрехта. - Но на этот раз из чужой страны домой.

Тот еще какое-то время смотрит в окно на проплывающие мимо пейзажи, а затем устраивается на коленях у Фридриха и впадает в дрему. Оба его родителя умерли. Он был на кладбище. И совсем ничего не чувствует.

***

Однажды, в горячечном бреду из-за простуды, Фридриху снится странный сон. Совсем недавно покрывшееся коркой льда озеро рядом с Академией. Их отряд - сплошь зеленые юнцы, лишь позавчера познакомившиеся со смертью. И учитель-тиран, вновь придумавший дико бесчеловечное задание, которое никогда не согласится выполнить сам.

Фридрих прыгает в прорубь вторым и, несмотря на то, что происходящее – сон, - ему физически холодно, да так, что зубы стучат. Он плывет подо льдом, держась за веревку, а когда вылезает обратно, Альбрехта уже нет.

Проходит минута или две, прежде чем Ваймер понимает - что-то не так. Он бросается на лед, он разгребает снег поверх него, он пытается звать, просить о помощи, кричать, вытащить Альбрехта, запоздало осознавая, какой именно выход из ситуации тот нашел. Но когда он наконец видит Штайна, тот качает головой, прося не спасать его.

И как бы Фридрих не ненавидел себя в это мгновение, он принимает решение Альбрехта, просто давая ему утонуть. Прощаясь с ним. Прощаясь с самим собой.

Давным-давно забытое, въедливое одиночество ударяет поддых с такой силой, что Фридрих подскакивает на кровати весь в поту и сгибается пополам от немого крика, полного боли и дикого, звериного отчаяния.

И когда в первые секунды после сна он не находит Альбрехта подле себя, в их общей постели, его сердце сжимается, словно в миг усыхая. Учащенно дыша, он подрывается с кровати, выбегает из комнаты, почти кубарем скатывается вниз по лестнице, вылетает на задний двор и… замирает.

Альбрехт, укутанный в клетчатый плед, сидит на ступеньках террасы и, сжимая в руках большую кружку, следит за тем, как из-за горизонта появляется алое марево рассвета.

- Слава Богу… - шепчет Фридрих и, подойдя, садится рядом с мужчиной, утыкаясь носом ему в шею и целуя участок не закрытой кожи на плече.

- Эй, кто разрешал тебе вставать? - возмущается тот, и смотрит на Фридриха так, как больше никто и никогда не смотрел на него за всю жизнь - с затаенным восторгом, с упоительной нежностью и тихой, вечной любовью.

Стремясь отделаться от жуткого кошмара, Фридрих внимательно вглядывается в Штайна, отмечая сеточку морщинок в уголках глаз и седину, уже задевшую виски. Потом он оглядывается по сторонам, удовлетворенно любуясь на созданный ими сад и отстроенный двухэтажный дом с сараем. Затем он смотрит на собственные руки, уже немного постаревшие и чуть шершавые от мозолей. Да, он и Альбрехт действительно разменяли пятый десяток лет.

- Мне просто приснился сон, - тихо говорит Ваймер.

- Это все от простуды, - мягко улыбается Штайн и набрасывает на него часть своего пледа, крепко обхватывая Фридриха поперек живота. - Что тебе снилось?

На долю секунды ему хочется рассказать все как есть, но в объятиях Альбрехта по-прежнему так хорошо и тепло, что все переживания отступают.

- Бессмысленная ерунда, - бурчит он и вместо того, чтобы наслаждаться красивым восходом, успокоено закрывает глаза.

Он там, где надо. С тем, кем хочется. А значит можно поспать еще.

И его одиночество снова замолкает.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: