ПСИХОНЕВРОЛОГИЧЕСКИЙ АРГУМЕНТ

Согласно современным представлениям непосредственным анатомо–физиологическим субстратом психики среди других соматических структур выступает нервная система. Из истории науки известны многочисленные попытки установить прямые и жесткие связи – зависимости психических процессов от характера функционирования, целостности, степени развитости и иных параметров морфологических образований мозга.
Одна из наиболее известных попыток такого рода принадлежит австрийскому врачу и анатому Ф.Галлю. Он считал, что каждая психическая (духовная) способность имеет свой орган в полушариях головного мозга. Всего таких органов, по форме напоминающих пирамиды, он со своими последователями насчитывал до 37. По мнению Галля, развитие отдельных участков коры влияет на форму черепа. Это открывало путь к психологической диагностике на основе данных краниологической топографии. Френологи создали специальные карты и схемы, которые, по их мнению, позволяли проводить психологическую диагностику: классифицировать характеры, говорить об особенностях рас и национальностей. Отправляясь от общей идеи о связи структуры и функции, френологи, совершенно игнорируя промежуточные звенья, считали возможным переходить от морфологических характеристик к совершенно конкретным и частным психологическим признакам. На френологических картах располагались шишки скупости, храбрости, честолюбия, поэзии, материнской любви, талантов к живописи или музыке и т.д.
Решающий вклад в разрушение френологических воззрений внес французкий физиолог Флуранс. Используя метод экстирпации и наркотического воздействия на отдельные участки головного мозга, Флуранс показал, что психические функции восприятия, интеллекта, воли, не говоря уже об отдельных психических свойствах, являются продуктом головного мозга как целостного органа. В настоящее время, по оценке современных авторов (например, Матюшкин Д.П. Цитоэтологический подход и психофизическая проблема. СПб.: Наука, 1991), в нейрофизиологии сосуществуют и безуспешно спорят три гипотезы непосредственного субстрата психических феноменов: кортикальная, центрэн–Цефалическая и эквипотенциальная. Современная неврология исходит из положения о том, что сложные формы психической деятельности не локализованы в отдельных участках коры, а представляют собой сложные функциональные системы. В соответствии с ролью, которую играют морфологические образования мозга в обеспечении работы этих функциональных систем, различают три отдела мозга: стволовые отделы и ретикулярная формация обеспечивают энергетический тонус коры; височная, теменная и затылочные области коры больших полушарий образуют аппарат получения, переработки и хранения модально–специфической информации; лобная, премоторная и двигательная области коры обеспечивают формирование сложных намерений, планов и программ деятельности и регуляции их осуществления.
Современные исследователи подчеркивают функциональную специализацию левого и правого полушарий головного мозга, которую долгое время считали присущей только человеку и связывали с появлением речи. Однако сегодня больше оснований говорить, что речь и другие специфически человеческие функции, наложились на асимметрию, сформировавшуюся уже на дочеловеческом уровне эволюции. Тщательное изучение высшей нервной деятельности птиц, грызунов, хищников и приматов показало, что левое полушарие имеет преимущественное отношение к коммуникативным функциям, выученным формам поведения, тонким манипуляционным движениям, а правое – к зрительно–пространственному и эмоционально окрашенному поведению. Левое полушарие доминирует по функционированию ассоциативных областей коры, правое играет доминирующую роль в деятельности проекционных зон, обеспечивая целостное восприятие мира. Принцип асимметрии мозга животных справедлив и для распределения биологически активных веществ: когнитивные медиаторы – дофамин, гамма–аминомасляная кислота и ацетилхолин тяготеют к левому полушарию, а мотивационно–эмоциональные – серотонин и норадреналин – к правому. При сопоставлении экспериментальных фактов создается впечатление, что правое полушарие у высших млекопитающих связано преимущественно с реализацией врожденных и приобретенных автоматизмов, в то время как левое полушарие вовлекается ь .деятельность каждый раз, коща происходит анализ новой ситуации и поиск оптимальных в этом случае решений (Симонов П.В. Мозг и творчество// Вопросы философии. 1992. №11).
