Сделай Сам Свою Работу на 5

Разрозненные политические наблюдения





Письмо сэру Джеймсу Лоутеру1, непревзойденному скряге, который из тридцати тысяч фунтов годового дохода ухитрился потратить всего триста

Май 1752

Сэр,

не имею чести знать Вас лично, но нрав Ваш известен мне столь хорошо, что убежден: на всем белом свете не найдется человека, который смог бы в создавшейся ситуации оказать мне большую помощь, чем сэр Джеймс Лоутер. Умом Природа наделила Вас в не меньшей степени, чем богатством, а потому Вы не откажете мне в разумной просьбе оттого лишь, что она необычна, — ведь если не возникает возражений со стороны разума, не будет помех и со стороны кошелька. Я прошу ссудить меня сотней фунтов без процентов и прочих обязательств. Одни воспримут подобную просьбу весьма скромной. Другие же (среди них, боюсь, можете оказаться и Вы сами) сочтут меня самым бессовестным наглецом из ныне живущих. Допускаю, что так оно и будет, однако в этом случае, согласитесь, моя настойчивость явится как серьезным аргументом для удовлетворения моей просьбы, так и доказательством моей будущей благодарности за Вашу доброту. Дайте Вы эту сумму человеку скромному, и он постыдился бы считать себя Вам обязанным и ради спасения собственной репутации пожертвовал бы Вашей. Я же заявляю во всеуслышание: Ваш благородный поступок станет всеобщим достоянием; я не постыдился искать Вашего расположения и, сходным образом, не постыжусь признать, сколь многим Вам обязан. Быть может, сэр, Вы сочтете, что в подобных деяниях мало чести. Полагаю, у Вас есть все основания так думать. И тут наглость моя вновь придется ко двору: она позволит мне со всей уверенностью утверждать, что Вы дали мне на сто фунтов больше, чем я просил, и тогда ни один человек на свете не поверит, что я получил хоть фартинг. Пойдя мне навстречу, Вы окажете мне неоценимую услугу — да и себе, поверьте, ничуть не меньшую. Во-первых, Вы спасете меня от нужды. Не мне объяснять Вам, человеку, который всю свою долгую и многотрудную жизнь положил на то, чтобы любой ценой избежать нужды, какие мучения, страдания и стыд сопряжены с этим словом. Столь благородным поступком Вы окажете услугу не только мне, но и себе, что, по всей видимости, для Вас немаловажно; Вы ничем не обделите своего наследника. И то сказать, неужто он при всей своей любви сорить деньгами, равно как и Вы при всей Вашей бережливости, ощутит нехватку суммы столь ничтожной?! Подобный шаг даже продлит дни Ваши: Вы потратитесь и вынуждены будете дольше жить, чтобы возместить потраченное. Чем чаще Вы извлекаете деньги из своего кошелька, тем меньше молится сей джентльмен, Ваш наследник, о том, чтобы Вы не задержались в этом мире, и тем больше молюсь я, чтобы Господь ниспослал Вам долгую жизнь. Вот и судите сами, сэр, чту Вам выгоднее. Сей скромный дар не разорит Вашего наследника — я же без него погибну. Он молится, чтобы Вы поскорей умерли, дабы получить все, что у Вас есть; я же молю Бога, чтобы Вы прожили как можно дольше, — и из-за того, что я уже получил, и в надежде получить еще. У нас с Вами интересы общие; у Вас с ним — совершенно разные. Вы же видите, я открыто признаю, что руководствуюсь корыстными интересами, — да Вы и сами были бы весьма невысокого мнения о моих умственных способностях, пренебрегай я столь существенной стороной жизни. Впрочем, знакомства с Вами я бы искал не только корысти ради. Я давно испытываю уважение к Вам и Вашему образу жизни. Если сходство характеров служит залогом дружбы, мы с Вами стали бы со временем закадычными друзьями. Говорят, Вы любите деньги; имей я соответствующий достаток, то же самое говорили бы и про меня. Чем же мы отличаемся? Только одним: Вы потакаете Вашим желаниям; я продолжаю влачить жалкое существование. У Вас есть миллион; у меня нет ни гроша. Вам бы ничего не стоило добиться того, чтобы наше сходство — и, соответственно, наша дружба — стали полными. Вы можете возразить, что отсутствие у меня денег — это свидетельство того, что я не люблю их так, как следовало бы. На это я бы Вам ответил, что я сродни влюбленному, чье чувство безответно; такой влюбленный в десятки раз более пылок и страстен, чем тот, кто любим. Не стану, впрочем, лицемерить и сравнивать себя с Вами. Возможно, я и впрямь недостаточно ценю богатство; подобный недостаток присущ юности. Однако даю Вам слово — я исправлюсь. У меня никогда не водились деньги, а потому простительно, что истинная их цена мне неизвестна. Ведь ценность денег тем выше, чем их больше, чему и Вы, и некоторые другие мудрые люди, коим мне очень хотелось бы подражать, могут служить живым примером. У Вас нет детей, однако жаловаться в этой связи на судьбу Вам едва ли стоит, ведь Ваши дети могли бы с легкостью спустить все, что Вы с таким трудом нажили. Дайте сто фунтов мне — и я последую Вашему примеру: буду копить, дорожить каждым пенсом, экономить решительно на всем, скрести по сусекам, не стану ни есть, ни пить, откладывая каждый фартинг. При виде меня все будут наперебой кричать: “Вот идет еще один Лоутер!”. Я не уроню Ваше доброе имя, я буду верен ему больше, чем сто Ваших сыновей вместе взятых.







Позвольте мне закончить это длинное письмо. Если я Вас убедил, дайте мне сто фунтов и, заодно, совет, как ими распорядиться. Следуя Вашему совету, я, наконец-то, разбогатею, а разбогатев, заживу счастливо. Если же это письмо Вас разочаровало, накажите меня: дайте мне сто фунтов и предоставьте тратить их как придется. Это принесет мне новые несчастья и окончательно меня разорит. Поступайте же, сэр, по своему усмотрению, и Вы в любом случае обяжете

Вашего преданного слугу.

Э.Б.

 

1 Адресат этого шуточного письма — сэр Джеймс Лоутер (?—1755), про которого в журнале “Джентльменз мэгэзин” говорилось, что это “самый богатый простолюдин в Великобритании, чье состояние приближается к миллиону”.

 

Идеал женщины1

Сей очерк посвящен моему идеалу женщины. Если идеал этот читатель сочтет хоть в чем-то соответствующим реальному лицу, я буду рад, ибо женщина, какой я ее описываю, должна во сто крат превосходить любое изображение, я же должен испытывать к ней столь сильное чувство, что не сумею написать ее портрет так, как должно.

Она красива, но не той красотой, что проистекает из правильных черт лица, нежной кожи и стройной фигуры. Всем этим она обладает в полной мере — однако тому, кто взглянет на нее, никогда не придет в голову превозносить подобные достоинства. Красота ее — в нежном нраве, в благожелательности, невинности и восприимчивости, отражающимся на ее челе.

Поначалу лицо ее лишь обращает на себя внимание, однако с каждой следующей минутой оно притягивает к себе все больше и больше, и остается лишь удивляться, что в первый момент оно вызвало интерес, не более.

Ее глаза светятся нежным светом, но стоит только ей захотеть, и они заставят вас трепетать; они подчиняют себе подобно хорошему человеку, не облеченному властью, — не силой, но добродетелью.

Черты ее лица не назовешь идеально правильными; подобная правильность вызывает скорее похвалу, нежели любовь, — в правильности, совершенстве нет души.

Она не высока ростом. Она создана не для всеобщего восхищения, но для счастья одного человека.

В ее нежности ощущается твердость и прямота.

В ее покладистости нет и следа слабости.

Нередко кокетство проявляется более в нарочитой простоте и незамысловатости туалета, нежели в безвкусных украшениях; в ее же убранстве не найти ни той ни другой крайности.

Свойственная ей задумчивость смягчает ее черты, но не искажает их. Большей частью она серьезна.

Ее улыбка… неописуема…

Голос ее подобен тихой, нежной музыке, не той, что гремит на публичных сборищах, а той, что услаждает слух немногих избранных, знающих разницу между обществом и толпой. Ее голос имеет то преимущество, что не слышен издали.

Чтобы описать ее тело, нужно описать ее душу; одно не представимо без другого.

Ее ум — не в многообразии занятий, коим она себя посвящает, а в тщательном их отборе.

Проявляется ее ум не столько в том, что делает и говорит она вещи запоминающиеся, сколько в том, что она избегает делать и говорить то, что делать и говорить не пристало.

Хорошее от плохого она отличает не умом, но проницательностью.

Многим женщинам, в том числе и хорошим, свойственны скаредность и эгоизм; она же на редкость щедра и великодушна. Самые расточительные не одаривают с большей охотой, чем она; самые алчные не расстаются с деньгами с большей осмотрительностью, чем она.

Нет человека, который был бы так молод — и так хорошо знал жизнь; и нет человека, которого бы жизненный опыт развратил меньше, чем ее. Ее обходительность вызвана, скорее, естественной склонностью приходить на помощь, чем стремлением следовать правилам, — вот почему она никогда не упустит случая поиздеваться как над теми, кто получил хорошее воспитание, так и над теми, кто воспитан дурно.

Девичьи порывы заводить дружбу с кем придется ей не присущи, ибо подобные отношения лишь умножают ссоры и порождают взаимную неприязнь. Друзей она выбирает долго, но, выбрав, верна им всю жизнь, — и чувства в первые минуты дружбы испытывает ничуть не более восторженные, чем спустя много лет.

Ей равно чужды и резкие суждения, и неумеренные похвалы; ожесточенность противоречит мягкости ее натуры, устойчивости ее добродетели. Нрав у нее, вместе с тем, прямой и твердый; он не более нежен, чем мрамор.

Она обладает столь несомненными добродетелями, что на ее примере мы, мужчины, учимся ценить добродетели наши собственные. В ней столько грации и достоинства, что мы влюбляемся даже в ее слабости.

Кто, скажите, увидев и узнав такое существо, не влюбится в нее без памяти?

Кто, скажите, зная ее, да и себя тоже, способен жить одной надеждой?

 

1 Этот очерк написан, по всей вероятности, незадолго до женитьбы и посвящен будущей жене Берка Джейн Наджент.

 

О преуспеянии

Едва ли найдется на свете хоть один человек, обладающий выдающимися способностями, который не пожелал бы продемонстрировать их по любому поводу.

Мне достаточно всего четверть часа поговорить с незнакомцем, чтобы уяснить себе, состоятелен он или нет. Если тему эту он обходит стороной, то это почти наверняка свидетельствует о его бедности. Великий человек обнаруживает себя через мгновение; стоит только завести с ним беседу, как он даст вам понять, с какой выдающейся личностью вы имеете честь говорить, что ему больше удается, критика или поэзия, является ли он человеком высокообразованным или же ученость вызывает у него искреннее, хотя и тщательно скрываемое презрение. Однако как бы подобные рассуждения ни тешили наше самолюбие, опыт подсказывает: наш авторитет от них только страдает. Неверно думать, будто, демонстрируя наши способности, мы заручаемся хорошим к себе отношением; сколько бы советов ни давалось относительно того, как лучше себя подать, великое искусство понравиться состоит не в том, чтобы проявить свои лучшие качества, а в том, чтобы до времени скрыть их. Прискорбно, что так мало написано на эту тему — ведь от нее напрямую зависит, к примеру, успех сочинителя. Прежде меня всегда удивляло, когда я видел, как человек, не отличающийся ни умом, ни глубиной суждений, ни заметными способностями, ни прочими качествами, каковые могли бы возвысить его в глазах других, человек, влачивший самое жалкое — под стать способностям — существование, добивается высших должностей, почестей и огромного достатка, и при этом все считают это в порядке вещей и не задаются вопросом, в чем причина его успеха. Разве что самые проницательные заметят: “Он всегда был толковым малым и знал, на какую карту поставить”.

Признаюсь, подобное наблюдение застало меня врасплох и заставило задуматься. Вы скажете, что я позавидовал сему баловню судьбы. Столь громкий успех я заслужил куда больше, чем он, в досаде размышлял я, утешая себя тем, что мои способности, моилучшие качества я бы ни за что не променял на его экипаж, хотя справедливости ради следует сказать: при появлении его золоченой кареты блекнут даже самые блестящие мои дарования.

Превозмогая грустные мысли, я стал задумываться над тем, чем такой человек компенсирует очевидное отсутствие таланта, какие скрытые качества помогли ему сделать карьеру, — и в конечном счете пришел к выводу, что успеху его способствовало именно отсутствие таланта, и ничего больше. Таким образом, заключил я, если хочешь, чтобы твой талант пошел тебе на пользу, его следует скрывать, всего же лучше скрывает его тот, кому скрывать нечего. У меня нет ни малейших сомнений в справедливости этих замечаний. Быть может, фундамент, на котором они покоятся, не столь уж и прочен. Вместе с тем основываются они на наблюдениях, взятых из жизни, а именно: почти каждый человек, сколь бы сомнительным это ни показалось остальным, считает себя в чем-то богом. Если же он великий человек — значит, он божество majorum gentium1. И касается это всех нас, от человека самого значительного до самого ничтожного.

Если же развить эту мысль, то получится, что всякий, кто числит себя богом, бросает Богу вызов, а потому не может рассчитывать на Его любовь и поддержку, даже в том случае, если служит Ему верой и правдой. Напротив того, человек, которого Он более всего презирает, более всего Им любим. А следовательно, наикратчайший путь к всеобщему признанию — полное самоотречение. Не отсюда ли выразительное словосочетание “божья тварь”?! Чем меньше у этой твари — в теле или в душе, в мыслях или в желаниях — своего, не похожего на других, тем более принадлежит он своему Создателю, тем больше Всевышний его любит и тем вернее выдвинется он среди себе подобных <…>

Прямую лесть люди ценят больше всего. Сказать вам: “Вы талантливее всех людей на земле” — может всякий; куда более лестно услышать от вашего собеседника, что вы талантливее его. Люди умные льстить умеют, однако выражаются подчас столь изобретательно, что льстят не столько вам, сколько самим себе. Подобная лесть предназначена для того, чтобы люди бесталанные, а также те, кто, как и я, не слишком любят свои таланты демонстрировать, довольствовались тем, что у них есть.

 

1 Здесь: высшего порядка (лат.).

 

Человек духа1

Люди, которые пренебрегают приличиями в жизни, беседе или в литературных сочинениях, нередко числятся великими личностями. Их почитатели видят все их недостатки, более того, готовы признать их, однако считают эксцентричность и сумасбродство не недостатком, а преимуществом великого человека. В характере гения нет ни одной чудовищной черты, какую мы не готовы были бы оправдать. Более того, слабости и причуды гения мы выдаем за убедительное доказательство его непревзойденных дарований. Тем самым о способностях человека мы судим от противного — не по тому, что у него есть, а по тому, чего нет. Должно быть, по этой причине мне часто не удавалось установить, что же собой представляет истинный гений. К своему изумлению, я обнаружил, что те, кого мы считаем гениями, не обладают чертами, присущими гениальности. Если я спрашиваю, является ли великий муж человеком здравомыслящим, мне отвечают, что он слишком вспыльчив, чтобы сохранять благоразумие. Если я интересуюсь, обладает ли он хорошей памятью, мой вопрос вызывает смех: откуда, в самом деле, у человека большого ума хорошая память? Если я осведомляюсь о его образовании, то мне говорят, что это гений “от природы”. Наш гений очень глуп и неприметен в обществе, зато за письменным столом он, надо полагать, не таков. Вместе с тем на мой вопрос о его сочинениях я, скорее всего, получу ответ, что он слишком непоседлив, а потому не способен дописать начатое. Если же мне удается ознакомиться с некоторыми его трудами, о моих критических замечаниях никто и слышать не захочет: “Ничего удивительного, гении, известное дело, состоят из сплошных недостатков”. Этот обычай подменять достоинства недостатками, полагать, что недостаток и есть высшее достоинство, очень всем нам свойствен. Если вы спросите прихожанина, какого он мнения о своем священнике, тот ответит вам, что лучше священника не найти. “А есть ли логика в его проповедях?” — “Нет, логики ровным счетом никакой”. — “А доводы, которые он приводит, весомы, ясны?” — “Что вы, никаких доводов он не приводит, — в доводах ведь сквозит человече-ская мудрость, в разговоре с Богом неприемлемая”. — “Тогда, может, он изъясняется прекрасным языком?” — “Прекрасный язык? — Это ж суетность!” — “В чем же тогда его достоинство?” — “В том, что он — человек духа”.

Таким образом, очень многие честные и даже опытные люди считают гением человека, который груб и жесток в обхождении, жизнь ведет распутную, сумасброден, заносчив, вздорен, легкомыслен, неблагодарен, черств, переменчив — может приласкать человека, а через минуту оскорбить его. И таков тот, кого сегодня носят на руках и кого я не раз имел счастье лицезреть. Впрочем, будь он другим, и он лишился бы всех своих почитателей. Стоит ему прославиться, и он начинает вести себя как придется. Половину времени он мрачен, угрюм и удручен — люди большого ума всегда витают в облаках; вторую же половину, напротив, чрезмерно буен— не весел, а именно буен. Вот единственное доказательство того, что он такой же, как и мы, представитель рода человеческого: своими собственными делами он пренебрегает точно так же, как и всем остальным <…>

 

1 В этом эссе развивается тема одного из очерков, напечатанных в студенческом журнале Берка “Реформатор”.

 

Истинный гений

Истинного гения нелегко отыскать — и столь же нелегко найти ему применение. Пригождается он лишь в особых ситуациях, в случаях крайней необходимости. В обычное время иметь с ним дело — тяжкое испытание, и лучше прибегать к услугам людей более заурядных.

Истинный гений проявляет себя только тогда, когда судьба ему не благоприятствует; во всех иных, более рядовых случаях ему приходится нелегко.

Лишь тот вправе называться гением, кто совершает великие дела дерзко и оригинально, посредством величайшего напряжения ума.

Чтобы доказать свою гениальность, одного великого дела, впрочем, недостаточно. Одного захвата Ля Рошели было бы мало для того, чтобы Ришелье прославился в веках. Истинный гений должен совершить не одно деяние, а несколько, и все они должны быть проникнуты единым помыслом.

Многие генералы хорошо обучены военному делу; удача также не раз оказывалась на их стороне. Однако лишь великому полководцу по силам разработать дерзкий и неожиданный план действий, который уму посредственному наверняка представится странным и необъяснимым, к тому же сопряженным с немалыми трудностями — и который вместе с тем окажется единственно верным. Тот, кто пользуется привычными методами, действует наподобие машины: мы знаем, как ей противостоять, видим, как она устроена; не ошибемся, сказав, каким явится ее следующий шаг, и если ей будет сопутствовать успех, то лишь по нашей собственной вине. Истинный же гений идет к цели таким путем, что о его замысле мы узнаем лишь в момент его осуществления.

Кажется, будто на карту гений поставил абсолютно все, будто риск его неоправдан, — и, однако ж, бьет он в самую точку, не обращая внимания на мелочи. Когда Ганнибал во главе своей доблестной армии дошел до середины Италии, Сципион бросил отечество на произвол судьбы и направил легионы прямо на Карфаген. Таков был его великий замысел, ничуть, впрочем, не уступавший немыслимому походу Ганнибала из Африки, через Испанию и Галлию, через Аппенины и Альпы — в Италию.

Приведем не менее яркий пример из времени более позд-него. Преследуя интересы Испании во Франции, герцог Парм-ский останавливает вошедшие в Нидерланды войска и расстается со своими дерзкими завоевательскими планами — pendent opera interrupta, minaeque murorum ingentes aequataque machine Coelo1.

1 “…прерваны все работы, и грозные стены

В их высоте поднебесной стоят неподвижной громадой”.

(Вергилий. Энеида. IV, 88—89. Перевод А.В. Артюшкова.)

 

Религия

Если Бог таков, каким мы его себе представляем, Он должен быть нашим Создателем.

Если Он наш Создатель — стало быть, между нами существует связь.

Если между нами существует связь, из этой связи возникает некоторое чувство долга, — ведь нельзя себе представить связь без взаимных обязательств.

Отношения между Богом и человеком таковы, что человек пользуется благодеянием Бога, но ответить благодеянием на благодеяние не может. Отношения между Богом и человеком таковы, что человек терпит зло, однако ни ответить Богу злом на зло, ни отвратить это зло не способен.

Из чего следует, что свой долг человек может исполнить не действием, а исключительно чувствами.

Когда нам делают добро, естественно воздавать хвалу.

Когда мы уповаем на то, что нам сделают добро, естественно молиться.

Когда мы страшимся зла, естественно отвратить его мольбой.

Такова основа религии.

Мы находимся в отношениях с другими людьми.

Мы можем добиться многого лишь с помощью других, таких же, как мы, существ.

Они, сходным образом, добиваются многого лишь с нашей помощью.

Мы любим этих людей, сочувствуем им.

Если мы рассчитываем на помощь, то должны оказывать ее и сами.

Если мы любим, то естественно делать добро тем, кого мы любим.

Отсюда благодеяние — это исполнение нашего долга перед такими же существами, как мы.

Такова основа морали.

Мораль вовсе не обязательно включает в себя религию, ибо касается лишь наших отношений с людьми.

Религия же обязательно включает в себя мораль, ибо отношение Бога, нашего общего Создателя, к нам точно такое же, как к другим людям.

Если Бог наделил нас обязательствами, стало быть, Ему угодно, чтобы мы эти обязательства выполняли.

Стало быть, моральные обязательства являются неотъемлемой частью религии.

Если Бог создал все сущее на земле, мы можем за это чтить Его, но не можем ни любить, ни бояться Его, ни надеяться на Него. Ибо для всех этих чувств нет никаких оснований.

Это сводит всякое поклонение Богу лишь к хвале и благодарности.

Благодарность обращена в прошлое: благодарность мы испытываем лишь за то, что уже сделано.

Надежда и страх — пружины всего, что есть в нас, ибо они обращены в будущее, — только в будущее устремлены все чаяния человечества. Из чего следует, что презреть Провидение значит презреть религию.

Аргументы против Провидения диктуются нашим разумом, который усматривает в деяниях Бога некий метод. Разумом, но никак не чувствами.

Наши чувства — в пользу Провидения, а никак не против него.

Все зависимые существа, если только они сознают свою зависимость, взывают к Всевышнему с просьбой о помощи.

Нет человека, который бы вел себя единообразно, так, будто миром управляет рок.

Обращаясь к Всевышнему, люди не могут допустить, что Он их не услышит; они не допускают, что у них могут быть чувства, не доходящие до цели.

Долг перед Божеством они соизмеряют со своими нуждами и чувствами, а не с отвлеченными размышлениями.

В первом случае они не могут обмануться, во втором — могут.

В первом случае мы апеллируем к своей собственной сущности, которую понимаем, во втором — к сущности Бога, постичь которую не в силах.

Отвлеченные и вполне конкретные размышления не являются и не должны являться основой наших обязательств, ибо в них отсутствует всякая определенность. Они весомы, когда совпадают с нашими собственными естественными чувствами, и легковесны, когда им противостоят.

Животным, чтобы добиться цели, не нужно знать Бога.

Человеку для достижения цели Бог необходим.

Человек, в отличие от животного, имеет некоторое представление о Боге.

Вот почему мы допускаем, что имеются и другие цели кроме наших собственных.

Человеку свойственно думать о бессмертии и желать его; он сознает, что подобные мысли и желания не могут быть беспричинны.

А потому он допускает, что может быть бессмертным.

Человек сознает, что у него есть обязательства и что исполнение этих обязательств угодно Богу, а угодить Богу означает обрести счастье.

Опыт, однако, подсказывает ему, что исполнение этих обязательств не принесет ему счастья при жизни, а следовательно, делает вывод он, исполнение обязательств принесет ему счастье после смерти; если же это так, что-то в нем должно пережить смерть.

Он видит, что подобная мысль благоприятствует выполнению всех его обязательств; мысль же противоположная выполнению обязательств не благоприятствует.

Он замечает, что подобная мысль совершенствует его сущность; мысль же противоположная низводит его до уровня низших существ.

Мысли, которые связывают его с ему подобными и с его Создателем и благодаря которым он становится лучше и счастливее, — в конечном счете оказываются верными. Подобные мысли не почерпнуты извне.

Если его душа переживет смерть, почему бы ей не жить вечно?

Если душа живет вечно, время, отведенное на жизнь, не столь существенно. А стало быть, и не заслуживает с нашей стороны особого внимания.

Мы не знаем, продлится ли наша связь с другими людьми после смерти.

Зато мы знаем, что наша связь с Богом должна продолжаться и после нашей смерти.

Мы знаем, следовательно, что наш долг перед Богом более значим, чем обязательства перед самими собой или другими людьми.

Естественно предположить: то, что занимает в иерархии обязательств первое место, определяет и все остальное.

Из чего естественным образом следует, что от исполнения нашего долга при жизни зависит наша судьба после смерти.

Не вызывает сомнений, что малая часть от целого должна служить целому, а не наоборот.

Из чего следует, что наши действия при жизни составляют основу для нашего будущего счастья или несчастья; что наши будущие страдания и радости задуманы как поощрение или наказание в зависимости от того, как исполняется наш долг при жизни.

А следовательно, эта жизнь — лишь подготовка к следующей.

Стало быть, не стоит заниматься делами, которые приводят нас к мысли о том, что есть только эта жизнь и нет никакой другой.

Стало быть, следует во многом себе отказывать, ибо, предаваясь удовольствиям, мы отвлекаемся от целей более существенных и наше стремление к достижению этих целей ослабляется.

Мы могли заметить, что страсти, возникающие от любви к себе, часто вступают в противоречие с теми обязательствами, которые возникают от нашей связи с другими людьми.

Но ограничение наших желаний — меньшее зло, чем потворство им во вред всем, кто нас окружает.

Таким образом, самоотречение становится вторым столпом морали.

Это самая существенная часть наших обязательств и самая трудная.

Если мы зависим от высшего существа, мы можем только Ему молиться; у нас ведь нет иных способов внятно выразить Ему свою зависимость, хотя Он уже достаточно осведомлен о наших потребностях и готов оказать нам помощь.

Если мы зависим от высшего существа, было бы разумно Ему довериться, хотя мы и не видим, какие цели Он своими действиями преследует. И то сказать, как иначе сохранить у людей добрую волю?

Если у нас есть основания полагать, что от Него поступила некая весть, мы должны в нее искренне поверить, пусть мы и не вполне понимаем суть этой вести. В противном случае мы теряем зависимость от высшего существа точно так же, как утратили бы связь с людьми, которым отказали в доверии.

Бог дал нам знать о Себе, и мы полагаем, что знание это представляет для нас некоторую ценность.

Нельзя, следовательно, исключить, что Он пожелает снабдить нас более обширными знаниями о Своей сути и о Своей воле.

Нельзя, сходным образом, исключить и того, что Он найдет подходящий способ нам эти знания передать.

Если Он намеревается передать нам эти знания, то лучшим доказательством подобного замысла станет такое проявление могущества, какое не оставит никаких сомнений: знания эти исходят от Бога; таким образом, мы будем знать, что Он существует и что Он — всемогущ и всеведущ.

Бог сделал людей орудием того добра, какое Он делает людям.

Сила людей — во взаимопомощи.

Знание людей — во взаимном наставлении.

Без веры человека в человека помощь и наставление бесполезны.

Таким образом, человеческое свидетельство является доказательством самым убедительным, о чем бы ни шла речь.

В том, что существует такой город, как Рим, мы сомневаемся меньше, чем в том, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

Убедительное свидетельство оставляет меньше сомнений, чем любое доказательство, даже самое убедительное.

Оно всего нагляднее, его всего легче постичь.

Если Бог свидетельствует о чем-то со всеми присущими Ему силой и убедительностью, мы обязаны этому поверить.

Если свидетельство это должно жить в веках, необходимы средства, чтобы продлить ему жизнь; должны быть люди, которые бы разносили по миру это свидетельство, и должны быть книги, которые бы это свидетельство увековечили.

Эти люди должны иметь отличительные черты, дабы все знали: именно они разносят по миру это учение.

Эти люди обязаны распространять учение, дабы знание о вечных истинах не зависело от чьей-то прихоти. Для этой цели и должно существовать общество.

 

Разрозненные политические наблюдения

1) Успех каждого человека в значительной мере зависит от того, что думают о нем другие. Честность, неподкупность более всего котируются в народе, способности — при дворе.

2) Красноречие имеет огромное влияние в народных государствах, сдержанность и благоразумие — в монархиях.

3) Политика невозможна без притворства. В республиках выгоднее всего simulatio; при дворе — dissimulatio1 <...>

6) Богатому монарху, если только он не скряга и не стяжатель, опасаться, как правило, нечего; монарх же, который беден, всегда находится в зависимости и почти всегда пользуется дурной славой… Если богатство корыстолюбивого монарха постоянно растет, про его корысть и алчность забывают. Алчность принято считать мудростью, мотовство — глупостью <...>

8) Частые военные суды приносят вред. Главнокомандующему следует прибегать к ним как можно реже. Строгость хороша в отношении солдат, но никак не офицеров и генералов. Ведь в результате страдает достоинство воинского звания, к тому же, чем чаще применяется подобное наказание, тем больше людей его заслуживают. Если генерал чего и боится, то только стыда <...>

10) Изящные рассуждения под стать запаху тонких вин, которые разрушают мозг и куда менее полезны, чем обычные вина, пусть и более грубые.

11) Ум, обуреваемый сомнениями, имеет то же действие на наш рассудок, что брожение на напитки: вначале их невозможно взять в рот, зато потом нельзя от них оторваться <...>

14) Тому, кто приходит просить о милости, не пристало ссылаться на свои заслуги и достоинства, ведь это означало бы, что милость проситель требует словно в уплату долга, долги же люди, как известно, отдавать не расположены. Справедливость как таковая не является высшей добродетелью для обеих сторон: тот, кто оказывает милость, благодарности не получает; тот же, кто милости удостаивается, вовсе не считает это милостью.

15) Молодые люди любят превозносить все хорошее и заглаживать все плохое. Вот почему многие из них не оправдывают ожиданий и становятся людьми самыми заурядными, ведь вначале им уделялось слишком много внимания, а потом — слишком мало.

16) Мне приходилось учиться в нескольких школах. Из полусотни учеников, мне запомнившихся, не было ни одного, кто бы проявил хотя бы минимальную способность к изучавшимся в школе предметам. Многим, однако, отлично удавались другие вещи. Как же мудро распорядилась Природа, что школьные предметы редко пригождаются в жизни. Вот почему те из нас противоречат Природе, кто дает деньги на бесчисленные школы и колледжи, дабы заставить людей учить то, что им или не дается, или же никогда не пригодится.

17) Очень немногие из тех, кто успевал в школе, преуспел в жизни. В то же время я что-то не припомню ни одного бездарного ученика, который бы прославился. Тот, кто хорошо делал свое дело, стал, как принято говорить, деловым человеком. Par neque supra 2.

Помню, как лорд Бат3 встретился в кофейне с простым, скромно одетым человеком, и, когда разговор зашел о школе, человек этот заметил:

— Помните, милорд, как я делал за вас упражнения?

— Еще бы, — сказал лорд Бат, — в классе ты успевал лучше меня. Зато в парламенте, Боб, я успеваю не хуже других.

К чести лорда Бата следует сказать, что и в школе учился он совсем неплохо.

1 Simulatio (лат.) — сочинять то, чего не существует; dissimulatio (лат.) — говорить неправду о том, что существует.

2 Par neque supra (лат.) — сокращение от: Par negotiis neque supra — буквально: соответствующий делам, но не сверх того, то есть деловой человек.

3 Томас Тинн, лорд Бат (1734 — 1796) — английский политик; в 1765 году вице-король Ирландии; государственный секретарь (1768—1770, 1775—1779).

 

Истинный джентльмен

Людям образованным не по душе, когда в понятии “истинный джентльмен” усматривают нечто вульгарное; поскольку к истинным джентльменам они относятся с безусловным уважением, им не нравится, когда это определение применяется к тем, чье поведение они не одобряют. А потому они решительно исключают из этой категории всех тех, кто, хоть и держится безукоризненно, но ведет легкомысленный образ жизни, и приходят к выводу, что “истинным джентльменом” вправе именоваться лишь человек во всех отношениях добродетельный.

Не будем оспаривать право света на точные характеристики тех или иных людей; меняя или подвергая сомнению общепринятые взгляды, установленные традицией, мы не расширяем границы познания, а лишь попусту тратим слова. Вместо этого попробуем разобраться, что собой представляют люди, которых принято называть “истинными джентльменами”, и постараемся установить, что же это понятие означает. Коль скоро слово “характер” слишком расплывчато, рассмотрим эту разновидность с самых разных сторон — быть может, это даст нам гораздо лучшее о ней представление.

Лучшие свои качества истинный джентльмен проявляет не в сфере практической, не в конкретных делах, а в легкой, непринужденной беседе, что бывает нечасто, ибо нет более сложных вещей на свете, чем непринужденность в поведении, в беседе и в сочинительстве. Впервые соприкоснувшись с истинным джентльменом в обществе, вы не сразу обратите на него внимание; чтобы нащупать его сильные стороны, вам, быть может, потребуется не одна беседа с ним, а несколько.

Знаниями он, прямо скажем, не обременен; все достоинства, коими он обладает, достались ему от природы. В его суждениях нет ничего заемного; для него высказывать здравые мысли ничуть не сложнее, чем дышать полной грудью. Вместе с тем невежей его не назовешь: книги он почитывает, однако к чтению относится пренебрежительно.

Острословие — не его сильная сторона. Впрочем, это качество вызывает у собеседников восхищение, но никак не уважение. Острословие быстро приедается; между ним и обычной, непритязательной беседой — дистанция столь велика, что острый ум мешает общему течению разговора, каковой ценится в обществе более всего и всем его участникам приятен в равной степени.

Точно так же не способен истинный джентльмен вызывать у собеседников смех, хотя некоторые его наблюдения не лишены остроумия. В его репликах сквозит подчас скрытая ирония. В своих высказываниях он избегает крайностей, собеседнику он почти никогда не противоречит, отпускает скептические замечания и сторонится серьезных тем: свое суждение он обязательно выскажет, но вдаваться в суть дела не будет. Вашу точку зрения он не станет оспаривать, но и вы, усомнившись в его правоте, мало чего добьетесь.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.