Ипсипил Даскалакис (ГРЕЦИЯ)

Милорад Павич

Бумажныйй театр

Аннотация

Выдающийся сербский писатель Милорад Павич, создатель так называемой нелинейной прозы третьего тысячелетия, автор знаменитого «Хазарского словаря», хорошо знаком российскому читателю. Его новый роман «Бумажный театр» — это своеобразный портрет рассказа. Тридцать восемь рассказов, написанных от имени тридцати восьми авторов, каждый из которых представляет какую-нибудь национальную литературу. И самих писателей и сведения о них, конечно же, выдумал Милорад Павич. Таким образом, все это многоцветье сюжетов и стилей объединяется сквозной темой романа и личностью автора, чья фантазия поистине не знает границ.

Милорад Павич

Бумажный театр

Роман-антология, или

Современный мировой рассказ

ВСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

Что держит в руках читательница? Ее интересует не что, а кто написал. Она увидела, что вышла новая книга любимого писателя, и купила ее. Ей безразлично, роман это или что-то совсем десятое. И сейчас она читает эту книгу. Другие читательницы, которыми наш автор не столь любим, держат в руках что-нибудь другое. Думаю, что и этот выбор не так уж плох…

Что держит в руках читатель? Ему важно не кто написал, а что там внутри. Роман это или антология. Когда он увидел, что это роман-антология, он удивился, но тем не менее проглотил это, потому что речь идет об антологии.

Что до писателя, то он думал так: роман как единое целое держат две вещи — сквозная тема и личность автора. Этого в XXI веке для романа достаточно. В нашем случае сквозной темой стал современный мировой рассказ, а о личности писателя читайте то, что следует дальше.

В этом романе, в этой своеобразной антологии современного мирового рассказа, то есть в романе-антологии, читатель обнаружит тридцать восемь рассказов, а также биобиблиографические сведения об авторах этих тридцати восьми текстов, каждый из которых представляет какую-нибудь одну национальную литературу. Всех этих писателей и сведения о них выдумал Милорад Павич. Он же написал и все тридцать восемь рассказов.

Число взято не случайно. «Включенные» в книгу выдуманные писатели представляют реально существующие, конкретные страны, в которых публиковались переводы моих произведений. И это не только дань уважения к моим читателям из этих стран (что, разумеется, тоже имеет место), но и стремление самому познакомиться с этими литературами ближе, чем с остальными. Это распространяется и на Швейцарию, где меня не переводили, но читали по-французски, по-итальянски и по-немецки. Кроме того, в Цюрихе и по сей день находится мой литературный агент.

Друзья, которым я по секрету рассказывал о своем новом романе-антологии, часто спрашивали, подражал ли я манере письма того или иного реально существующего в этих странах писателя. Нет ничего более неправильного, чем такое предположение. Обдумывая каждый из тридцати восьми рассказов, я старался в те литературы, к которым якобы относятся выдуманные мной рассказы, добавить некоторые звуки, которых в них нет, но которые мне бы хотелось в них слышать. Эти рассказы — мое своеобразное приложение к этим литературам, если, конечно, трактовать приложение как один из гарниров к рыбе в ресторанном меню.

Пользуюсь возможностью поблагодарить поэта Рашу Ливаду, который несколько лет назад подал мне идею написать несколько рассказов под именами разных писателей. Самое большое удовольствие я испытал, выдумывая писателей этого романа, мужчин и женщин, выдумывая целую современную мировую литературу, названия книг, которые никогда не были написаны, жизни и судьбы людей, которые не существовали. Правда, при этом названия издательств, где печатались несуществующие книги несуществующих авторов, подлинные. Это те издательства, которые публиковали переводы моих книг. Я благодарен им и выражаю эту благодарность, поместив их в контекст моего романа.

Ангелина Мэри Браун (АНГЛИЯ)

Ангелина Мэри Браун родилась в Йоркшире, колледж закончила в Бруклине. Работала консультантом в одном из банков Чикаго, но однажды вдруг увидела все по-новому и сменила род занятий и континент. Она заявила в «Нью-Йорк таймс»: «Счастлив тот, кто не чувствует, что в другом месте ему было бы лучше» — и вернулась в Англию. Ее прозу печатали «Пенгвин», «Хэмиш Хамильтон», клуб читателей Лондона и старый британский издатель Питер Оуэн. Сейчас она работает школьным библиотекарем. Свои литературные занятия считает пороком и давно устаревшей привычкой. Она утверждает, что развод достался ей в наследство от разводов ее бабушки и матери. В интервью одной газете она сказала, что литература — это разновидность бракоразводного процесса. Романы: «Как я пошла на чай и не вернулась» и «Летучие мыши как любовники». Живет с матерью в доме на берегу Темзы и разводит кактусы. Лихорадочно умна. До ужаса боится наводнений. Настоящий рассказ был напечатан в лондонской «Таймс».

ЭВЕЛИН

Должна сказать сразу — Эвелин быстро стала нашей общей любимицей. Она была из семьи моего мужа, но ее одинаково любили и мои, и его родственники. Она была красива, в глазах у нее всегда оставалось немного вчерашнего дня, а на губах — завтрашнего. Но этот завтрашний день не был общим для нас и для нее. Дело в том, что по ее губам было видно, что она больна. Больна какой-то болезнью, которая была ей так же к лицу, как и платья, которые она носила. Она могла зайти в магазин, не выбирая купить любую вещь своего размера, и та идеально ей подходила. Точно так же она могла мимоходом заглянуть в любую больницу и выбрать любую болезнь. Своего размера. И болезнь тоже идеально подошла бы ей. Ее разговоры со мной никогда не были обменом мыслями, но всегда только чувствами: она изумительно искренне говорила о страхе, любви, ненависти или удовольствии. Выглядела она счастливой. И это счастье не замутили даже ее болезнь и смерть.

Это был, разумеется, рак. Самым красивым всегда достается рак. Болела она недолго, умерла быстро и легко, а помнили мы ее долго, дольше, чем тех, о ком думали, что любим их больше, чем ее. Мы не забывали Эвелин. Моя печаль по ней была тяжелее, чем у остальных, словно она была для меня кем-то вроде любовницы, что было не так. Помню, как однажды мы с ней вдвоем отправились в недальнюю поездку. Она, сидя за рулем, сказала:

— Почему ты сегодня не поехала со мной прокатиться?

— Как это не поехала, я же здесь! Рядом с тобой, в машине!

— Ты так думаешь? — только и сказала она.

И была права. Я была со своими заботами, а не с ней.

У Эвелин был сын от ее первого брака. Они виделись раз в неделю. Она очень страдала из-за сына, из-за того, что они не вместе. Как-то она сказала мне:

— По субботам, когда он приходит, я бываю «с ним», а не «возле него».

Он женился, и сейчас у него прекрасные дети. Но я до сих пор считаю, что Эвелин, его мать, была и останется самым лучшим, что выпало ему в жизни.

Однажды ночью, точнее, позавчера мне снился сон. Сон был невероятным. В этом сне я встретила ее на Трафальгарской площади. Вернее, встретила их. Их было пять. Пять Эвелин. Одной еще не было восемнадцати, и в жизни я ее такой не видела. Вторая была в первом браке, и в этом возрасте я уже знала ее улыбку и рукопожатие, которое оставляло впечатление того, что в твоей ладони оказалось что-то бесценное. Что-то из серебра. Третьей было около тридцати лет, и вокруг ее глаз собралось немного усталости, она как раз собиралась выйти замуж за моего брата. У четвертой была определенная твердая улыбка, более твердая, чем прежде, а пятая была та бледная Эвелин, которую мы провожали до могилы. Все пять приветливо гладили меня по щекам и говорили:

— Не грусти, что нас больше нет с тобой. Мы все равно где-то здесь, рядом. Совсем близко. Мы не оставили тебя одну и никогда не оставим!

Адольф Сундиус (ШВЕЦИЯ)

Адольф Сундиус учился музыке, но после неудачного хирургического вмешательства, благодаря которому он надеялся добиться большего захвата клавишей, ему пришлось отказаться от карьеры пианиста-виртуоза. Он женился на Мануэле Коней, одной из первых порнозвезд в Мальме. Одному из друзей он жаловался, что по ночам ему часто снится, будто он говорит на самых разных языках. Причем на таких, которых наяву не знает: на итальянском, испанском или русском. Во сне он постоянно переводит на какой-нибудь из этих языков один и тот же рассказ. Медленно, но очень точно, как кажется ему во сне. Наутро же рассказ исчезал из его памяти вместе с языком, на который был переведен.

На жизнь он зарабатывал, преподавая теорию музыки. Писал драмы и пьесы для театра и радио: «Хождение на цыпочках», «Забытое имя». Его рассказы, навеянные музыкой, опубликованы в нескольких сборниках. Качество их неравноценно. Его издавали «Норстедтс» и «Симпозион» из Стокгольма, «Монитор» из Кристианстада, а одна его книга вышла в Стокгольме в электронном формате. Умер он от странной болезни, которая проявилась в том, что перед смертью он начал расти. Никогда в жизни он не был таким высоким, как перед своей кончиной в 2007 году.

ИГРА В ЧЕТЫРЕ РУКИ

Катрин Даль и Исайя Вегезак музыканты. Недавно они закончили учебу в Стокгольме и Париже по классу сольного фортепиано и начали выступать с совместными концертами. Они весьма даровиты и молоды. Она замужем, он еще не женат и получает более громкие и долгие овации от женской части слушателей. По крайней мере так кажется.

Еще до того, как каждый из них понял, что собирается делать со своим талантом, один музыкальный агент предложил им турне по городам Европы. Они согласились. В качестве постоянного сопровождающего агент предложил им настройщика, который в день концерта приступал к делу первым, осматривая и настраивая инструмент, на котором им предстояло играть в четыре руки, и фотографа, который работал во время и после концерта, делая снимки для прессы и для архива. Фотографом была женщина, ее звали Мария, и она постоянно носила с собой удивительно легкий и маленький аппарат. Размером с мобильный телефон. Помимо него она время от времени пользовалась и огромной древней камерой, причем она щелкала ею, не поднося ее к глазам, от бедра, словно ковбой кольтом. По словам Марии, лучшими всегда оказывались снимки номер 72 и 104 и, разумеется, последний снимок сессии. Фотографии у нее действительно получались такими, что лучше не бывает, но на них не было музыки. Иногда, когда ему позволяли дела и обязанности, на концертах присутствовал и господин Даль, супруг госпожи Катрин.

Все началось в Берлине. Они играли в Союзе писателей, правление которого располагалось в отдельной вилле, на первом этаже, а на втором находилось несколько комнат, где могли останавливаться гости этого творческого объединения. Едва начался антракт, Вегезак разъяренно набросился на госпожу Даль:

— Ты с ума сошла? Что ты себе позволяешь?

Действительно, в композиции Равеля Катрин Даль пропустила несколько тактов, предоставив своему коллеге выпутываться как знает. Разумеется, кроме них двоих, этого никто не заметил.

— Значит, ты ничего не слышал?

— Конечно не слышал! Что я мог слышать, если в Allegro ты вдруг прекратила играть?! — кипятился он.

— Я не об этом, — продолжила женщина, — а о том, что в публике кто-то свистел.

— Свистел?

— Да нет, не в этом смысле, не освистывал. Свистел кто-то, кто великолепно знаком с Allegro. Он тихо, но совершенно точно высвистывал то, что мы играли. Я просто была вынуждена остановиться, чтобы услышать его. И услышала. Это действительно так и было. Обрати внимание в следующий раз. Может быть, и ты его услышишь!

— Это он?

— Не знаю.

В Вене их концерт был в XII округе, во дворце герцога Гетцендорфа. Вообще-то там находились Венская школа моды и одно из самых богатых книжних собраний в области одежды и обуви. Когда они исполняли Моцарта, Вегезак на несколько мгновений прервал игру. А так как играли они в четыре руки, он сумел сделать это так ловко, что, кроме них, этого никто и не заметил. Она «прикрыла» его молчание. Ему тоже показалось, что он что-то слышал.

— Ну что, убедился? — спросила его после концерта госпожа Даль.

— Как ни странно, убедился. Он снова в зале. Моцарта высвистывает великолепно… Я знаю, что нам делать. В Праге мы играем Шопена. Давай воспользуемся rubato.

— Идея неплохая. Rubato вполне соответствует шопеновской музыке. А незнакомец, если он появится и там, не будет знать, сколько у нас четвертей в такте, три или четыре. Ритм окажется совершенно измененным. Он растеряется. Может быть, это даже поможет нам вывести его на чистую воду…

— Или заставит его оставить нас в покое, — добавил Вегезак.

Но незнакомец не растерялся. В Праге он превосходно сопровождал свистом rubato Шопена. Они не раскрыли его и на этот раз.

— Это женщина? — спросила госпожа Даль после ужина.

— Не думаю.

— Значит, ты считаешь, что это был мужчина? Я — нет. Это был явно не мужчина. Звучало не по-мужски.

— Кто же тогда, черт побери? — Господин Вегезак хотел бы уже закончить эту историю. — Посмотрим, что будет в воскресенье в Милане. Там мы будем играть Брамса, приедет и твой муж. Пусть он тоже прислушается…

В воскресенье, в Милане, они играли Брамса и наблюдали за господином Далем, который сидел во втором ряду и не скупился на аплодисменты. Все трое, разумеется, внимательно прислушивались, но ничего не произошло. Похоже, незнакомец в Милан не приехал. Или почему-то решил молчать. Они предположили, что уж тем более он не придет на концерт в четверг, в здание французского посольства в Белграде, где заканчивалось их турне.

Но тут-то и произошли кое-какие удивительные события.

Возможно устав от иностранной публики, которая и хлопает, и выражает одобрение как-то странно, в неожиданных местах и на непонятных языках, господину Вегезаку здесь, в Милане, приснился сон.

СОН ГОСПОДИНА ВЕГЕЗАКА

Мне снится, что я долго иду сквозь ночь по какому-то ровному пространству, которого не вижу. Мало-помалу начинает светать, и, когда появляется солнце, я понимаю, что шагаю по поверхности моря, гладкой, как зеркало, и совершенно спокойной. Это Средиземное море. Слева и справа от меня на воде покоятся некие громоздкие конструкции, и я сразу понимаю, что это НЛО. Их по нескольку штук справа и слева от меня, они не движутся и не светятся. Похожи на наполовину сдувшиеся мячи, сделанные из разноцветных полос с большими промежутками между ними. Я слегка испуган и не знаю, что делать дальше: ведь вполне вероятно, что я встречусь и с их обитателями. Решаю идти в том же направлении, что и до сих пор. Впереди, прямо по траектории моего движения, на поверхности моря лежит конструкция из разноцветных полос. Ее монтируют люди. Не инопланетяне, а люди, видимо находящиеся у тех на службе.

Тут на водной глади я замечаю едва заметную черту, прямую, словно проведенную по линейке, которая отделяет левую от меня группу НЛО от правой, и решаюсь эту черту переступить. Подойдя к строящемуся объекту, я понимаю — а может быть, мне об этом говорят, — что теперь и мне придется присоединиться к рабочим. И я принимаюсь за дело, зная, что нанят инопланетянами с тех самых НЛО, между которыми я недавно проходил. Во время перерыва, когда мы все сидим на воде, как на твердой земле, и, видимо, что-то едим, я замечаю, что оттуда, откуда я пришел, в нашу сторону по поверхности моря ползет еще одна прямая, словно прочерчиваемая по линейке линия. В тот момент, когда она где-то у нас под ногами пересекается с той, которую я видел раньше, образуя крест, дальнейшее движение линии прекращается. Я спрашиваю сидящего рядом рабочего, что все это значит. Он спокойно отвечает:

— Значит, кто-то умер.

— Кто? — снова спрашиваю я.

— Вегезак какой-то.

Вот так, во сне, я узнаю все о смерти. Точнее говоря, я прохожу через все, что происходит после окончания жизни. Сначала на поверхности воды появляется рояль, вроде как в телевизионной рекламе. Я, как и обычно, сажусь на табурет и начинаю играть. Пока все происходит так же, как в жизни. Но тут вдруг я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше. Я едва достаю до клавишей, пальцы у меня делаются маленькими, однако мне удается выполнять на клавиатуре все, что написано в нотах. Пока я играю, мои волосы начинают расти, они становятся длинными, на мне появляется какая-то странная одежда, словно бы детская, и наконец я понимаю суть смерти — я перестаю быть тем, кем был, и превращаюсь в существо женского пола. Но и это еще не все. Перед тем как проснуться, я осознаю, что во сне, то есть в смерти, я играю на рояле гораздо лучше, чем наяву.

*

Над Калемегданом стоял месяц, похожий на отгрызенный ноготь. Во французском посольстве в Белграде, в сверкающем огнями зале, высокие окна которого смотрят в городской парк, дама с помощью маленького фотоаппарата делала снимки играющих в четыре руки госпожи Даль и господина Вегезака. Внезапно она с недовольным видом прекратила свое занятие.

Ее шестилетняя дочь, которая сидела в зале, как раз в этот момент начала насвистывать Дебюсси вместе с госпожой Даль и господином Вегезаком. Они исполняли его на рояле, напряженно вслушиваясь, не присоединится ли к ним снова незнакомец из зала. И к ним присоединился ребенок…

Девочка насвистывала Дебюсси лучше, чем они его играли.

Компьюта Витти (ИТАЛИЯ)

Компьюта Витти — итальянская писательница. Живет то в Милане, то на озере Комо, где у нее вилла в стиле древнеримских летних домов — villa rustica. Окончила высшую школу моды в Вене (ABC Modeschule). Замужем за представителем известной семьи Ферретти. Ей принадлежат бутики модной одежды в Риме, Флоренции, Милане и понемногу во многих странах Европы. Автор романов «Зачем давать, когда можно брать?» и «Ночь после второго дня». Издатель: «Гарзанти». Анонимно писала тексты для нескольких популярных музыкальных групп. Широко известно ее объяснение того, как она стала писать: «Я с детства хотела быть шлюхой и отправиться в ад, но кто-то сказал мне, что женщин туда не берут. Так я стала писательницей». Рассказ для этой антологии взят из сборника «Лоб на подбородок».

ДАНТЕ И БОККАЧЧО

Два молодых инженера из небольшого итальянского города получили приглашение приехать на совещание, которое головной офис их фирмы проводил в Берлине.

Поездка полностью оплачивалась, они получили в агентстве билеты и в назначенный день улетели в Германию. У одного из них был поперечный пробор, полный бриллиантина, другой носил туфли из крокодиловой кожи, которые сильно пахли и скрипели. Инженеры прекрасно находили общий язык. Погода всю дорогу была отличной, один из них заснул, откинувшись в кресле, и ему снилось, что он гладит пса, имя которого давно забыл и который, вероятно, уже давно покинул мир живых. Второй заказал виски, и вот так они почти мгновенно приземлились в Берлине. Ровно через неделю им следовало снова прибыть в аэропорт, потому что прямые рейсы до их города были только раз в семь дней. Из этого следовало, что после окончания совещания у них останется целый свободный день. Все это только улучшало их и без того великолепное настроение, да и из совещания они намеревались извлечь максимум пользы. Совещание в целом прошло прекрасно, на нем было высказано всего два критических замечания по вопросам, не касавшимся страны, откуда приехали двое инженеров.

Прощальный ужин был устроен в одном ресторане, где при выходе подавали охотничий шнапс. Как и все остальные гости, молодые люди, о которых идет речь, получили свиную рульку с тушеной квашеной капустой и картошкой, в мясо была воткнута зубочистка с трехцветным немецким флагом. Из напитков подавали вино и пиво. Во время ужина участники совещания получили подарки. Двоим инженерам вручили по красивой большой коробке, каждая из которых содержала один из ведущих продуктов фирмы, в которой они работали. Кроме того, они выучили и стихотворные строчки, написанные, по утверждению организаторов встречи, самим Гёте:

Wein nach Bier

macht ein Tier,

Bier nach Wein

macht ein Schwein.

По сути дела, это был легко запоминающийся рифмованный совет насчет того, в какой последовательности следует, а точнее, не следует пить вино и пиво. В переводе, который инженеры должны были сочинить и сочинили вполне самостоятельно, эти поучительные строчки звучали так:

Вино после пива

делает жизнь красивой,

Пиво вслед за вином

делает жизнь говном!

Кроме того, им преподнесли два миниатюрных, тонкой работы бюста знаменитых итальянских поэтов. Их коллеги из Германии получили бюсты немецких поэтов. Это были фарфоровые Гёте и Шиллер и, соответственно, Данте и Боккаччо. Совершенно логично, что итальянские литераторы достались инженерам из Италии: алебастровый бюстик Данте, с его знаменитым горбатым, как бы сломанным носом, и фарфоровый Боккаччо, слегка перекормленный. Писатели смотрели на своих владельцев через целлофан упаковки. Вернувшись в отель и достав бюсты из пакетов, инженеры обнаружили, что Данте представляет собой перечницу, а Боккаччо — солонку. Посмеявшись, они начали называть друг друга их именами.

Собираясь в дорогу, синьор Данте, приехавший на совещание с небольшой сумкой, констатировал, что багаж благодаря подаркам сильно увеличился и вещи некуда класть. Так что пришлось ему выйти купить чемодан. Магазин был неподалеку, он без труда нашел его и сразу выбрал красный чемодан средних размеров. Недорогой. Расплатившись, он вышел, не обратив никакого внимания на толкавшегося в магазине среди покупателей господина с бровями, подстриженными на манер усиков Кларка Гейбла. На лацкане у этого господина не было беджа с надписью «террорист», но тем не менее он им был. Он неотступно следил за инженерами с самого момента их прибытия в берлинский аэропорт. Сейчас он покупал точно такой же красный чемодан, какой купил пару минут назад синьор Данте. Господин с бровями, подстриженными, как усики, неторопливо расплатился и вышел на улицу. Несколько позже, в одной квартире, он засунул в чемодан старые брюки, в которые была завернута взрывчатка, активировавшаяся с помощью часового механизма. В нужный час он поехал в аэропорт, сел за столик рядом со столиком, за которым Данте и Боккаччо за чашечкой кофе ждали начала регистрации на свой рейс, и тоже заказал кофе. Свой красный чемодан он поставил рядом с красным чемоданом Данте. Когда объявили посадку на ближайший рейс, он взял чемодан Данте, а ему оставил свой. Чемоданы были одинаковыми, и никто ничего не заметил, тем более что Данте накануне пренебрег советом Гёте и выпил кружку пива после нескольких бокалов вина. Теперь перед посадкой в самолет, который должен был вернуть их домой, он сдал красный багаж как свой собственный. Вскоре после взлета чемодан взорвался и разнес самолет на куски.

Средства массовой информации сообщили, что согласно поступившей информации погибло восемьдесят шесть пассажиров и все восемь членов экипажа. В живых, похоже, не осталось никого, но тем не менее на место катастрофы прибыли группы врачей и спасателей. Одна политическая организация сделала заявление, что берет ответственность за происшедшее на себя.

Придя в себя, двое молодых инженеров увидели странную картину. Перед ними возвышались довольно большие ворота, перед которыми стояло кресло в стиле Людовика XV. По сторонам от ворот была маленькая рощица, в которой росли вязы, тополя и ивы. В кресле сидела дьяволица. Она была совершенно нагая, на ней не было ничего, кроме трех золотых колец. Одно в носу, а два других в сосках ее красивой груди.

— Куда это вы направляетесь? — спросила она Данте и Боккаччо, когда они предстали перед ней в изодранных и обгоревших костюмах. — Не видите, что здесь написано? Читать умеете?

Над воротами действительно была надпись: «Вход запрещен!»

— Кто хочет войти, должен отгадать загадку, — добавила дьяволица.

— Какую загадку? — спросил Боккаччо с опаской. Он был не мастер отгадывать загадки.

— У вас есть право на два ответа, — выпалила дьяволица, стремительно ускорив темп общения. — Готовы?

Данте и Боккаччо печально кивнули.

— Я жду от вас ответа на первый вопрос. Он относится к области истории и звучит так:

Что более характерно для начала XXI века:

а) преимущественное использование слуха;

б) имитация секса?

Данте и Боккаччо уставились на дьяволицу, хлопая глазами. Правильного ответа они не знали.

— Не знаете? Ввиду того что все виды подсказок вы потеряли еще в самолете, я вам скажу. Правильный ответ — «б». Хороший пример, подтверждающий это, — бесплатные популярные телевизионные шоу под названием «Как снимается мягкое порно». В них группа парней и девушек, словно в живой энциклопедии, демонстрирует все возможные положения и комбинации совокупления, как парного, так и группового. Но сексом там и не пахнет. Это лишь имитация… Жаль! На этот вопрос вы ответить не смогли. Продолжим или вы отказываетесь?

На это Данте испуганно спросил:

— А какой будет следующий вопрос?

— Следующий вопрос будет более трудным. Он относится к физике. Но его вы услышите после рекламы.

Данте и Боккаччо снова кивнули, продолжая хлопать глазами.

— Ад экзотермален (излучает тепло) или эндотермален (абсорбирует тепло)? — задала дьяволица второй вопрос.

Боккаччо даже приблизительно не мог себе представить, как решается загадка, но Данте вспомнил, что незадолго до отъезда в Берлин прочитал ответ на этот вопрос в Интернете и этот ответ ему понравился. У него была фотографическая память, и он зачастил как по писаному.

— Большинство специалистов посчитало бы, что ответ следует искать в законе Бойля — Мариотта (газы охлаждаются при расширении и нагреваются при сжатии). Я так не думаю, — сказал Данте и продолжил: — Во-первых, нам нужно знать объем душ, которые входят в ад и выходят из него. Я считаю, что мы сразу же можем предположить, что душа, однажды попавшая в ад, больше из него не выходит

— Разумеется, не выходит! — подтвердила дьяволица.

— Следовательно, количество душ постоянно возрастает, — сделал вывод Данте и продолжил рассуждение: — А чтобы получить представление о порядке числа душ в аду, рассмотрим существующие в мире разновидности веры. Практически каждая из них утверждает, что все, за исключением ее последователей, попадают в ад.

— Разумеется, попадают! — с уверенностью откликнулась дьяволица.

Боккаччо по-прежнему только хлопал глазами.

— Итак, из этого следует, что в ад попадают все души, — сказал на это Данте. — А если учесть еще и соотношение рождаемости и смертности, то можно предположить, что число душ в аду растет по экспоненте. Теперь рассмотрим, что следует из изменения объема ада, так как по закону Бойля — Мариотта, для того чтобы сохранить давление и температуру, объем должен расти пропорционально числу прибывающих душ…

Тут дьяволица перебила Данте:

— Из этого следует два варианта развития событий!

— Совершенно верно, — согласился Данте. — Первый вариант: если объем ада увеличивается меньше, чем это необходимо для душ, которые попадают туда, температура и давление возрастут настолько, что ад взорвется. Второй вариант: если ад расширяется быстрее, чем нужно для того, чтобы принять поступающие в него души, температура и давление упадут настолько, что ад переохладится и замерзнет.

— Так какой из вариантов правилен? — боязливо спросил Боккаччо.

— Если принять во внимание, — ответил ему Данте, — заявление, сделанное в совершенно категорической форме твоей девушкой, которое звучало следующим образом: «Скорее ад замерзнет, чем я с тобой пересплю», и учесть также, что вчера она все-таки переспала со мной, верной должна оказаться теория номер два, то есть ад, несомненно, экзотермален и он замерз.

— И каков же вывод? — спросила дьяволица, не замечая, что Боккаччо остолбенел от неожиданности.

Данте, тоже словно не видя этого, подвел итог:

— Вывод из всего вышеизложенного следующий. Если ад замерз и больше не может принимать души, принять их может только небо, что доказывает существование Бога. А это объясняет и то, почему твоя девушка, Боккаччо, вчера кричала: «Ах, Боже мой, Боже мой!»

— Отличный ответ, на пять с плюсом! — воскликнула дьяволица и добавила: — Ты можешь войти. Это прекрасно, что теперь здесь будет кто-то, так хорошо разбирающийся в том, что такое ад.

И Данте вошел в ад.

— А я? — крикнул Боккаччо. — Что будет со мной?

— Ты не ответил на вопрос. Тебя мы вернем назад.

— Назад? Куда это? — перепугался Боккаччо.

— Назад, в жизнь. Для нас ты еще не созрел.

И все? А что было потом?

Думаю, это вы знаете сами. Данте написал про Ад, Чистилище и Рай, то есть «Божественную комедию», а Боккаччо — непотребный «Декамерон».

Ипсипил Даскалакис (ГРЕЦИЯ)

Ипсипил Даскалакис, греческий поэт и прозаик, родился на острове Корфу, его детство прошло с отцом-рыбаком на Итаке. Потом он изучал медицину в Белграде и Афинах, писал для афинских «То Вима», «Та Неа» и нескольких салоникских газет. Автор поэтических сборников «Восхождение в безвременьи» и «За чашкой мятного чая». Его публиковали «Кастаньоти» и «Эстиа». Издательство «Иродотос» посмертно издало сборники его рассказов «Некоторые не любят погорячей» и «Морская болезнь». Во время пятилетнего пребывания в США переводил современных американских писателей. Хорошо знал древнегреческий язык и был инициатором современного издания греческих классиков в оригинале. Умер по собственной воле в 2001 году, оставив письмо, в котором объявил, что не хочет жить в новом, XXI веке.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: