Сделай Сам Свою Работу на 5

Валерий Дурновцев: По волнам нашей памяти





Корпорация историков - одна, но не единственная из общественных структур, представляющих в массовом историческом сознании научное, рациональное историческое сознание. Как и любая общность, научное сообщество историков не отличается монолитностью. Наряду с разнообразными академическими предпочтениями в нём присутствуют, тесно переплетаясь и оппонируя друг другу, разнообразные конфессиональные, этнические, политические, культурные, региональные и прочие интересы. И осознанно, и стихийно представители этой общности стремятся выработать профессиональные, нравственные, организационные и иные критерии собственного отличия от других общественных структур. Да и внутри научной корпорации естественно формируются группы, тяготеющие к самообособлению, представители которых стремятся стать отдельной школой, особым направлением. И подобно тому, как гуманитарные науки изучают различные индивидуальные и групповые свойства социальной/исторической памяти, можно исследовать и самосознание научных корпораций со всеми их сегментами.

Выход в свет очередного издания, подготовленного Ассоциацией исследователей российского общества и посвященного научному сообществу историков, подтверждает



стр. 27

жизнеспособность издательских программ и научных проектов ассоциации. Идею издания выразил Г. А. Бордюгов: "Проследить основные тенденции изменений в научном сообществе историков за последние два десятилетия и предшествующее им столетие", проанализировать "мировоззренческие и культурные ценности, которые доминируют в сообществе историков современной России, новые модели и формы объединения историков, новые вызовы, волнующие сообщество, нравы современных историков". Анонс издания вполне соответствует его направленности и общему содержанию. Ну, а если одному читателю, преимущественно "профессионалу истории", покажутся близкими, а другому, наоборот, - неприемлемыми отдельные выводы, тональность вынесенных на обсуждение и решаемых авторами в каждом случае по-своему вопросов, то это нормально.

Как известно, именно на исследуемый в сборнике период жизни сообщества российских историков приходится становление естественного состояния науки после долгих десятилетий идеологического контроля над ней. Помимо свободы в выборе тем, методов и стиля новая историографическая ситуация породила множество явных и скрытых проблем, повлекла за собой длинный шлейф параисторий и параисториографий. "Наше непредсказуемое прошлое" породило и феномен "непредсказуемой историографии". Свободная историография в любом случае лучше декретируемой и регулируемой извне. Однако цена свободы самовыражения включает разные издержки. Новая книга АИРО-XXI в этом отношении весьма показательна, поскольку поставленные и исследуемые в ней вопросы иногда нарочито, а порой и объективно провокативны. Авторов, группирующихся вокруг изданий под руководством Г. А. Бордюгова (а это коллектив с постоянным ядром участников), отличает именно свобода самовыражения. Правда, не всегда сопровождаемая ответственностью и тактом. Но, как говорит в заключение своей передачи известный телеведущий, "такие времена".



Против обыкновения обзор статей в издании хочется начать с особняком стоящей в нём и имеющей самостоятельное значение публикации библиографических материалов И. Л. Беленького. Историографические исследования и публикации 1940-х - начала 2000-х гг. по истории отечественного научно-исторического сообщества конца XIX - начала XXI в. распределены в ней по следующим рубрикам: "1. Институции. Коммуникации. Традиции. 2. Научные школы в отечественной исторической науке. 3. Сборники в честь и памяти отечественных учёных-историков. 4. Мемуары, дневники и письма отечественных историков. 5. Биобиблиография учёных-историков. 6. Биографические и биобиблиографические словари историков". В свою очередь, в каждой рубрике имеется внутреннее членение, а главное, их предваряют тонкие историографические наблюдения и соображения, выходящие далеко за границы формального комментария к спискам литературы. Остаётся надеяться, что автор продолжит и завершит эту работу, заслуживающую и отдельной публикации.



Остальные материалы рецензируемой книги размещены в четырёх разделах. В "Прологе" В. Д. Есаков прослеживает возникновение и историю научного сообщества историков в эпоху войн, революций и советского строя (до середины 1970-х гг.). В заключительной части статьи, содержащей общее описание ситуации в академической науке, приводится важное, на мой взгляд, замечание: кризис советской исторической науки и исторического образования назревал с середины 1960-х гг., т.е. выявился задолго до перестройки. Можно пойти и дальше, и утверждать, например, что кризис национальной историографии наступил с установления тотального контроля власти над исторической наукой и превращения её в рабу политики. В том же разделе постоянный участник издательских проектов и программ АИРО-XXI И. Д. Чечель продолжила делиться своими размышлениями об отечественной историографии и исторической публицистике в статье ""Профессионалы истории" в эру публицистичности: 1985 - 1991 гг.". Я остановлюсь на них чуть позже.

В разделе "Транзит" Г. А. Бордюгов и СП. Щербина представили результаты обработки кратких профессиональных биографий российских историков, которые содер-

стр. 28

жатся, в частности, в известных биобиблиографических словарях А. А. Чернобаева. Источник ценный, но неполный. В сконструированном авторами статьи облике среднестатистического представителя мира историков России Виктора Ивановича "худшая половина" научного сообщества, возможно, будет искать и с удовлетворением находить/не находить свои черты. Историки тоже шутят? Или это серьёзно?

Ешё один "старый" автор АИРО-XXI, Д. И. Люкшин (раздел "Новые формы объединения учёных"), переключил своё внимание с крестьяноведения на изучение сообществ "национальных историков", преимущественно башкортостанскую и татарстанскую историографию. Лучше бы он остался в границах прежней проблематики. Вывод автора: в регионах, отмеченных клеймом этнической государственности, борьба за суверенитет на поле историографии обернулась дезорганизацией и депрофессионализацией провинциальной корпорации "национальных историков". Что ж, во имя преодоления мнимых и реальных проблем в региональных историографиях прикажете изменить государственное устройство Российской Федерации? Но не забудем об отчетливо провокативном характере отдельных статей в издании, и не будем обижаться на автора (историка из Татарстана) за своих коллег и друзей в российских регионах. Однако отвечать, конечно, необходимо. И изучать национальные историографии на постсоветском пространстве (кстати, не надоело ещё к месту и не к месту пользоваться этим словосочетанием?).

Н. Д. Потапова в том же разделе проводит "исследование", основанное "на сплошном просмотре содержания" журналов "Вопросы истории", "Отечественная история" ("Российская история"), "Новое литературное обозрение" и "Родина". Что же можно исследовать на основе заголовков статей и имен их авторов в журналах, несопоставимых принципиально по многим очевидным параметрам (справедливости ради, несколько работ автором прочитаны)? Ни много ни мало, а формы взаимодействия между редакторами и авторами, способы коммуникации и технологии власти в рамках профессионального сообщества, модели отношений, которые реализуют в своих практиках современные исторические журналы, дискурсивные стратегии и формы репрезентации прошлого, которые поддерживаются и производятся участниками этих отношений. Почему потенциально обильные информационные ресурсы (текущий архив журнала, интервью членов редколлегии, читателей и авторов) не занимали Потапову, можно только догадываться. Ведь предмет авторского внимания - не "Уединенный пошехонец". Не потому ли, что правильное исследование могло привести к выводам, решительно противоречащим придуманной (задуманной) вполне несуразной конструкции? Взгляд породил нечто. Текст изобилует неточностями вроде бы несущественными: хорошо известно, что журнал "Вопросы истории" вовсе не академический. Автору статьи нужно, чтобы он был академическим. Грешно смеяться, дело ведь серьёзное, но когда читаешь, что "академическая история - традиционно глобальная история", что "академическая среда - не женское место", а периодика - "мужской мир", связанный с "карьерными стратегиями", что "жанр биографий и исторического портрета - та форма, в которой глубокие пласты истории ещё выжили", что для российского академического мира непривычны категории "дискурсы", "контекст", "значение" и проч., отхохотавшись, задумываешься: уж не шутит ли автор? Не попадёшь ли в расставленные силки, вступая в принципиальный спор, скажем, о "жизни и судьбе" журнала "Российская история" в контексте общей историографической ситуации? И уместно ли призывать автора к приличиям, прочитав, например, такое: "Аутизм, изоляция и цитирование работ несвежих покойников - объяснимые стратегии поддержания режима сосуществования при сохранении архаичных норм научной жизни и властных отношений в научной среде"?

Тем не менее нужно поблагодарить Н. Д. Потапову. Её статья - ценный материал для изучения формирующейся историографической субкультуры внутри научного сообщества историков. Это, во-первых. А во-вторых, и в самом деле давно назрел откровенный, научно содержательный, благожелательно-конструктивный разговор об исторической периодике в России - в центрах и регионах. Может быть, в формате представительной общероссийской научно-практической конференции.

стр. 29

Завершается раздел статьёй А. В. Свешникова и Б. Е. Степанова, посвященной междисциплинарности в советской и постсоветской историографии. В последнем случае внимание акцентируется на роли в расширении профессионального горизонта историков известных изданий - альманахов "Одиссей", "THESIS", "Диалог со временем", журнала "Новое литературное обозрение" и некоторых других. Напомнили авторы и о проблемах, возникающих в связи с развитием безбрежного междисциплинарного пространства, о наметившемся отдалении "теоретиков" и "методологов" от тех, кто "по старинке пытается писать историю по источникам".

В разделе "Перед вызовами рубежа веков" помещена статья В. Э. Молодякова "Канун новой ортодоксии. Историк и Власть в перестроечной и новой России". Под историографической ортодоксией автор понимает идеологически детерминированную систему оценок исторических событий, одобренных властью и навязываемых ею в качестве обязательной для пропаганды, науки и образования. Развивая идею о наступающем ныне новом витке идеологического контроля над наукой со стороны власти, автор осторожно оптимистичен, выражая надежду, что "и на этот раз пронесёт". Мне ближе сдержанный пессимизм.

Популярной ныне в среде историков-профессионалов теме посвящена статья Н. И. Дедкова (в том же разделе) об опасности псевдоисторий для российского общества. Автор сетует, что "страшны не фоменки и мулдашевы - страшен исторический нигилизм, который они порождают". На мой взгляд, эти псевдоистории ничего кроме псевдоистории не породили, и опасны они не для общества и тем более - не для научного сообщества историков, а лишь для некоторых легко возбудимых умов. Есть мифы, порождаемые в самой корпорации учёных историков, которые, право, опаснее фанатичных и алчных авторов "новой" и прочей хронологий.

"Грантовое пространство" и "грантовая политика" - тема статьи И. В. Нарского и Ю. Ю. Хмелевской. "Что правда, то правда", - вздохнут те, кто подобно её авторам испытал тяжкие нетворческие муки, осваивая "грантовое пространство". Раздел "Перед вызовами рубежа веков" завершается статьёй Б. В. Соколова "Нравы современных российских историков: предпосылки к падению и предпосылки к возрождению". Автор вносит конкретное предложение - принять Хартию историков. Проект им разработан. Хороший проект. Дело за пустяком: следовать ему, чего можно было бы пожелать и некоторым авторам сборника.

После чтения "Хартии" самое время поговорить о статье И. Д. Чечель. Изучение истории научного сообщества историков, разумеется, невозможно без особого акцента на переломном для него периоде кануна распада СССР. Взаимодействие профессиональной исторической науки и исторической публицистики в тогдашней пограничной во всех отношениях ситуации - тема, конечно, благодарная. За четверть века, прошедшие с начала "перестройки", эта проблематика, казалось бы, могла войти в русло спокойного академического обсуждения. Но, оказывается, время для этого ещё не пришло.

Научное освоение историографического прошлого в годы перестройки превосходно обеспечено источниками. Это позволяет создавать самые разнообразные конструкции, в зависимости от степени овладения ремеслом историографа, старательности, личных симпатий и антипатий. Неудобные, не укладывающиеся в конструкцию факты можно ведь и не заметить. К сожалению, современным молодым исследователям недоступен такой важный "документ", как собственная память о недавнем прошлом. Но очевидцы и активные участники, слава Богу, рядом. Многие из них перенесли свои свидетельства на бумагу, продолжают возвращаться к теме "история и перестройка", критически и трезво переосмысливать события второй половины 1980-х и начала 1990-х гг. Если, конечно, им доступны рефлексия и трезвость. Очевидцы могут ошибаться, быть пристрастными, но их не проведёшь, когда предложишь залежалый или "постмодернистский" товар.

Опыт анализа быстро менявшейся историографической ситуации, проведённый в статье И. Д. Чечель, конечно, привлечёт внимание читателей книги. Задержит ли - другой вопрос. Следует сразу предупредить: это будет трудное чтение. В поиске смысла

стр. 30

придётся пробиться сквозь частокол "тёмных" суждений. Впрочем, может быть, понятных и близких соответствующей референтной группе. Попытаюсь частично расшифровать написанное автором. В качестве "строительного материала" для историографических конструкций в статье выступают вырванные из контекста фразы из отдельных текстов историков эпохи "перестройки". Эти "кирпичики" могут абсолютно не соответствовать общему смыслу работ, из которых они взяты, поэтому идентифицировать позицию того или иного историка с его словами, приведенными в статье, не следует.

В этой выстроенной в основном из симулякров конструкции имеются и вполне реальные персонажи. Это официальные фигуры на тогдашнем "историческом фронте", известный историк, перевоплотившийся в "демократического" политика, и ...академик Ю. А. Поляков, выступающий в роли не столько деятельного участника тогдашних "боёв за историю", сколько одного из первых исследователей "эры публицистичности", лет за двадцать до появления статьи И. Д. Чечель в известной книге "Наше непредсказуемое прошлое" по горячим следам самокритично осмыслившего "перестройку" в исторической науке.

Что же представляет собой "сухой остаток" рассматриваемого текста? Автор начинает с "оригинального" утверждения: во второй половине 1980-х гг. престиж национальной исторической науки упал. Неудовлетворенность общим состоянием науки охватила и историков, и потребителей исторической информации. Профессиональные историки по-разному выражали своё отношение к "советской историографической традиции" и к феномену "исторической публицистики". И. Д. Чечель выделяет в их числе прежде всего "сторонников традиционного академизма", с оговорками защищавших советскую историографию и фундаментальные методологические идеи, лежащие в её основании, и отстаивавших необходимость выполнения ею социальных и политико-идеологических функций. Автор, конечно, не отказывает себе в праве перечислить адептов этого направления. "Огласите весь список!" - мог бы попросить заинтересованный читатель. Но нет, "и др." всегда под рукой. При этом в "списке Чечель" оказались люди, которые весьма удивились бы, если бы узнали, что их имена через запятую соседствуют, скажем, с именем академика П. Н. Федосеева. Впрочем, "академисты" куда больше - они обнаруживаются и в авторских сносках. Другое историографическое направление, по версии автора, - "критическое". "Критики советского академизма", политизированные профессиональные историки, настаивали на "максимальнодеидеологизированном историческом знании", расширении методологической базы историографии, плюрализме подходов. И парадоксальным образом, настаивая на независимости от внешних влияний, став историческими публицистами, они взяли на себя миссию воздействовать на общество и политику, открыть шлюзы для проникновения в историографию "публицистической волны". В свою очередь, "критицисты" делятся на "критиков-политиков" и "критиков-методологов"; в дальнейшем, к началу 1990-х гг., "академисты" и "критики-методологи" становятся "неразличимыми".

Всё было бы ничего, если бы не одно "но". Осталось непонятным, почему в конечном итоге за пределами анализа оказались историки, чрезвычайно жёстко оценивавшие и прошлое, и настоящее советской историографии, решительно расходившиеся с ортодоксальными, консервативными позициями, но в то же время не сомневавшиеся в том, что научно-историческое познание существовало во все периоды советской истории. Историки, принадлежавшие к мощным научным школам, создатели которых в трудные времена отстаивали коренные принципы своей профессии и традиции "русской исторической школы". В тогдашнем научно-историческом сообществе таких историков, смею предположить, было много. Они никак не укладываются в предлагаемую схему.

Напомню, что научные и педагогические занятия большой группы историков того времени практически не касались тогдашней политизированной "повестки дня", т.е. проблематики национальной истории по преимуществу XX в. Задолго до того, как И. Д. Чечель стала решать проблему "образов научности" в перестроечный период, упомянутый выше Ю. А. Поляков писал о многоплановости и многодисциплинарности исторической науки. (Кажется, слово "медиевистика" появляется в статье

стр. 31

И. Д. Чечель однажды и только ради того, чтобы раз и навсегда исчезнуть.) В какую нишу разместить эти слои научного сообщества в немилосердную эру историографической перестройки? Корпорацию. историков никак нельзя ограничить двумя-тремя десятками имён.

Давно замечено: невозможно писать историю без живых людей, невозможно реконструировать без них и историю исторической науки. Автором это непременное условие историографических занятий не учитывается (и, может быть, не просто технической ошибкой объясняется то, что Тамара Дмитриевна Крупина в статье стала Т. Д. Крупиным). Неудивительно, ведь иначе предложенная ею банальная конструкция развалилась бы как карточный домик. Задавшись вопросом об отношении исторической науки к исторической публицистике, И. Д. Чечель замечает, что в "прошедшую декаду" (?) "большая часть историков" "единодушно" относилась к исторической публицистике отрицательно, как к "непрофессиональной историографии". Большая или большая? И насчёт "единодушия", как бы ни манипулировала автор цитатами, её вывод легко оспорить. То же касается и якобы исключительно негативного смысла термина "непрофессиональная историография".

Почему автор столь пристально анализирует известную работу Ю. А. Полякова "Наше непредсказуемое прошлое", написанную без малого 20 лет назад и опубликованную в 1995 г.? Отмеченные в ней Поляковым признаки болезни исторической науки (конъюнктурщина, дилетантизм, догматизм) кажутся автору, может быть, и важными, но недостаточными, а концептуальная сторона анализа историографической перестройки, по мнению И. Д. Чечель, выглядит "скупо-традиционной", констатация преобладает над исследованием, остаётся голословной и предвзятой. При этом она, не смущаясь, задаёт в статье 2011 г. вопросы автору книги 1995 г. и удивляется, почему тот на них не отвечает. Некоторым "утешением" для автора "Нашего непредсказуемого прошлого" может служить, пожалуй, то обстоятельство, что И. Д. Чечель обнаруживает близость его взглядов к идеям другого учёного - В. Б. Кобрина. Впрочем, до критики мыслей последнего, изложенных в не менее известной книге "Кому ты опасен, историк?", руки у автора статьи не доходят.

Да, история и историография - это нескончаемый спор. Можно и нужно спорить, но иначе. И всё же хорош проект "Хартии историков"! Только жить и писать в соответствии с ним и о живущих, и об ушедших, о человеческом в историографии, оказывается, совсем непросто.

Материал подготовлен И. А. Христофоровым

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.