Для понимания нейрофизиологических основ высших форм психической активности особый интерес представляют функции лобных долей мозга человека. При нарушении их деятельности наиболее страдают речь и мышление, снижается инициатива, повышается отвлекаемость на малозначимые события. При опухолях лобных долей в зависимости от стороны и локализации патологического процесса выделены четыре синдрома (Белый Б.И. Психические нарушения при опухолях лобных долей мозга. М.: Медицина, 1987):
левый конвекситальный, при котором наблюдаются речевые расстройства, ухудшение словесной памяти, снижение уровня обобщения, замедления психических процессов, депрессивные переживания, апатия, безволие;
правосторонний конвекситальный – эйфория, недооценка своею состояния, некритичность;
двустороннее поражение медиальных отделов – пассивность, неспособность к целенаправленной деятельности, случайность ассоциаций, отвлекаемость;
двустороннее поражение базальных отделов – благодушие, дурашливость, растормаживание примитивных влечений, снижение критичности.
Медико–психологические исследования показали, что при положительных эмоциях больше активизируется левое полушарие, при отрицательных – правое. Однако было бы упрощением считать, замечает по этому поводу П.В.Симонов, что центры положительных эмоций локализованы в левом полушарии, а отрицательных – в правом. Одна из наиболее правдоподобных трактовок заключается в том, что выключение левого полушария делает ситуацию непонятной, невербализуемой, а потому – эмоционально отрицательной. Выключение правого полушария, напротив, делает ситуацию упрощенной, ясной, что ведет к преобладанию положительных эмоций. Правое полушарие больше связано с мотивационными компонентами эмоций, а левое – с информационными. Человек с поражением левого полушария – это субъект с богатым набором потребностей и дефицитом средств их удовлетворения. Больной с поражением правого полушария располагает избытком средств для удовлетворения резко обедненной, суженной сферы мотивов.
В качестве авторитетного свидетельства, указывающего на фундаментальность проблематики, связанной с освоением право–левосторонней ориентации, можно привести тонкое наблюдение З.Фрейда: "Я всегда поражался, как другие люди могут определять, где находится правая или левая сторона у них самих или собеседников. Что касается меня, то с самого детства мне приходилось раздумывать над этим и естественные ощущения не могли мне в этом помочь. Чтобы удостовериться, действительно ли это моя правая рука, я быстро делал несколько писчих движений" (З.Фрейд. Происхождение психоанализа. Лондон, 1954. С.243).
В этой связи можно заметить, что оппозиция "правый – левый" является одной из наиболее распространенных языковых, мифологических, фольклорных, ментальных универсалий человеческой культуры вообще. Обучение современного ребенка пространственной ориентации начинается именно с определения правой (левой) руки. В современной литературе.(см., например, Михайлова Т.А. О понятии "правый" и лингвоментальной эволюции// Вопросы языкознания. 1993. № 1) выделяются три этапа лингвоментальной эволюции, через которые проходит человечество в своем интеллектуальном и языковом развитии:
констатирующий (правая рука – та, которой едят, работают, стреляют и т.д.);
рекомендующий (правая рука – лучше, более сильная, красивая и пр.)
императивный (правая рука – немотивированно правильная, быть левшой – плохо).
Наиболее тщательно изучены неврологические механизмы речевой деятельности. Основным методом здесь продолжает оставаться анализ применений при локальных поражениях мозга. Согласно А.Р. Лурии, история изучения нарушений различных форм речевой деятельности при локальных поражениях мозга насчитывает около 100 лет.
Начало построению современной картины неврологической локализации психических функций положил французский анатом Брока, который в 1861 г. показал, что поражение задней трети лобной извилины левого полушария приводит к своеобразной патологии, состоящей в том, что больной, имеющий сохранный речевой аппарат, теряет возможность говорить, хотя полностью сохраняет способность понимать обращенную к нему речь. Через 13 лет немецкий психиатр Вернике описал другой факт столь же капитального значения. Он показал, что больные с поражением задней трети первой височной извилины левого полушария сохраняют способность говорить, однако лишаются способности понимать обращенную к ним речь. Соответственно было произведено разделение сенсорной и моторной афазий, которое, и это важно подчеркнуть, основывалось не только на данных морфологии, но и на определенных психолингвистических представлениях о механизмах речевой деятельности.
На протяжении XIX в. господствовало представление о том, что речь – это ассоциация звуков и артикуляционных движений с представлениями. Выделенные мозговые зоны рассматривались как речедвигательный и как понятийный центры. Кроме того, большинство исследователей продолжало идти по пути соотнесения сложных аспектов речевой деятельности (фонетический, морфологический, синтаксический, лексический анализ) с узкоограниченными участками мозга. Лишь постепенно к середине нашего века такой узколокализационистский подход к прямому увязыванию морфологических структур мозга со сложными итоговыми продуктами речевой деятельности уступил место соотнесению этапов развертывания речевого процесса и мозговых структур.
Согласно А.Р.Лурии, более адекватно можно отразить дифференцированность мозговых структур, связанных с нарушением речи, разделив их следующим образом: нарушения, обусловленные поражением глубинных структур мозга, связанных с регуляцией тонуса коры; нарушения, возникающие при поражении лобных отделов мозга, обеспечивающих сложные формы программирования деятельности; нарушения, связанные с поражением отдельных зон речевой коры, создающих условия, играющие решающую роль в организации речевого процесса. Такой подход, включающий в себя изменения в понимании психолингвистических аспектов речевой деятельности (разделение процессов порождения и понимания высказывания, выделение отдельных стадий при характеристике процессов как генерирования, так и понимания, учет уровней и аспектов языкового кодирования), позволил по–иному увидеть и организацию мозговых механизмов, обеспечивающих соответствующие процессы.
Согласно Лурии, анализ речевого высказывания следует начинать с выявления его мотивов (интенций). Мотивационная фаза высказывания обеспечена двумя источниками. С одной стороны, требуется достаточный тонус коры головного мозга, с другой – должен сформироваться исходный замысел высказывания (смысл), который в дальнейшем посредством использования разнообразных языковых кодов превращается в развернутое речевое высказывание. В основе энергетики тонуса, необходимого для всякой активной психической деятельности, лежит работа стволовых отделов мозга, которые посредством восходящей ретикулярной формации обеспечивают нужную активированность (первая составляющая обеспечения тонуса). В результате нарушения этих отделов возникает мутизм, т.е. общее отключение речи, в основе которого лежит первичная инактивность либо онейроидное состояние, при котором больные не могут четко ориентироваться во времени и в окружающей среде. Больные этой группы часто высказывают не соответствующие реальности суждения, хотя и легко называют предъявляемые им предметы, повторяют слова и короткие фразы.
Вторая составляющая обеспечения мотивационной фазы высказывания связана с лобными долями мозга. Именно лобные доли являются тем кортикальным органом, который обеспечивает программирование сложных форм деятельности и контроль за их осуществлением. У больных с нарушениями этих отделов целенаправленное поведение заменяется эхолалиями обращенной к ним речи либо персевераторным повторением уже сказанной фразы. В отличие от больных с поражением стволовых структур для них нехарактерны грамматические дефекты в структуре высказывания. Если поражение лобных долей сопровождается повышением общей возбудимости мозга, это ведет к повышению отвлекаемости на каждое побочное раздражение. Лексический и синтаксический аппарат речевой деятельности сохраняется, но организованная передача речевого сообщения нарушается бесконтрольно возникающими побочными ассоциациями.
За стадией формирования первоначального намерения наступает этап его преобразования в связное достаточно развернутое высказывание, носящее преимущественно предикативный характер. Интенция должна преобразоваться в смысл предстоящего высказывания. Если нарушается эта стадия порождения высказывания, то наблюдается характерная речевая адинамия, встречающаяся у больных с поражениями мозговых систем заднелобных или лобно–височных отделов левого полушария. При этом сохранена номинативная функция речи: больной называет отдельные предъявляемые ему предметы. Однако затруднения появляются при назывании нескольких подряд предъявленных предметов или при построении связанного высказывания. Нарушается просодическая (интонационная) сторона речи, она становится монотонной. Из речи выпадают глаголы и служебные слова, сложная структура фраз заменяется изолированным порождением номинальных элементов.
Третью стадию порождения речи можно понимать как стадию преобразования внутреннего замысла во внешне развернутую речь на основе использования разнообразных кодов языка (фонетических, лексических, синтаксических). Соответствующие нарушения преимущественно связывают с поражением височных и теменно–затылочных областей, иначе, гностических отделов коры левого полушария. В зависимости от локализации поражения трудности проявляются либо в невозможности оперировать фонематической системой звуковой речи и связанными с нею артикуляциями, либо в невозможности выделить нужные лексические компоненты (подобрать нужное слово), либо в нарушениях синтаксических конструкций (неадекватном выборе грамматических форм).
Таким образом, в пределах справедливости общего тезиса о том, что мозг является субстратом психики, можно выделить весьма различные подходы к пониманию природы этой связи. Но при любом подходе присутствуют по крайней мере три составляющие: определенные представления о строении морфологических структур мозга; определенные представления о строении анализируемой деятельности (поведении); собственно психологическая проблематика, которая обнаруживается как реализуемый способ их сопоставления. Она включает в себя интроспективно фиксируемые данные и соответствующую интерпретацию поведенческих реакций.

ПСИХОСОЦИАЛЬНЫЙ АРГУМЕНТ

Понятый в широком смысле психосоциальный аргумент в контексте определения предметной области психологии представляет собой интерпретацию, с одной стороны, фактов взаимообусловленности социальных и психологических явлений, а с другой – фактов их относительной автономности. При этом второй аспект проблемы предполагает также демонстрацию наличия особых закономерностей психических явлений, носителем которых являются различного рода социальные общности по сравнению с психическими явлениями, носителем которых выступает отдельный индивид. Именно в этом смысле В.Вундт обосновывал право на осуществление психологии народов в завершающий период своего творчества. С его точки зрения: "Реальность души народа для нашего наблюдения является столь же изначальной, как и реальность индивидуальных душ, почему индивидуум не только принимает участие в функциях общества, но в еще большей, может быть, степени зависит от развития той среды, которой он принадлежит" (В.Вундт. Проблемы психологии народов. М., 1912. С.14).
Оригинальную психологическую концепцию общественной обусловленности человеческого сознания разработал основоположник французской социологической школы Э.Дюркгейм (1858 – 1917), который считал, что "Общество есть реальность sui generis, оно имеет собственные свойства, которых нельзя найти вовсе или в той же самой форме в остальном мире... Коллективное сознание есть высшая форма психической жизни, оно есть сознание сознаний, находясь вне и выше местных и индивидуальных случайностей, оно видит вещи лишь с их постоянной и существенной стороны". Применив разработанную им концепцию к ряду конкретных социально–психологических феноменов, Дюркгейм существенно обогатил круг психологических фактов и представлений. Так, в книге "Самоубийство" (1897. Русск. пер. 1912) он связывает объяснение соответствующего явления со степенью ценностно–нормативной интеграции общества и интенсивностью социальных связей. Им выделены три основных типа самоубийств: эгоистические – вследствие воздействия социальных норм на индивида; альтруистические – результат крайнего поглощения индивида обществом; аномические – порождаются ценностно–нормативным кризисом в обществе.
Очевидные и общеизвестные факты изменения поведения человека при изменении его социального окружения, реализации им в индивидуальном поведении вариантов, вырабатываемых и закрепляемых в социуме, включающем данного человека, предо, ставляют богатый материал, при этом можно разграничить два уровня рассмотрения проблемы: макро– и микросоциальный.
В качестве одного из вариантов макросоциального уровня можно рассмотреть психоэтнический аргумент, используя при этом представления, развитые Л.Н.Гумилевым. Очевидно, что конкретный человек не может не принадлежать какому–либо этносу. С точки зрения Гумилева внеэтничны лишь новорожденные: феномен этноса не сосредоточивается в теле, он реализуется через взаимоотношения и взаимообращение людей друг с другом. С этносом, обеспечивая его целостность и развитие, связано этническое поле, подобное, по мнению Гумилева, другим полям (электромагнитным, гравитационным), но отличающееся от них. Пребывание в этническом поле и формирует этнический стереотип поведения. Изменение этнического поля, если оно приходится на раннее детство, происходит относительно безболезненно и воспринимается как смена этнической принадлежности. Сама же принадлежность конкретного человека этносу определяется прежде всего на основе сложившегося у него стереотипа поведения.
Структура этнического стереотипа поведения – это поведение, реализующее определенные нормы в системе многообразных отношений. К составляющим этнического стереотипа поведения Гумилев относит следующие виды отношений (различая при этом два состояния этноса: персистентное и динамическое):
между поколениями (репродуктивное или инновационное поведение молодых поколений);
к времени (тяготение к использованию циклического или линейного исчисления);
к природе (хозяйство приспособлено к ландшафту или ландшафт приспасобливается к хозяйству);
к соседям (оборона границ и гостеприимство или стремление к экспансии, расширению территории);
к потомкам (стремление ограничить прирост социума или неограниченно его преумножать);
к религии (генотеизм или прозелитизм);
к общественным институтам (доминирование авторитета возраста или власти);
к общественной жизни (консервация сложившихся или образование новых социальных групп);
к чужим культурам (игнорирование или заимствование).
Нельзя не отметить близость такого понимания этнического стереотипа поведения к пониманию характера с позиций психологии отношений, развитой В.Н.Мясищевым, в которой характер, как собственно психологическое образование, трактуется как устойчивая система отношений. Различия, очевидно, заключаются в том, как фиксируются сами отношения и как понимается природа зтих отношений.
Этнос с точки зрения Гумилева не тождествен сложившемуся стереотипу поведения. Он динамичен. Обряды, нормы, обычаи взаимоотношений меняются то медленно и постепенно, то очень быстро. Этнос может измениться до неузнаваемости, оставаясь самим собой. Гумилев отмечает, что нет ни одного реального признака для определения любого этноса как такового, хотя в мире не было и нет человеческой особи, которая была бы внеэтнична. Члены этноса идентифицируют себя с ним, с выработанным в нем стереотипом поведения. Он для них единственно возможный. "Объединиться в этнос нельзя, так как принадлежность к тому или другому этносу воспринимается самим субъектом непосредственно, а окружающими констатируется как факт, не подлежащий сомнению. Следовательно, в основе этнической диагностики лежит ощущение". Этническая принадлежность, обнаруживающаяся в сознании, не есть продукт самого сознания, она продукт действия внешних по отношению к нему факторов. Подводя итоги рассмотрения причинно–следственных отношений, в центре которых находится этногенез, Гумилев предлагает следующую схему:

Исследуя стереотип поведения в качестве индикатора этнической принадлежности, нельзя не отдавать себе отчета в том, что синхронически и диахронически наблюдаемое многообразие этносов не тождественно многообразию стереотипЬв поведения, что как раз и подтверждает относительную самостоятельность социоэтнического и психологического уровней человеческого существования.
Этногенез – это процесс, происходящий на популяционном уровне и подчиненный собственным закономерностям. Но вместе с тем, и это характерно, Гумилев говорит и об этнопсихологии, которая в отличие от индивидуальной психологии, выявляющейся на организованном уровне, изучает мотивы поведения в масштабе популяции. Для прямого наблюдения этнопсихологов популяционное поведение закрыто, но его функция – этническое повединие индивидуума – легко воспринимаема. Для ее анализа требуется разделение потребностей на две группы: потребности самосохранения индивида и рода – "потребности нужды" и потребности освоения непознанного, усложнения внутренней организации – "потребности роста".
Для характеристики этнического поведения на индивидуальном уровне Гумилев вводит две координаты. Полюса одной обозначены им как пассионарность – инстинктивное поведение, полюса другой – как аттрактивность – эгоистическое поведение. При этом пассионарность характеризуется как способность к сверхнапряжению, пренебрежение инстинктивными потребностями, жертвенность, часто ради иллюзорной цели, а аттрактивность – как влечение к абстрактным ценностям истины, красоты и справедливости. Пассионарность рассматривается как врожденный признак, не изменяющийся на протяжении жизни, аттрактивность же – как признак, изменяющийся под влиянием социального окружения. На этой основе предлагается классификация типов индивидуальною поведения.
На уровне микросоциального окружения человека начинает действовать другая (по механизмам влияния и способам фиксации) система факторов. Ее специфика проявляется и в системе параметров описания контактных общностей, членом которых является данный человек, и в типологиях самих этих общностей. К числу наиболее часто упоминаемых в психологической литературе параметров описания групп относятся: численность группы, ее возрастно–половой состав, длительность существования, структура распределения социометрических статусов, стратометрическая структура, структура информационного обмена и др. (Психологическая теория коллектива/Под ред. А.В. Петровского. М.: Педагогика, 1979). Среди вариантов классификации контактных общностей достаточно широко известна та, в которой разграничиваются номинации, ассоциации, корпорации, кооперации, коллективы, гомфотерные группы. Специфика влияния малой группы на индивидуальное поведение обнаруживается в том, что при изменении типа социального окружения или параметров контактной общности, в контексте которой осуществляется индивидуальное поведение, изменяется вероятность актуализации тех или иных его черт–признаков (Богданов В.А. Бог, личность и алгоритмы саморазвития. СПб.: СПбГУ, 1992).
В целом психосоциальный аргумент можно сформулировать сдеДУющим образом: вскрывая социальные детерминанты индивидуального поведения, показывая их значимость или демонстрируя, что носителем специфической психической реальности выступает не только отдельный индивид, но и различные типы человеческих общностей, мы всякий раз вынуждены пользоваться и собственно психологическим языком.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: