Причины: история, демография, политика

Какими факторами обусловлен всплеск в конце двадцатого века войн вдоль линий разлома и ведущая роль мусульман в таких конфликтах? Во-первых, эти войны имеют свои корни в истории. В прошлом бывало, что между разными цивилизационными группами периодически случались акты насилия по линии разломов, и в настоящем живут воспоминания о прошлых событиях, что, в свою очередь, по обе стороны конфликта порождает страхи и чувство тревоги. Мусульмане и индусы на полуострове Индостан, кавказские народы и русские на Северном Кавказе, армяне и турки в Закавказье, арабы и евреи в Палестине, католики, мусульмане и православные на Балканах, русские и турки от Балкан до Средней Азии, сингальцы и тамилы на Шри-Ланке, арабы и черные по всей Африке — все это примеры взаимоотношений, когда на протяжении веков периоды взаимной подозрительности чередовались с жестокими вспышками насилия. Историческое наследие конфликтов существует, и им пользуются те, кто считает это выгодным для себя. В подобных взаимоотношениях история оживает и вселяет страх.

Однако история то затихающей, то вновь разгорающейся бойни не способна сама по себе объяснить, почему в конце двадцатого века вновь началась полоса насилия. Ведь, как указывали многие, сербы, хорваты и мусульмане десятилетиями спокойно уживались вместе в Югославии. Мусульмане и индусы вполне мирно соседствовали в Индии. [c.420] В Советском Союзе жили вместе многие этнические и религиозные группы, не считая нескольких явных исключений (но тому причиной была политика советского правительства). Тамилы и сингальцы также спокойно сосуществовали на острове, который часто описывали как тропический рай. Ход истории не мешал тому, чтобы эти относительно миролюбивые отношения преобладали на значительных отрезках времени; следовательно, история сама по себе не может объяснить нарушения мира. Должно быть, в последние десятилетия двадцатого века в процесс вмешались другие факторы. Одним из таких факторов стали изменения в демографическом балансе. Численный рост одной группы порождает политическое, экономическое и социальное давление на другие группы и вызывает ответное противодействие. Что более важно, он вызывает военное давление на демографически менее динамичные группы. Крушение в начале 1970-х годов тридцатилетнего конституционного порядка в Ливане в значительной мере стало результатом резкого прироста шиитского населения относительно христиан-маронитов. На Шри-Ланке, как показал Гэри Фуллер, пик сингалезского националистического мятежа в 1970-х годах и тамильского восстания в конце 1980-х годов в точности совпал с годами, когда “молодежная волна” людей от пятнадцати до двадцати четырех лет в этих группах превосходил 20 процентов от общей численности группы (см. рисунок 10.1) . Как подметил один американский дипломат на Шри-Ланке, практически все сингалезские повстанцы были не старше двадцати четырех лет, и “Тигры Тамила”, как сообщалось, были “уникальны в своем роде, поскольку опорой им служила, по сути, детская армия”, ряды которой пополняли “мальчики и девочки, едва достигшие одиннадцати лет”, а погибшие в боях даже “еще были подростками на момент гибели, лишь нескольким исполнилось восемнадцать”. “Тигры”, как отмечал “Экономист”, вели “войну несовершеннолетних” . Аналогичным [c.421] образом войны по линии разлома между русскими и мусульманскими народами на юге подпитывались значительной разницей в приросте населения. В начале 1990-х годов общий коэффициент рождаемости в Российской Федерации составлял 1,5, в то время как в мусульманских среднеазиатских республиках бывшего СССР этот коэффициент равнялся 4,4, а показатель общего прироста населения (общая, т.е. из расчета на 1000 человек, рождаемость минус общая смертность) в конце 1980-х годов у последних в пять-шесть раз превосходил показатель России. В 1980-х годах численность чеченцев увеличились на 26 процентов, и Чечня была одним из самых густонаселенных мест в России; высокая рождаемость в республике привела к появлению переселенцев и боевиков . Аналогично высокие показатели рождаемости мусульман и миграция в Кашмир из Пакистана стали причиной возобновления сопротивления индийскому правлению.

У непростых процессов, которые привели к межцивилизационным войнам в бывшей Югославии, было много причин и много отправных точек. Однако вероятно, самым важным фактором были демографические изменения в Косово. Косово являлось автономным краем в границах Сербской республики, имея де-факто те же права, что и шесть югославских республик, за исключением права на отделение. [c.422] В 1961 году население края на 67% было албано-мусульманским и на 24% -православно-сербским. Однако коэффициент рождаемости у албанцев был наивысшим в Европе, и Косово стало самым густонаселенным районом Югославии. К 1980-м годам около 50% албанцев находились в возрасте менее двадцати лет. Оказавшись перед лицом такого численного превосходства, сербы эмигрировали из Косово, переезжали в Белград и в другие районы в поисках экономических перспектив. И в результате в 1991 году Косово на 90% стало мусульманским и лишь на 10% — сербским . Тем не менее, сербы рассматривали Косово как свою “святую землю” или “Иерусалим” — место, где, среди прочего, 28 июня 1389 года произошло знаменитое сражение, в котором они потерпели поражение от турок-осман и почти на пять веков оказались под турецким владычеством.

К концу 1980-х годов изменяющийся демографический баланс привел к тому, что албанцы выдвинули требование о повышении статуса Косово до статуса югославской республики. Сербы и югославское правительство возражали из опасения, что, как только Косово обретет право на отделение, оно именно так и поступит и, возможно, соединится с Албанией. В марте 1981 года в поддержку требований за республиканский статус начались акции протестов, разразились беспорядки. Согласно заявлениям сербов, все больший размах приобретала дискриминация в отношении сербов, усиливались гонения на них, учащались акты насилия. “В Косово, начиная с конца 1970-х годов, — замечал хорватский протестант, -…имели место многочисленные инциденты и факты насилия, в числе которых — нанесение ущерба собственности, лишение работы, харассмент, изнасилования, драки и убийства”. И как следствие, “сербы заявили, что угроза приняла масштабы геноцида и что они не станут больше этого терпеть”. Тяжелое положение косовских сербов находило отклик во всей Сербии, и в 1986 году на свет появилась декларация, подписанная 200 ведущими [c.423] сербскими интеллектуалами, включая редакторов журнала либеральной оппозиции “Praxis”, политическими деятелями, религиозными лидерами и военными, в которой от правительства требовали предпринять решительные меры и положить конец геноциду сербов в Косово. Если взять любое приемлемое определение геноцида, то это обвинение было значительно преувеличено, хотя, по утверждению одного иностранного наблюдателя, не скрывавшего симпатий к албанцам, “в 1980-х годах албанские националисты несли ответственность за ряд вооруженных нападений на сербов и за уничтожение некоторых объектов собственности, принадлежащих сербам” .

Все это вызвало подъем сербского национализма, и Слободан Милошевич воспользовался подходящим для себя случаем. В 1987 году он произнес в Косово большую речь, обратившись к сербам с призывом заявить о правах на свою землю и свою историю. “Тотчас вокруг него стали собираться сербы — коммунисты, некоммунисты и даже антикоммунисты, — преисполненные решимости не только защитить сербское меньшинство в Косово, но и подавить албанцев и превратить их в граждан второго сорта. Вскоре Милошевич был признан национальным лидером” . Два года спустя, 28 июня 1989 года, Милошевич вернулся в Косово вместе с одним или двумя миллионами сербов, чтобы отметить шестисотую годовщину знаменитой битвы, символизирующей непрекращающуюся войну с мусульманами.

Страхи сербов и сербский национализм, спровоцированные растущей численностью и силой албанцев, еще больше усугубились демографическими изменениями в Боснии. В 1961 году сербы составляли 43 процента, а мусульмане — 26 процентов населения Боснии и Герцеговины. К 1991 году соотношение изменилось почти в точности на противоположное: доля сербов упала до 31 процента, а доля мусульман возросла до 44%. В течение этих тридцати лет численность хорватов снизилась от 22 процентов [c.424] до 17%. Этническая экспансия одной группы привела к этническим чисткам со стороны другой. “Почему мы убиваем детей?” — задавал вопрос в 1992 году один сербский боец и сам же отвечал на него: “Потому что когда-нибудь они вырастут, и нам придется убивать уже взрослых”. Власти боснийских хорватов, стремясь не допустить “демографической оккупации” мусульманами своих населенных пунктов, действовали лишь с незначительно меньшей жестокостью .

Изменения в демографических соотношениях и “молодежные пики” в двадцать или более процентов ответственны за многие межцивилизационные конфликты конца двадцатого столетия. Тем не менее, всего эти факторы не объясняют. Например, нельзя объяснить с точки зрения демографии войну между сербами и хорватами; только отчасти ее можно объяснить историческими причинами, поскольку эти два народа жили вместе относительно мирно до Второй Мировой войны, когда хорватские усташи стали устраивать массовые убийства сербов. Везде и всюду причиной конфликта также была политика. Распад в конце Первой Мировой войны Австро-Венгерской, Турецкой и Российской империй способствовал разжиганию этнических и цивилизационных конфликтов между государствами, возникшими на их обломках, и между населявшими их народами. После Второй Мировой войны сходные результаты имело крушение Британской, Французской и Голландской империй. С окончанием “холодной войны” к тем же последствиям привело падение коммунистических режимов в Советском Союзе и Югославии. Люди больше не имели возможности идентифицировать себя как коммунисты, советские граждане или югославы и отчаянно нуждались в обретении новых идентичностей. Они нашли их в прежних опорах — в этнической принадлежности и в религии. Репрессивный, но мирный порядок государств, провозгласивших идею отсутствия бога, сменился насилием людей, приверженных разным богам. [c.425] Этот процесс усугубился необходимостью для новообразовавшихся политических сущностей усвоить процедуры демократии. Как только начался развал Советского Союза и Югославии, находившиеся у власти элиты не стали организовывать общенациональных выборов. Поступи они так, политическим лидерам пришлось бы состязаться за власть в центре и они могли бы попытаться выйти к электорату на основе многоэтнической и полицивилизационной программы и собрать в парламенте коалиции соответствующего большинства. Вместо этого и в Советском Союзе, и в Югославии сначала выборы были организованы на республиканской основе, из-за чего у политических лидеров возник чрезвычайно мощный стимул вести направленную против центра избирательную кампанию, взывая к этническому национализму и поощряя независимость своих республик. Даже в Боснии на выборах 1990 года население голосовало строго согласно этническим границам. Многоэтническая Реформистская партия и бывшая Коммунистическая партия получили менее 10 процентов голосов каждая. Количество поданных голосов за Мусульманскую демократическую партию действия (34 процента), Сербскую демократическую партию (30 процентов) и Хорватский демократический союз (18 процентов) более или менее точно соответствует долям мусульман, сербов и хорватов в населении бывшей Югославии. На первых выборах, в которых участвовало несколько кандидатов, почти во всех бывших советских и югославских республиках победу одержали политические лидеры, которые обращались к националистическим чувствам и обещали энергичную защиту своих национальностей против других этнических групп. Соперничество на выборах поощрило националистические настроения и, таким образом, содействовало усилению конфликтов вдоль линий разлома и их превращению в войны по линиям разломов. Когда, по выражению Богдана Денича, “этнос становятся демосом” , первым результатом является polemos, или война.

Остается вопрос — почему с окончанием двадцатого века мусульмане оказались вовлечены в намного большее [c.426] число актов межгруппового насилия, чем те, кто принадлежит другим цивилизациям? Всегда ли дело обстояло именно так? В прошлом христиане убивали своих собратьев-христиан и других людей, и число этих жертв было весьма значительно. Чтобы оценить предрасположенность к насилию у каждой цивилизации на протяжении истории, потребовалось бы обширное исследование. Здесь возможно следующее — определить возможные причины того, почему в настоящее время мусульманские группы прибегают к насилию, причем как в рамках ислама, так и за его границами. Затем нужно отделить причины, которые объясняют большую склонность к групповым конфликтам на протяжении истории, буде таковые существуют, от тех, которые объясняют такую тенденцию только для событий конца двадцатого века. Сразу напрашиваются шесть возможных причин. Три объясняют исключительно насилие между мусульманами и не-мусульманами, а еще тремя возможно объяснить как эти факты, так и насилие внутри ислама. Три причины объясняют только современную предрасположенность мусульман к насилию, в то время как три другие объясняют и историческое тяготение мусульман к насилию. Однако в случае, если такого тяготения все же не существует, эти предположительные причины, по всей вероятности, не объяснят современную тенденцию мусульман к межгрупповому насилию. Значит, последнее может быть объяснено только причинами, которые характерны для двадцатого века и которых не существовало в предыдущие столетия (таблица 10.4).

Во— первых, следует помнить, что ислам с самого начала был религией меча и что он прославляет военную доблесть. Истоки ислама -среди “воинственных племен бедуинов-кочевников”, и это “происхождение в среде насилия отпечаталось в фундаменте ислама. Самого Мухаммеда помнят как закаленного воина и умелого военачальника” . (Подобного нельзя сказать ни о Христе, ни о Будде.) Догматы ислама, как утверждается, предписывают войну против неверных, и когда первоначальная экспансия ислама со временем сошла на нет, мусульманские группы, вопреки религиозной доктрине, стали сражаться между собой. Соотношение фитна, или внутренних столкновений, и джихада коренным образом переменилось в пользу первого. Коран и прочие установления мусульманской веры содержат единичные запреты насилия, и в мусульманском учении и практике отсутствует концепция отказа от применения насилия.

Во— вторых, начиная с места его возникновения в Аравии, распространение ислама по Северной Африке и по большей части Среднего Востока, а позже и в Средней Азии, по Индостанскому полуострову и на Балканах приводило мусульман в тесный контакт со многими народами, которые были завоеваны и обращены, и наследие этого процесса сохраняется. После завоевания турками Балкан проживавшие в тамошних городах южные славяне часто переходили в ислам, в отличие от живших в деревнях крестьян, и таким образом возникло различие между боснийцами-мусульманами и православными сербами. Наоборот, экспансия Российской империи к Черному морю, на Кавказ, в Среднюю Азию, втянула ее в продолжающийся несколько веков конфликт с рядом мусульманских народов. Поддержка Западом, находившимся на вершине своего могущества, еврейского государства на Ближнем Востоке в противовес исламу заложила основу для непрекращающегося арабо-израильского противостояния. Таким образом, сухопутная мусульманская и не-мусульманская экспансии привели к [c.428] тому, что мусульмане и не-мусульмане живут по всей Евразии в тесном физическом соседстве друг с другом. Наоборот, морская экспансия Запада обычно не приводила западные народы к проживанию в территориальной близости с не-западными народами: либо правление ими осуществлялось из Европы, либо, за исключением случая с Южной Африкой, они фактически были истреблены западными поселенцами.

Третий возможный источник конфликта мусульмане — не-мусульмане заключается в том, что между ними существует некое отношение, которое один государственный деятель, говоря о собственной стране, назвал термином “не-перевариваемость”. Трудности, с которыми сталкиваются мусульманские страны в отношениях с не-мусульманскими меньшинствами, сопоставимы с теми проблемами, с которыми приходится иметь дело не-мусульманским странам в отношениях со своими мусульманскими меньшинствами. Ислам даже больше, чем христианство, — абсолютистское вероисповедание. Он соединяет вместе религию и политику и проводит четкую грань между теми, кто находится в дар ал-ислам, и теми, кто относится к дар ал-гарб. В результате последователи конфуцианства, буддисты, индуисты, западные христиане и христиане православные испытывают меньше трудностей, приспосабливаясь к совместной жизни друг с другом, чем те из них, кому приходится приспосабливаться к жизни с мусульманами. Этнические китайцы, например, являются экономически преобладающим меньшинством в большинстве стран Юго-Восточной Азии. Они успешно ассимилировались в обществах буддистского Таиланда и католических Филиппин; в этих странах практически не наблюдалось значительных случаев насилия, направленного против китайцев, со стороны большинства. Напротив, антикитайские беспорядки и/или акты насилия имели место в мусульманской Индонезии и в мусульманской Малайзии, и положение китайцев в этих странах остается потенциально взрывоопасным. [c.429]

Милитаризм, “неперевариваемость” и близкое соседство не-мусульманских групп являются постоянными характерными особенностями ислама и могли бы послужить для объяснения мусульманской конфликтогенности на протяжении истории. Три других, ограниченных во времени фактора могли бы в конце двадцатого века внести свою лепту в эту тенденцию. Одно объяснение, выдвинутое мусульманами, заключается в том, что западный империализм вкупе с зависимым положением мусульманских обществ в девятнадцатом и двадцатом столетиях породил представление о мусульманской военной и экономической слабости, а значит, способствовал тому, что не-исламские группы стали рассматривать мусульман как привлекательную цель. Согласно этому доводу, мусульмане являются жертвой широко распространенного предубеждения, сопоставимого с антисемитизмом, который исторически пронизывал западные общества. Мусульманские группы, такие как палестинцы, боснийцы, кашмирцы и чеченцы, утверждает Акбар Ахмед, все равно что “краснокожие, угнетенные группы, лишенные достоинства, загнанные в резервации, оторванные от унаследованных от предков земель” . Однако представление мусульман жертвами не объясняет конфликтов между мусульманским большинством и не-мусульманскими меньшинствами в таких странах, как Судан, Египет, Ирак и Индонезия.

Более убедительным фактором, объясняющим как внутриисламские конфликты, так и конфликты вне его границ, является отсутствие в исламе одной или нескольких стержневых стран. Защитники ислама часто утверждают, что западные политики ссылаются на существование некой руководящей силы, мобилизующей исламский мир и координирующей действия против Запада. Это воззрение ошибочно. Ислам является источником нестабильности в мире потому, что у него отсутствует доминантный центр. Государства, претендующие на роль лидеров ислама, такие, как Саудовская Аравия, Иран, Пакистан, Турция и, в потенциале, [c.430] Индонезия, соперничают между собой за влияние в мусульманском мире. Ни одно из них не занимает достаточно сильной позиции, чтобы вмешиваться в конфликты внутри границ ислама; и ни одно из них не способно выступать от лица всего ислама в конфликтах между мусульманскими и не-мусульманскими группами.

Наконец, что самое важное, демографический взрыв в мусульманских странах и значительная доля в общей численности населения мужчин в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, зачастую не имеющих работы, является естественным источником нестабильности и насилия как внутри самого ислама, так и в отношении не-мусульман. Каковы бы ни были другие причины, одного этого фактора достаточно для объяснения мусульманского насилия в 1980-х и 1990-х годах. Старение поколения “слона в удаве” к третьему десятилетию двадцать первого века и экономическое развитие мусульманских стран, если и когда таковое произойдет, могли бы, следовательно, привести к существенному снижению тенденции мусульман к насилию, а значит, и к общему спаду в повторяемости и напряженности войн по линиям разломов. [c.431]

Примечания

Ни одно взятое в отдельности утверждение в моей статье, опубликованной в Foreign Affairs, не навлекло на меня больше критических стрел, чем это: “У ислама — кровавые границы”. Такую оценку я сделал на основе беглого обзора межцивилизационных конфликтов. Количественные данные, взятые из любого незаинтересованного источника, убедительно демонстрируют ее обоснованность.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: