АЛОНСО ОТВАЖНЫЙ И КРАСА ИМОГЕН

Девица и рыцарь сидели одни.

Был рыцарь навеки влюблен.

С тоской друг на друга смотрели они.

Краса Имоген ее звали и те дни,

Алонсо Отважный был он.

«Я еду сражаться в далекой стране,

Ты горькие слезы прольешь.

Но верной недолго останешься мне.

Приедет богатый к тебе по весне,

И с ним под венец ты пойдешь!»

«Нет, милый, — ему отвечает она, —

Меня укорять ты постой.

Любовью навек я тебе отдана,

Живой ты иль мертвый — тебе я жена,

В том Девой клянусь Пресвятой!

Но если, пока еще луг не отцвел,

Мной будет Алонсо забыт,

Пусть Бог повелит, чтобы дух твой пришел,

Сел рядом со мною за брачный мой стол,

Неверной назвал и с собою увел

Туда, где твой прах был зарыт!»

Давно в Палестине сражается он.

Рыдала она до поры,

Но скоро, ее красотой покорен,

Приехал к ней свататься знатный барон,

Привез дорогие дары.

Сверканием золота ослеплена,

Не льет она более слез.

Все прежние клятвы забыла она,

Барону любовь Имоген отдана,

В свой замок ее он увез.

Сидит за столом с молодою супруг.

Все дружно здоровье их пьют.

И весел и буен пирующих круг.

Вдруг гулкий по зале разносится звук —

Часы полуночные бьют.

Краса Имоген с изумленьем глядит,

Увидела только сейчас,

Что рядом с ней рыцарь безвестный сидит,

Недвижный, безмолвный, ужасный на вид.

Не сводит с лица ее глаз.

Забрало опущено, адски черны

Шелом и тяжелая бронь.

Веселие смолкло, все гости бледны,

И жмутся собаки у дальней стены,

Стал факелов синим огонь.

Барон содрогнулся, от ужаса нем.

Дрожит молодая жена.

Но молвит, свой взор опустив перед тем:

«О рыцарь, прошу, отстегните свой шлем,

Испейте со мною вина!»

Он поднял забрало с лица своего,

Шелом отстегнул он от лат.

Страшнее не видел никто ничего!

Взглянула Краса Имоген на него

И черепа встретила взгляд.

Узрела она: обитатель гробниц,

Змей лоб костяной обвивал,

И черви клубились в провалах глазниц.

От ужаса гости попадали ниц,

А призрак ей глухо сказал:

«Узнай же Алонсо! Наш луг не отцвел,

Как я был тобою забыт!

И Бог повелел, чтобы дух мой пришел,

Сел рядом с тобою за брачный твой стол,

Неверной назвал и с собою увел,

Туда, где мой прах был зарыт!»

В объятьях свою нареченную сжал.

Как жалобен был ее крик!

Разверзся у ног его черный провал.

Дух прыгнул туда и навеки пропал

С Красой Имоген в тот же миг.

Скончался барон. Запустенье и тлен

С тех пор в его замке царят.

Там кару доныне несет Имоген.

Господь не прощает лжеклятв и измен,

Так «Хроники» нам говорят.

В полуночный час там четырежды в год

Протяжный разносится стон.

Невеста в фате нареченного ждет.

Приходит скелет и с ней рядом встает,

И кружится в пляске с ней он.

Из черепа кровь выпивают вдвоем,

И духи толпятся у стен,

Крича: «Новобрачным мы честь воздаем!

За здравье Алонсо Отважного пьем

С неверной его Имоген!»

Сказание это мало годилось для того, чтобы рассеять меланхолию Антонии. У нее была сильная природная склонность к таинственному и потустороннему. Ее нянька, неколебимо верившая в привидения, в нежном ее детстве нарассказала ей столько ужасов подобного рода, что Эльвире так и не удалось полностью изгладить впечатление, которое эти истории произвели на ум ребенка. Антония оставалась суеверной. Она часто поддавалась ужасу, а потом краснела из-за своей слабости, обнаруживая, что причина была самой обыкновенной и пустяковой. Вот почему баллада эта пробудила в ней страх перед сверхъестественным. Час и место словно оправдывали его. Была глухая ночь, а она сидела одна в комнате покойной матери. За окнами бушевала непогода. Вокруг дома завывал ветер, тряс двери, а в окна стучал дождь. Ни единого другого звука слышно не было. Огарок, уже ушедший в чашечку подсвечника, иногда вдруг вскидывал язычок пламени и освещал комнату, но тут же вновь почти угасал. Сердце Антонии болезненно билось, взор опасливо переходил с предмета на предмет, по которым вдруг пробегали отблески угасающего огонька. Она попыталась встать с кресла, но колени у нее подогнулись, и она не смогла сделать ни шагу. Тогда она позвала Флору, чей чуланчик был рядом, но от волнения у нее перехватывало дыхание, и вместо громкого крика из ее уст вырывался глухой шепот.

Так прошло несколько минут, но затем ужас Антонии несколько улегся, и она собралась с силами, чтобы выйти из комнаты. Вдруг ей почудился легкий вздох совсем рядом, и вновь ее охватила та же слабость. Она уже встала и как раз протянула руку к подсвечнику на столе. Но воображаемый вздох ее остановил. Она отдернула руку и, ухватившись за спинку кресла, с тревогой прислушалась. Все было тихо.

«Милостивый Боже! — сказала она себе. — Что это был за звук? Обманулась ли я или действительно его слышала?»

Ее размышления прервал еле слышный шорох за дверью. Казалось, там кто-то шепчется. Антония снова перепугалась. Но она вспомнила, что засов задвинут, и это ее несколько успокоило. Тут ручка бесшумно повернулась и дверь осторожно подергали. Ужас вдохнул в Антонию силы, которых она было совсем лишилась. Вскочив, она бросилась к двери чулана, чтобы через него добраться до комнаты, где думала найти Флору и даму Хасинту. Но она была только на середине комнаты, как ручка вновь повернулась. Антония невольно посмотрела через плечо. Медленно, постепенно дверь отворилась, и она увидела на пороге высокую худую фигуру, с головы до ног закутанную в саван.

Ноги Антонии словно приросли к полу, и она, окаменев, замерла посреди комнаты. Торжественным размеренным шагом фигура приблизилась к столу. Навстречу ей огарок метнул синеватый тоскливый язычок пламени. Над столом висели небольшие часы. Одна стрелка указывала на цифру три, другая приближалась к двенадцати. Фигура остановилась напротив часов и подняла руку к циферблату, одновременно оборотясь к Антонии, которая молча ждала завершения этой сцены.

Фигура оставалась в этой позе, пока часы не пробили три, а едва их звук замер, сделала несколько шагов к Антонии.

— Еще три дня, — произнес слабый, глухой, замогильный голос, — еще три дня, и мы встретимся опять.

Антония содрогнулась.

— Мы встретимся опять? — с трудом повторила она. — Но где? И кого я встречу?

Одной рукой фигура указала вниз, другой приподняла плат, закрывавший ее лицо.

— Боже Всемогущий! Матушка!

Антония пронзительно вскрикнула и упала замертво.

Даму Хасинту, которая сидела с работой в соседней комнате, этот крик перепугал. Флора как раз спустилась на кухню за маслом для их светильника, а потому Хасинта бросилась на помощь к Антонии в одиночестве, и велико было ее изумление, когда она увидела, что девушка без движения распростерта на полу. Она подхватила ее на руки, отнесла к ней в спальню и все еще без чувств уложила на кровать. Потом принялась смачивать ей виски, греть руки и применять всякие другие способы, чтобы привести несчастную в чувство. Не сразу, но она преуспела. Антония открыла глаза и в смятении посмотрела вокруг.

— Где она? — произнесла девушка дрожащим голосом. — Она удалилась? Я в безопасности? Отвечайте же! Успокойте меня! Ради Бога, ответьте мне!

— В безопасности от кого, деточка? — спросила с удивлением Хасинта. — Что тебя напугало? Кого ты боишься?

— Через три дня? Она сказала, что мы снова встретимся через три дня! Я слышала эти слова! Я видела ее, Хасинта, я видела ее минуту назад! — И Антония бросилась на грудь Хасинты.

— Ты видела ее? Кого же?

— Призрак матушки!

— Иисусе Милосердный! — завопила Хасинта, отшатнулась, опрокинув Антонию на подушку, и выбежала вон. На лестнице она встретила Флору.

— Иди к своей барышне, Флора! — сказала она. — Подумать только! Бедная я женщина! Мой дом кишит духами, покойниками и только Богу известно, чём еще! А уж кто никакой нечисти не терпит, так это я! Но ты иди, иди к донье Антонии, Флора, и не стой у меня на дороге!

С этими словами она спустилась к входной двери, отперла ее и, даже не накинув покрывала на лицо, побежала в капуцинский монастырь.

Тем временем Флора поспешила к своей юной госпоже, удивленная и напуганная страхом Хасинты. Антонию она нашла на кровати и снова без чувств. Она попробовала привести ее в себя теми же средствами, что и Хасинта, но, убедившись, что ее барышня, едва очнувшись, вновь потеряла сознание, тотчас послала за лекарем, а сама раздела Антонию и уложила ее под одеяло.

Не замечая непогоды, от ужаса почти лишившись рассудка, Хасинта бежала опрометью, пока не добралась до ворот монастыря. Она начала изо всех сил дергать веревку колокольчика, а когда к ней вышел привратник, потребовала, чтобы ее незамедлительно допустили к настоятелю. Амбросио в эту минуту совещался с Матильдой, как безопаснее добраться до Антонии. Причина смерти Эльвиры оставалась неоткрытой, и он проникся убеждением, что воздаяние следует за виной вовсе не так быстро, как утверждали монахи, его наставники, и как до этих пор верил он сам. Посему его решимость погубить Антонию укрепилась, а все опасности, которым он подвергался, и все трудности только усилили его страсть. Монах уже однажды попробовал увидеться с ней, но Флора отказала ему так сурово, что он счел дальнейшие попытки бесполезными. Эльвира сообщила о своих подозрениях верной служанке, предупредила ее никогда не оставлять Амбросио наедине с дочерью, а если возможно, то вообще не допускать их встречи. Флора обещала строго выполнить ее приказание и не обманула доверие покойной. Амбросио она отослала восвояси как раз в это утро, хотя Антония так и осталась в неведении. Монах таким образом убедился, что открытого доступа к своей возлюбленной не получит, и теперь старался с помощью Матильды измыслить более успешный план. Вот что они обсуждали, когда в келью настоятеля вошел послушник и доложил, что женщина по имени Хасинта Цунига умоляет принять ее.

Амбросио не имел ни малейшего желания исполнить эту просьбу и приказал послушнику передать посетительнице, чтобы она пришла на другой день. Но Матильда его перебила.

— Поговори с ней, — шепнула она. — На то есть причины.

Аббат кивнул и сказал послушнику, что сейчас же выйдет в приемную. Едва тот удалился, как Амбросио спросил Матильду, для чего ему нужно говорить с Хасинтой.

— Она хозяйка дома, где живет Антония, — ответила Матильда, — и может тебе пригодиться. Но пойдем к ней и узнаем, что привело ее сюда.

Они вместе отправились в приемную, где уже ждала Хасинта. Она питала величайшее почтение и доверие к благочестию и добродетельности настоятеля. Полагая, что у него есть немалая власть над Дьяволом, она не сомневалась, что ему не составит труда отправить дух Эльвиры в Чермное море. Вот почему она побежала в монастырь. А теперь, едва монах вошел, упала на колени и начала свою историю так:

— О святой отец! Такой случай! Такая неожиданность! Ума не приложу, что делать, и, если вы мне не поможете, я, наверное, помешаюсь. Так ведь, конечно, мир не видел женщины злополучнее меня! Кажется, уж я все делала, лишь бы нечисть меня в покое оставляла, да видно, мало делала! И молитвы четырежды в день произносила, и все праздники по календарю соблюдала, а для чего? Три раза совершала паломничество к святому Яго Компостельскому, а уж папских прощений всяческих грехов накупила столько, что и Каину хватило бы! И ничего-то мне не удается! Все идет не так, и только Богу известно, поправятся ли мои дела хоть когда-нибудь! Вот сами посудите, ваша святость. Моя жилица умирает от конвульсий. По доброте душевной я хороню ее на собственные деньги. И ведь она не родственница мне, и ни пистоля мне ее кончина не принесла. Я же ей не наследница, так что сами видите, преподобный отец, мне все едино, жива она или померла. Ну, да я заговорилась! Что бишь я сказать-то хотела? Ну да! Схоронила я ее, значит, честь по чести и в большой вошла расход. Бог свидетель! Так как же, по-вашему, госпожа покойница меня отблагодарила за мою-то доброту? Взяла да отказалась тихо спать в своем удобненьком сосновом гробу, как мирному благопристойному духу положено, а вместо того явилась меня допекать, хоть я-то ее больше видеть никак не желаю. Куда как ей пристало врываться в мой дом за полночь, пролезать сквозь дверную скважину в дочкину комнату и пугать бедную девочку до полусмерти! Хоть она там и призрак, а разве годится забираться в дом той, кто уж как-нибудь без ее общества да обойдется! Ведь что до меня, святой отец, тут дело простое: если она входит в мой дом, значит, я должна из него выйти, потому что таких гостей терпеть у меня никаких сил нету! Так что видите, ваша святость, без вашей помощи я совсем пропала, и ждет меня верное разорение. Придется мне оставить мой дом! И никто его не снимет и не купит, чуть только люди узнают что там она завелась, и что же тогда со мной будет? Разнесчастная я женщина! Что же мне делать? Что со мной будет?

И она горько заплакала, ломая руки и умоляя аббата сказать, что он думает про ее дело.

— Поистине, добрая женщина, — ответил он, — мне трудно будет помочь тебе, пока я не узнаю, что такое с тобой стряслось. Ты ведь забыла объяснить мне, что произошло и чего ты хочешь.

— Провалиться мне! — вскричала Хасинта. — Правда ваша, святой отец! Ну, значит, так. Моя жилица, недавно помершая, и женщина очень хорошая, должна я сказать… то есть насколько я ее знала, только она не очень-то меня до себя допускала. Что греха таить, нос-то она задирала, и, когда я с ней заговаривала, бывало так на меня посмотрит, что мне не по себе становилось, прости Господи! Ну, да хоть она и важничала и вроде как на меня сверху вниз смотрела, а сама-то, коли мне правду говорили, происхождения была, может, похуже моего. Ее отец был сапожником в Кордове, а мой почтенный родитель — шляпочником в Мадриде, позвольте вам доложить! Но при всей своей гордости была она тихой и учтивой, и я себе лучше жилицы не пожелала бы. Оттого-то я и не понимаю, чего ей в могиле не спится! Да уж, в этом мире никому верить нельзя! Хотя сама я за ней ничего такого не подмечала. Разве что в последнюю пятницу перед ее смертью увидала я, к вящему своему негодованию, как она ела крылышко цыпленка. «Да как же это, мадонна Флора? — говорю я. (Флора эта, с разрешения вашего преподобия, их служанка.) Как же это, мадонна Флора, — говорю. — Госпожа-то ваша по пятницам скоромное кушает? Ну-ну! Увидишь, что из этого выйдет, а потом вспомнишь мои слова!» Так прямо и отрезала. Но, увы, могла бы и помолчать. Никто меня и слушать не стал. А Флора, она на язык дерзкая (ей же хуже, говорю я), отвечает, что, дескать, от цыпленка вреда не больше, чем от яйца, из которого он вылупился. И еще прибавила, что положи ее госпожа сверху ломтик ветчины, то все равно ни на шаг бы к вечной погибели не приблизилась. Господи, спаси нас и помилуй! Бедная грешная невежественная душа! Уж поверьте, ваша святость, я прямо задрожала, как услышала такие ее кощунственные слова, и ждала, что земля вот-вот разверзнется и поглотит ее вместе с цыпленком и всем прочим! Потому как вам следует узнать, ваша святость, что сама Флора держала тарелку с такой же точно жареной птицей. И должна сказать, отлично зажаренной, я ведь сама на кухне присматривала. Галисийская курочка, мной же и выкормленная, с разрешения вашей святости, а мясцо белое-пребелое, что твоя яичная скорлупа. И сама донья Эльвира то же сказала: «Дама Хасинта», — сказала она, да так ласково, потому как, правду сказать, она всегда разговаривала со мной очень учтиво…

Тут терпение Амбросио лопнуло. Торопясь узнать, в чем заключалась просьба Хасинты, к которой как будто имела отношение Антония, он с ума сходил, пока болтливая старуха никак не могла перейти к делу. Он опять перебил ее и пригрозил, что уйдет из приемной и предоставит ей самой выбираться из своих трудностей, если она тотчас не изложит все толком. Угроза возымела желаемое действие, и Хасинта изложила свою просьбу настолько кратко, насколько было в ее силах. Тем не менее многословие ее лишь слегка поубавилось, и Амбросио понадобилось все его терпение, чтобы выдержать до конца.

— И вот, ваше преподобие, — заключила дона Хасинта, описав смерть и погребение Эльвиры со всеми подробностями. — И вот, ваше преподобие, услышав этот визг, я отложила свою работу и побежала в комнату доньи Антонии. Никого там не найдя, я вошла в соседнюю. И признаюсь вам, не без робости, потому что была это та самая комната, где прежде спала донья Эльвира. Но я все-таки вошла, а барышня лежит, вытянувшись, на полу, холодная, что твой камень, и белая, как простыня. Я очень удивилась, ваша святость, но тут меня просто озноб прошиб, потому что сбоку я увидела высоченную фигуру — она головой в потолок упиралась! Лицо-то было лицом доньи Эльвиры, отрицать не стану, но изо рта у нее вырывался огонь, а на руках были тяжелые цепи, и она жалобно ими бряцала, а на голове у нее вместо волос были змеи и каждая в мою руку толщиной! Тут я так перепугалась, что начала читать «Богородице Дево, радуйся!», но призрак меня перебил тремя громкими стонами и проревел жутким голосом: «Ах, это крылышко цыпленка! Моя бедная душа терпит за него кару!» И чуть она это сказала, как земля разверзлась и призрак провалился туда. Тут ударил гром, и в комнате запахло серой. Когда я оправилась от испуга и привела донью Антонию в чувство, она мне сказала, что закричала, когда увидела призрак своей матушки. (Да и как ей было не закричать, бедняжечке! Будь я на ее месте, так завопила бы в тысячу раз громче!) И тут я сразу сообразила, что успокоить привидение только ваше преподобие сумеет. А потому поспешила сюда с нижайшей просьбой, чтобы вы окропили мой дом святой водою и отправили духа в Чермное море.

Амбросио недоумевал, потому что не мог поверить этой странной истории.

— А донья Антония тоже видела призрак? — спросил он.

— Как я сейчас вижу ваше преподобие!

Амбросио задумался. Ему представлялся случай получить доступ к Антонии, но он побаивался воспользоваться им. Доброе мнение о нем Мадрида все еще было ему дорого, а с тех пор как он утратил добродетель, сохранение ее видимости обрело для него особую важность. Он полагал, что, открыто отступив от своего правила не выходить за пределы монастыря, он во многом умалит приписываемую ему святость. Посещая Эльвиру, он всегда старательно скрывал лицо от прочих обитателей дома, и кроме самой Эльвиры, ее дочери и верной Флоры, его там знали как отца Иеронима. Он понимал, что согласие исполнить просьбу Хасинты сохранить в тайне не удастся. Однако желание увидеть Антонию взяло верх. К тому же он надеялся, что необычность повода оправдает его в глазах Мадрида. Но каковы бы ни были последствия, он решил извлечь пользу из случая, который ему предоставила судьба. Выразительный взгляд Матильды укрепил его в этом решении.

— Добрая женщина, — сказал он Хасинте, — твой рассказ столь необычаен, что мне трудно ему поверить. Однако я исполню твою просьбу. Завтра после обедни я навещу твой дом и тогда посмотрю, что смогу для тебя сделать и в моей ли власти избавить тебя от этой непрошеной гостьи. А теперь иди к себе, и да будет мир с тобой!

— К себе! — воскликнула Хасинта. — Как это к себе? Нет уж, без вашей защиты я и порога не переступлю. А что, — Господи помилуй! — если призрак меня на лестнице встретит и уволочет с собой к Дьяволу? И почему только я не согласилась отдать руку молодому Мельхиору Баско! Был бы у меня сейчас защитник, а теперь вот я одинокая женщина, и сыплются на меня всякие несчастья и тяжкие кресты! Слава Богу, еще не поздно раскаяться! Симон Гонсалес только и ждет моего согласия, и, коли доживу до рассвета, сразу пойду за него. Раз уж завелся в моем доме этот дух, без мужа мне теперь никак. Я же помру от страха, коли буду одна спать. Но ради Господа Бога, преподобный отец, пойдите со мной сейчас. Я покоя не буду ни минуточки знать, пока дом мой не очистится, да и бедняжка барышня тоже! Такая хорошая девочка! И как же ей дурно было! Я оставила ее в сильнейших конвульсиях! Да уж после такого испуга она не скоро оправится!

Монах вздрогнул и перебил ее:

— В конвульсиях, ты сказала? Антония в конвульсиях? Веди меня, добрая женщина. Я сейчас же пойду с тобой.

Однако Хасинта потребовала, чтобы он прежде вооружился сосудом со святой водой, и он послушался. Полагая, что с ним ей не страшен и легион бесов, старуха осыпала монаха изъявлениями благодарности, и они вместе отправились на улицу Сан-Яго.

На Антонию призрак произвел столь сильное впечатление, что первые часа два лекарь опасался за ее жизнь. Но припадки становились все легче и реже, так что он взял свое заключение назад, добавив, что ей нужен только покой, и приказал приготовить лекарство, которое должно было утишить ее тревогу и помочь уснуть, в чем она очень нуждалась. Появление Амбросио с Хасинтой подействовало на нее благотворно. Эльвира так темно говорила о сущности его посягательств, что девушка, столь невинная, как ее дочь, не могла понять, насколько для нее опасно знакомство с ним. В эту минуту, когда еще не изгладился пережитой ужас и она отгоняла от себя мысль о предсказании призрака, ей необходимы были все утешения дружбы и религии, а потому Антония вдвойне обрадовалась аббату. Она все еще испытывала к нему ту приязнь, какую ощутила, увидев его в первый раз, и воображала, сама не зная отчего, что его присутствие обережет ее от всех опасностей, оскорблений и несчастий. Она горячо поблагодарила его за то, что он ее навестил, и поведала ему о происшествии, столь сильно ее расстроившем.

Аббат всячески старался ее ободрить, убеждая, что привидевшееся ей было лишь плодом расстроенного воображения. Одиночество, в котором она провела вечер, ненастная ночь, книга, которую она читала, и комната, где она сидела, — все, несомненно, подействовало на ее фантазию весьма болезненным образом. Он высмеял даже мысль о привидениях и пустил в ход самые веские аргументы, доказывая ложность подобных представлений. Беседа с ним успокоила и утешила Антонию, но не убедила. Она не могла поверить, что дух был лишь плодом ее воображения. Она слишком хорошо помнила все обстоятельства, чтобы обмануть себя. И продолжала твердить, что в самом деле видела призрак матери, а также слышала, какой ей остался срок, и что живой она с постели не встанет. Амбросио посоветовал ей не предаваться подобным страхам, а затем удалился, обещав посетить ее на следующий день. Антония выразила живейшую радость, но монах без труда заметил, что ее служанка нисколько эту радость не разделяет. Флора всегда скрупулезно исполняла любые распоряжения Эльвиры. И старалась предусмотреть все, что хоть сколько-нибудь могло повредить ее юной госпоже, которую она знала с младенчества. Флора была уроженкой Кубы, уехала с Эльвирой в Испанию и любила Антонию материнской любовью. И пока аббат находился в спальне она ни на минуту не оставляла его наедине с больной, но следила за каждым его словом, каждым его взглядом, каждым его движением. Он заметил, что она не спускает с него подозрительных глаз, и, понимая, что подобный ревнивый надзор может раскрыть его замыслы, терялся и приходил в смятение. Он догадывался, что она сомневается в чистоте его намерений и не оставит его с Антонией вдвоем, присутствие же такого бдительного стража лишало его всяких надежд добиться своего.

Когда он вышел от Антонии, на лестнице его встретила Хасинта и начала умолять, чтобы за упокой души Эльвиры были отслужены мессы — она не сомневалась, что ее покойная жилица мучается в Чистилище. Он обещал не забыть ее просьбу, но окончательно покорил сердце старухи, согласившись провести всю следующую ночь в комнате, где явился призрак. Хасинта не находила слов, чтобы излить свою признательность, и монах удалился, осыпанный ее благословениями.

Когда он вернулся в монастырь, уже давно рассвело. Первой его заботой было рассказать своей наперснице обо всем, что произошло. Страсть его к Антонии была искренней, и предсказание ее близкой смерти не могло его не смутить. Его ужасала мысль, что он потеряет столь дорогое ему существо. Но Матильда его успокоила, повторив доводы, которые использовал он сам. По ее мнению, Антония просто бредила, поддавшись меланхолии, подкрепленной свойственной ей верой в сверхъестественное и в чудеса. Ну, а рассказ Хасинты своей нелепостью сам себя опровергал, и аббат легко согласился, что старуха все сочинила, либо с перепугу, либо для того, чтобы он согласился исполнить ее просьбу. Убедив аббата во вздорности его опасений, Матильда продолжала так:

— Предсказание и призрак равно обман. Но твое дело, Амбросио, позаботиться, чтобы первое сбылось. До истечения трех дней Антонии необходимо умереть для мира, но так, чтобы она жила для тебя. Ее недомогание и фантазия, в которую она уверовала, помогут плану, который я замыслила давно, хотя и молчала, так как для его исполнения ты должен был получить доступ к Антонии. Она станет твоей не на одну ночь, а навсегда. Никакая бдительность ее дуэньи ей не поможет, и ты будешь без помех наслаждаться всеми прелестями своей возлюбленной. Однако план этот необходимо осуществить сегодня же, потому что тебе нельзя терять времени. Племянник герцога Медина-Цели намерен объявить Антонию своей невестой. Через день-другой она переедет во дворец своего родственника, маркиза де лас Систернаса, и там тебе до нее уже не добраться. Вот что во время твоего отсутствия я узнала от моих соглядатаев, которые все время приносят мне сведения, полезные для тебя. А теперь слушай. Есть некий сок, выжимаемый из некоторых трав, который известен лишь немногим. Тот, кто его выпьет, впадает в сон, во всем подобный смерти. Дай его Антонии. Тебе нетрудно будет подмешать несколько капель к ее лекарству. Тогда у нее начнутся сильные конвульсии и будут длиться час. Затем кровь перестанет струиться у нее в жилах и сердце остановится. Смертная бледность разольется по ее лицу, и все сочтут ее трупом. Рядом с ней нет друзей, и ты можешь взять на себя ее похороны, не вызвав ни в ком подозрения, и устроить так, чтобы ее погребли в склепах обители святой Клары. Уединенность этих подземелий и легкий для тебя доступ туда во всем способствуют твоим замыслам. Нынче вечером дай Антонии сонное питье. Через сорок восемь часов к ней возвратится жизнь. И она окажется в полной твоей власти. Убедившись, что всякое сопротивление бесполезно, она поневоле примет тебя в свои объятия.

— Антония будет в моей власти! — вскричал монах. — Матильда, ты меня восхищаешь! Наконец-то я обрету счастье, и счастье это будет даром Матильды, даром дружбы! Я сожму Антонию в объятьях вдали от подглядывающих глаз, от непрошеных свидетелей! Я вздохами изолью душу на ее груди, научу ее юное сердце азбуке наслаждений, буду без помех упиваться бесконечным разнообразием ее прелестей! О, правда ли, что это блаженство будет моим наяву? И я дам полную волю моим желаниям, найду удовлетворение самым необузданным и бурным моим прихотям? Ах, Матильда, как мне выразить свою благодарность тебе?

— Воспользовавшись моими советами, Амбросио. Я ведь живу, только чтобы служить тебе. Твои желание и счастье — они и мои. И пусть ты телом принадлежишь Антонии, я по-прежнему заявляю права на твою дружбу и сердце. Способствовать твоим удовольствиям — вот мое единственное удовольствие теперь. Если благодаря моим усилиям твои желания будут удовлетворены, я сочту себя сполна вознагражденной. Но не будем терять время. Настой, о котором я говорила, можно найти только в лаборатории обители святой Клары. Поспеши же к настоятельнице и попроси, чтобы тебе показали их лабораторию. Отказа ты не встретишь. В дальнем конце залы есть шкаф, полный сосудов с жидкостями всех цветов и назначений. Нужный тебе фиал стоит один на третьей полке слева. Жидкость в нем зеленоватого оттенка. Отлей ее в маленький флакон, когда на тебя никто не будет смотреть, и Антония — твоя.

Монах без колебаний принял этот гнусный план. Его желания, и без того необоримые, обрели новую силу, едва он снова увидел Антонию. Когда он сидел у ее постели, случай открыл ему некоторые тайные прелести, от него прежде скрытые. Он нашел их даже еще более совершенными, чем рисовало его пылкое воображение. То ее белоснежное плечо выглядывало из-под одеяла, когда она поправляла подушку, то неосторожное движение приоткрывало юную грудь. И где бы ни выглядывала та или иная прелесть, туда устремлялся жадный взгляд монаха. С трудом лишь удавалось ему владеть собой настолько, чтобы скрыть свои желания от Антонии и ее бдительной дуэньи. Воспламененный воспоминанием о всех этих красах, он без колебаний согласился на план Матильды.

Едва кончилась обедня, как он поспешил в монастырь святой Клары. Его появление там повергло всех монахинь в величайшее изумление. Настоятельница, польщенная честью, которую он сделал ее обители, посетив ее самой первой, всеми способами старалась выразить свою признательность. Сад и все реликвии святых и мучеников ему показали с таким благоговейным почтением, словно он был сам папа. Со своей стороны Амбросио принимал эти знаки внимания весьма милостиво и постарался рассеять недоумение настоятельницы, удивленной тем, что он вдруг нарушил свое затворничество. Он объяснил, что многих его духовных дочерей недуги удерживают дома. А ведь именно им больше всего необходимы его советы и поддержка религии. Его постоянно призывают к одру болезни, и как это ни противно его желаниям, он убедился, что во исполнение долга перед Небесами должен изменить прежнее свое решение и отказаться от столь любезного ему уединения. Настоятельница, восторгаясь его ревностностью и милосердием, объявила, что Мадрид поистине счастлив, раз ему ниспослан столь совершенный и безупречный служитель Церкви. Ведя такие беседы, монах в конце концов оказался в лаборатории. Он нашел и шкаф. Фиал стоял на той полке, какую назвала Матильда, и монах сумел незаметно отлить сонный напиток в принесенный с собою флакон. Затем, отведав угощение, накрытое в трапезной, он покинул обитель, очень довольный своим успехом, а монахини все еще не могли опомниться от оказанной им чести.

Он дождался вечера и только тогда направился к жилищу Антонии. Хасинта поздоровалась с ним вне себя от восторга и принялась умолять, чтобы он не забыл своего обещания и провел ночь в комнате, где явился дух. Обещание это он подтвердил. Антонию он нашел несколько окрепшей, но она все еще мучилась из-за предсказания духа. Флора не отходила от постели своей барышни, и ее поведение даже яснее, чем накануне, свидетельствовало о неприязни к аббату, но он по-прежнему делал вид, будто ничего не замечает. Пока он беседовал с Антонией, пришел лекарь. Уже стемнело, и нужны были свечи, так что Флоре волей-неволей пришлось спуститься за ними. Однако в комнате теперь был третий человек, а отсутствовать ей предстояло всего несколько минут, и она решила, что может без опасений оставить свой пост. Едва она вышла, как Амбросио направился к столику в оконной нише, на котором стояло лекарство Антонии. Лекарь сидел в кресле и расспрашивал свою пациентку, не обращая внимания на монаха. Амбросио не упустил удобного случая. Он вынул роковой флакон и отлил несколько капель в лекарство, а затем поспешно вернулся на стул, с которого только что поднялся. Когда Флора вошла со свечами, в комнате, казалось, ничего не изменилось.

Лекарь объявил, что утром Антония может встать с постели, ничего не опасаясь. Он посоветовал ей непременно и теперь принять лекарство, которое накануне помогло ей уснуть крепким и здоровым сном. Флора ответила, что лекарство уже ждет на столике, и лекарь сказал, что его следует принять сейчас же, после чего он ушел. Флора налила лекарство в чашку и подала его своей барышне. И тут мужество изменило Амбросио. А что, если Матильда его обманула? Что, если она из ревности решила сгубить соперницу и подменила снотворное ядом? Мысль эта показалась ему настолько логичной, что он совсем собрался помешать ей. Но принял это решение слишком поздно — Антония успела выпить чашку до дна и вернула ее Флоре. Теперь ничего изменить было нельзя, и Амбросио оставалось с нетерпением ожидать минуты, которая принесет Антонии жизнь или смерть, а ему счастье или отчаяние.

Страшась, что он вызовет подозрения, если задержится, или же выдаст себя, не сумев скрыть смятение духа, монах попрощался со своей жертвой и вышел из комнаты. Антония рассталась с ним не так сердечно, как накануне. Флора напомнила своей юной госпоже, что принять его — значит ослушаться заветов матери. Она объяснила девушке, с какими чувствами монах вошел к ней и каким огнем горели его глаза, когда он смотрел на нее. Антония ничего не заметила, но от наблюдательности Флоры все это не укрылось, и она объяснила своей барышне замыслы монаха и их возможные последствия настолько яснее, чем прежде Эльвира, хотя и не так деликатно, что напугала Антонию и убедила ее держаться с ним более холодно, чем раньше. Мысль о том, что она выполнит волю матери, сразу укрепила Антонию в этом намерении. Хотя ей было грустно лишиться его общества, она сумела справиться с собой настолько, что ей удалось принять монаха более холодно и сдержанно, чем раньше. С уважением она выразила ему признательность за прежние его посещения, однако не пригласила его повторять их в будущем. Но теперь не в интересах монаха было говорить об этом, и он простился с ней так, словно сам не собирался больше навещать ее. Флора, поверив, что знакомство, которого она столь страшилась, продолжаться не будет, была поражена легкостью, с которой он с этим согласился, и усомнилась в верности своих подозрений. И пока светила ему на лестнице, не забыла поблагодарить его за то, что он старался успокоить суеверный ужас, который внушило Антонии предсказание призрака. Она добавила, что, видя, как близко он принимает к сердцу судьбу доньи Антонии, непременно сообщит ему, если произойдут какие-либо изменения. Монах, отвечая, повысил голос в надежде, что Хасинта его услышит. И не ошибся: когда он со своей проводницей спустился в прихожую, там его уже поджидала хозяйка дома.

— Да как же так, преподобный отец? Неужто вы уходите? — вскричала она. — Разве же вы не обещали мне провести ночь в той комнате? Господи Иисусе! Так мне и оставаться с призраком одной-одинешенькой? Хороша же я буду поутру. Что я только ни делала, что ни говорила, старый упрямый осел Симон Гонсалес не согласился пожениться со мной сегодня. А до утра меня, уж конечно, раздерут на куски духи, бесы, дьяволы и кто там еще! Богом заклинаю, ваша святость, не покидайте меня в горестном моем положении! На коленях прошу и умоляю, сдержите свое обещание, посторожите эту ночь в комнате с привидениями! Отправьте духа в Чермное море, и Хасинта будет до последнего вздоха поминать вас в своих молитвах!

Амбросио и ждал и всей душой желал этой просьбы. Однако он начал притворно отговариваться и, казалось, предпочел бы взять свое обещание назад. Он заверил Хасинту, что призрак существует только в ее воображении и ее требование, чтобы он остался на всю ночь у нее в доме, и смешно и бесполезно. Но Хасинта ничего слушать не хотела. Все его доводы пропадали втуне, и она так упорно умоляла не оставлять ее в жертву Дьяволу, что в конце концов он сдался. Но его долгие отказы не обманули Флору, по натуре подозрительную. Ей показалось, что монах притворяется, скрывая подлинные свои желания, и больше всего хочет остаться в доме на ночь. Она даже решила, что Хасинта ему пособничает, и тут же отвела бедной старухе роль гнусной сводни. Очень довольная тем, что сумела разгадать это покушение на честь своей барышни, она твердо вознамерилась воспрепятствовать ему.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: