Сделай Сам Свою Работу на 5

Шестое Правило Волшебника, или Вера Падших 8 глава





– Нет, дитя. Совсем наоборот. Наше первостепенное желание и основной долг – как можно шире разнести правду о низменности людской. Создатель совершен. А мы, смертные, – лишь ничтожные черви. Мы должны сознавать нашу гнусную сущность, если надеемся избежать его справедливого гнева и заслужить освобождение в мире ином. Самопожертвование во имя всеобщего блага – единственный путь к спасению. Наше братство открыто для всех, кто желает посвятить себя благому делу и жить праведной жизнью. Большинство людей не принимают нас всерьез. Когда-нибудь они станут относиться к нам иначе.

Сверкающие мышиные глазки смотрели, не моргая, а глубокий мощный голос брата Нарева нарастал, как гневный глас Создателя.

– Наступит день, когда жаркое пламя перемен пронесется по этой земле, сжигая все устаревшее, омертвевшее и ложное, дабы новый порядок расцвел на почерневших останках зла. Когда мы очистим мир, не станет никаких властителей, повсюду будет порядок, установленный простыми людьми для простых людей. И лишь тогда не будет ни голодных, ни замерзающих, ни нищих, ни оставленных без помощи. Всеобщее благо – вот что будет превыше всего, превыше эгоистических желаний индивидуума.



Никки хотела творить добро. Действительно хотела. Но голос брата Нарева звучал так, что ей показалось, будто за ней со скрежетом захлопнулась дверь темницы.

Глаза всех присутствующих устремились на нее – настолько ли она хороша, как ее мать?

– Это звучит просто чудесно, брат Нарев.

Он кивнул.

– Так и будет, дитя. И ты поможешь приблизить тот день. И да ведут тебя твои чувства. Ты станешь солдатом, марширующим к новому мировому порядку. Это будет долгий и опасный путь. Но ты должна хранить веру. Все остальные, кто присутствует сейчас в этой комнате, вряд ли доживут до этого дня, но ты, возможно, еще увидишь в один прекрасный день тот дивный новый порядок, который наступит в нашем мире.

Никки сглотнула.

– Я буду молиться об этом, брат Нарев.

 

Глава11

 

На следующий день, нагруженная большой корзиной с хлебом, Никки выскочила из экипажа вместе с несколькими взрослыми дамами из братства, чтобы раздать хлеб нуждающимся. Ради такого случая мать нарядила ее в красное гофрированное платьице и коротенькие белые носочки с красным орнаментом. Гордая, что наконец-то творит добро, Никки шагала по загаженной вонючей улице, неся корзинку хлеба и мечтая о том дне, когда повсюду наступит новый порядок и все воспрянут из бездны отчаяния и нищеты.



Некоторые улыбались и благодарили ее за хлеб. Другие брали хлеб молча, без улыбки. Большинство, впрочем, выражали недовольство тем, что хлеб принесли слишком поздно и буханки слишком маленькие, и вообще не того сорта. Но Никки это нисколько не обескураживало. Она повторяла беднякам слова матери, объясняла, что во всем виноват булочник, который в первую очередь печет хлеб ради собственной прибыли, а поскольку милосердие – не главное его качество, то этот хлеб он выпекает в последнюю очередь. Ей очень жаль, говорила Никки, что плохие люди относятся к беднякам, как к людям второго сорта, но в один прекрасный день Братство Порядка придет в эту страну и позаботится о том, чтобы ко всем относились одинаково.

Так она шла по улице, раздавая хлеб – и вдруг какой-то мужчина схватил ее за руку и поволок в узкую темную боковую аллею. Никки протянула ему буханку. Мужчина выбил корзинку у нее из рук и заявил, что ему нужно серебро или золото. Никки сказала, что у нее нет денег, и испуганно ахнула, когда он притянул ее к себе. Грязные пальцы жадно шарили по ее телу, даже в самых интимных местах, в поисках кошелька, но не нашли ничего. Он стянул с нее туфельки и, ничего не обнаружив, отшвырнул прочь.

Здоровенный кулак дважды ударил Никки в живот. Девочка рухнула на землю. Грязно выругавшись, мужчина растворился среди отбросов.



Никки приподнялась на трясущихся руках. Ее вырвало в грязный поток, выливавшийся из-под мусорных куч. Проходившие мимо люди все видели, но отводили глаза и спешили дальше по своим делам. Некоторые быстро заскакивали в аллею, наклонялись, выхватывали буханки из раскрытой корзины и убегали. Никки ловила ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. По щекам текли слезы. Коленки кровоточили. Платье было все заляпано.

Когда она в слезах вернулась домой, мать при виде нее улыбнулась.

– У меня тоже часто слезы наворачиваются на глаза, когда я вижу, как они живут.

Никки отчаянно затрясла головой и рассказала матери, что какой-то мужчина схватил ее и ударил, требуя денег. Она с плачем кинулась в объятия матери, крича, что это плохой, плохой, плохой человек.

Мать ударила ее по губам.

– Не смей осуждать людей! Ты всего лишь ребенок. Кто дал тебе право судить других?

Ошеломленная ударом – не столько болезненным, сколько неожиданным, – Никки окаменела. Во рту стоял привкус рвоты.

– Но, мама, он был жесток со мной... Трогал меня повсюду, а потом ударил!

Мать снова шлепнула ее по губам, на этот раз сильнее.

– Я не позволю, чтобы ты бездушными речами унижала меня перед братом Наревом и моими друзьями! Слышишь? Ты не знаешь, что заставило его так поступить! Может, у него дома больные дети, и ему нужны деньги на лекарства. А тут ему попадается богатенькая избалованная девчонка, и он не выдерживает, зная, что его собственных детей всю жизнь обманывают такие, как ты, чтобы покупать себе красивую одежду и всякие безделушки. Ты не знаешь, какие жизненные тяготы приходится выносить этому человеку. И не смей осуждать людей за их поступки только потому, что ты слишком бесчувственна и эгоистична и не желаешь даже постараться понять их!

– Но я думаю...

Мать ударила ее в третий раз так, что Никки пошатнулась.

– Думаешь? Размышления – кислота, разъедающая веру! Твой долг – верить, а не думать! Разум человека несопоставим с разумом Создателя! Твои мысли – как и мысли всех прочих людей – совершенно бесполезны, как вообще бесполезно все человечество. Ты должна верить, что Создатель вложил свою доброту в эти заблудшие души. Ты должна руководствоваться чувствами, а не разумом. И твой единственный путь – вера, а не мысли.

Никки проглотила слезы.

– И что мне тогда делать?

– Тебе должно быть стыдно, что мир так жесток к этим несчастным, и они вынуждены в растерянности наносить удары. В будущем ты должна найти способ помочь таким людям, ибо у тебя есть все, а у них – ничего. Это твой долг.

В тот вечер, когда отец вернулся домой и на цыпочках зашел к ней в комнату, чтобы посмотреть, насколько сильно она пострадала, Никки взяла его за большие пальцы и крепко прижала их к щеке. Хотя мать и говорила, что он плохой человек, Никки почувствовала себя просто замечательно, когда отец молча опустился на колени возле кровати и начал ласково гладить ее по голове.

Продолжая работать на улицах, Никки в конце концов научилась понимать нужды обитателей трущоб. Их беды казались непоправимы. Что бы она ни делала, это ничего не меняло. Брат Нарев говорил, что это лишь признак того, что Никки не до конца посвящает себя делу. Каждый раз, как у нее что-то не получалось, Никки – по требованию брата Нарева и матери – удваивала усилия.

Однажды, уже проработав в братстве несколько лет, она за ужином сказала:

– Отец, есть один человек, которому я пытаюсь помочь. У него десять детей и нет работы. Ты не мог бы взять его к себе на работу?

Отец поднял голову от тарелки с супом.

– Почему?

– Я же тебе сказала! У него десять детей.

– Но что он умеет делать? Почему я должен его нанять?

– Потому что ему нужна работа.

Отец отложил ложку.

– Никки, солнышко, у меня работают квалифицированные рабочие. От того, что у него десять детей, сталь ведь не станет выковываться, верно? Что этот человек умеет делать? Какая у него профессия?

– Будь у него профессия, отец, он смог бы найти работу. Разве справедливо, что его дети вынуждены голодать только потому, что их отцу не предоставляют шанса?

Отец посмотрел на нее, будто изучал какой-то подозрительный новый металл. Узкие губы матери растянулись в едва заметной улыбке, но она молчала.

– Шанса? На что? У него нет профессии.

– Наверняка в таких больших мастерских, как твои, для него найдется какая-нибудь работа.

Отец, внимательно изучая ее решительное личико, побарабанил пальцами по столу. Затем, откашлявшись, произнес:

– Ну что ж, возможно, я смогу использовать его на погрузке фургонов.

– Он не может грузить фургоны. У него больная спина. Он годами не мог работать именно потому, что у него болит спина.

Отец недоуменно нахмурился:

– Больная спина не помешала ему настрогать десяток детей.

Никки очень хотелось сделать доброе дело, и она ответила отцу решительным взглядом.

– Почему ты такой нетерпимый, отец? У тебя есть рабочие места, а этому человеку нужна работа. У него голодные дети, которых нужно кормить и одевать. Неужели ты отказываешь ему в возможности заработать себе на жизнь лишь потому, что ему не повезло? Или твое богатство застилает тебе глаза, и ты не видишь нужд простых людей?

– Но мне нужны...

– Почему ты всегда исходишь из того, что нужно тебе, а не из того, что нужно другим? Неужели все должно быть только для тебя?

– Это – дело...

– А в чем цель дела? Разве не в том, чтобы предоставлять работу тем, кто в ней нуждается? Разве не лучше, если человек работает, а не унижается, выпрашивая милостыню? Ты этого хочешь? Чтобы он просил милостыню, вместо того чтобы работать? Разве не ты всегда так превозносил труд?

Никки выпускала вопросы, как стрелы, причем так быстро, что отец и слова не успевал вставить. Мать улыбалась, слушая, как дочь выпаливает слова, которые знает уже наизусть.

– Почему ты так жесток к самым обездоленным? Почему не можешь хоть раз подумать о том, что ты в состоянии сделать для них, вместо того чтобы думать о деньгах и только о деньгах? Неужели тебе повредит, если ты наймешь нуждающегося в работе человека? Повредит, отец? Покончит с твоим делом? Разорит тебя?

Ее исполненные благородства вопросы эхом звучали по обеденном залу, а отец смотрел на нее так, словно видел впервые. Казалось, его поразили настоящие стрелы. Его губы шевелились, но он не мог вымолвить ни слова. Похоже, он не мог даже пошевелиться. Лишь молча смотрел на нее.

Мать сияла.

– Ну... – проговорил он наконец. – Полагаю... – Он взял ложку и уставился в тарелку. – Присылай его, я дам ему работу.

Никки ощутила новое чувство гордости. И могущества. Она никогда не думала, что так легко сможет заставить отца отступить. Она поколебала его эгоистичную сущность одной лишь добротой.

Отец встал из-за стола.

– Я... Мне нужно возвращаться в мастерские. – Его взгляд шарил по столу, на Никки и мать он не глядел. – Я только что вспомнил... Нужно присмотреть за одним делом...

Когда он ушел, мать сказала:

– Я рада, что ты избрала правильный путь, Никки, а не последовала его ложной дорогой. Ты никогда не пожалеешь о том, что позволила любви к людям направлять твои чувства. Создатель улыбнется тебе.

Никки знала, что поступила правильно и достойно, и все же не могла не вспоминать тот вечер, когда отец молча гладил ей бровь, а она прижимала его пальцы к щеке.

Тот человек начал работать в мастерских. Отец больше никогда о нем не упоминал. Он все время был занят и пропадал на работе. У Никки тоже все больше и больше времени занимала ее деятельность. Но ей недоставало того выражения его глаз. И она думала, что, наверное, просто взрослеет.

Следующей весной, когда Никки уже исполнилось тринадцать, она как-то раз вернулась домой после работы в братстве и обнаружила сидящую вместе матерью в гостиной женщину. Что-то в облике этой женщины было такое, от чего волосы Никки встали дыбом. Она положила на стол список нуждающихся, а обе женщины встали.

– Никки, дорогая, это сестра Алессандра. Она приехала сюда из Дворца Пророков в Танимуре.

Женщина была старше матери. Длинная каштановая коса уложена короной вокруг головы и закреплена на затылке красивым гребнем, нос чуть-чуть великоват; полноватая, но не уродливая. Ее глаза сверлили Никки с тревожащей настойчивостью, а не бегали по сторонам, как тараканьи глазки матери.

– Ваше путешествие было долгим, сестра Алессандра? – вежливо спросила Никки, сделав книксен. – Из Танимуры, я хочу сказать?

– Всего три дня, – ответила сестра Алессандра и улыбнулась, подняв узенькое личико Никки за подбородок. – Так-так! Маленькая, а делает взрослую работу. – Она указала на стул. – Не присядешь ли с нами, дорогая?

– Вы сестра из нашего братства? – спросила Никки, не очень хорошо понимая, кто эта женщина.

– Вашего – чего?

– Никки, – ответила мать, – сестра Алессандра – сестра Света.

Никки изумленно опустилась на стул. Сестры Света обладали волшебным даром, как они с матерью. Никки мало что знала о сестрах, кроме того, что они служат Создателю. Но ей от этого лучше не стало. Присутствие такой женщины в их доме вызывало смущение, совсем как тогда, когда Никки стояла перед братом Наревом. Ее охватило необъяснимое ощущение обреченности.

К тому же Никки испытывала нетерпение, ведь ее ждали дела. Нужно еще собрать пожертвования. В некоторые места ее сопровождали взрослые. В другие отправляли ее одну, говоря, что молоденькая девочка там добьется лучших результатов, пристыдив тех, кто имеет больше, чем заслуживает. Эти люди, все владельцы предприятий, отлично знали, кто она такая. И всегда спрашивали, как поживает отец. Как ее учили, Никки отвечала, что отец будет очень доволен, когда узнает, что они проявляют заботу о нуждающихся. В конце концов большинство вносили пожертвования.

Затем нужно было отнести лекарства женщинам с больными детьми. И одежда детям тоже нужна. Никки старалась кого-то уговорить пожертвовать старую одежду, кого-то – пошить новую. Некоторые люди были бездомными, другие всем скопом ютились в жалких каморках. Никки пыталась уговорить кого-нибудь из богатых пожертвовать дом. А еще на нее была возложена обязанность раздобывать для женщин кувшины, чтобы ходить за водой. Надо нанести визит горшечнику. Нескольких ребятишек постарше поймали на воровстве. Другие дрались, кое-кто избивал в кровь детишек поменьше. Никки заступалась за них, пытаясь объяснить, что они не виноваты, просто жизнь к ним несправедлива, и такое поведение – естественная реакция на жестокие условия. Она надеялась уговорить отца взять на работу хотя бы нескольких обездоленных.

Проблемы разрастались, как снежный ком, и конца им не предвиделось. Создавалось впечатление, что чем большему количеству людей помогало братство, тем больше становилось нуждающихся в помощи. Вначале Никки думала, что решит мировые проблемы. А теперь начала чувствовать себя безнадежно неспособной. Она знала, что сама виновата. Ей нужно трудиться еще больше.

– Ты умеешь читать и писать? – поинтересовалась сестра.

– Не очень хорошо, сестра. В основном имена. Мне так много нужно делать для тех, кому повезло меньше, чем мне! Их нужды куда важнее моих эгоистических желаний.

Мать, улыбнувшись, кивнула сама себе.

– Просто добрый дух во плоти, – расчувствовалась сестра Алессандра. Глаза ее увлажились. – Наслышана о твоей деятельности.

– Правда? – На мгновение Никки испытала гордость, но тут же вспомнила, что, как бы она ни старалась, лучше все равно не становится, и ощущение того, что она неудачница, вернулось. К тому же мать все время твердила, что гордыня – грех. – Не вижу ничего особенного в том, что я делаю. Эти люди – особенные из-за тех страданий, что они переносят, живя в жутких условиях. Они ободряют меня.

Мать довольно улыбалась. Сестра Алессандра, наклонившись поближе, серьезно спросила:

– Ты училась пользоваться своим даром, дитя?

– Мать учит меня всякой мелочи вроде лечения несложных болячек, но я знаю, что было бы несправедливо демонстрировать мой дар перед теми, кто менее благословен, чем я, и потому всячески стараюсь не пользоваться им.

Сестра сложила руки на коленях.

– Мы с твоей матерью побеседовали, пока тебя ждали. Она хорошо поработала, наставив тебя на путь истинный. Однако мы считаем, что ты способна на большее, если бы служила более высокому призванию.

Никки вздохнула:

– Ну ладно. Может, я смогу вставать чуть раньше. Но у меня уже есть обязанности в отношении нуждающихся, и мне придется как-то совмещать их с новыми. Надеюсь, вы меня понимаете, сестра. Я не пытаюсь вызвать сочувствие, правда-правда, но я надеюсь, что этот долг мне не придется выполнять быстро, потому что я и так уже очень занята. Сестра Алессандра терпеливо пояснила:

– Ты не понимаешь, Никки. Нам бы хотелось, чтобы ты продолжила свою деятельность с нами, во Дворце Пророков. Конечно, сначала ты будешь послушницей, но в один прекрасный день станешь сестрой Света, и в этом качестве продолжишь делать то, что так хорошо начала сейчас.

Никки охватила паника. Жизнь стольких людей держалась лишь на тех ниточках, что протягивала она. В братстве у нее есть друзья, которых она любит. Ей так много нужно сделать! Ей не хотелось покидать мать и даже отца. Она знала, что отец плохой, но с ней-то он плохим не был. Она знала, что он алчный эгоист, но он по-прежнему иногда относил ее в кровать и ласково гладил по плечу. Никки была уверена, что когда-нибудь снова увидит проблеск в его голубых глазах, требуется только время. Она не хотела уезжать от него. По какой-то причине ей было отчаянно необходимо еще раз увидеть ту яркую искорку в его глазах. Никки знала, что эти ее желания эгоистичны.

Она сморгнула слезы.

– Я забочусь о нуждающихся, сестра Алессандра. У меня перед ними обязательства. Простите, но я не могу их бросить.

В этот момент в дверях появился отец. И застыл в неловкой позе, на полушаге, уставясь на сестру.

– Что тут происходит?

Мать встала:

– Говард, это сестра Алессандра. Она сестра Света и приехала...

– Нет! Я не допущу, слышишь?! Она наша дочь, и сестры не получат ее!

Сестра Алессандра поднялась, искоса глядя на мать.

– Пожалуйста, попросите вашего мужа удалиться. Это его не касается.

– Не касается?! Она моя дочь! Вы не получите ее!

Он рванулся вперед, чтобы схватить Никки за протянутую руку. Сестра подняла палец и, к изумлению Никки, отца отбросило назад яркой вспышкой света. Он с грохотом врезался спиной в стену и сполз на пол, хватаясь за грудь. Заливаясь слезами, Никки бросилась к отцу, но сестра Алессандра схватила ее за руку и дернула назад.

– Говард, – прошипела сквозь зубы мать, – воспитание ребенка – мое дело. Я несу дар Создателя. Когда договаривались о нашем с тобой браке, ты дал слово, что если родится девочка и у нее будет дар, только я буду обладать правом воспитывать ее так, как сочту нужным. Я считаю, что так надо, такова воля Создателя. Во Дворце Пророков у нее будет время научиться читать. Время научиться использовать свой дар во благо людям так, как это умеют только сестры. Ты сдержишь слово. Я об этом позабочусь. Не сомневаюсь, что у тебя есть дела, к которым ты должен немедленно вернуться.

Отец тер ладонью грудь. Потом опустил руки и, понурив голову, вышел. Но прежде чем закрыть за собой дверь, он встретился взглядом с Никки. Сквозь слезы она увидела в глазах отца ту самую искорку, будто он хочет ей что-то сказать, но потом искорка исчезла, и отец закрыл за собой дверь.

Сестра Алессандра сказала, что будет лучше, если они уедут сразу же и Никки сейчас не станет общаться с отцом. Она пообещала, что если Никки будет соблюдать правила, то после того как освоится, научится читать и пользоваться своим даром, она снова увидит отца.

Никки научилась читать, пользоваться своим даром и освоила все, что от нее хотели. Она выполняла все требования, она делала все. Ее жизнь послушницы была бесстрастно самоотверженной. Сестра Алессандра забыла о своем обещании, а если Никки напоминала ей, тут же выражала недовольство и находила очередную работу.

Через несколько лет после того, как Никки увезли во Дворец, она снова встретила брата Нарева. Никки столкнулась с ним совершенно случайно. Он работал на конюшне Дворца Пророков. Брат Нарев, пристально глядя на Никки, медленно улыбнулся. Он сообщил ей, что пришел во Дворец по ее примеру. Заявил, что хочет прожить долго и увидеть, как в мире наступает новый порядок.

Никки тогда подумала, что работа на конюшне – странное занятие для брата, но брат Нарев сказал, что считает работу на сестер более возвышенной, чем на тех, кто загребает деньги. Заверил Никки, что ему все равно, скажет она во Дворце кому-нибудь о нем и его деятельности в братстве или нет, но попросил не говорить сестрам, что он обладает волшебным даром, потому что тогда ему не разрешат остаться тут и работать на конюшне. А если они раскроют его дар, он откажется им служить, поскольку, как он заявил, желает служить Создателю по-своему.

Никки сохранила его тайну – не столько из верности, сколько потому, что была слишком занята учебой и работой, чтобы думать о брате Нареве и его братстве. Видела она его крайне редко, детские воспоминания покрывались дымкой. Во Дворце имелась работа, которой она должна была посвятить себя, согласно пожеланиям сестер. Только много лет спустя Никки поняла истинные причины пребывания брата Нарева во Дворце Пророков.

Сестра Алессандра позаботилась о том, чтобы Никки была постоянно занята, и отклоняла эгоистичные просьбы о поездке домой. Лишь двадцать семь лет спустя, все еще будучи послушницей, Никки снова увидела отца. На его похоронах.

Мать написала, чтобы Никки приехала повидать отца, потому что он тяжко болен. Никки тут же помчалась домой в сопровождении сестры Алессандры, но к ее приезду отец уже умер.

Мать сказала, что он несколько недель умолял ее послать за дочерью. Вздохнув, она сообщила, что не обращала внимания на его слова, думала, что он поправится. Кроме того, заявила мать, она не хотела отрывать Никки от важных дел по столь ничтожному поводу. Она сказала, что отец хотел только одного: увидеть Никки. Мать посчитала, что это глупо, поскольку ему всегда было наплевать на других. С чего это вдруг ему понадобилось кого-то видеть? Он умер в одиночестве, пока мать где-то ходила, помогая жертвам бесчувственного мира.

К тому времени Никки уже исполнилось сорок лет, но мать по-прежнему считала ее молоденькой девушкой – ведь благодаря древнему заклятию, наложенному на Дворец Пророков, Никки выглядела лет на пятнадцать-шестнадцать. Мать велела ей надеть яркое платье – в конце концов, похороны не такой уж печальный повод.

Никки долго стояла у тела отца. Возможность увидеть его голубые глаза была утрачена навсегда. И впервые за многие годы боль заставила ее ощутить что-то, сокрытое глубоко внутри. Так хорошо снова что-то чувствовать – пусть даже боль!

Пока Никки стояла, глядя на восковое лицо отца, сестра Алессандра говорила, что ей очень жаль, что она увезла Никки из дома, но за всю свою жизнь она, сестра Алессандра; не встречала женщины с таким мощным даром, как у Никки, и что такой дар Создателя не должен пропадать втуне.

Никки ответила, что все понимает. Поскольку у нее есть способности, то вполне справедливо, что она должна использовать их во благо нуждающимся.

Во Дворце Пророков Никки называли самой бескорыстной и чуткой послушницей и ставили в пример тем, что помоложе. Даже аббатиса ее похвалила.

Все эти восхваления были для нее пустым звуком. Быть лучше других – не правильно. Как Никки ни старалась, она не могла избежать унаследованного от отца преимущества. Это преимущество струилось по ее жилам, сочилось из каждой поры, отравляя все, что она делала. Чем бескорыстнее она была, тем сильнее это подчеркивало ее превосходство, а следовательно, ее греховность.

Никки знала: это означает одно – она грешница.

– Постарайся не запоминать его таким, – посоветовала сестра Алессандра после долгого молчания, когда они стояли над телом. – Постарайся помнить своего отца таким, каким он был при жизни.

– Не могу, – ответила Никки. – Я никогда не знала его, когда он был жив.

Мать взяла управление мастерскими на себя. Она писала Никки радостные письма, рассказывая, как много нуждающихся она теперь приняла на работу. Учитывая все накопленные богатства, производство вполне в состоянии это выдержать. Мать гордилась тем, что наконец-то богатство служит высоконравственным целям. Она писала, что смерть отца – скрытое благословение, ибо это позволило наконец-то помогать тем, кто всегда этого заслуживал. Все это – часть промысла Создателя, писала она.

Матери пришлось повышать цены, чтобы платить деньги всем людям, которым она предоставила работу. Многие старые работники ушли. Мать писала, что рада этому, поскольку у них отсутствует чувство долга перед другими.

Заказов становилось все меньше. Поставщики начали требовать предоплату. Мать больше не ставила клеймо мастерских на оружии – новые работники жаловались, что нечестно требовать от них выдерживать такие высокие стандарты. Они заявляли, что стараются изо всех сил, а остальное не имеет значения. Мать пошла навстречу их требованиям.

Прокатный стан продали. Многие постоянные клиенты перестали заказывать оружие и доспехи. Мать заявила, что обойдется без таких бесчувственных покупателей. Она ждала от герцога новых законов, в соответствии с которыми работа должна распределяться поровну, но законы что-то запаздывали. Немногие оставшиеся покупатели не платили в срок по счетам, но обещали непременно заплатить, а заказанный ими товар тем временем поставлялся, хоть и с запозданием.

Через полгода после смерти отца предприятие разорилось. Огромное состояние, заработанное им за всю жизнь, исчезло.

Высококвалифицированные рабочие, нанятые когда-то отцом, уехали, надеясь найти работу в оружейных мастерских в других местах. А большинство – те, что остались в городе – могли отыскать лишь низкооплачиваемую работу и были рады и этому. Многие новые рабочие требовали от матери сделать что-то. Мать и братство обратились с просьбой к другим владельцам мастерских, чтобы те взяли их к себе. Кое-кто попытался помочь, но большинство не имели возможности нанимать рабочих.

Оружейные мастерские отца были крупнейшими в их краях и обеспечивали работой многие другие мастерские. Теперь люди, чье дело зависело от работы оружейных мастерских – торговцы, мелкие поставщики, перевозчики, – тоже разорились. Многие в городе, от пекарей до мясников, потеряли своих покупателей и были вынуждены сократить число работников.

Мать попросила герцога поговорить с королем. Герцог ответил, что король размышляет над этим вопросом.

После закрытия отцовских мастерских появилось много заброшенных домов, жители которых уехали в поисках работы. По настоянию братства эти дома самовольно заселили. Прежде спокойные кварталы превратились в трущобы, где процветало воровство и насилие. Не имея возможности продать оставшееся на складах оружие, мать раздала его нуждающимся, чтобы те могли защитить себя. Вопреки ее усилиям, преступность лишь возросла.

За ее благотворительную деятельность и верную службу отца короне король назначил матери пенсион, позволявший ей жить в собственном доме и даже содержать штат прислуги, хоть и небольшой. Мать продолжала деятельность в братстве, пытаясь исправить ту несправедливость, которая, по ее мнению, привела к краху предприятия. Она надеялась в один прекрасный день снова открыть мастерские и нанять людей на работу. За самоотверженный труд король наградил ее серебряной медалью. Мать с гордостью писала Никки, что король никогда не видел женщины, столь близкой к тому, чтобы стать добрым духом во плоти. Никки регулярно получала сообщения о наградах, которые мать получала за свой бескорыстный труд.

Восемнадцать лет спустя, когда мать умерла, Никки по-прежнему выглядела как семнадцатилетняя девушка. Она хотела надеть на похороны красивое черное платье. Лучшее из лучших. Однако во Дворце Пророков ей сказали, что послушнице не подобает подавать столь эгоистичное прошение и что это не обсуждается, Никки может получить только скромную простую одежду.

Приехав домой, Никки отправилась к королевскому портному и сказала, что на похороны матери ей нужно самое лучшее черное платье, которое он когда-либо шил. Тот назвал цену. Никки спокойно сказала, что денег у нее нет, но платье ей нужно все равно.

Портной – мужчина с тремя подбородками, с растущей на ушах шерстью, ненормально длинными желтыми ногтями и похотливой ухмылкой – ответил, что ему тоже кое-что нужно. Он придвинулся, нежно держа ее гладкую руку костлявыми пальцами, и прошептал, что если она позаботится о его нуждах, то он позаботится о ее.

На похоронах матери Никки была в великолепном черном платье.

Мать всю свою жизнь посвятила нуждам других людей. Никки нисколько не сожалела, что никогда больше не увидит тараканьи глазки матери, и не чувствовала той боли, что заполнила внутри нее пустоту на похоронах отца. И сознавала, что она отвратительный человек. И впервые поняла, что по какой-то причине ей попросту все безразлично.

С этого дня Никки носила только черные платья. Сто двадцать три года спустя, стоя у перил на галерее главного зала Дворца Пророков, Никки увидела глаза, поразившие ее своим внутренним светом. Но то, что в глазах ее отца было лишь неуловимым отблеском, в серых глазах Ричарда полыхало ярким пламенем. И она по-прежнему не знала, что это.

Знала только, что именно в этом – различие между жизнью и смертью и что она должна это уничтожить. И теперь наконец она знала, как, это сделать.

Если бы только кто-нибудь проявил много лет назад такое же милосердие к ее отцу...

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.