СОВЕТУЯСЬ С ИСТОРИЕЙ И ВНИМАЯ ПОБЫВАЛЬЩИНАМ 8 глава

Такое предпочтение тем более заинтриговацо меня, что, успев на месте ознакомиться со сценическим решением "Богемы", я ожидал, что именно это название могло бы быть показано на кремлевской сцене из-за декораций Ф. Дзефирелли, изображавших в двух плоскостях бульвар с лавочками и прогуливающимися горожанами в Латинском квартале и одновременно кафе "Момус", где происходит основное действие. Но Гирингелли доверительно пояснил мне, что нечего было и думать предлагать такому дирижеру, как Караян, выступать во Дворце съездов, — это могло привести к отказу "звезды" дирижерского искусства от гастролей в Москве!

И тут мой друг Антонио решился наконец познакомить меня с этой "звездой". Я намеренно подчеркиваю слово "решился", потому что сам Гирингелли — безусловный хозяин первого в мире оперного театра — непонятным образом робел, что ли, перед Караяном.

Вначале он сам осторожно удалился на разведку в помещение театра "Scala piccolo" (малой сцены, примыкающей под углом в 90° к основной сцене прославленного театра) и заручился согласием Караяна представить ему меня в антракте оркестровой репетиции. Затем он тут же рысцой прибежал за мной, и я наконец предстал перед самим Караяном.

"Громовержец" оказался худощавым, подвижным, вихрастым человеком с живыми глазами и множественностью жестов. Он сразу же энергично встряхнул мои руки и с места в карьер спросил, на каком языке мы будем говорить, предложив на выбор английский, немецкий, французский, итальянский (и, кажется, еще испанский). Поскольку я был во много раз ограниченнее его по этой части, то воспринял его полиглотскую тираду, скорее, как визитную карточку, тем более что он, не делая перерыва, незамедлительно сообщил мне, что только что прибыл из Вены, проведя свыше часа за рулем личного самолета, что несколько утомлен перелетом через Альпы и т. д. и т. п.

Так за пятиминутный антракт я почерпнул полную информацию по части сангвинических черт его характера.

...А затем, с его разрешения, я некоторое время наслаждался одной из самых продуктивных и вдохновенных репетиций, на которых когда-либо присутствовал!..

И еще: мне в тот последний "челночный" приезд в Милан удалось не забыть отобрать у администрации "Ла Скала" полный список участников московских гастролей с указанием желательного размещения их в гостиничных номерах. Я по своему опыту знал, насколько важно было заранее подготовиться к этому, казалось бы, техническому акту, во избежание недоразумений на месте и толкучки при въезде в отель.

Ну а в Москве? Что происходило на наших стационарах ко времени моего "второго пришествия"?

189-й сезон Большого театра, который я встретил, будучи вновь во главе прославленного коллектива, оказался на редкость насыщенным и хлопотливым. Еще не успела "остынуть" главная сцена от вагнеровского "Летучего голландца" (поставленного творческой бригадой из ГДР), как балетная труппа нашего театра отправилась на гастроли в Великобританию (осень 1963 г.), о чем я уже имел случай рассказать на страницах воспоминаний. Вскоре после небольшого отдыха (весной 1964 г.) балет ГАБТ в несколько измененном составе отбыл в гастрольную поездку по городам Болгарии и Румынии.

К этому времени коллектив оперы вплотную приступил к постановке на сцене Кремлевского Дворца съездов оперы-хроники композитора В. Мурадели "Октябрь", масштабы которой и технические требования заранее предполагали использование этой огромной сценической площадки. Постановка оперы была осуществлена творческой группой в составе дирижера Е. Ф. Светланова, режиссера И. М. Туманова и художника В. Ф. Рындина. Премьера "Октября" состоялась в середине апреля и была приурочена к ленинским дням. [Центральной в этой новой опере являлась картина "Разлив", где впервые в истории нашего оперного искусства была осуществлена удачная (во всяком случае тактичная) попытка воссоздать на сцене музыкального театра образ поющего В. И. Ленина, который был убедительно исполнительски воплощен Артуром Эйзеном.]

И только лишь после премьеры "Октября" Большой театр наконец вплотную переключился на подготовку к предстоящим обменным гастролям с театром "Ла Скала", о которых я начал подробный рассказ в предыдущих разделах воспоминаний.

Остается лишь добавить, что весной того же 1964 года постановочная группа в составе дирижера Б. Э. Хайкина и режиссера Б. А. Покровского выезжала в Лейпциг (ГДР) для постановки "Пиковой дамы" на сцене тамошнего оперного театра.

Поистине, творческий потенциал Большого театра, казалось, был неисчерпаем!

Как я уже упоминал, мне удалось "не забыть" (как я шутливо намекнул на обилие сопутствующих дел) захватить с собой из Милана участников московских гастролей. Правда, список этот еще нуждался в некоторых уточнениях, ибо кое с кем из певческих "звезд" Гирингелли все еще не успел оформить договорных отношений. Поэтому я стал в тупик, когда вдруг получил телеграмму от знаменитого тенора Марио Дель Монако, хорошо известного нашей публике по его триумфальным выступлениям в Москве в 1959 году, когда он буквально потряс любителей оперного искусства исполнением ролей Канио и особенно Хозе. [В опере "Кармен" он выступал тогда с И. Архиповой и "открыл" для себя эту превосходную певицу. Впоследствии он рекомендовал ее для исполнения партии Кармен в другие театры мира.] В своей телеграмме, заполненной на трех бланках, Дель Монако жалуется на Гирингелли, что тот не пожелал пригласить его в состав участников нынешних гастролей, и, объясняя это личными мотивами, просит меня послать ему индивидуальное приглашение в обход администрации театра "Ла Скала". В конце своего послания артист особо подчеркивал, что полностью оправился от последствий случившейся с ним некоторое время тому назад катастрофы и сейчас находится в отличной певческой форме.

Так как мне еще в процессе обсуждения имен главных "звезд", долженствующих украсить московскую афишу, было известно отрицательное отношение Гирингелли ко включению в их состав Дель Монако, то вполне понятно, что я не счел возможным в какой бы то ни было форме нарушить прерогативу руководства театра "Ла Скала" и отдельно приглашать хотя бы и прекрасно зарекомендовавшего себя в пошлый приезд тенора для участия в спектаклях миланского театра.

А между тем интерес к предстоящим выступлениям труппы всемирно известного оперного театра все более нарастал по мере приближения начала продажи билетов. Уже задолго до этого заветного дня у касс театра выстроилась длинная очередь, по нескольку раз в день проводились переклички по спискам, в результате которых отсеивались случайные и малодушные, а оставались лишь подлинные энтузиасты и ценители.

Долгое время было неизвестно, сколько же всего билетов поступит в общую продажу? Как я уже упоминал в переговорах с Гирингелли, мы располагали на все спектакли итальянского театра в Большом и Кремлевском залах шестьюдесятью с небольшим тысячами посадочных мест. Но каждый день ожидания стоил нам все новых потерь — на такое "престижное мероприятие", где, по слухам, будет присутствовать "вся Москва", устремились даже те, кто никогда не интересовался оперой, а попав случайно в Большой театр, лишь досадовали, что музыка мешает им понимать происходящее!..

Поток заявок от организаций и учреждений, имеющих право на обеспечение их сотрудников продукцией мастеров итальянского бельканто, был столь велик, что он буквально смел, загнал в угол многомесячную очередь простых любителей оперы, на долю которых осталось в конце концов лишь 10 400 билетов, поступивших в свободную продажу. Да и эти "крохи с барского стола", как в сердцах непочтительно выразился один из обделенных билетами любителей, проведший в очереди за ними немало рабочих дней, были изъяты из различных "броней" заведующим кассами Большого театра под видом неудобных мест, которые нельзя распределять по заявкам.

Но порядок есть порядок; его установило Министерство культуры СССР, сосредоточившее в своих руках все заявки и со знанием дела отсортировавшее их в порядке субординации, а затем спустившие списки получателей "дефицита" в кассы Большого театра для неукоснительного исполнения.

Оставшиеся 10 400 билетов, Которые разрешено было пустить в свободную продажу, были немедленно взяты на учет добровольцами-общественниками, которые следили, чтобы все они достались строго по назначению; и сегодня я берусь смело утверждать, что ни один из этих билетов не "уплыл налево", — просто не мог "уплыть" под бдительным оком заинтересованной общественности.

В конце июля в Москву прибыли первые декорации, и с этого момента началась дружная работа двух постановочных частей — итальянской и нашей.

Еще задолго до этого мы — участники "разведовательных челночных выездов" — имели возможность убедиться в дисциплинированности итальянских рабочих сцены, привыкших действовать споро, но без излишнего шума и суеты, к тому же умеющих ловко пользоваться средствами "малой механизации"... Обо всем этом мы в свое время докладывали нашим техникам, которые теперь — когда итальянских рабочих прибыло уже около семидесяти — смогли лично в этом удостовериться в ходе начавшейся совместной подготовки гастрольных спектаклей."

"ЛА СКАЛА" В МОСКВЕ

Но вот настал день, когда артисты Миланского театра прибыли в Москву и мы встречали на Шереметьевском аэродроме два зафрахтованных итальянской стороной самолета ТУ-114, высадивших на летное поле Подмосковья долгожданный десант.

Одним из первых по трапу сошел на московскую землю седовласый Антонио Гирингелли, чей нумизматический профиль и благородная осанка невольно приковывали к себе всеобщее внимание. Не скрою, что в пылу взаимных приветствий и радостных объятий мне не удалось избегнуть некоторых неловкостей в церемонии представления художественно-руководящего персонала Большого театра их итальянским коллегам (о чем вспоминаю с сожалением). Но первая встреча, носившая как бы предварительный характер, длилась недолго, и вскоре кавалькада автобусов и легковых автомобилей потянулась по шоссе в направлении центра города, где в гостинице "Москва" были приготовлены номера для наших гостей. (Кстати, на моей памяти советская столица явилась единственным городом, способным принять столь большую группу иностранных артистов в одном отеле, к тому же находящемся буквально в нескольких шагах от театра, где им предстояло играть спектакли.)

В нижнем фойе гостиницы наши администраторы в паре с их итальянскими коллегами быстро разобрали гостей "по рукам" и вручили каждому из них бирку с цифровым обозначением его апартамента (вот когда пригодился поименный список, который я "не забыл" в Милане!). Уже через какие-нибудь три четверти часа вновь прибывшие итальянские артисты начерно освоились со своими временными обиталищами, и так как никаких претензий и рекламаций от них не поступило, то . все мы шумной толпой вывалились из гостиницы и пошли по направлению к Большому театру.

Была чудесная, солнечная, теплая погода, и я предложил всей компании дойти до угла и взглянуть на театр, в котором им предстояло в течение почти месяца лицедействовать перед москвичами.

А надо сказать, что за пару недель до прибытия основной группы "ла-скальцев" здание Большого театра было заново окрашено в розовато-сиреневый цвет и имело чрезвычайно привлекательный вид в ансамбле с зеленым сквериком и бьющим хрустальной водой фонтаном. Миланцы, которые привыкли к тому, что их знаменитый театр стиснут зданиями тесной театральной площади (в свою очередь, составляющей часть другой площади, носящей имя Леонардо да Винчи), конечно же по достоинству оценили открывающуюся перед ними панораму. И тут я, нагнетая впечатление, с возможной серьезностью спросил гостей, нравится ли им цвет, в который окрашено здание Большого театра. "Если нет, — добавил я, — то мы к завтрашнему дню можем покрыть его каким-нибудь другим колером по вашему выбору!.." Шутка имела успех и была записана на счет необыкновенного гостеприимства русских.

Я не буду пересказывать восторженных отзывов, которыми критика откликнулась на спектакли театра "Ла Скала". Подчеркну только, что атмосфера музыкального праздника и оценка его как крупнейшего события в культурной жизни нашей страны сопутствовали выступлениям гостей — от первого спектакля и до завершения гастролей.

В мою задачу не входит приводить цитаты из статей, появившихся в газетах и журналах; минуя отзывы прессы, я хотел бы лишь с позиций музыканта-профессионала поделиться некоторыми соображениями сравнительного характера касательно манер пения — итальянской и нашей.

С того момента, когда на репетиции "Турандот" мы впервые услышали звучание хора театра "Ла Скала", я, как и многие другие присутствующие в зале артисты Большого театра, был восхищен слитностью, интонационной точностью и сбалансированностью всех групп хорового массива.

Источником такого необычайно яркого хорового сольфеджирования у итальянцев я считаю безусловно единство приемов звукоизвлечения: общность атак, плавность и вместе с тем определенность интонирования каждого звука при одновременном умении гибко филировать их при сменах динамики, то есть все то, что составляет существо итальянской школы пения, основанной на естественной манере, близкой к народному уличному музицированию, но отшлифованному хорошо разработанной системой методов профессионального обучения (которую принято повсеместно называть постановкой голоса).

Все особенности итальянской школы, разумеется, лучше всего "анатомируются", когда слушаешь хороших солистов. У мастеров бельканто редко услышишь "качание" голосов (иногда называемое "тремолированием"), к чему мы достаточно притерпелись в отечественном вокальном обиходе! А интонационная неустойчивость, пестрота и разобщенность регистров очень мешают многим нашим вокалистам, особенно при исполнении ими различных ансамблей, даже менее сложных, чем, например, знаменитый квинтет из первого акта "Пиковой дамы"!..

И в то же время среди басов я отдаю решительное предпочтение густым отечественным голосам и с наибольшей охотой слушаю именно в их исполнении оперы Глинки, Мусоргского, Бородина и других русских композиторов, где задействованы богатырские звучания мужских голосов. Хочется надеяться, что на наших оперных сценах и в дальнейшем не переведутся настоящие басы — такие, какими уже в послешаляпинские времена были Пирогов, Рейзен, Петров, Огнивцев, Михайлов, Кривченя... Русские басы всегда считались "маркой"; о наличии у нас в настоящее время таких голосов меня неоднократно допытывали во многих странах мира, в том числе и в Италии.

Участие глубоких русских басов очень украшает также и некоторые произведения хоровой классики, в том числе и оперной. Один из самых впечатляющих хоровых эпизодов "Хованщины" — "Батя, батя, выйди к нам" — потому-то буквально потрясает слушателей, что его фундамент покоится на сдержанных рыданиях низких мужских голосов...

Но вот отзвучали аплодисменты в честь окончания показа на московских сценах гастрольного репертуара и труппа театра "Ла Скала", провожаемая многочисленными поклонниками, вновь собралась на Шереметьевском аэродроме; только теперь артисты отбывали к себе на родину, и это стало заметно, потому что каждый увозил с собой типично "московские" сувениры: меховую шапку-ушанку, а чаще — балалайку!

... Так они и запечатлены в любительском фильме, снятом мною у трапов двух самолетов ТУ-И 4, — ни дать ни взять участники оркестра русских народных инструментов, отбывающие на гастроли в Италию!

Я сознательно опускаю описание дежурных церемоний: приемов на уровне руководств Министерства культуры СССР и Большого театра, встреч по интересам между коллективами артистов двух наших театров, а также других дежурных мероприятий — они всегда и везде одинаковы, в силу чего не являются предметом рассказа о них, а лишь заслуживают кратких упоминаний.

Не без основания опасаясь, что итальянским артистам Москва покажется городом, где, особенно по вечерам, гостям "некуда будет девать себя", мы поддержали инициативу руководителей "Ла Скалы" оборудовать в центральном ресторанном зале отеля нечто вроде остерии, где под руководством итальянских поваров допоздна работала бы национальная кухня, предлагавшая посетителям настоящие, "совсем как в Италии", миланские спагетти и венецианскую пиццу — и все это из продуктов, завозимых непосредственно из Италии! Тем самым наши гости могли проводить вечерние часы в привычной для них обстановке, попивая натуральное кьянти в дружеских компаниях!

Гирингелли не преминул похвастаться этим "уголком Италии" и вскоре пригласил меня туда в час пик по среднеевропейскому времени. Хотя мне удалось свершить один лишь проход через "московскую остерию", у меня осталось впечатление, будто большего скопления итальянцев я не видывал даже на берегах Тибра!

А синьор Антонио вел меня под руку, поминутно останавливаясь у того или иного стола, и, называя какое-нибудь оперно звучавшее имя, каждый раз пояснял (независимо от возраста): "Molto buona, ragazza! Molto buono, bambino!" Представляемые слегка приподнимались и всем своим видом показывали, что необычайно польщены тем, что были — пусть на ходу — удостоены быть представленными самому директору Большого театра. Им было невдомек, что, в отличие от итальянской табели о рангах, суверенность их московского хозяина была преиз-рядно ограничена многоступенчатыми наслоениями ответственных чиновных аппаратов министерств и различных вышестоящих инстанций.

Вскоре, однако, однообразие "итальянских вечерен" приелось нашим гостям и они стали тем охотнее использовать малейшие возможности для выхода в большой московский свет. В первую очередь, это приемы, организуемые Министерством культуры СССР, Обществом СССР-Италия, итальянским посольством и некоторыми другими организациями, имевшими отношение к проводимым в Москве гастролям. Но ведь не секрет (как любят у нас говорить), что церемониалы на этих приемах скучны, однообразны, а кормят на них, как правило, плохо.

И тут настал черед приглашений небольших групп наших гостей в частные дома, где хотя бы кофе бывает сварен по-человечески, приближаясь к установившимся стандартам. На долю нашей семьи выпало принимать итальянцев дважды. В первый раз это было сделано по прямому указанию Фурцевой, которая почему-то не смогла принять руководителей театра "Ла Скала" в назначенный субботний день, а перенесла этот прием на понедельник утром.

Что делать? Билеты на самолет взяты; номера в гостинице сданы. Куда деваться?! И тут первый заместитель министра культуры СССР А. Н. Кузнецов передал мне просьбу Фурцевой задержать гостей до утра понедельника, когда сразу же после приема в Министерстве культуры Гирингелли, его заместители и художник Н. А. Бенуа смогут еще поспеть в аэропорт к отлету самолета авиакомпании "Аль-Италия".

Делать нечего. Не впервые ставил я свою супругу Ольгу Лаврентьевну в затруднительные положения, и она до сих пор всегда с честью из них выходила!

... И вот не прошло и суток, как прекрасным летним вечером у нас на квартире собрались некоторые самые близкие соратники по руководству Большим театром. С итальянской стороны не хватало только Николы Бенуа, "Коки-коли", как мы любя называли этого очаровательного человека, самого русского из итальянцев, во втором поколении возглавлявшего сложную сценографию этого прославленного итальянского оперного театра.

"Кока-коля" заставил-таки нас всех изрядно поволноваться; он, как школьник, воспользовался "большой переменой", чтобы слетать в Ленинград и посетить квартиру, где провел свои юные годы. Ему невероятно повезло: после сорокалетнего отсутствия он даже нашел на прежних местах нескольких престарелых аборигенов, которые вспомнили семью Бенуа и даже стали уверять пришельца, что он — "Кока-коля", в сущности, не так уж изменился, чтобы его нельзя было узнать "с первого предъявления". Оставалось лишь слегка закрепить это, согласно русскому обычаю, небольшим возлиянием, за чем, надо понимать, дело не стало...

После завершения всех положенных обрядов "Коку-колю" в целости и сохранности доставили на аэродром и обеспечили его отбытие в столицу, куда он и прибыл в положенное время.

...А веселье на квартире Чулаки тем временем все нарастало, становилось все оживленнее-Итальянских гостей удивляло буквально все: и фантази-салаты наперебой с винегретами, равно как и другие кулинарные ухищрения, которыми блеснула в тот вечер хозяйка дома. (При этом итальянцы особенно "недопонимали", почему в этой загадочной России в ресторанах готовят невкусно, а тут в частном доме даже такое сугубо национальное питье, как кофе, заваривают так, что оно ничем не уступает фирменным напиткам, предлагаемым в лучших кофейных заведениях Италии?!)

Но тут настал наконец час икс, когда, ко всеобщему восхищению, главный режиссер Большого театра И. М. Туманов с ловкостью фокусника извлек из своего объемистого портфеля две бутылки греческого коньяка и они вдвоем с "Кокой-колей" стали активно доказывать присутствующим справедливость утверждений известного чеховского персонажа, грека Дымбы, о том, что "в Греции все есть!.."

Вскоре из кабинета, где за стеклянными витринами размещалась собранная моей супругой обширная коллекция этнографических кукол, все чаще стали доноситься итальянско-русские вопли: "О, мама миа! Я умираю!" Это "Кока-коля" не рассчитал своих возможностей в борьбе с "греческим злом". Он пытался было угнаться за Тумановым, но, уступая тому в весе и, кроме того, начав свой марафон двумя часами раньше (еще будучи "коренным петербуржцем"), вскоре пал в ходе неравного соревнования.

Гирингелли и его команда, наблюдая своего художника, так изложили свое по этому поводу резюме: "Нет, он все-таки русский, а не итальянец, каковым мы его столько лет считали..."

На следующее утро руководители итальянского театра были приняты Фурцевой и провели с ней все намеченные переговоры. Один лишь "Кока-коля" так и не смог внятно объяснить, почему он без толку задержался в Москве, и лишь к концу рейса "Аль-Италии" осознал себя наконец в роли героя рязановского фильма "Ирония судьбы, или С легким паром"...

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: