Там, где время остановилось (10 мг псилоцибина, 6 апреля 1961, 10:20)

Эффекты начались после примерно 20 минут: безмятежность, безмолвие, лёгкое приятное головокружение, и «приятно глубокое дыхание».

10:50 Сильное головокружение, не могу сконцентрироваться.

10:55 Возбуждение, интенсивные цвета: все розовое и красное.

11:05 Мир сконцентрировался посередине стола. Очень яркие цвета.

11:10 Беспрецедентное разделение существа, – как я могу описать ощущения от подобного состояния? Меня контролируют волны других «Я».

Сразу же после этой записи я вышел из-за стола, где я, доктор Х. и наши жены завтракали, на улицу, и прилёг на газоне. Опьянение быстро достигло высшей точки. Хотя я твёрдо решил постоянно записывать, теперь бесконечно медленные движения записывания казались мне пустой тратой времени, а возможность словесного выражения ничтожно жалкой по сравнению с наплывом внутренних восприятий, которыми я был переполнен, и которые угрожали взорвать меня. Мне казалось, что полноту восприятия одной минуты следует приравнять к 100 годам. Вначале преобладали визуальные образы: я с восторгом наблюдал бесконечные последовательные ряды деревьев в соседнем лесу. Затем рваные облака быстро заполонили солнечное небо, безмолвно, с захватывающи дух величием, наложились друг на друга тысячами слоёв – небо на небе – и я замер, ожидая, что вот-вот, в следующий миг нечто великое, неслыханное, доселе не существующее должно появиться или произойти – может я увижу бога? Но осталось лишь ожидание, нависшее предчувствие, «на пороге предельного ощущения»… Потом я ушёл подальше (близость других тревожила меня) и лёг в укромном уголке сада на нагретую солнцем колоду дров – мои пальцы поглаживали дерево с переполнившей меня животной чувственной привязанностью. В то же время это был апогей: меня охватило чувство блаженства, полного счастья – с закрытыми глазами я оказался в неком углублении с узором из красного кирпича, и, в то же время, в «центре вселенной, полной тишины». Я знал, что все было добро – причиной и началом всего было добро. Но в тот же миг я осознал страдание и отвращение, подавленность и непонимание обычной жизни: той, что никогда не бывает «целостной», а всегда разрезанной на кусочки, разбитой на крошечные фрагменты секунд, минут, часов, дней, недель: в той, где мы находимся в рабстве у времени Молоха, который постепенно пожирает нас; мы обречены на запинание, ошибки и обрывочность; каждый из нас должен нести с собой совершенство и абсолют, единство всех вещей; неизменный момент золотой эры, этой первоначальной основы бытия – который, несмотря ни на что, длился и будет длиться вечно – нести в наше повседневное существование, как болезненную рану в глубине нашей души, как напоминание о никогда не выполненном обещании, как Фата Моргану потерянного и завещанного рая; сквозь лихорадочный сон «сегодня», сквозь приговорённое «вчера» в заоблачное «завтра». Я понял это. Это стало космическим полётом, но не обычного, а внутреннего человека, и на мгновение я воспринял реальность из места, которое находиться за пределами гравитации и времени.

И когда я снова почувствовал силу притяжения, я достаточно наивно попытался оттянуть возвращение, приняв новую дозу, 6 мг псилоцибина в 11:45, и 4 мг в 14:30. Эффект был ничтожным и в любом случае не стоит упоминания.

Г-жа Ли Гелпке, художница, также участвовала в этой серии экспериментов, три раза принимав ЛСД и псилоцибин. Вот, что она написала о рисунке, который она сделала во время эксперимента:

Ничто в этом рисунке не выдумано нарочно. Когда я работала над ним, воспоминания (о пережитом под псилоцибином) снова стали реальностью, и направляли каждый мои штрих. Поэтому эта картина также многослойна, как и это воспоминание, и тот образ в нижнем правом углу действительно взят из этого сна… Когда, тремя неделями позже, в мои руки попали книги по мексиканскому искусству, я с испугом увидела там мотивы из моих видений…

Я также упоминал о присутствии мексиканских мотивов во время воздействия псилоцибина в моем первом эксперименте с сушёными грибами Psilocybe mexicana, как было описано в разделе о химических исследованиях этих грибов. Точно такой же феномен произошёл с Р. Гордоном Уоссоном. Исходя из этих наблюдений, он выдвинул предположение, что искусство древней Мексики находилось под влиянием образов из видений, вызываемых грибами.

«Волшебное утреннее сияние» – ололиуки

После того, как нам удалось за относительно короткое время разгадать загадку священного гриба теонанакатля, я заинтересовался проблемой другого мексиканского снадобья неустановленного химического сотава, ололиуки. Ололиуки – это ацтекское название семян одного вьющегося растения (семейства Convolvulaceae), которые, как мескалиновый кактус пейотль и гриб теонанакатль, использовались в доколумбовые времена ацтеками и соседними народами в религиозных церемониях и магических целительских практиках. Ололиуки до сих пор используется некоторыми индейскими племенами, такими как сапотеки, чинантеки, масатеки и миштеки, которые до самого недавнего времени жили в отдалённых горах южной Мексики в настоящей изоляции, почти не подвергшиеся христианскому влиянию.

В 1941 Ричардом Эвансом Шултсом, директором Гарвардского Ботанического Музея в Кембридже, штат Массачусетс, была опубликована великолепная работа, касающаяся исторических, этнологических и ботанических аспектов ололиуки. Она называется «Вклад в наши знания о Rivea corymbosa, ацтекском снотворном снадобье ололиуки». Следующие факты из истории ололиуки взяты в основном из монографии Шултса. (Примечание переводчика: Как указывал Р. Гордон Уоссон, «ололиуки» более точное написание, чем более распространённое написание, которое использует Шултс. См. Botanical Museum Leaflets Harvard University 20: 161—212, 1963.)

Первые записи об этом снадобье написаны испанскими летописцами шестнадцатого века, которые также упоминают пейотль и теонанакатль. Так, монах ордена Св Франциска Бернандино де Саагун, в его уже цитировавшейся хронике Общая История Событий Новой Испании, пишет о чудесном действии ололиуки:

«Есть трава, которая называется коатль шошоуки (зелёный змей), которая приносит семена, называемые ололиуки. Эти семена притупляют чувства и лишают рассудка: его принимают как зелье».

Дальнейшие сведения об этих семенах мы получаем от Франсиско Эрнандеса, врача, которого с 1570 по 1575 Филипп II послал из Испании в Мексику, чтобы изучать местные лекарства. В главе «Об Ололиуки» его монументального труда Rerum Medicarum Novae Hispaniae Thesaurus seu Plantarum, Animalium Mineralium Mexicanorum Historia, опубликованного в Риме в 1651, он даёт подробное описание и первую иллюстрацию ололиуки. Вот перевод отрывка из латинского текста, сопровождавшего иллюстрацию: «Ололиуки, которое другие зовут коашиуитль, или трава змея, вьющееся растение с зелёными листочками в форме сердца… Цветы белые, довольно большие… Семена округлые… Когда индейские жрецы хотят посетить богов, чтобы получить от них знания, они едят это растение, чтобы опьянеть. Тысячи сказочных образов и демонов предстают перед ними…» Несмотря на это, относительно хорошее описание, ботаническая принадлежность ололиуки как семян растения Rivea corymbosa (L.) Hall. f. вызывала много споров в кругах специалистов. Недавно предпочтение было отдано синониму Turbina corymbosa (L.) Raf.

Когда в 1959 я решил попытаться выделить действующие вещества ололиуки, был доступен только единственный отчёт по химии семян Turbina corymbosa. Это была работа 1937 года фармаколога из Стокгольма С. Г. Сантессона. Однако Сантессону не удалось выделить действующее вещество в чистом виде.

Об активности семян ололиуки были опубликованы противоречивые сведения. Психиатр Х. Осмонд в 1955 провёл личный эксперимент с семенами Turbina corymbosa. После приёма 60-100 семян у него появилось чувство апатии и пустоты, сопровождавшееся увеличением зрительной чувствительности. После четырех часов последовал период расслабления и чувства благополучия, который продлился долгое время. Противоположный отчёт опубликован в Англии в 1958 В. Дж. Кинросс-Райтом, в котором восемь добровольцев, которые принимали до 125 семян, не ощутили вообще никакого действия.

При посредничестве Р. Гордона Уоссона, я получил два образца семян ололиуки. В приложенном письме из Мехико, от 6 августа 1959, он писал:… Посылка для вас содержит следующее…

Небольшой пакет семян, которые я определил как Rivea corymbosa, так же известные как ололиуки, известный наркотик ацтеков, который в Уаутла зовут «семена Св. Девы». Этот пакет, как вы найдёте, состоит из двух бутылочек, которые содержат семена, полученные нами в Уаутла, и из большого свёртка семян, полученных нами от Франциско Ортего «Чико», сапотекского проводника, который сам собрал эти семена с растений в сапотекском городке Сан Бартоло Яутепек… Первые из упомянутых, округлые, светло-коричневые семена из деревни Уаутла в ботаническом отношении оказались действительно Rivea (Turbina) corymbosa, чёрные же, угловатые семена из Сан Бартало Яутепек были определены как Ipomoea violacea L.

Turbina corymbosa растёт только в тропическом и субтропическом климате, Ipomoea violacea встречается как декоративное растение по всему свету в умеренных зонах. Именно «утреннее сияние» в различных своих разновидностях радует взгляд в наших садах голубыми или сине-красными полосатыми цветами.

Сапотеки, помимо подлинного ололиуки (то есть семян Turbina corymbosa, которые они называют бадо), также используют бадо негро, семена Ipomoea violacea. Это наблюдение сделал Т. МакДугалл, который отправил нам вторую, ещё большую посылку, этих семян.

Мой одарённый лабораторный ассистент Ханс Чертер, с которым я уже осуществил изоляцию действующих веществ грибов, принял участие в химическом исследовании снадобья ололиуки. Мы выдвинули рабочую гипотезу, что активные вещества семян ололиуки могли представлять тот же самый класс химических веществ – индольные соединения – к которому относятся ЛСД, псилоцибин и псилоцин. Учитывая очень большое число других групп веществ, которые, как и индолы, могли быть действующими веществами ололиуки, было бы действительно невероятно, если бы это предположение подтвердилось. Это можно было легко проверить. Наличие индольных соединений, разумеется, можно просто и быстро установить колориметрическими реакциями. В этом случае с помощью определённого реактива даже следы индольных соединений дают интенсивную синюю окраску раствора.

Нам повезло с нашей гипотезой. Экстракты семян ололиуки дали характерную для индольных соединений синюю окраску с нужным реактивом. С помощью этого колориметрического теста нам удалось в короткие сроки выделить индольные вещества из семян и получить их в химически чистой форме. Их определение привело к удивительному результату. То, что мы обнаружили вначале, казалось просто невероятным. Только после повторного опыта и самой тщательной проверки исчезло наше подозрение относительно этого открытия: действующие вещества древнего мексиканского снадобья ололиуки оказались идентичны веществам, ранее полученным в моей лаборатории. Они оказались идентичны алкалоидам, полученным в ходе многолетних исследований спорыньи, частично изолированным в чистом виде из спорыньи, частично полученным путём химического преобразования веществ спорыньи.

Основными действующими веществами ололиуки оказались амид лизергиновой кислоты, гидроксиэтиламид лизергиновой кислоты, и химически родственные им алкалоиды. Также присутствовал алкалоид эргобазин, синтез которого послужил отправной точкой моих исследований алкалоидов спорыньи. Амид лизергиновой кислоты и гидроксиэтиламид лизергиновой кислоты, действующие вещества ололиуки, находятся в близком родстве с диэтиламидом лизергиновой кислоты, что ясно из их названий даже для не химика.

Амид лизергиновой кислоты был описан впервые английскими химиками С. Смитом и Г. М. Тиммисом, как продукты распада алкалоидов спорыньи, и я также получил это вещество синтетически, в ходе исследований, в которых родился ЛСД. Определённо, никто тогда не мог предположить, что это синтезированное в пробирке вещество будет двадцать лет спустя найдено в естественной форме, как действующее начало древнего мексиканского снадобья.

После открытия психических эффектов ЛСД, я испытал амид лизергиновой кислоты в эксперименте над собой и установил, что он также вызывает похожее на сон состояние, но только в десяти-, двадцатикратных дозах по сравнению с ЛСД. Его действие отличалось чувством внутренней пустоты и нереальности, бессмысленности внешнего мира, возросшей чувствительностью слуха, и довольно приятным чувством физической усталости, которая, в конце концов, приводила ко сну. Эта картина действия LA-111, как амид лизергиновой кислоты назывался в программе исследований, была подтверждена систематическими исследованиями психиатра доктора Х. Солмса.

Когда я представил открытия, сделанные в ходе наших исследований ололиуки, на Конгрессе по Натуральным Продуктам Международного Союза Теоретической и Прикладной Химии (IUPAC) в Сиднее, Австралия, осенью 1960, мои коллеги приняли мои слова со скептицизмом. В дискуссии, последовавшей за моей лекцией, некоторые высказали подозрение, что в экстракты ололиуки могли попасть следы производных лизергиновой кислоты, с которыми проводилось так много работ в моей лаборатории.

В кругах специалистов существовала и другая причина сомнений относительно наших открытий. Присутствие в высших растениях (т е. в семействе «утреннего сияния») алкалоидов спорыньи, до сих пор найденных только в низших грибах, противоречило знанию о том, что определённые вещества типичны и исключительны для соответствующих растительных семейств. Действительно, считается очень редким исключением, когда характерные группы веществ, в данном случае алкалоиды спорыньи, встречаются в двух классах растительного мира, давно разделённых в ходе эволюционной истории.

Тем не менее, наши результаты подтвердились, когда различные лаборатории в США, Германии и Голландии в последствии перепроверили наши исследования семян ололиуки. Но скептицизм зашёл так далеко, что некоторые предполагали возможность того, что семена были заражены производящими алкалоиды грибами. Однако, и это подозрение было исключено экспериментально.

Несмотря на то, что результаты исследования активных веществ семян ололиуки, были опубликованы только в профессиональных журналах, это имело неожиданные последствия. Мы узнали от двух голландских компаний, торгующих семенами, что их продажи семян Ipomoea violacea, декоративного голубого цветка «утреннее сияние», достигли в последнее время необычайных масштабов. Они слышали, что высокий спрос был связан с исследованиями этих семян в нашей лаборатории, и хотели узнать подробности. Оказалось, что новый спрос возник в кругах хиппи и других слоях общества, заинтересованных в галлюциногенах. Они считали, что нашли в семенах ололиуки заменитель ЛСД, который становился все менее и менее доступным.

Бум на семена утреннего сияния продолжался лишь относительно недолгое время, очевидно из-за нежелательных ощущений, которые возникали у желающих экспериментировать с этим «новым» древним наркотиком. Семена ололиуки, которые принимают перемолотыми с водой или другим лёгким напитком, обладают неприятным вкусом и тяжело перевариваются желудком. Более того, психические эффекты ололиуки, по сути, отличаются от ЛСД тем, что эйфорические и галлюциногенные составляющие проявляются в меньшей степени, тогда как преобладают ощущение внутренней пустоты, а зачастую тревога и депрессия. Кроме того, усталость и апатия навряд ли могут быть желаемыми чертами для наркотика. Возможно, это стало причиной того, что интерес к семенам утреннего сияния в наркотической субкультуре снизился.

Только несколько исследований касались вопроса о том, могут ли действующие вещества ололиуки найти какое-либо полезное применение в медицине. По-моему, стоило бы прежде всего выяснить, может ли применяться в медицине сильный снотворный, седативный эффект некоторых компонентов ололиуки, или их химических производных.

Мои исследования в области галлюциногенных веществ достигли в исследованиях ололиуки своего рода логического завершения. Теперь они сделали круг, можно даже сказать магический круг: начальной точкой был синтез амидов лизергиновой кислоты, и среди них, синтез встречающегося в природе алкалоида спорыньи эргобазина. Это привело к синтезу диэтиламида лизергиновой кислоты, ЛСД. Галлюциногенные свойства ЛСД стали причиной того, что галлюциногенный волшебный гриб теонанакатль нашёл дорогу в мою лабораторию. За работой с теонанакатлем, из которого были выделены псилоцибин и псилоцин, последовали исследования другого мексиканского волшебного снадобья, ололиуки, в котором снова были обнаружены галлюциногенные вещества в форме амидов лизергиновой кислоты, включая и эргобазин, которым и закрывается магический круг.

В поисках волшебного растения «Ска Мария Пастора» на землях масатеков Р. Гордон Уоссон, с которым я установил дружеские отношения во время исследований мексиканских волшебных грибов, пригласил меня и мою жену принять участие в экспедиции в Мексику осенью 1962 года. Целью этого путешествия были поиски ещё одного мексиканского волшебного растения. Уоссон узнал во время своих путешествий в горах южной Мексики, что выжатый сок листьев некого растения, которое называлось hojas de la Pastora или hojas de Maria Pastora, на языке масатек ска Пастора или ска Мария Пастора (листья пастушки или листья пастушки Марии), использовался среди масатеков в медицинских и религиозных целях, точно так же, как и гриб теонанакатль и семена ололиуки.

Проблема заключалась в том, чтобы установить из какого же растения получают «листья пастушки Марии», и определить его ботаническую принадлежность. Мы также надеялись, если повезёт, набрать достаточно растительного сырья, чтобы провести химическое исследование галлюциногенных веществ, содержащихся в нем.

Поездка по горам Сьерра Масатека 26 сентября 1962, моя жена и я прилетели в Мехико, где нас встречал Гордон Уоссон. Он сделал все необходимые приготовления к экспедиции, и через два дня мы уже отправились в путешествие на юг. К нам присоединилась миссис Ирмгард Вайтланер Джонсон (вдова Джина Б. Джонсона, первопроходца этнографических исследований мексиканских волшебных грибов, убитого при высадке союзников в Северной Африке). Её отец, Роберт Й. Вайтланер, эмигрировал в Мексику из Австрии и, в неком смысле, поспособствовал открытию заново культа грибов. Миссис Джонсон работала в Национальном Музее Антропологии в Мехико экспертом по индейским тканям.

После двухдневной поездки в просторном Лэндровере, который перевёз нас через плато перед покрытой снегом вершиной Попокатепетль, мимо Пуеблы, в долину Орисаба, с её великолепной тропической растительностью, мы пересекли на пароме Пополоапан (реку-бабочку), и, минуя бывшую ацтекскую крепость Туштепек, прибыли к начальной точке нашей экспедиции – лежащей на склоне горы масатекской деревне Халапа де Диас.

И вот мы оказались в той местности и среди тех людей, с которыми нам предстояло познакомиться в течение следующих 2.5 недель.

Когда мы приехали, на рынке, центре деревни лежащей посреди джунглей, стоял шум. Старые и молодые мужчины стоявшие и сидевшие на корточках вокруг полуоткрытых прилавков, подозрительно, и, в тоже время, с любопытством, столпились вокруг нашего Лендровера, почти все они были босые, но все носили сомбреро. Женщин и девочек нигде не было видно. Один из мужчин дал нам понять, что мы должны следовать за ним. Он привёл нас к местному начальнику, толстому метису, чей офис располагался в одноэтажном доме с крышей из рифлёного железа. Гордон показал ему доверительные письма гражданских властей и военного губернатора Оахаки, в которых разъяснялось, что мы прибыли сюда для проведения научных исследований. Председатель, который, возможно, вовсе не умел читать, был заметно впечатлен большими документами с официальными печатями. Он выделил нам помещение под просторным навесом, где мы могли расположить свои надувные матрасы и спальные мешки.

Я оглядел окрестности. Руины большой церкви колониальных времён, которая когда-то, наверное, была красивой, почти призрачно возвышались на крутом склоне в стороне от деревенской пощади. Теперь я увидел и женщин, выглядывавших из своих хижин, решившихся взглянуть на чужаков. В своих длинных, белых одеждах, украшенных красной каймой, со своими длинными косами иссиня-чёрных волос, они выглядели весьма колоритно.

Нас накормила старая масатекская женщина, которая руководила молодым поваром и двумя помощниками. Она жила в типичной масатекской хижине. Это простые прямоугольные строения с соломенной двускатной крышей и стенами из деревянных столбов, соединённых вместе, без окон, так как щелей между деревянными шестами достаточно, чтобы смотреть наружу. Посередине хижины, на глиняном полу, возвышался открытый очаг, сделанный из высушенной глины или из камней. Дым выходил через два больших отверстия в стенах под двумя концами крыши. Постелью служили циновки из рогожи, лежавшие в углу вдоль стены. В хижинах жили и домашние животные, чёрные свиньи, индейки и куры. На обед была жареная курица, чёрные бобы, и, вместо хлеба, тортильи, что-то вроде оладий из кукурузной муки, которые пекутся на каменной плите очага. Подали пиво и текилу – водку из агавы.

На следующее утро наша группа была готова к поездке по горам Сьерра Масатека. В деревне наняли лошадей и проводников. Гуаделупе, масатек, знавший дорогу, взялся вести первое животное. Гордон, Ирмгард, моя жена и я, на своих мулах, заняли место в середине. Теодосьо и Педро, по прозвищу Чико, двое молодых парней, которые босиком шагали рядом с двумя нагруженными багажом мулами, замыкали колонну.

Прошло некоторое время, прежде чем мы привыкли к жёстким деревянным сёдлам. И, тем не менее, этот средство передвижения оказалось самым идеальным из тех, что я знал. Мулы строем следовали за ведущим ровным шагом. Они не требуют никакого управления наездником. С удивительной ловкостью они находили наилучшую дорогу по почти непроходимой, местами скалистой, местами болотистой местности, проходили через чащи и ручьи, или по отвесным склонам. Освобождённые от дорожных забот, мы могли посвятить все своё внимание красотам ландшафта и тропической растительности. Попадались тропические леса с гигантскими деревьями, заросшими лианами, за ними банановые рощи или кофейные плантации, где посреди негустых насаждений по краям дороги цвели цветы, над которыми порхали удивительные бабочки… Мы продвигались вверх вдоль широкого русла реки Рио Санто-Доминго, среди тягостной жары и влажных испарений, то усиливавшихся, то ослабевавших. Во время короткого, жестокого тропического ливня весьма пригодились длинные и широкие клеёнчатые пончо, которыми нас снабдил Гордон. Наши проводники-индейцы укрылись от дождя гигантскими листьями в форме сердца, которые они ловко нарвали по краям дороги. Теодосьо и Чико производили впечатление высоких зелёных стогов сена, когда они, прикрывшись этими листьями, бежали вслед за мулами. Незадолго до наступления ночи мы прибыли на место первой стоянки, ранчо Ла Провиденсиа. Хозяин, Дон Хоакин Гарсиа, глава большой семьи, радушно и с достоинством поприветствовал нас. Трудно было определить, сколько детей, а также взрослых и домашних животных, присутствовало в большой комнате, слабо освещённой лишь светом очага.

Гордон и я расположили свои спальные мешки на улице под навесом. Утром я проснулся от свиньи, хрюкавшей у меня над лицом.

После ещё одного дня путешествия на спинах выносливых мулов, мы прибыли в Аяутла, масатекское селение на склоне горы. По дороге, среди кустов, я обнаружил голубые чашечки волшебного утреннего сияния Ipomoea violacea, растения, чьи семена называют ололиуки. Оно росло там в диком виде, тогда как у нас оно встречается только в садах, как декоративное растение.

Мы остались в Аяутла на несколько дней. Мы жили в доме Доньи Донаты Соса де Гарсиа. Донья Доната заботилась о большой семье, включая своего больного супруга. Кроме этого, она руководила выращиванием кофе в этой местности. Склад свежесобранных кофейных бобов находился в соседнем строении. Было приятно наблюдать, как молодая индейская женщина и девочки ближе к вечеру возвращались с собранным урожаем домой, в своих ярких одеждах, украшенных цветными лентами, неся на спине мешки с кофе при помощи головной повязки. Донья Доната также управляла бакалейной лавкой, где её муж, Дон Эдуардо, стоял за прилавком.

Вечером, при свечах, Донья Доната, которая помимо масатекского говорила по-испански, рассказывала нам о жизни в деревне; то или иное несчастье случилось когда-либо почти с каждым из обитателей мирных на вид хижин, расположенных в этой райской местности. В соседней хижине, которая теперь пустовала, жил мужчина, убивший свою жену, который сейчас пожизненно сидел в тюрьме. Муж дочери Доньи Донаты был убит из ревности после романа с другой женщиной. Председатель Аяутлы, молодой метис, к которому в полдень мы нанесли формальный визит, никогда не делал шагу из своей хижины в свой «офис» (в доме с крышей из рифлёного железа) без сопровождения двух вооружённых мужчин. Поскольку он вымогал нелегальные налоги, он боялся, что его застрелят. В этой отдалённой местности нет высших властей, чтобы осуществлять правосудие, и поэтому люди прибегают к таким методам самозащиты.

Благодаря хорошим связям Доньи Донаты, мы получили от одной старухи первый образец растения, которое мы искали, несколько «листьев пастушки». Поскольку отсутствовали цветы и корень, нельзя было определить ботаническую принадлежность этого растения. Наши усилия получить более точную информацию о местах, где оно растёт, и как используется, оказались безрезультатны.

Продолжение нашего путешествия дальше, из Аяутлы, откладывалось: нам пришлось подождать, пока наши ребята приведут обратно мулов, которых они отвели пастись на другую сторону реки Рио Санто-Доминго, разлившуюся после сильных ливней.

После двухдневной поездки, во время которой мы провели ночь в высокогорной деревушке Сан Мигель Уаутла, мы прибыли в Рио Сантьяго. Там к нам присоединилась Донья Эрлинда Мартинес Сид, учительница из Уаутла де Хименес. Она поехала с нами в качестве нашего переводчика с масатекского и испанского по приглашению Гордона Уоссона, которого она знала со времён его экспедиций в поисках грибов. Кроме того, она могла помочь нам наладить контакты с курандеро и курандерами, которые использовали листья пастушки в своей практике, благодаря её многочисленным родственникам, проживавшим повсюду в этой местности. Из-за задержки нашего приезда в Рио Сантьяго Донья Эрлинда, знакомая с опасностями этих мест, очень волновалась за нас, она боялась, что мы могли свалиться с горной дороги, или на нас могли напасть грабители.

Нашей следующей остановкой было Сан Хосе Тенанго, селение, лежавшее на дне долины, посреди тропической растительности, апельсиновых и лимонных деревьев и банановых плантаций. Здесь снова была типичная картина деревни: в центре – рыночная площадь с полуразрушенной церковью колониальных времён, два-три ларька, магазин, и навесы для лошадей и мулов. Мы нашли пристанище в сарае с железной крышей, с особой роскошью в виде бетонного пола, на котором мы расстелили свои спальные мешки.

В густых джунглях на склоне горы мы обнаружили источник, чья великолепная свежая вода в естественном водоёме из скал, так и манила нас искупаться. После нескольких дней без возможности как следует помыться, это стало незабываемым удовольствием. В этом гроте я впервые увидел колибри, которая порхала над большими цветками лиан – переливающуюся, словно драгоценный камень, синим и зелёным с металлическим оттенком.

Первым, случившимся благодаря родственным связям Доньи Эрлинды, желанным знакомством с человеком, разбирающимся в целительстве, стал курандеро Дон Сабино. Но он отказался, по каким-то причинам, проконсультировать нас по поводу листьев. Мы получили целую связку цветущих образцов растения, которое искали, от старой курандеры, почтённой женщины в великолепном масатекском одеянии, с красивым именем Нативидад Роса; но и её не удалось уговорить совершить для нас церемонию с листьями. Она извинилась, что была слишком стара для трудностей волшебного путешествия; она говорила, что не сможет преодолеть путь к нужным местам: к источнику, где знающие женщины черпают свою силу, к озеру, где поёт воробей, и где предметы получают свои имена. Также Нативидад Роса не захотела сказать нам, где она собрала эти листья. Они росли в далёкой, далёкой лесной долине. Каждый раз, когда она выкапывала растение, она клала в землю кофейное зёрнышко, чтобы поблагодарить богов.

Теперь у нас было достаточно растений с цветами и корнями, чтобы определить их ботаническую принадлежность. Они, очевидно, принадлежали к роду Salvia, родственному известному шалфею. У растений были синие цветки, с белым венчиком, собранные метёлкой 20-30 см длинной, с синеватым стеблем.

Через несколько дней Нативидад Роса принесла нам целую корзину листьев, за которые получила пятьдесят песо. Об этом бизнесе, видимо, узнали, потому что две другие женщины принесли нам ещё листьев. Поскольку было известно, что во время церемонии пьют выжатый сок из листьев, и, следовательно, он должен содержать действующие вещества, свежие листья растёрли на каменной плите, выжали через ткань сок, и разлили его, разведя спиртом в качестве консерванта, по флаконам для дальнейшего исследования в лаборатории в Базеле. В этой работе мне помогала индейская девочка, которая была знакома с каменной плитой, на которой индейцы с древних времён вручную перемалывали зерно.

За день до того, как мы хотели продолжить путешествие, оставив последнюю надежду посетить церемонию, мы неожиданно познакомились с курандерой, которая была готова «услужить нам». Наперсница Эрлинды, которая устроила это знакомство, отвела нас после захода солнца по тайной тропинке к хижине курандеры, стоявшей в одиночестве на слоне горы, над посёлком. Никто из деревни не должен был видеть нас или узнать, что мы идём туда. Разрешить чужакам, белым, участвовать в этом – явно считалось изменой священным обычаям, достойной наказания. Это, в действительности, и было той причиной, по которой другие целители, которых мы просили, отказали нам в присутствии на церемонии. Во время подъёма нас сопровождали странные крики птиц из темноты, и лай собак слышался отовсюду. Собаки учуяли чужих. Курандера Консуэла Гарсиа, женщина лет сорока, босая, как и все индейские женщины в этих местах, застенчиво впустила нас в свою хижину и сразу же закрыла дверь на тяжёлый засов. Она попросила нас лечь на циновках, на грязном затоптанном полу. Консуэла говорила только по-масатекски, и Эрлинда переводила нам её указания на испанский. Курандера зажгла свечу на столе, где стояли иконки со святыми, и валялся какой-то хлам. Потом она молча деловито засуетилась. Мы слышали странные звуки и копошение в комнате – не скрывался ли в хижине кто-то, чьи очертания нельзя было увидеть при свечах? Явно обеспокоенная, Консуэла искала что-то в комнате с зажжённой свечей. Скорее всего, проказниками были крысы. Теперь курандера зажгла в чаше копал, ароматическую смолу, чей аромат вскоре заполнил всю хижину. Затем по всем правилам было приготовлено волшебное зелье. Консуэла спросила, кто из нас хотел бы выпить его вместе с ней. Гордон сказал, что он. Поскольку у меня тогда было сильное расстройство желудка, я не смог присоединиться. За меня была моя жена. Курандера отложила шесть пар листьев для себя. Она определила такое же количество для Гордона. Анита получила три пары. Как и грибы, листья всегда отсчитываются парами, такое правило, разумеется, имеет магический смысл. Консуэла растёрла листья пестиком, потом выжала через тонкое сито в чашку, и сполоснула пестик и содержимое сита водой. В конце концов, наполненные чашки были окурены согласно традиции над сосудом с копалом. Перед тем как передать чашки Аните и Гордону, Консуэла спросила их, верят ли они в истинность и святость церемонии. После того, как они ответили утвердительно и торжественно выпили очень горькое зелье, свечи погасили, и, лёжа на циновках, мы стали ждать эффекта.

Минут через двадцать, Анита прошептала мне, что видит поразительные, с яркими границами образы. Гордон тоже ощущал действие зелья. Голос курандеры звучал из темноты наполовину говорящий, наполовину поющий. Эрлинда перевела: «Верите ли вы в кровь Христа и святость обрядов?» После нашего «creemos» (верим), церемония продолжилась. Курандера зажгла свечи, переставив их с «алтаря» на пол, а потом, напевая и приговаривая молитвы или магические заклинания, поставила свечи обратно под образа святых – снова стало темно и тихо. После этого началась сама консультация. Консуэла попросила нас задавать вопросы. Гордон спросил о здоровье его дочери, которая непосредственно перед его отъездом из Нью-Йорка вынуждена была раньше срока лечь в больницу, ожидая рождения ребёнка. Он получил успокаивающий ответ, что мать и дитя здоровы. Потом снова были пение, молитвы и манипуляции со свечой над «алтарём», на полу и над курительной чашей.

Когда церемония заканчивалась, курандера попросила нас немного полежать на циновках и помолиться. Вдруг началась гроза. Через щели в стенных шестах, молния озаряла темноту хижины, сопровождаясь яростными раскатами грома; тропический ливень неистовствовал, стуча по крыше. Консуэла опасалась, что нам не удастся уйти из её дома незамеченными в темноте. Но гроза ослабла до рассвета, и мы пошли по склону горы к нашему сараю с железной крышей, настолько тихо, насколько могли при свете зарниц, незамеченные жителями, однако собаки опять лаяли со всех сторон.

Участие в этой церемонии было высшей точкой нашей экспедиции. Это дало подтверждение тому, что листья пастушки используются индейцами в тех же целях и в тех же церемониальных действиях, что и священный гриб теонанакатль. Теперь у нас были настоящие растения, достаточные не только для ботанического определения, но и для запланированного химического анализа. Состояние опьянения, которое Гордон Уоссон и моя жена испытали при помощи листьев, было неглубоким и длилось недолго, однако оно проявило явный галлюциногенный характер.

После этой богатой событиями ночи, утром мы отбыли из Сан Хосе Тенанго. Проводник, Гуаделупе, и двое парней, Теодосьо и Педро, появились перед нашим сараем с мулами в назначенное время. Быстро собравшись и уложившись, наша маленькая группа снова двигалась в гору, по заросшей местности, блестевшей на солнце после ночной бури. Возвращаясь вдоль Сантьяго, к вечеру мы добрались к месту нашей последней стоянки на земле масатеков, их столице Уаутла де Хименес.

Отсюда мы возвращались в Мехико на автомобиле. Последний раз, поужинав в Посада Росаура, в то время единственной гостинице в Уаутла, мы попрощались с нашими индейскими проводниками и мулами, которые доставили нам немало удовольствий, уверенно пронеся нас на своих ногах через горы Сьерра Масатек. Индейцам заплатили, а Теодосьо, которые брал оплату для своего начальника в Халапа де Диас (куда нужно было вернуть животных) дал расписку с отпечатком его большого пальца, окрашенного шариковой ручкой. Мы остановились в доме Доньи Эрлинды.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: