Тревоги и радости командарма 10 глава

Однако на следующем занятии инструктор отругал его за нечеткий маневр. У Осипова не ладилось с пилотированием на малых высотах.

Учебные будни проходили в напряженном труде. И труд этот приносил Василию радость. Вскоре он освоил бреющий полет. Ему особенно нравилось лететь, почти прижавшись к земле, а затем, взмыв, закружить над степью.

К концу учебы Осипову довелось съездить в отпуск. Отец продолжал работать на заводе. Снова, как в былые времена, отправились они в дальнюю прогулку к набережным. Отец с гордостью поглядывал на ладного в летной форме сына, сдержанно улыбался.

— Кем же ты будешь, истребителем?

— Пойду в бомбардировочную. Если война, буду летать во вражеские тылы, бить врага прямо в сердце.

В 1940 году Василий Осипов отлично окончил училище, получил звание лейтенанта и был назначен в бомбардировочный полк.

Он попал в эскадрилью, которой командовал Омельченко — летчик опытный, но суровый. Его девятка ходила лучше всех в полку, слаженно, крыло к крылу, хоть нитку между самолетами протягивай — не оборвется. Осипов летал в головном звене, справа от командира.

Жизнь в полку не слишком отличалась от училищной: занятия, тренировки, разборы полетов и хорошие, тихие вечера, когда не было очередной учебной тревоги.

На рассвете 22 июня 1941 года сигнал тревоги сорвал людей с постелей.

— Вот некстати, — шепнул запоздавший младший лейтенант Луданов, становясь в строй рядом с Осиновым. — У меня такие планы на воскресенье!

— Война всегда некстати, — ответил Василий Осипов, и Луданов только теперь заметил, как посуровели лица товарищей. [108]

Война... Фашисты топчут землю Украины, Белоруссии, Прибалтики. А в полку, как ни странно, вроде все идет по-прежнему. Разве только Омельченко еще строже распекает летчиков за малейшую ошибку.

23 июля полк получил первое боевое задание. Эскадрилья, в которой служил Осипов, поднялась с аэродрома неподалеку от Мелитополя. В головном звене, как обычно, — Омельченко, Луданов, Осипов.

Самолеты шли на большой высоте над территорией, которую еще не тронула война. Но, поглядывая вниз, Осипов замечал ее суровые приметы. На запад двигались колонны наших войск. Навстречу им тянулись по дорогам обозы беженцев, пылили стада.

Линия фронта обозначилась редкими черточками траншей и ватными облачками разрывов. Неподалеку от Острой Могилы, что под Белой Церковью, командир обнаружил вражеские танки, автомашины, бензоцистерны. Что ж, цель подходящая!

Омельченко повел эскадрилью на бомбежку. Зенитные батареи сосредоточили огонь на ведущем звене. Осипов вдруг почувствовал, как дрогнул его «ил», и, оглянувшись, обнаружил в правом крыле рваную дыру. Но машина оставалась послушной. Сбросив по две бомбы, самолеты набирали высоту, готовясь ко второму заходу.

Второй заход. Омельченко выводил девятку точно, как на учебном полигоне: разворот, снижение, горизонтальная площадка — две бомбы вниз. На этот раз к вражеским зениткам присоединились крупнокалиберные пулеметы. Осипову казалось, что светящиеся трассы перекрещиваются где-то прямо под ногами.

Третий заход. Теперь, наверное, конец. Но Омельченко, покачав крыльями своей машины, снова повел эскадрилью на цель...

Когда, наконец закончив бомбежку, они уходили от черного дыма пожаров, Осипов взглянул на часы: 45 минут над целью. Усилием воли он сбросил вдруг нахлынувшую усталость. Быстро темнело. Вернуться на свой аэродром не удастся, придется садиться где-то в поле...

Так прошел первый боевой вылет. А потом их было много. Бомбежка переправ, колонн противника... Командир шел всегда точно на цель. Осипов — выше и справа. Луданов — ниже и слева. Возвращались на бреющем — на случай встречи с «мессершмиттами». Вылеты становились буднями. И только восемнадцатый, как и первый, крепко запал Осипову в память,

Это было 17 августа 1941 года, накануне Дня авиации. В полку ждали артистов. Эскадрилья получила обычное задание обследовать район, найти цель и поразить ее. Командир вел самолеты на повышенной скорости: хотелось успеть к концерту.

Однако в указанном районе крупных объектов обнаружить не удалось. Только возле одной из рощиц догорали фашистские автомашины. Видимо, здесь уже кто-то «поработал» из советских летчиков.

Пришлось лететь дальше. Когда время поиска подходило к концу, эскадрилья увидела вражеский аэродром. На земле стояли небрежно замаскированные фашистские истребители. И, хотя у наших бомбардировщиков не было воздушного прикрытия, командир повел самолеты на цель.

После первых разрывов бомб, как из разворошенного осиного гнезда, навстречу «илам» начали вылетать фашистские истребители. Так завязался первый воздушный бой, в котором принимал участие Осипов.

Осипов и командир снижались на большой скорости, торопясь прижаться к земле, затруднить истребителям маневр. В это время пуля пробила левый мотор. Осипов начал отставать и почти сразу увидел, как на хвосте машины командира появилось пламя. Пытаясь сбить огонь, тот резко бросил машину вверх. А отяжелевший самолет Осипова не набирал высоту и остался один. К нему быстро приближались два вражеских истребителя. Надо было что-то быстро предпринимать.

Осипов сделал разворот так, чтобы стрелку-радисту было удобнее вести огонь, и очень скоро один из истребителей ткнулся в землю. Второй промчался совсем рядом с «илом». Пуля ударила рядом с плечом Осипова. Другая оторвала кусок лопасти. Машина начала вибрировать.

Вот как рассказывал потом Василий Осипов об этом бое:

— Иду на бреющем у самой земли. Впереди озеро. А истребитель снова заходит. Неужели придется погибать в озере? Лучше бы в землю... »Эх, — думаю, — Синицын, друг, бей, пожалуйста, метко!» И молодец Синицын. Второй истребитель задымил, отвалился. А я решил тянуть к аэродрому. Низко лечу. Вижу, колонна на дороге. Думал — свои. Нет! Опять стреляют по самолету. И все-таки снова проскочил. Из машины хлещет масло, бензин. Все плоскости пробиты. Связи — никакой, в небе вокруг пусто. Не видно товарищей. Значит, надо надеяться только на себя. Когда впереди уже показался Днепр, начал сдавать последний мотор. Как перелетел через реку, не помню. Посадил [110] машину на своей земле, у мельницы, близ памятной деревушки Днепровка. Так и не удалось послушать долгожданный концерт.

Осипов никогда не гордился количеством пробоин в своей машине, хотя порой их число доходило до сотни. Больше всего он ценил точность боевого расчета. Набрать высоту сверх заданной. Бесшумно, убрав газ, спланировать. Аккуратно прицелиться и нанести удар внезапно и неотразимо. Таков был его «почерк». Но если уж он наметил цель и пошел на нее, никакая опасность, никакой шквал огня не заставят Осипова свернуть в сторону.

Как-то Осипову пришлось совершить три ночных боевых вылета подряд. Близился рассвет. В это время в полк поступило сообщение, что за линией фронта, в одном из приморских городов, происходит важное совещание фашистского командования.

В четвертый раз за сутки поднялся Василий в воздух. Он вел свою машину над морем сквозь низкие тучи. В разрыве облаков открылся вражеский город. Осипов сбросил газ, и самолет почти неслышно устремился прямо к продолговатому зданию штаба.

Первая же бомба разворотила половину здания. Торопливо захлопали зенитки. Воздух прошили светящиеся трассы. Огонь сверкал отовсюду. Но Осипов, спокойно завершив разворот, снова пошел на штаб, навстречу разрывам. Вторая бомба легла так же точно.

Набрав максимальную скорость, Осипов уводил свой самолет в сторону моря. Но несколько «мессершмиттов» упорно настигали его машину. Тогда, нырнув в облака, Василий направил самолет... снова к городу. Истребители проскочили мимо...

В марте 1942 года капитана Осипова перевели в другую бомбардировочную часть. К этому моменту на его счету было уже свыше сотни боевых вылетов. Осипова приняли в ряды Коммунистической партии.

Однажды воздушная разведка установила, что на близкий к линии фронта вражеский аэродром перебрасывалась большая группа Ю-88 и ХЕ-111. По-видимому, готовился удар по объекту в нашем глубоком тылу. Этот удар нужно было упредить. Полк советских бомбардировщиков, в котором служил Осипов, поднялся в воздух в сумерки, с таким расчетом, чтобы линию фронта пересечь уже в темноте. Приблизились к аэродрому противника. Стали различаемыми посадочные знаки и заградительные огни. И вдруг посадочные погасли, а вместо них зажглись [111] аэронавигационные. Вражеский аэродром готовился выпускать «юнкерсы» и «хейнкели» на бомбежку. «Нужно спешить!» — промелькнуло в голове у Осипова.

— Штурман, разворот, — скомандовал он. — Идем к аэродрому над батареями. Иначе опоздаем.

Зенитные батареи противника молчали, принимая машину Осипова за один из своих самолетов, уже поднявшихся с аэродрома.

Разворот. Самолет уже на боевом курсе идет параллельно взлетно-посадочной полосе. Еще мгновение — и стокилограммовые бомбы одна за другой начали вываливаться из бомболюков. Огромными факелами вспыхнули на полосе фашистские машины...

В июне 1942 года товарищи тепло поздравили Василия Николаевича с присвоением ему высокого звания Героя Советского Союза.

Теперь он летал за многие сотни километров в глубокий тыл противника, как и обещал когда-то отцу. Летал ночами. Под крылом самолета проплывала родная земля — темная, без огней, ждущая своих освободителей. Изредка с высоты можно было различить белые точки костров. Скорее всего, это были партизаны.

Вместе с бомбами, предназначенными для врага, в машину Осипова загружали пачки листовок. В них были горячие слова правды о героической борьбе нашей армии, слова, которые давали силы советским людям, попавшим под вражеское иго.

В конце 1943 года полк, в котором воевал Осипов, уже принимавший участие в освобождении Кавказа, Донбасса, в сражении на Курской дуге, был переброшен на север, под Ленинград. Здесь, в родном городе, оставались родители Василия, сестра.

Несколько раз, направляясь на бомбежки, Осипов проводил самолет над родным городом. Он даже видел его — притихший, заснеженный, суровый.

В феврале 1944 года могучим ударом армий Волховского, Ленинградского и 2-го Прибалтийского фронтов враг был отброшен от стен Ленинграда.

В эти дни Осипов улетал с аэродрома и возвращался на него улыбающийся, веселый. И только иногда в глубине глаз проскальзывала тревога.

Наконец он получил возможность побывать в Ленинграде. Сначала Василий шел, потом, уже не сдерживаясь, побежал. Вот его улица, еще несколько шагов — и он рывком распахнул дверь. Пустая, холодная комната... [112]

— Может быть, сегодня, не полетите? — спросил командир полка, глядя на осунувшееся, потемневшее лицо майора Осипова.

— Нет, товарищ полковник. Разрешите лететь. Именно сегодня.

И снова стелется под самолетом земля. Теперь это земля врага. Врага, который погубил близких ему людей, погубил тысячи советских граждан.

— Товарищ майор! — раздается в наушниках голос штурмана. — Нужно довернуть три градуса влево...

Василий Осипов крепче сжимает штурвал. Нужно довернуть. Нужно точно выйти на цель. Нужно воевать еще умелей, чтобы скорее окончательно добить фашизм, чтобы никогда больше не было на земле войны, чтобы нигде не умирали от голода люди.

...В марте 1944 года за доблесть и мужество гвардии майору Василию Николаевичу Осипову было второй раз присвоено звание Героя Советского Союза.

В. Шуканов

Ведущий

ПАВЛОВ ИВАН ФОМИЧ

Иван Фомич Павлов родился в 1922 году в селе Борис-Романовна Кустанайской области в семье крестьянина. По национальности русский. Член КПСС с 1943 года. В Советской Армии с 1940 года. В 1942 году окончил Чкаловскую военно-авиационную школу пилотов.

В боях за Советскую Родину И. Ф. Павлов, будучи командиром эскадрильи, показал высокое мастерство отважного штурмовика, искусного разведчика и доблестного командира. За время Великой Отечественной войны он произвел 250 успешных боевых вылетов, лично сбил 3 самолета противника.

4 февраля 1944 года И. Ф. Павлову присвоено звание Героя Советского Союза. 23 февраля 1945 года он удостоен второй медали «Золотая Звезда». Награжден также многими орденами и медалями.

После войны гвардии майор И. Ф. Павлов окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Командовал авиаполком. 12 октября 1950 года, выполняя важное служебное задание, Иван Фомич Павлов погиб. Его имя навечно занесено в списки 6-го гвардейского штурмового авиационного полка.

Подполковник стоял за спиной телеграфистки и читал выстукиваемые телетайпом слова. По мере того как удлинялась лента, лицо его принимало все более задумчивое выражение. Оторвав на мгновение взгляд от аппарата, он дал распоряжение находящемуся здесь же начальнику штаба:

— Срочно вызвать Павлова.

Телетайп звякнул, подтвердив окончание сеанса своей работы, и в землянке — традиционном боевом КП штурмового авиационного полка — наступила непривычная для этого помещения тишина. Подполковник, поглаживая аккуратно подстриженную бородку, как делал это обычно в минуты, когда его обуревали беспокойные мысли, шагнул за тесовую, пахнущую смолой перегородку. Там был его «кабинет» — небольшая комнатушка, половину которой занимал топчан, служивший командиру одновременно и ложем для отдыха и скамейкой, да стол из тех же, что и перегородка, слегка обтесанных досок.

— Вот хорошо, комиссар, что вы здесь, — сказал подполковник, увидев сидящего за столом своего заместителя по политчасти. — Получено очень важное задание. В районе станции Рудня действует вражеский бронепоезд, огневыми налетами он не дает покоя нашей стрелковой бригаде, обстреливая ее позиции. Летали наши соседи, и не раз, но безрезультатно. Есть потери.

— Ну что ж, Павлова надо послать, — догадываясь, к чему идет разговор, сказал политработник.

— Согласен, — заметил подполковник, — да вот и он сам.

На пороге появился Павлов, рослый офицер в летном комбинезоне. Почти до самых колен его спускался большой целлулоидный планшет, укрепленный на длинном узеньком ремешке, [115] перекинутом через плечо. Возле планшета висел и пристегнутый шлемофон с ларингами. Суконная пилотка с маленькой зеленоватой звездочкой была надвинута на широкий лоб.

Павлов приложил руку к пилотке и хотел уже доложить о своем прибытии, но подполковник шагнул ему навстречу. Летчики обменялись рукопожатием.

— Прошу к карте, — сказал командир, затем, изложив боевую задачу, взглянул на часы.

— Сколько времени потребуется вам на подготовку?

— Через 30 минут могу взлететь.

— Хорошо. Главное — внезапность удара. Маневр уточните с летчиками. Есть у вас ко мне вопросы?

— Нет. Все понятно, товарищ командир!

Павлов извлек из своего целлулоидного планшета «двухкилометровку», проложил на ней маршрут, сделал необходимые расчеты и быстро вышел из землянки.

— Вот таких бы, комиссар, ведущих нам с тобой побольше, мы бы и горы с ними свернули, — сказал командир, посмотрев вслед летчику.

Они вышли из землянки, и перед ними, как на ладони, открылся знакомый фронтовой аэродром. На опушке леса, сливаясь с фоном местности, стояли темно-зеленые, слегка сгорбленные штурмовики. Механики уже сняли с самолетов маскировку, и крылатые броневики казались в этот момент еще более могучими. Взревел мотор, за ним другой, третий. На аэродроме началась боевая жизнь.

С КП вышел начальник штаба.

— Товарищ командир, Павлов просит разрешение на вылет.

— Разрешайте и доложите в штаб воздушной армии о времени взлета.

Хлопнул глуховатый выстрел. Зеленая ракета, описав полукруг в воздухе, дала знать об очередном вылете самолетов на боевое задание. И тут же один за другим из кустов к старту потянулись шесть «ильюшиных». Эту павловскую шестерку знали не только здесь, на аэродроме, но и на переднем крае нашей обороны. Когда низко над землей, над траншеями наших войск с грохотом проносились в плотном строю Павлов и его ведомые, советская пехота смело шла в атаку. Солдаты знали, что пулеметы, минометы и пушки противника будут подавлены, а вражеские автоматчики прижаты к земле. Недаром штурмовиков, надежно поддерживавших наземные войска, звали в ту пору воздушной пехотой.

На этот раз задание было особенно сложным. Еще на земле, [116] получив метеосводку и сведения о противовоздушной обороне противника, гвардии капитан Павлов настойчиво искал наиболее рациональное решение задачи. Ведя группу к цели, он продолжал думать, как лучше поразить ее. Лететь под нижней кромкой облаков было неразумно. Ведущий знал по опыту: противник уже наверняка пристрелялся к этой высоте. В другом случае Павлов попытался бы для внезапности налета использовать складки местности, но теперь и это сделать невозможно: подходы к цели со всех сторон открыты, вблизи железнодорожного полотна нет ни лесных массивов, ни оврагов. Хорошо бы атаковать бронепоезд со стороны солнца, но в данный момент и такой тактический вариант неприемлем: погода пасмурная. Стоял сентябрь 1943 года. Осеннее небо неприветливо хмурилось. И Павлов решил: за несколько километров до цели скрыться в облаках и выйти из них над самым объектом. Первую атаку нанести по той платформе, на которой установлены зенитные пушки и пулеметы. Тогда более безопасно штурмовать и сам бронепоезд.

Этот тактический замысел Павлов изложил еще на земле ведомым. Тогда же договорились о всех деталях выполнения задания. Но одно дело — строить планы там, на аэродроме, другое — осуществить их здесь, над полем боя. И все же Павлов не изменил решения. Он был уверен и в себе, и в своих ведомых.

— В облака! — скомандовал ведущий.

Молочная пелена окутала кабину. Павлов уже не видел своих ведомых. Однако он чувствовал, знал, что товарищи летят рядом, на своих местах, в строгом боевом порядке — правом пеленге.

При подходе к цели Павлов отдал по радио приказ: выходить из облаков и атаковать врага. Ведущий первым перевел свою машину на снижение. Вынырнув из облаков, он тут же заметил бронепоезд. Вот и платформа, с которой вверх направлены стволы зенитных орудий. На выводе самолета из планирования командир сбросил бомбы. За Павловым шли в атаку его ведомые — Детинин, Афанасьев, Смирнов...

Удар был настолько внезапным, что противник не успел сделать ни одного выстрела по самолетам. Еще атака — штурмовики обрушили бомбы на весь состав бронепоезда. Паровоз окутался белым облаком пара: бомба угодила в сердце бронепоезда — в котел локомотива.

— Земляки, конец чугунной черепахе пришел! — услышал Павлов в наушниках радостный голос Виталия Детинина. [117]

Командир знал, что эти слова летчика обращены к Сергею Афанасьеву и Анатолию Смирнову. Здесь, в небе Смоленщины, земляки-ярославцы Детинин, Афанасьев и Смирнов защищали свой родной край. Павлов любил этих смелых летчиков и высоко ценил крепкую боевую дружбу между ними. Силу такой дружбы Павлов испытал на себе. Однажды минувшей зимой он, еще будучи командиром звена, полетел на разведку со старшим сержантом Афанасьевым. Комсомолец Афанасьев, в то время еще молодой летчик, совершал седьмой боевой вылет.

— Если на нас нападут «мессеры», выходи вперед, — сказал ему Павлов, — Я сам буду защищаться и прикрывать тебя.

Павлов не случайно предупредил своего напарника о возможной встрече с вражескими истребителями. Он знал, что на участок фронта, где ему с Афанасьевым предстояло вести разведку, прибыли опытные фашистские летчики из группы «Бриллиантовая молодежь». Павлов встречался с ними в небе Ржева и сразил одного из них.

Предостережение было не напрасным. На маршруте разведчиков перехватили «мессершмитты».

— Афанасьев, прибавь газ и выходи вперед! — скомандовал Павлов. — Буду прикрывать.

Но Афанасьев молчал и продолжал идти за командиром.

— Почему не выполняешь мою команду? — повысил голос ведущий.

Опять молчание.

«Должно быть, нарушена связь, — подумал Павлов, — но ведь мы с ним еще перед полетом обо всем договорились. Почему же он не выполняет моих указаний?»

Оглянувшись, Павлов увидел, как ведомый выбил из-под хвоста его машины подкравшийся для атаки сзади вражеский истребитель. Самолет Афанасьева делал резкие маневры, увертываясь от «мессершмиттов» и в то же время не подпуская их к самолету командира.

Когда разведчики вернулись на свой аэродром, Павлов направился к самолету Афанасьева, чтобы хорошенько отчитать ведомого за недисциплинированность. Около кабины штурмовика он увидел хлопочущих механиков и понял, что с летчиком что-то случилось. Подбежав, Павлов заглянул в открытые шторки кабины. Приборная доска была окровавлена...

Вечером Павлов навестил в лазарете раненого товарища. Летчик потерял много крови и, посадив самолет, лишился сознания. В его левой руке было обнаружено много осколков. [118]

Увидев командира, Афанасьев виновато опустил глаза.

— Вы уж не сердитесь на меня, — через силу вымолвил он. — Не мог я подставить вас под огонь истребителей. Они же, как псы, набросились бы на вас. Побоялся, что собьют. Думал, увернусь от них, отобьюсь, но, видно, опыта не хватило, не сумел как следует сманеврировать...

— Да нет, маневрировал ты отлично, — сказал взволнованный дружескими словами Афанасьева командир. — А вот указания старшего не выполняешь — это очень плохо! И я говорю это не только как командир, а и как друг.

Ржевская операция вошла славной боевой страницей в биографию Павлова. Именно здесь, в небе Ржева, начиналась его фронтовая юность. Многие летчики, под водительством которых получал он первую боевую закалку, не возвратились на аэродром после штурмовки объектов в этом сильно укрепленном врагом районе. Огромное количество зениток оберегало Ржев от налетов нашей авиации. Начиная с высоты 200 и до 1200 — 1300 метров гитлеровцы, казалось, насквозь простреливали воздушное пространство. В ржевском небе Павлов овладел искусством противозенитного маневра и тактикой боев с истребителями.

В дни, когда развернулись бои за Великие Луки, в гвардейский полк прибыло молодое пополнение летчиков. В подчинение к Павлову пришли тогда два брата Смирновых — Анатолий и Николай. «Братцы-ярославцы» — называл их иногда в шутку Иван Фомич. Он приметил в новичках настоящую летную жилку. Их целиком поглотила боевая работа.

Вспоминается, как на седьмом боевом вылете старший Смирнов — Анатолий — повел младшего на «свободную охоту».

— Застопорили движение двух вражеских эшелонов на разъезде, — доложил ведущий по возвращении из полета.

Несмотря на поздний час, командир решил послать после Смирновых мощную группу штурмовиков: не хотелось упустить такую заманчивую цель. В воздух поднялись теперь летчики второй эскадрильи — Виктор Феофанов, Федор Калугин, Александр Алейников, Василий Тарелкин... Действительно, в результате того, что братья вывели из строя паровозы, эшелоны с техникой не смогли покинуть разъезд. И наши летчики, воспользовавшись созданной «пробкой», нанесли врагу сокрушительный удар.

Много боевых вылетов после этой памятной «охоты» совершили потом братья Смирновы. Но война есть война. Она не обходится без жертв. Случилось так, что с одного из боевых [119] заданий не вернулся Коля. Тяжело переживали эту утрату вся эскадрилья, весь полк. Анатолий, разумеется, больше других.

— Не горюй, Толя, — говорил Иван Фомич старшему Смирнову. — Давай искать утешение в том, чтобы в десятки раз сильнее отомстить за Николая фашистам.

На следующий день сослуживцы увидели на фюзеляже самолета Анатолия Смирнова слова: «За Николая». Штурмовик-мститель всей мощью огня яростно обрушивался на вражеские позиции, громил штабы и переправы, уничтожал живую силу и технику на дорогах, железнодорожных магистралях, в местах их скопления.

А потом в полку отмечалось одно примечательное событие. На полевом аэродроме в торжественной обстановке представители далекого казахстанского города Кустаная вручали своему знатному земляку Павлову новенькие самолеты «илы», построенные на собранные средства трудящихся.

Именную машину с надписью во весь борт получил в подарок командир эскадрильи. Другие штурмовики были переданы лучшему звену подразделения, которое возглавлял тогда Анатолий Смирнов.

— Ну, друг, на машинах моих земляков ты сможешь воевать так, что фашисты и «шварце тод» ( «черная смерть») прокричать не успеют, — сказал гвардии капитан Анатолию Смирнову, поздравляя его с получением грозного оружия.

До конца войны Анатолий Смирнов успел совершить свыше двухсот боевых вылетов. Родина удостоила его высокого звания Героя Советского Союза.

Павлов очень ценил и уважал и других земляков Смирнова, служивших под его началом, — Сергея Афанасьева, Виталия Детинина и Николая Петрова. По случайному стечению обстоятельств попали «ярославские ребята» в одну эскадрилью. Но отнюдь не случайно составляли они в ней основное боевое ядро. Сослуживцы видели в них пример для подражания. Мужественно и отважно сражались они с врагом. И все они были для Павлова хорошими помощниками, надежной опорой.

Да, высокой боевой спайкой отличалась всегда первая эскадрилья.

Кто хорошо знал фронтовую жизнь летчиков, тому легко понять их взаимоотношения. Летчики постоянно находились друг у друга на глазах — на аэродроме, в бою, на отдыхе. Жили они обычно в ближайшей к аэродрому деревне. Деревянный топчан-койка, [120] соломенный матрац, соломенная подушка, одеяло из шинельного сукна одинаково служили постелью и летчику, и командиру. Часто спали они вместе, на общих нарах, бок о бок.

Со стороны могло казаться, что в такой обстановке всякая грань между командиром и подчиненными стирается. На самом деле эта незримая грань всегда оставалась, и летчики никогда ее не переступали. Слово Павлова было для каждого законом. Если кто-либо из летчиков поступал не так, как положено (чего, кстати, почти не случалось), товарищи говорили ему:

— Ты что это? Разве не знаешь, что командир не потерпит такого отношения к службе? Или:

— А как посмотрит на это гвардии капитан Павлов?

Эскадрилья отважных — так звали в прославленном авиационном полку дружный коллектив, во главе которого стоял молодой офицер Павлов. Сложные задачи обычно выпадали на его долю. Особенным напряжением отличалась боевая работа летчиков-штурмовиков в период стремительного наступления советских войск 1-го Прибалтийского фронта. Это была самая горячая пора и для эскадрильи отважных. Сидя под плоскостью самолета, Павлов едва успевал проложить новый маршрут, как с КП уже взлетала очередная ракета — сигнал нового вылета. Павлов быстро залезал в кабину и уходил в воздух в четвертый или пятый раз за день.

Линия боевого соприкосновения наших и вражеских войск менялась в ту пору по нескольку раз в сутки. От летчиков-штурмовиков требовалась особая точность и мастерство, чтобы по ошибке не ударить по своим.

Как-то Павлов со своей группой находился в воздухе и приближался уже к цели, когда наши передовые части выбили гитлеровцев из населенного пункта, на который должны были сделать налет ведомые им штурмовики. Командир пехотного полка, следя за развернувшимися событиями с наблюдательного пункта, забеспокоился:

— Как бы самолеты не ударили по нашим, — сказал он представителю авиационного соединения.

— Не волнуйтесь, товарищ полковник, — ответил тот спокойно. — Я держу связь по радио с командиром группы штурмовиков. Ведет ее Павлов.

Полковник с облегчением вздохнул: хотя он ни разу не видел этого летчика, но много слышал о его высоком мастерстве и сам наблюдал с земли его меткие удары по врагу. [121]

Командир наземной части пристально следил в бинокль за противником, которого только что выбили из населенного пункта. Гитлеровцы зацепились за крутой скат оврага и решили остановить здесь продвижение наших войск. Особенно упорно они держались за кирпичное здание на краю оврага.

— Кажется, пушки устанавливают, закрепиться хотят, — сказал командир представителю авиации. — Сможете ли навести свои штурмовики на это красное здание? Вот бы хорошо сейчас по нему ударить!

— Будьте спокойны, Павлов его обработает! Через минуту — полторы Павлов, подходя к цели, радировал станции наведения:

— Вас понял. Бью по кирпичной постройке на западной стороне оврага.

Он первый, резко спланировал на цель. Сильный взрыв потряс воздух. За ведущим последовали ведомые. На месте красного здания остались лишь бесформенные груды кирпича. Под обломками были похоронены и вражеские пушки.

Уходя от цели, Павлов услышал по радио:

— Работали отлично! Благодарим за хорошую поддержку!

Благодарность «земли», горячее спасибо пехотинцев — что может быть приятнее для штурмовика! А таких благодарностей Павлов получал немало.

Мне, автору этих строк, самому не раз доводилось летать с Павловым в качестве воздушного стрелка и слышать эти восторженные отзывы «земли» о его работе.

— Молодцы! Молодцы, «горбатые»! — раздавалось обычно в наушниках шлемофона, когда наша группа, отштурмовавшись, покидала поле боя. С какой-то необычайной любовью произносилось это слово «горбатые». Ведь в штурмовиках солдаты «земли» видели всегда своих надежных и верных помощников.

И, даже сидя в задней кабине спиной к летчику, можно было ощутить и почувствовать, какими умелыми руками управляется бронированная крылатая машина, с каким энергичным маневром, с какой дерзостью обрушивается она на позиции врага! Павлов был настоящим мастером штурмовых ударов и неотразимых атак.

Любил я в годы войны бывать в эскадрилье Павлова! Все мне в ней нравилось. Чудесный народ. Люди с каким-то особым уважением и симпатией относились и к самому командиру, и друг к другу.

Впрочем, Павлова я помню не только командиром. Он пришел к нам в гвардейский полк сержантом, застенчивым двадцатилетним [122] юношей с мягкой, добродушной улыбкой. У него, как и его сверстников, была самая обычная, простая биография. Отчетливо вспомнилась она мне в апрельские дни 1961 года, когда наш советский человек первым в мире шагнул в космическое пространство. Поразительное сходство у нашего знатного однополчанина с нашим первым космонавтом в жизненных путях и дорогах. Учился Иван Павлов в индустриальном техникуме, как и первый космонавт, и так же, свернув по окончании занятий конспекты по литейному делу, спешил в другой конец города — на летное поле к самолету. Хотел и он, как и Юрий Гагарин, быть металлургом, но увлекла его своей романтикой, как и юношу из Гжатска, летная профессия. Юрий Гагарин впервые стартовал в небо на учебном самолете с аэродрома Оренбургского военно-авиационного училища. Отсюда уходил в свой первый полет, но несколькими годами раньше, и Иван Павлов. И так же трагически, в расцвете творческих сил, оборвалась жизнь знатного летчика, как и у всемирно известного космонавта. Смерть подстерегла его не на поле боя, а в мирной обстановке при выполнении служебных обязанностей.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: